о и неуютно. Я тоже застонал, так как
в путеводителе говорилось, что Гонконг располагает самой удобной гаванью в
мире,  а  далее  двухсот  ярдов  в любом направлении не было видно ни зги.
Продвижение  вслепую  напоминало  о  чем-то  призрачном,  и  это  ощущение
усилилось, когда легкое колебание воздуха приоткрыло на миг какой-то склад
и стрелу крана (по-видимому, совсем близко от борта), а позади них - отрог
скалы.  Мы прокладывали дорогу сквозь мириады тупоносых суденышек с весьма
мускулистыми экипажами.
   Джентльмены   из   офицерской  столовой  (те,  что  надевают  на  парад
парусиновые   кители),   стоит  вам  с  месячишко  не  увидеть  ни  одного
патрульного  или  не  услышать  "клинк-клинк"  шпор, как вы сразу поймете,
почему гражданские лица всегда хотят видеть военных обязательно в мундире.
   Могу  заметить, что этот генерал был весьма неплохим военным. Насколько
я  понимаю,  он  почти  ничего  не  знал  об  индийской  армии  и  тактике
джентльмена  по  имени  Роберте*,  зато сказал, что в ближайшее время лорд
Уолсли  собирается  стать главнокомандующим, как того настоятельно требует
положение  в  армии. Генерал стал для меня откровением, потому что говорил
только о военных проблемах Англии, а они заметно отличались от аналогичных
забот у нас в Индии и имели прямое отношение к мировой политике.
   Гонконг  выставляет напоказ только набережную, все остальное скрывается
в  тумане.  Грязная  дорога,  словно  вечность,  тянется вдоль ряда домов,
которые  напоминают о некоторых кварталах в Лондоне. Скажем, вы проживаете
в  одном  из  этих  домов,  а  когда это надоест вам, пересекаете дорогу и
плюхаетесь  в море, если сумеете отыскать хотя бы квадратный фут свободной
воды. Дело в том, что местные суденышки настолько многочисленны, их борта,
которые  трутся  о  набережную,  покрыты  таким  толстым  слоем грязи, что
привилегированные  обитатели  подвешивают  свои лодки на шлюпбалках поверх
обыкновенных  посудин,  а  те  пляшут на волнах, поднимаемых бесчисленными
паровыми катерами.
   Катерами здесь пользуются для  прогулок либо  держат их  ради невинного
удовольствия погудеть сиреной.  Ими настолько не дорожат, что каждый отель
владеет таким паровым катером, а многие катера вообще не имеют хозяев.
   Еще  дальше  от  берега стоят  на  якоре  пароходы.  Они  не  поддаются
подсчету,  и  четыре из пяти принадлежат нам.  Помню,  как я  возгордился,
когда познакомился с состоянием судоходства в Сингапуре.  Теперь же, когда
я  наблюдаю с  балкона отеля "Виктория" за  гонконгскими флотилиями,  меня
просто распирает от патриотизма. Отсюда, наверно, можно доплюнуть до воды,
но внизу стоят какие-то моряки,  а  это племя сильных.  Какой эгоистичной,
безалаберной личностью становится порой путешественник. На десять суток мы
выбросили из головы все земные заботы и  помнили только о наших чемоданах,
но едва ли не первыми словами,  которые мы услышали в отеле,  были:  "Джон
Брайт* умер, а над Самоа пронесся ужасный ураган".
   "Что?  Да, очень печально. Послушайте, где, вы говорите, наши комнаты?"
Дома подобные новости дали бы  пищу для разговоров на  полдня.  Здесь же о
них было забыто,  не успели мы пройти половину длинного коридора.  Некогда
присесть,  чтобы собраться с мыслями, когда за окнами шумит незнакомый мир
- целый Китай.
   Затем в холле послышались стук чемоданов, щелканье каблуков - и явилось
видение:   усталого  вида  женщина  гигантского  роста,  которая  пыталась
объясниться с маленьким слугой-мадрасцем...
   "Да,  я  путишефстфофал фисде и буду путишефстфофать еще. Я ехал теперь
Шанхай и Пекин. Я был Молдавия, Россия, Бейрут, вся Персия, Коломбо, Дели,
Дакка,  Бенар,  Аллахабад, Пешавар, Али-Муджид, Малабар, Сингапур, Пинанг,
сдесь  и  ф город Кантон. Я кроатка* ис Афстрии, и я уфидеть Штаты Америки
и,  может  быть,  Ирландия.  Я путишефстфофал фсегда. Я - как это у фас? -
veuve,  фдофа.  Мой муж, он умирал. Я есть очень печален, я очень печален,
унт  зо  я  путишефстфофал.  Я  есть  жиф,  конечно, но я не есть жифу. Вы
понимайт?  Фсегда  печален.  Скажи им имя корабль, куда они отправлять мой
чемодан.  Вы путишефстфофал для удофольстфий? Я путишефстфофал, потому что
я есть одинок и печален фсегда".
