ть слышно
пробормотал: "Если хотите половить рыбку, задержитесь у Янки Джима".
   Затем  поезд  остановился в горле узкой долины, и я выпрыгнул из вагона
буквально  в  объятия  Янки  Джима  -  единоличного  владельца бревенчатой
хижины,  неподсчитанного количества сенокосных лугов, а также конструктора
двадцатисемимильной   узкоколейки,  на  которую  сохранял  право  взимания
пошлины.  А  вот  и  сама  хижина,  река  в  пятидесяти  ярдах  поодаль  и
отполированные   линейки   рельсов,  скрывавшиеся  за  утесом,  -  и  все.
Узкоколейка служила как бы завершающим мазком на этой картине уединения.
   Янки   Джим,   живописный  старик,  был  наделен  незаурядным  талантом
рассказчика,   которому   позавидовал   бы  сам  Ананий*.  Мне  показалось
(поскольку я был самонадеян в своем неведении), что будет вполне уместным,
если   я   вставлю  в  беседу  несколько  собственных  историй,  намеренно
приукрасив  кое-какую ложь, собранную в процессе бродяжничества. Янки Джим
внимательно выслушал меня и тут же, не сходя с места, переплюнул. Ведь ему
приходилось  иметь  дело  с  медведями  и  индейцами (не менее чем с двумя
десятками  разом),  он  превосходно  знал  реку Йеллоустон и носил на теле
следы  индейских  стрел.  Его глаза видели, как, привязав к столбу, сожгли
живьем  женщину из племени Ворон. Он сказал, что она пронзительно кричала.
И  только  в  одном  старик  действительно  не  врал - в том, что касалось
достоинств местного плёса, кишевшего форелью.
   Это  была правда. Я вылавливал форель с полудня до наступления сумерек,
и  рыба  клевала  так,  будто  упитанная  форелевая муха никогда прежде не
садилась  на  воду.  Семь  часов  подряд  я  трудился на галечных берегах,
дрожавших в мареве, где мои ноги запинались об обрубки деревьев, аккуратно
срезанных  резцами бобров; трудился у самой кромки зарослей осоки, которые
были  густо  заселены  насекомыми и кишели жабами и водяными змеями; стоял
над  дрейфующими  по  воде  бревнами  в благодатной тени больших деревьев,
затенявших  омуты,  в  которых пряталась самая крупная рыба. Склоны гор по
обеим  сторонам  долины  излучали тепло, как это бывает в пустыне, а сухой
песок  вдоль  железнодорожного  полотна, где я наткнулся на гремучую змею,
казался на ощупь раскаленным железом.
   Форель  не обращала внимания на жару. Она рассекала грудью кипящую воду
реки  в  погоне  за  мухой и получала ее. Не хочу прослыть хвастуном, но я
прекратил  счет на сороковой рыбине, а поймал ее уже через два часа. Рыбки
были  небольшие  (весили  не  более  двух  фунтов),  но  сражались, словно
тигрята,  и я потерял не одну муху, прежде чем приспособился к их уловкам.
О боги! Это была настоящая рыбная ловля, несмотря на то что кожа лоскутами
слезала с моего носа.
   Когда  наступили  сумерки,  Янки Джим, протестуя, оторвал меня от этого
занятия и утащил ужинать в хижину. Рыбной ловлей я был подготовлен к любым
неожиданностям  и  поэтому,  когда  он представил меня молодой женщине лет
двадцати  пяти,  с  глазами, опушенными ресницами, словно у молодой газели
("На   шейке   покоилась   очаровательная  головка,  колеблющаяся,  словно
колокольчик  на  грядке"),  я не сказал ни слова. Все это словно входило в
программу  дня.  Она  выросла  в  Калифорнии  и была замужем за владельцем
скотоводческой  фермы,  которая  стояла  "неподалеку,  вверх по реке". Она
гостила  вместе со своим мужем у Янки Джима. Мне известно, что эта женщина
носила  комнатные  туфли  и не пользовалась корсетом, но я знаю также, что
она  соответствовала  всем  стандартам красоты, а приготовленная ею форель
годилась на королевский стол.
