все они бандиты,  ребятишки бегают в  сторупиевых путсо,  а  их
родители говорят только правду. Все-таки на что же они живут?
   -  Они  живут великолепно, - отозвался профессор. - А я захватил только
полдюжины  пластинок.  Придется  прийти сюда завтра. Я не смел и мечтать о
таком удачном месте.
   Я сказал:
   - Конечно, место превосходное, но не пойму, в чем же его очарование?
   - В ужасающей лености,  -  отмахнулся профессор, упаковывая аппарат. Мы
ушли неохотно, а в ушах стоял звон покачиваемых ветром колоколов.
   Минут через десять мы  увидели настоящую оркестровую эстраду,  хибару с
вывеской  "Муниципальный совет",  коллекцию  бунгало,  которые  предлагает
департамент общественных работ (они  тщетно пытались испортить пейзаж),  и
военный оркестр мадрасцев.  Никогда не  видел солдат-мадрасцев.  Они  были
одеты как Томми* и имели весьма приличный,  подтянутый вид.  Говорят,  что
они  читают  английские книжки  и  отлично разбираются в  своих  правах  и
привилегиях.  За подробностями обращайтесь в клуб "Пегу" - второй столик в
дальнем конце зала по правую руку от вход а.
   Видимо,  в  недобрый  час  я  пытался  оживить пошатнувшуюся торговлю в
Моулмейне. Дело в том, что я заручился согласием одного из местных жителей
доставить  на  пароход  образцы  бирманского  шелка. Добраться на лодке до
парохода  было пятиминутным делом. Ему не надо было даже грести - пришлось
бы просто посидеть на корме. Но... наступило утро, а он так и не появился.
Лодки  с  превосходными  арбузами тоже не подошли к борту. Должно быть, на
нас наложили карантин.
   Когда  мы снялись на Пинанг и скользили вниз по течению, я снова увидел
слонов,   которые   все  так  же  торжественно  поигрывали  бревнами.  Они
составляют  большинство  местного населения и, мне кажется, даже управляют
здешним  краем.  Своим летаргическим состоянием слоны словно заразили весь
город,  а  когда  профессор  захотел сфотографировать их, они с презрением
отвернулись.
   Пароход торопился в Пинанг. Температура воздуха в каютах достигла 87°*,
а на палубе - можете себе представить! Мы прочитали всю литературу, выпили
двести  стаканов  лимонада,  перепробовали  около  сорока карточных игр (в
основном  раскладывали  пасьянсы),  организовали импровизированную лотерею
(если бы сбор составил тысячу вместо десяти рупий, я бы ничего не выиграл)
и спали по семнадцать часов в сутки.
   Совершенно неохота писать, но, может быть, вы окажетесь подготовленными
морально,  чтобы  выслушать историю Дурного народа из Икике, которую, "раз
вы  ее  не  слышали, я сейчас расскажу". Мне поведал ее немец - охотник за
орхидеями. Он побывал в отдаленнейших уголках земли и недавно чуть было не
свернул себе шею в горах Лушай*.
   Икике  находится  где-то  в  Южной  Америке,  сразу  же за Бразилией, а
возможно,  и  еще  дальше.  Однажды  прямо  из  леса  туда нагрянуло племя
аборигенов.  Они  были настолько невинны, что не носили никаких одеяний. У
них были какие-то неприятности, но не было одежды, и свои неприятности они
принесли на суд Его Превосходительства губернатора Икике.
   Однако  слух  о  появлении  дикарей  и  их  наготе  опередил события, и
добродетельные  испанские  леди  города решили, что прежде всего язычников
необходимо приодеть; организовали срочный пошив в основном передников, кои
и  были  вручены Дурному народу вместе с указаниями, как ими пользоваться.
Едва  ли  можно было придумать что-нибудь лучшее. В этих передниках дикари
предстали перед губернатором и всеми дамами города, которые выстроились на
ступеньках собора.
   Однако  губернатор  отклонил  прошение.  Знаете,  что  сделали эти дети
природы? В мгновение ока сдернули с себя передники, обвязали их вокруг шеи
и  стали плясать в чем мать родила перед дамами, а те, закрывшись веерами,
поспешили  укрыться  в  соборе.  Когда  ступени  опустели,  Дурной народ с
криками  удалился,  унося  передники,  потому  что добротная материя - это
ценность.  Сознавая собственную силу, они расположились лагерем неподалеку
от города.
   Послать  против  них  войска  сочли  невозможным, равно как нельзя было
допустить,  чтобы  они,  снова  появившись  в  городе,  шокировали доний и
сеньорит.  Никто не знал, в какой час Дурному народу вздумается заполонить
улицы.  В силу сложившихся обстоятельств их просьбу удовлетворили, а Икике
обрел спокойствие. Nuda est veritas et prevalebit*.
   - Однако,  -  сказал я, - что же ужасного в обнаженных индейцах... даже
если их двести?
   - Трук мой, - ответил немец, - это биль интеец Южный Америк. Я говориль
вам, они не умей раздевать себя карашо.
   Я прикрыл рот ладонью и отошел в сторону.