   Чемоданы  внезапно  исчезли,  захлопнулась  дверь, каблуки застучали по
коридору,  и  я остался в одиночестве, почесывая затылок. Как начался этот
разговор,  почему  внезапно  оборвался, в чем польза от встреч с чудаками,
которые  не  могут  объясниться  толком? Я никогда не получу ответа на эти
вопросы,  но разговор этот, слово в слово, действительно состоялся. Теперь
понятно,  откуда  черпают  материал  писатели,  которые занимаются путевой
литературой.
   Отправившись прогуляться по улицам Гонконга,  я  влез в  вязкую,  почти
лондонскую грязь,  жижу  такого  сорта,  которая  словно  проникает сквозь
подошвы обуви и кусает вас за ноги холодом.
   Стук  бесчисленных  колес  на  дороге  напоминал  грохотанье лондонских
кэбов.  Шел  холодный проливной дождь, и все саибы подзывали окриками рикш
(здесь  их  зовут  попросту  "рик"), а ветер был еще холоднее дождя. После
Калькутты  это  была  первая  встреча с погодой, которая чего-то стоила, и
неудивительно,  что  при  таком  климате  Гонконг  раз в десять оживленнее
Сингапура.  Повсюду что-то строят, куда ни посмотри, возвышаются колоннады
и купола, дома оборудованы газовыми рожками, а англичане ходят пешком так,
как  им  и  полагается  ходить,  - торопливо и глядя прямо перед собой. На
главной  улице  почти  все  дома  выходят  на  проезжую часть верандами, а
европейские магазины словно хвастают огромными зеркальными витринами.
   Нотабене.  Не  ходите в эти магазины. Все там стоит втридорога. Как и в
Симле, покупателю приходится платить, так сказать, за эти стекла.
   То  самое провидение,  которое заставляет реки протекать вблизи крупных
городов,  прокладывает главные магистрали этих  городов поближе к  большим
отелям,  и я прошелся по Квин-стрит,  которая была более или менее ровной.
Остальные улицы,  где  мне довелось побывать,  состоят из  ступенек (как в
Клавли) и  при ясной погоде могли бы отблагодарить профессора за посещение
десятком удачных снимков. Пейзаж прятался в дожде и тумане. Улицы, которые
вели вверх по склонам горы, скрывались в "молоке", а те, что сбегали вниз,
ныряли в испарения гавани. Странное зрелище!
   "Хи-йи-йоу!"  -  выкрикнул кули,  прокатив коляску на  одном колесе.  Я
выбрался из рикши и тут же увидел бородатого немца, затем трех подгулявших
матросов с военного корабля,  сержанта-сапера,  потом парса*, двух арабов,
американца,  еврея  и  несколько тысяч китайцев,  которые непременно несли
что-нибудь, и, наконец, профессора.
   -  Мне  сказали,  что  в  Токио  производят пластинки для моментального
фотографирования.  Что  ты скажешь об этом? - спросил профессор. - В Индии
их делают только в Топографическом департаменте. А тут - в Токио, подумать
только!
   Я давно должен профессору одну такую пластинку.
   - Вот что меня поражает,  -  сказал я, - мы сильно переоценивали Индию.
Например,  считали, что создали там цивилизацию. Придется быть поскромней.
По сравнению со всем окружающим Калькутта смотрится деревушкой.
   Это  правда, потому что Гонконг удивлял необычной чистотой, одинаковыми
трехэтажными  домами  с  верандами,  тротуарами,  вымощенными  камнем. Мне
попалась  на  глаза  только одна лошадь. Ей было стыдно за самое себя. Она
присматривала  за  телегой  на  приморской  улице.  Наверху  единственными
экипажами служили рикши.
   Этот  город  убил  во  мне  романтику  джинрикши. Их надо бы оставить в
распоряжение  прекрасного пола, а вместо этого рикшами пользуются мужчины,
которые  спешат  в  оффис,  офицеры  при  полном  параде, матросы, которые
пытаются втиснуться в коляску вдвоем, и, кроме того, мне довелось услышать
в казармах, что порой на рикшах доставляют в комендатуру пьяных дебоширов.