   После  ужина  из глубины изысканнейших сумерек стали возникать странные
люди.  Они приносили новости истекшего дня: "Телка у Никольсона заплутала;
вдова  из Грантс-Фока не желает расстаться с сенокосным участком, хотя она
и  ее ббльшие братья справляются только с половиной собственной земли. Она
чертовски  гордая".  Диана из Кроссвейза принимала всех словно королева, а
ее  муж  и  Янки  Джим  приглашали пришельцев присесть и располагаться как
дома.  Затем  старик  пускался  в  свои лживые россказни о былых индейских
войнах.  Фляжка  с  виски  ходила  по  кругу.  Муж  Дианы гудел о том, что
свободно  владеет  лассо,  но  знавал людей, которые по заказу набрасывали
веревку  на  любую  ногу  или рог быка. Затем Диана сняла камень с сердца,
пожаловавшись  на  соседей.  Ближайшее  жилье  находилось в трех милях, но
"женщина  там  неприветливы,  хотя и соседи", сплетничают, будто им больше
нечего  делать.  Если  женщина  пошла  на  танцы  и  вдоволь повеселилась,
начинаются  разговоры.  Если надела шелковое платье, то любопытствуют, как
это простые люди с ранчо могут позволить такое. От них достается всем - от
Гарднер-Сити  до  Ливингстона.  Сами  они,  почти  все, из Монтаны и нигде
больше не бывали. "Как они сплетничают! Бывает ли такое в большом свете, -
спрашивала Диана, - там, откуда вы появились?" - "Да, - отвечал я, - такое
происходит  повсюду", а сам подумал о далеком поселении в Индии, где новое
платье  или веселье на танцах возбуждает кудахтанье пусть более правильное
с  точки  зрения  грамматики,  но  куда  более  ядовитое  по  сравнению со
сплетнями кумушек из Монтаны, которые живут на ранчо у реки Йеллоустон.
   На  следующий день  я  снова ловил рыбу и  выслушал рассказ Дианы о  ее
жизни.  Я  забыл,  что она говорила,  зато убедился в том,  что у нее были
глаза королевы и губы,  которым позавидовали бы сотни графских дочерей, до
того  эти  губы были маленькими и  изящными.  "А  вы  приезжайте снова,  -
говорили эти прямодушные люди.  -  Приезжайте проведать нас - покажем, как
ловится шестифунтовая форель там, в горле каньона".
   Сегодня я  приехал в  парк.  Жаль,  что  я  не  умер по  дороге.  Поезд
остановился на  станции Синнабар,  и  всех  нас  распределили по  экипажам
(запряженным совершенно  по-разному),  чтобы  мы  совершили  восьмимильное
путешествие к  первой достопримечательности парка  -  месту под  названием
Мамонтовы горячие ключи.
   - Что  означает  эта  нетерпеливая,  волнующаяся  толпа?  -  спросил  я
возчика.
   - Вы  угодили в  одну из экскурсионных партий Раймента.  Вот и  все.  В
основном - толпа проклятых идиотов. Разве вы не с ними?
   -  Нет,  -  сказал  я.  -  Можно  присесть рядом с вами, великий вождь,
вещающий золотым языком? Я не знаком с мистером Райментом. Я принадлежу Т.
Куку и Сыновьям.
   То,  другое  лицо,  то  есть  мистер Раймент, судя по товару, с которым
работает,   должно   быть,   является   сыном   кока.  Он  собирает  массы
американцев-восточников  из Новой Англии и вообще отовсюду и мчит их через
континент  на  экскурсию  в Йеллоустонский парк. Европейские туристы Кука,
которые  катапультируются из Парижа (я сам видел их), - сущие ангелы света
в  сравнении  с  экскурсантами  Раймента.  Отвращение  вызывает не столько
безобразная  вульгарность  или  прилипчивая,  неистовая  и крепкая, словно
бессемеровская   сталь,   самонадеянность  и  невежество  мужчин,  сколько
проявление тех же качеств у женщин.
   В экипаже я познакомился с новым для меня типом американца, и все мечты
о более совершенном Востоке рассеялись как дым.
   - Вот  эти...  э...  лица...  что,  они важные персоны у  себя дома?  -
спросил я пастыря, который, судя по всему, погонял их.
   - А  как же!  Среди них много выдающихся и  представительных граждан из
семи   штатов.    Многие   очень   богаты.    Да,    сэр,   выдающихся   и
представительных...
   Мы  ехали по жаре меж голых холмов под обстрелом острот, которые летели
со стороны "выдающихся" граждан.
   Было  4 июля. Оголовья уздечек у лошадей были разукрашены американскими
флажками,  некоторые  женщины  тоже  держали в руках флажки, а за поясом -
пестрые  носовые платки. Какой-то молодой немец, сидевший рядом со мной на
козлах,  оплакивал  утрату  коробки  с  пиротехникой.  Он  сказал, что его
посылали  на  континент  для  завершения  образования  и оттого он утратил
американский  акцент. Однако никакое европейское образование не переделает
немецкого  еврея.  Он  был истовым американским гражданином. Это тот самый
тип  американца,  сойтись  с  которым  невероятно трудно. Как правило, его
необходимо неумеренно и всесторонне восхвалять. Подобная политика помогает
держать  таких  в  состоянии  покоя. Однако некоторые, если вам не удалось
поддержать потока похвал, тут же начинают оскорблять страны Старого Света.