Глава IV

рассказывает о том, как я прибыл на остров хиромантов - резиденцию Поля и
                         Виргинии* и уснул в саду

                            Иные о славе мирской, а другие вздыхают,
                            Согласно с ученьем пророка, о сладостном рае.
                            Эх, туже набей кошелек, позабудь про кредит.
                            Пусть бьют барабаны, их грохот тебя не смутит!

   В  англосаксонском характере кое-что  явно  не  в  порядке.  Не  успела
"Африка" стать  на  якорь в  проливе Пинанга,  как  двух  наших пассажиров
обуяло сумасшествие:  они  узнали,  что  другой пароход вот-вот отойдет на
Сингапур. Если бы они смогли перескочить на него, то выиграли бы несколько
дней.  Одному небу известно,  почему они так дорожили временем.  Итак, эти
двое  бросились в  свои  каюты  и  принялись упаковывать чемоданы с  таким
рвением, будто от этого зависело спасение их душ, затем перепрыгнули через
борт и, разгоряченные, но счастливые, отгребли от парохода на сампане. Они
ведь  путешествовали ради  развлечения и  сэкономили,  пожалуй,  три  дня.
Последнее и служило для них развлечением.

   Вы  помните описание острова хиромантов у  Безанта* в  его романах "Моя
крошка" и "Неужели они стали супругами?"? Пинанг и есть остров хиромантов.
Я  понял  это,   когда  разглядывал  с  палубы  лесистые  холмы,   которые
господствовали над городом, и полчища пальм в трех милях поодаль, где были
берега провинции Уэлсли*.  Сырой  воздух словно отяжелел от  лени,  а  под
бортом толпились лодчонки,  переполненные мадрасцами, которые были обильно
увешаны драгоценностями. Безант описал этих людей совершенно точно.
   Пронесся шквал,  отчего  скрылись из  виду  низкие  домишки Пинанга под
красными черепичными крышами,  а  вслед  за  штормом над  миром сгустились
ночные тени.