"Обычно они засыпают в ней, сэр, и с ними меньше возни".
   Магазины  предназначены  для того, чтобы заманивать моряков и охотников
за  редкостями,  и  они великолепно преуспевают в этом. Прибыв в эти края,
отнесите  все  деньги  в  банк и попросите управляющего не выдавать вам ни
гроша, как бы вы ни просили. Только так можно уберечься от банкротства.
   Мы  с  профессором  совершили  паломничество к Ки Сингу и побывали у Йи
Кинга,  который  торговал  битой  птицей.  Каждая  лавка по-своему хороша.
Неважно,  что  продается  -  обувь  или  молочные  поросята, - фасад лавки
непременно  прельщает глаз тонкой резьбой или позолотой, а любая вещица на
прилавке  необычна  и  привлекательна.  Все  превосходно: уродливый корень
дерева,  которому умело придали сходство с дьяволом, сидящим на корточках;
темно-красная  с  позолотой  створка  двери или бамбуковая ширма и прочее.
Сочленения,  стыки  и  оплетка  на  изделиях поражали своей аккуратностью.
Корзины  кули  имели  приятную  для  глаза  форму,  а  ротановые застежки,
которыми  их  прикрепляют к бамбуковому полированному коромыслу, аккуратно
заделаны,  чтобы не торчали концы оплетки. Я попробовал выдвигать ящички в
коробе  у  торговца,  который  продает  обеды  для  кули, ощупывал клапаны
небольших  деревянных насосов, что стоят в магазинах, - все было тщательно
подогнано.
   Я  углубился  в  изучение этих вещиц, а профессор копался в изделиях из
слоновой  кости  и  панциря  черепахи,  расшитых  шелках, инкрустированных
безделушках, филиграни и еще бог знает в чем.
   -  Я уже не такого высокого мнения о нем, - сказал профессор (он имел в
виду  индийского  ремесленника),  извлекая  на свет крошечную статуэтку из
слоновой  кости, изображающую маленького мальчика, который пытался выгнать
из лужи буйвола.
   Только  вообразите  -  вырезать  из  твердой  кости целый рассказ! Мы с
профессором думали об одном и том же и раза два уже говорили на эту тему.
   Над   нашими  головами,   чуть   слышно  шурша   промасленной  бумагой,
раскачивались большие  пузатые  фонари,  но  они  не  были  расположены  к
разговору, а торговец в голубом тоже молчал.
   -  Твоя хотела покупай? Класивый весь есть, - сказал наконец он и набил
трубку  табаком  из  темно-зеленого  мешочка,  перехваченного браслетом из
зеленого халцедона, а может быть, то был нефрит.
   Он  поиграл  счетами  из  темного дерева; рядом лежала расходная книга,
обернутая  в  промасленную  бумагу, поднос с индийской тушью и кисточки на
фарфоровых  подставках.  Торговец  сделал запись в книге, изящно нарисовав
выручку  последней сделки. Конечно, китайцы проделывают это тысячелетиями,
однако  жизнь  и  ее  опыт  то  и  дело  поражают меня своей новизной, как
когда-то Адама, поэтому я изумился.



Глава VIII

О Дженни - "прости господи" и ее товарках; о том, как можно отправиться на
 поиски настоящей Жизни, а повстречаться со смертью; о блаженстве кутилы
                         Кэт; о женщине и холере

                                       По мне: любя, любить ты позволяй,
                                       Но, милая, с тобою мне не быть,
                                       Я жив иль мертв - меня не призывай.
                                       Good night! Good bye!

   Я  с  головой окунулся в жизнь этого города,  и тошнота -  не то слово,
которое может  выразить мои  ощущения.  Все  началось с  праздной реплики,
оброненной в  баре,  а  закончилось бог  знает где.  Нет чуда в  том,  что
древнейшей профессией повсюду занимаются француженки,  итальянки и  немки,
однако жителя Индии все же шокирует встреча с их сестрой-англичанкой.
   Когда богатый папаша посылает своего сына и наследника вокруг света,  с
тем чтобы тот поумнел,  хотелось бы  знать,  приходит ли  в  голову такому
папаше, что существуют некие заведения, куда этого простака могут затащить
его же,  такие же,  как и он,  неопытные дружки. Думаю, что нет. Исходя из
интересов такого родителя и ради удовлетворения собственного неподдельного
любопытства,  я решил увидеть то,  что некоторые называют Жизнь (с большой
буквы), и совершил длительную прогулку по ночному Гонконгу. Очень рад, что
сам не являюсь счастливым отцом блудного сына, думающего, что он знает все
на свете.