Они считают себя американцами почистокровнее самих американцев и настроены
особенно агрессивно.
   Этот  молодец начал с нападок на английскую армию. Он видел где-то наши
войска  на  параде  и презрительно назвал людей в медвежьих шапках рабами.
Кстати  сказать, истинный американский гражданин презирает даже свою армию
и много сильнее, чем любой самый ярый представитель непросвещенной Англии.
Я  согласился,  что  наша  армия  действительно очень плохая, не совершила
ничего  стоящего  и не бывала нигде. Мои слова вызвали у него раздражение,
потому что он ожидал ответных доводов, и тогда он обрушился на британского
льва  в  целом.  Когда  ему не удалось вывести меня из равновесия, он стал
доказывать,   что   во   мне  нет  ни  капли  патриотизма,  подобного  его
собственному. Я сказал, что действительно нет, и рискнул даже заявить, что
многим англичанам вообще не свойственно чувство патриотизма. Если подумать
хорошенько,  то  это, в общем-то, правильно. Когда он убедительно доказал,
что,  прежде  чем  принц  Уэльский  взойдет  на  престол, мы превратимся в
никчемную республику, экипаж выехал на такую извилистую дорогу, нависавшую
над  рекой,  что  мой  интерес  к  "политике"  сменился  восхищением перед
искусством  возчика, который ловко управлялся с четверкой крупных лошадей.
Для  ошибок не оставалось места: любая неосторожность привела бы к падению
с  высоты  шестьдесят  футов  в  ревущую реку Гарднер. Кто-то заметил, что
пейзаж  выглядит  "элегантно". Вот почему с риском для собственной жизни я
пожелал,  чтобы  немедленно  случилось  несчастье,  которое  привело  бы к
массовой  гибели  выдающихся  граждан.  Режьте  меня на куски, но я не мог
понять,  что  "элегантного"  в  нагромождении  скал  цвета  меда,  в  этих
тысячефутовых  пиках,  бастионах  и  даже  в  главном  пике,  который  был
вызывающе  увенчан  орлиным  гнездом,  откуда  в  бездну  смотрел орленок,
отчаянно требуя пищи. Американцы вообще говорят на странном языке.
   En  route  мы  разминулись с  экипажами,  переполненными экскурсантами,
которые уже успели завершить свои пять суток в  парке и по-братски кричали
нам что-то, пока не скрылись в облаке красной пыли. Затем мы напоролись на
"Маммот  Хот  Спрингс-отель"  (огромный  амбар  желтого  цвета),  и  доска
крупными буквами известила,  что мы находимся на высоте шесть тысяч двести
футов над уровнем моря.
   Парк  -  это  обширная территория площадью три  тысячи квадратных миль,
переполненная  всевозможными  чудесами  необузданной  природы.   Компания,
которая содержит отель,  вероятно,  пользуется поддержкой государственного
секретаря по внутренним делам и  контролирует всю территорию парка.  Отели
расположены во  всех  пунктах,  которые  представляют интерес;  там  стоят
киоски, где продаются путеводители, образцы минералов и прочее, совсем как
на летних швейцарских курортах.
   Туристы  (да  настигнет  их покровителя - мистера Раймента лютая смерть
под  колесами  сумасшедшего  паровоза!),  словно  река,  вкатились  туда с
радостным  гиканьем  и,  не  успев  смыть  с себя дорожную пыль, принялись
праздновать  4  июля.  Они  называли  это  "проявлением  патриотизма". Они
избрали  в  президенты какого-то клерикала их собственной веры и, усевшись
на   площадке  второго  этажа,  стали  произносить  речи  и  читать  вслух
Декларацию  независимости*.  Президент поднялся во весь рост и сказал, что
они  -  самый  великий, самый свободный, гордый, рыцарский и самый богатый
народ  на  земле,  а собравшиеся ответили "Аминь". Другой священник заявил
языком  все  той же Декларации, что все люди равны и имеют право на жизнь,
свободу  и  счастье.  Хотелось  бы  знать, на самом ли деле грубый и дикий
Запад  признает  первое  из перечисленных прав, как на это надеялись люди,
его даровавшие. Затем оратор обратил внимание собравшихся на тот факт, что
в  число туристов входят представители семи штатов Новой Англии. Мне стало
жаль  эти  штаты.  Он  также  выразил мнение, что перемещения по земле под
покровительством  превосходного  мистера  Раймента  способствуют сближению
американцев из разных уголков Америки, особенно если жители Запада узнают,
каким  опасностям подвергаются они, жители Востока, путешествуя по рекам и
железным  дорогам.  Через точно рассчитанные интервалы времени конгрегация
спела  "Страна  моя" на мотив "Боже, храни королеву" (в этом случае они не
встали) и "Звездное знамя" (тут они встали), под конец взвинтив себе нервы
какой-то  бессмыслицей  собственного  сочинения на мотив "Джона Брауна", в
коей  весьма  трогательно перечислялись все опасности, на которые уже были
сделаны  ссылки.  Затем  туристы  перешли  на  веранду  и  несколько часов
наблюдали за хилым, трескучим фейерверком.