   Я сунул в карман двенадцатидюймовую линейку, которой собирался измерить
весь мир, и чуть было не расплакался от избытка нахлынувших чувств, когда,
выбравшись  на причал, наткнулся на сикха*, великолепного бородатого сикха
с  ружьем  и  в белых гамашах. Порой родное лицо подобно глотку прохладной
воды  в  пустыне.  Мой друг оказался родом из Джандиала в округе Умритсар.
(Бывал ли я в Джандиале? Это я-то?) Я начал выкладывать новости, какие мог
припомнить:  об урожае и армии, о перемещениях "больших людей" на дальнем,
далеком Севере.
   Сикх  сиял.  Он служил в военной полиции, ему нравилась служба, но, как
он  выразился, "слишком уж далеко от дома". Работы было немного, а китайцы
почти не доставляли хлопот. Они ссорятся между собой, но "с нами стараются
вести  себя  благоразумно".  Затем  этот  крупный, важный мужчина удалился
вразвалку  вместе  со  всем  колыхавшимся  в  ногу  полком  Пионеров,  а я
воспрянул духом при мысли о том, что Индия (ведь я только притворялся, что
ненавижу ее) в конце концов не так уж и далека.
   Вам  знакома  наша  неискоренимая  привычка  с недоверием относиться ко
всему,  что  бы ни исходило из провинции? Например, в Калькутте изображают
изумление,  оттого  что  в  Аллахабаде  обзавелись  приличным танцевальным
залом;  в  Аллахабаде  ахают:  правда  ли, что в Лахоре* есть фабрика, где
производят лед? А в Лахоре, кажется, только делают вид, будто верят, что в
Пешаваре все ложатся спать, не расставаясь с оружием.
   Увидев  в  Рангуне  паровой  трамвай,  я  был  приятно  удивлен,  а  за
Моулмейном  вообще ожидал встретить задворки цивилизации. Я был наказан за
собственное тщеславие и неведение, когда в Пинанге столкнулся лицом к лицу
с  деловой улицей из двухэтажных домов, которая пестрела вывесками, кишела
наемными повозками, и прежде всего джин-рикшами*.
   Вы,  живущие в Индии, не знаете, что такое настоящая коляска рикши... В
Пинанге их около двух тысяч,  и ни одна не похожа на другую.  Они украшены
рельефными изображениями драконов, лошадей, птиц, бабочек и покрыты лаком.
Их  рукоятки  изготовлены из  черного  дерева  и  отделаны каким-то  белым
металлом.  Они настолько прочны,  что кули садятся на них, когда поджидают
седока.  У  каждой коляски только один рикша,  но  он  выносливей шестерых
скороходов.  Он  подвязывает свой  "хвост",  потому  что  он  наверняка из
Кантона,  а это большое неудобство для саибов, которые не говорят на языке
тамилов*,  по-малайски или  на  кантонском наречии.  Впрочем,  рикшу можно
погонять, как верблюда.
   Рикши  -  народ  терпеливый  и  многострадальный.  Извозчик со зверской
физиономией,  который вез меня в экипаже к водопадам, что находятся в пяти
милях  от города, старался переехать колесами каждого встречного рикшу или
нещадно стегать его кнутом.
   Я  ожидал,  что  здания  быстро уступят место густым посадкам кокосовых
пальм,  однако  они  продолжали заполнять собой улицы, похожие на Парковую
или  Мидлтон  в Калькутте. Домишки со ставнями на окнах (полукровки, нечто
среднее  между  индийским бунгало и рангунской лачугой, которая напоминает
кроличью  клетку)  утопали  в  зелени  разнообразных растений и кротонов*,
которые  достигают  здесь  высоты  небольших  деревьев. Время от времени у
обочины  пламенел  фасад  китайского  дома  (сплошная  резьба,  окрашенная
киноварью,  сажей и золотом) с неизменным шестифутовым фонарем над дверным
проемом.   За   домом   в   ухоженных  задних  двориках  мелькали  странно
подстриженные кусты.
   Кое-где  по  обе  стороны  от  дороги тянулись ряды туземных домишек на
сваях;  их  затеняли  вечнозеленые кокосовые пальмы, обремененные молодыми
плодами.   Горячий  воздух  словно  пропитался  благоуханием  всевозможных
растений,  но  все  же это не был запах земли после дождя. Какая-то пташка
подавала  голос  из чащи, а в холмах, к которым мы приближались, слышалось
бормотание  грома. Все вокруг дышало покоем, а пот струился по нашим лицам
ручьями.
   -  Вам  придется  сойти  и  подняться  пешком  вон на ту гору, - сказал
возчик,  указав  на невысокий барьер - ограждение ухоженного ботанического
сада. - Экипажам дальше нельзя.
   Мышцы  словно  налились  свинцом,  дышалось  как  в турецкой бане. Даже
почва,  казалось,  трепетала  от избытка тепла и влаги, а странные деревья
(сонливость  одолела  меня,  и я не стал читать таблички, написанные рукой
оскорбительно  деятельного  человека) были влажными и теплыми тоже. Где-то
журчала вода, но не хотелось ничего слышать, потому что жара сморила меня.
Тучное  облако,  словно стеганое одеяло на гагачьем пуху, плотно окутывало
вершину.

                    К вечеру добрались они до страны,
                    Где, казалось, царил вечный день.