   Порок,  наверно,  одинаков всюду,  но, чтобы увидеть его во всей красе,
нужно приехать в Гонконг.
   "Конечно,  дело поставлено куда лучше во Фриско, - сказал мой гид, - но
мы  считаем  так:  для  острова сойдет". А когда толстая личность в черном
халате  визгливым голосом потребовала ту самую гадость, которая называется
"бутылкой вина", я стал постигать всю прелесть ситуации. Это и была Жизнь.
   Жизнь  - не шуточное дело. Ее атрибуты - глоток приторного шампанского,
которое   украдено  у  стюарда  "Пи  энд  Оу",  и  всевозможные  словечки.
Последними  необходимо  обмениваться  с  бледнолицыми потаскухами, которые
готовы заливаться омерзительным смехом по любому поводу.
   Арго  настоящего  чиппи,  то  есть  "светского человека" - подвыпившего
юноши  в  шляпе,  сбитой  на  затылок,  постичь  трудно. Необходимо пройти
обучение  в  Америке.  Я  был ошарашен богатством и глубиной американского
языка, так как мне была оказана честь познакомиться с его особым диалектом.
   Тут  были  девицы,  повидавшие виды в Ледвилле, Денвере и дебрях Дикого
Запада,  где они "выступали" во второсортных заведениях и развратничали на
все   лады.  Они  стрекотали  как  сороки,  опрокидывая  рюмка  за  рюмкой
тошнотворную  жидкость,  которая своим запахом отравляла воздух в комнате.
Когда  они  говорили  на  трезвую  голову,  все выглядело забавным, однако
спиртное постепенно делало свое дело, и вот - маски были сброшены, и из их
уст  потекла  брань  с  поминанием всех святых, главным из которых был сам
Обидикут*.  Многие  слышали, как ругается белая женщина, а кое-кто - и я в
том  числе - нет. Это настоящее откровение, и если вы не слетите со стула,
то сможете поразмыслить о многом, что имеет ко всему этому отношение.
   Усевшись в кружок,  девицы кляли белый свет, пили, несли всякую чепуху,
и тогда я догадался,  что все это и есть та самая Жизнь, а чтобы возлюбить
ее, надо немедленно убираться прочь.
   Конечно,  тут  не обошлось без молодчика, который вкусил один-два плода
жизни  и  которого эти девицы могли бы надуть в два счета, стоило им этого
только  захотеть.  Позже  они  действительно продали его ровно за столько,
сколько он сам за себя назначил, и я стал свидетелем немой сцены. Конечно,
самый  верный  способ  оказаться  в  дураках  - это понимать, что творится
вокруг.
   Наступил  антракт,  а  потом  возобновились  вой  и  крики, принимаемые
публикой  за  доказательство  радости и веселья, которые якобы сопутствуют
Жизни.
   Я  прошел  в  другое  заведение.  У его хозяйки не было половины левого
легкого  (это  выдавал кашель), но все же она казалась по-своему забавной,
пока  тоже не сбросила маску и не принялась за свое. Все эти шуточки я уже
слышал. До чего жалко выглядит Жизнь, которая не может выкинуть новенького
коленца.  Мой  спутник  сбил  шляпу  еще дальше на затылок и в который раз
объяснил, что он - настоящий чиппи и его не проведешь.
   Каждый,  у  кого  голова нечугунная, на следующее утро почувствует себя
"настоящим   чиппи"  после  стакана  подсиропленного  шампанского.  Теперь
понимаю,   почему  мужчины  оскорбляются,  когда  им  подносят  сладенькую
шипучку.
   Второе интервью завершилось тем, что хозяйка грациозно "прокашляла" нас
в  коридор, а оттуда - на молчаливую улицу. Эта женщина была действительно
больна и сказала, что жить ей - всего четыре месяца.
   - И  мы  собираемся посещать эти пошлые приемы всю ночь?  -  спросил я,
оказавшись у  двери уже четвертого заведения,  так как опасался повторения
пройденного трижды.
   - Во  Фриско  куда  лучше.  Но  надо  же  развлечь девочек.  Пойдем-ка,
расшевелим кое-кого.  Такова жизнь.  А  что,  разве в Индии нет такого?  -
услышал я в ответ.
   - Слава богу нет. Неделя такой жизни - и можно повеситься, - ответил я,
устало привалившись к косяку двери.
   За дверью раздавались громкие звуки ночной пирушки, так что не пришлось
никого  будить.  Одна  девица  отходила от трехдневного запоя, другая лишь
пускалась в путь.