   Я присел там,  где стоял,  потому что увидел тропу -  грубые ступеньки,
круто уходившие вверх,  и  на  меня будто что-то  нашло.  Это  было словно
толкование сна: я находился у входа в неглубокое узкое ущелье, в том самом
месте,  где присаживались лотофаги*,  когда заводили свои песни, и я узнал
водопад. А воздух в ушах "дышал, подобно человеку в тяжелом забытьи".
   Я  осмотрелся  и  понял,  что не могу передать словами этот пейзаж. Как
говорится,  "я  не  играю  на флейте, зато мой кузен играет на скрипке". Я
знавал  человека,  который сумел бы это сделать. Правда, поговаривали, что
он  не  добивался  необходимой  точности,  я  же своим пером просто рискую
оскорбить  нравственность.  Впрочем,  в  подобном  климате  это  не  имеет
значения.  В  конце концов можно обратиться к страницам романов Золя и там
прочитать  описание  оранжереи.  Ведь  в  сущности  здесь происходит то же
самое.  Летит  время,  но  ни  холод,  ни испепеляющий зной не отмечают его
течения.
   И  вдруг,  словно  ощутив  острую  боль,  я понял, что обязан "сделать"
водопад,  и  побрел  вверх  по  ступенькам, хотя каждый встречный булыжник
кричал  мне:  "Присядь!  Отдохни!" Затем я увидел небольшой поток, который
катился по лику скалы. По моему лицу струился другой, но значительно более
обильный.
   В   конце  концов  нам  захотелось  позавтракать.  Желудок  заслуживает
большего  внимания,  чем  любые  достопримечательности,  и  мы оставили за
поворотом  дороги  сад  и  его  плещущие  струи.  С этим приключением было
покончено.   Кстати,   приключения   подобны   черуту:   сначала   он   не
раскуривается,  вкус  его  великолепен  в середине, а окурок выбрасываешь,
чтобы никогда не подобрать.
   Итак,  его  звали  Джон, его коса (натуральный волос, а не какой-нибудь
заплетенный  шелк)  достигала  пяти футов в длину, он содержал придорожный
ресторан  и накормил нас цыпленком, чья невинная плоть была начинена луком
и  какими-то неведомыми овощами. Раньше мы боялись китайцев, особенно тех,
что подают блюда, но теперь готовы съесть из их рук все, что угодно.
   Обед  завершили  ананас  стоимостью  в  полги-неи и сиеста. Последнее -
нечто  прекрасное. В Индии (хотя я уже не из Индии) мы и понятия не имеем,
что  это  такое.  Вообразите  - вы спокойно лежите и наблюдаете, как течет
время.  Вы  не  чувствуете усталости и поэтому не засыпаете. Вас наполняет
божественная  дремота,  совсем не похожая на тяжелую, тупую одурь, которая
одолевает человека жарким воскресным днем. Это совсем не то, что деловитый
утренний отдых по-европейски.
   Отныне  я  презираю  романистов, которые расписывают сиесты в странах с
умеренным климатом. Я-то знаю, что такое настоящая сиеста.
   Пытался  приобрести  несколько  сувениров:  саронг (он может называться
путсо  или  дхоти),  трубку  и  нож  - "проклятый малайский крис". Саронги
поступают  в  основном  из  Германии,  трубки  -  из  закладных лавок; что
касается крисов, то продаются какие-то зубочистки.


Глава V

 На пороге Дальнего Востока; обитатели этих мест; рассуждение о том, где
                   можно использовать британского льва

                              Как создан мир для любого из нас,
                              Как принимаем и как познаем его мы?
                              В миг, по наитью, прозренье приходит подчас.
                              Нашей души откровенья бывают видны
                              В спелых плодах, что она порождала не раз.

   -  Уверяю  вас, сэр, так жарко в Сингапуре не было уже много-много лет.
Март  вообще  считается  у нас самым жарким месяцем, но то, что происходит
сейчас, совершенно ненормально.
   Я нехотя ответил незнакомцу:
   -  Да,  конечно. Где только не твердят эту ложь! Оставьте меня в покое.
Позвольте уж истекать потом в одиночестве.
   Жарко, как в оранжерее. Всюду преследует липкая, насыщенная испарениями
духота,  которая  одинаково  безжалостна и днем, и ночью. Сингапур - та же
Калькутта,  только еще хуже. Окраины застраиваются дешевыми домишками, а в
самом  городе  люди  сидят  друг  на  дружке и готовы запихать приезжего в
собачью конуру. Таковы неумолимые признаки коммерческого процветания.
   Индия  осталась так далеко позади, что я уже не хочу говорить о местном
населении.  Это  сплошь  китайцы,  если  только не французы, голландцы или
немцы. Непосвященные думают, что остров - владение Англии, однако все, что
находится на нем, принадлежит Китаю или Континенту, в основном Китаю.
   Я  почувствовал,  что прикоснулся к Поднебесной империи, когда насквозь
пропитался  затхлым  запахом  китайского табака - тонко нарезанной травы с
жирным  блеском.  По  сравнению  с  его зловонием аромат huqa на камбузе -
благоухание магазина Риммеля.
   Провидение  вело меня вдоль берега (пять миль, сплошь забитых мачтами и
пароходными  трубами)  к заведению под названием "Раффлз-отель", где кухня
столь  же  превосходна,  сколь безобразны номера. Да примут это к сведению
путешественники.  Питайтесь  в  "Раффлз", а ночевать отправляйтесь в отель
"Европа".
   Я  бы  сам последовал этому совету, но меня заинтриговало видение - две
дородные  леди,  одетые  с  большим  вкусом... в ночные халаты. Они сидели
положив  ноги  на  стулья. Джозеф* хотел было удалиться, однако оказалось,
что эти женщины - голландки из Батавии* в своих национальных костюмах.
   -  Поелику  на  них  чулки и халаты, то не на что жаловаться. Обычно до
пяти   вечера  они  вообще  ничего  не  носят,  кроме  ночной  сорочки,  -
пробормотал человек, осведомленный в здешних обычаях.
   Не  знаю,  говорил  ли  он правду, но я склонен в это поверить и теперь
представляю  себе, как выглядит "батавская грация", но не одобряю ее. Леди
в  халате  будоражит  воображение  и  мешает  сосредоточиться  на изучении
политической жизни в Сингапуре. А между тем этот город в наши дни укреплен
мощными  фортами  и  с  надеждой  ожидает,  когда  прибудут их украшения -
девятидюймовые орудия, заряжающиеся с казенной части.
   В  доверчивости  и преданности наших колоний есть нечто патетическое, а
ведь   давным-давно   они   могли  бы  настроиться  скептически  или  даже
озлобиться.  "Мы  надеемся,  что  правительство  в  Англии  сделает это, а
возможно,  сделает  другое"  -  вот  каков  припев  песни,  и повсюду, где
англичане не могут успешно размножаться, припев этот не должен изменяться.
   Представьте  себе,  что  Индия  с  ее  климатом  была  бы  пригодна для
постоянного  обитания  нашего  племени. Подумать только, чего бы только ни
достигли  мы,  англоиндийцы,  если  бы лет пятьдесят назад обрубили концы,
которые  привязывали  Индию к метрополии! Мы бы уже давным-давно проложили
пятьдесят тысяч миль железнодорожного полотна, имели бы еще тысяч десять в
перспективе  и  располагали бы годовым приростом бюджета. Ну не бунтарские
ли мысли?!
   Дело  в  том,  что  сейчас  я  разглядываю с веранды пароходы в гавани,
улицы,  которые кишат китайцами, апатичных англичан в белом, которые сидят
развалившись на тростниковых стульях, и мне становится не по себе. Позже я
попытаюсь доказать, что эти англичане вовсе не лентяи, но все же они любят
слоняться  без дела и, кажется, появляются в оффисе не раньше одиннадцати,
а  это  плохо.  Кроме  того,  они,  будто  оспаривая  свое законное право,
неустанно твердят, что хотели бы почаще наведываться домой, в Англию.
   Я  возвращаюсь к своей изначальной мысли. Если бы мы могли растить свое
потомство  в  этих  краях  и  наши дети и внуки уже не старались бы задать
деру,  Британская  империя распалась бы, прежде чем какое-нибудь собрание,
вроде комиссии Парнелла*, успело бы провести половину своих заседаний.
   Зато  позднее,  когда  образовавшиеся  государства,  подобно  подросшим
сыновьям,  которые  вырвались  на свободу из родительского дома, наверняка
пресытились  бы  этой  свободой:  опалили  бы  свои  крылья  в огне войны,
доторговались бы до того, что залезли по уши в долги, и испытали бы многое
другое,  мы  с  вами  стали бы свидетелями грандиознейшего воссоединения и
пересмотра  тарифов!  Тогда  все вместе эти государства охватили бы земной
шар,  словно широким железным поясом. В его пределах - свободная торговля,
вне - жесткая покровительственная пошлина. Такое обширное осиное гнездо не
посмела  бы  тронуть  и  пальцем  любая  коалиция.  Этой  мечте не суждено
осуществиться  еще долгие годы, но придет время, и мы добьемся чего-нибудь
в  этом  роде.  А  пока  что  наши  люди,  эти перелетные птицы из Канады,
Австралии,  с Борнео (на этом острове пора покончить с неразберихой, чтобы
не  упускать всех возможностей), с сотен разрозненных островков, твердят в
один голос: "Мы еще не окрепли, но придет день