   Провидение  хранило меня. Красавица с суровым лицом уверила всех, что я
либо  доктор,  либо священник (как полагаю, правомочный священник), и меня
избавили  от  многих недвусмысленных шуточек. Я мог спокойно оставаться на
своем  стуле  и  созерцать Жизнь, которая была такой сладкой. Когда кутила
Том  и  кутила  Кэт  принялись  танцевать  величавую  сарабанду на ковре в
небольшой  комнате,  я вспомнил оксфордского студента из "Тома и Джерри"*,
который  играл  джиг*  на спинете. Вы видели этого студента на старомодной
гравюре?
   Самое  неприятное  заключалось в том, что это были женщины как женщины,
даже  красивые,  и напоминали кое-кого из моих знакомых. На какое-то время
они прекратили гвалт и вели себя вполне прилично.
   -  Сойдут  за  настоящих  леди где угодно, - сказал мой друг. - Неплохо
организовано?
   Но  тут  кутила  Кэт  с  мычанием  потребовала спиртного (было три часа
утра), и снова потекли отвратительные словечки.
   Поскольку  я  не  пожелал  расстаться  с докторским дипломом, до самого
рассвета  мне  пришлось  исполнять  свой  профессиональный  долг,  то есть
ухаживать  за  пациентом,  состояние здоровья которого колебалось на грани
недуга, известного под названием белая горячка. Кутила Кэт заработает свою
горячку  позже.  Ее  товарка, отходившая от запоя, - это было уже слишком,
это  был  какой-то  ужас.  Потом  отвращение  сменилось  жалостью. Женщину
преследовал страх смерти по причине, о которой я сейчас расскажу.
   - Говоришь, что приехал из Индии? Наверно, слыхал о холере?
   - Кое-что слышал, - ответил я.
   Надтреснутый голос собеседницы дрожал. Последовала длинная пауза.
   - Послушай-ка,  доктор.  Какие симптомы у холеры? На прошлой неделе тут
неподалеку, через улицу, умерла женщина.
   - Очень приятно, - подумал я, - но ведь такова Жизнь.
   - Да, на прошлой неделе... от холеры. Боже мой, ее не стало через шесть
часов.  Кажется, у меня тоже будет холера. Может так быть или нет? Два дня
назад  я  подумала,  что  у меня тоже начинается. Это так больно. Нет, это
невозможно.  Она же не пристает дважды? Скажи, что не пристает, и катись к
черту! Доктор, какие признаки у холеры?
   Я  терпеливо  слушал,  как  она  подробно описывала свой приступ, затем
уверил  ее,  что  именно  это и были те самые симптомы и холера никогда не
повторяется.  Да  зачтется  мне  это.  Женщина успокоилась, но минут через
десять вскочила с проклятием и завопила: "Не хочу, чтобы меня похоронили в
Гонконге!  Как  это  страшно!  Когда умру... от холеры... отвезите меня во
Фриско. Ты слышишь, доктор?"
   Я  все  слышал  и  обещал.   Во  дворе  уже  посвистывали  птицы,  и  в
предрассветных сумерках обрисовались жалюзи окон.
   - Эй, доктор! Ты знал Кору Перл?
   - Слышал о ней.
   Я  спрашивал себя,  уж  не  собирается ли  моя пациентка целую вечность
ходить по комнате, заламывая руки, устремив глаза в потолок.
   -  Да,  -  снова  завела  она невыразительным шепотом, - молодой Дюваль
застрелился на ее циновке и забрызгал все кровью. У тебя есть револьвер? У
Савиля  был.  Ты  знал  Савиля?  Он  был  моим  мужем  в  Штатах. Ведь я -
англичанка.  Вот кто я такая. Давай откроем бутылку. Я так перенервничала.
Что, не следовало бы? Да катись-ка ты... Ах да, я совсем забыла, ведь ты -
доктор. Лучше скажи, что помогает от холеры? Скажи!
   Она  пересекла  комнату,  подошла  к  окну и, положив руку на задвижку,
выглянула  на  улицу.  Железка  застучала по раме, потому что рука женщины
дрожала.
   -  Посмотри,  Кэт  уже  готова,  полнехонька.  Пьет  и пьет. Видишь эти
отметины на плече? Их оставил мужчина, джентльмен, позапрошлой ночью. И не
падала  я ни на какую мебель! Он дважды ударил меня тростью. Зверь! Будь я
набравшись,  то  вытряхнула  бы  из него пыль. Я уш