   Что  изумило  меня  сильнее  всего, так это невозмутимость, с какой они
собрались вместе, чтобы превозносить собственное благородство, собственную
страну,  ее  "завИдения"  и  все  прочее, что было Их. Речи звучали в моих
увядших ушах грубой рекламой, бахвальством, трескотней и прочим, что лежит
за  рамками  здравого  смысла.  Архангел,  продающий участки на Зеркальном
море, покраснел бы до корней перьев на своих крыльях, если бы ему пришлось
расписывать  свою  собственность  подобными  красками. Затем все собрались
вокруг  пастора  и  сказали,  что  его  короткая  проповедь  была  "просто
великолепна,  просто  величественна,  грандиозна"  и  так далее, а он, как
подобало лицу его сана, сдержанно принимал похвалы.
   В  заключение  на  меня набросился незнакомец и спросил, что я думаю об
американском  патриотизме.  Я  ответил,  что  в  Старом Свете не встретите
ничего  подобного.  Кстати сказать, всегда говорите эти слова американцам.
Они служат для них утешением.
   - Собираетесь ли вы просить о натурализации?
   - Зачем? - спросил я.
   - Полагаю,  что вы занимаетесь бизнесом в этой стране и делаете деньги,
поэтому мне кажется, что это было бы вашим долгом.
   -  Сэр, - произнес я медовым голосом, - за морем лежит маленький, всеми
забытый остров, который называется Англия.
   Он  немногим  больше  Иеллоустонского  парка.  На  этом  острове  любой
гражданин  вашей  страны может работать, вступить в брак, нажить себе одно
или  двадцать  состояний и спокойно умереть. В течение его карьеры ни одна
живая  душа не спросит, является ли он подданным Британии или сыном самого
дьявола. Вы меня понимаете?
   Думаю, что он понял, потому что пробормотал что-то о "британцах", а это
далеко не комплимент.


Грава XXIX

   рассказывает о том, как я вошел в Мазендеран* персов и встретил там
разноцветных дьяволов и нескольких кавалеристов; об Аде и престарелой леди
                    из Чикаго; о капитане и лейтенанте

                                           Где Биг-Хорн и Йеллоустон,
                                           Той страны пустынной стон
                                           Вниз летит по горным склонам...

   Дважды  я  переписывал  эти  строки,  дважды  рвал написанное в клочья,
опасаясь, как бы те, кто живет за морем, не подумали, что я внезапно сошел
с  ума.  Итак,  приступим  к  рассказу  в  третий  раз, на трезвую голову,
собравшись с мыслями.
   Я  проехал  по Иеллоустонскому национальному парку в легкой двухместной
коляске  в  компании  предприимчивой престарелой леди из Чикаго и ее мужа,
который  не  одобрил  увиденного  и назвал пейзаж безбожным. Наверное, они
просто испугались.
   Если  помните,  мы начали с Мамонтовых горячих ключей. Это не что иное,
как  гигантское  "издание"  розовых  и  белых  террас,  какие недавно были
разрушены  землетрясением в Новой Зеландии*. В конце небольшой долины, где
стоял  отель,  известковые  источники,  бьющие по склонам поросших соснами
холмов,  намыли  окаменелый  водопад  из  каких-то белых, лимонно-желтых и
бледно-розовых  образований. По этому водопаду пузырится, каплет и сочится
теплая   вода.  Затем  она  стекает  из  бледно-зеленой  лагуны  в  изящно
отделанный  водоем.  Земля  под  ногами  гудит, словно пустая банка из-под
керосина,  и в один прекрасный день отель, его гости и прочее провалятся в
пещеры  и превратятся в сталактиты. Когда я ступил на первый ярус террас -
площадку,  будто  покрытую  сероватым  налетом  парши и истоптанную ногами
туристов,  то  увидел  красный,  как  раскаленное  железо, поток, который,
словно  кролик,  нырял  в  какую-то нору. Сначала послышалось сдерживаемое
хихиканье,  затем  - глубокий вздох, исходивший неизвестно откуда, и струя
пара  устремилась  на пятьдесят футов вверх, растаяв в голубизне. Это было
похуже   Жгучей   горы   в  Миношите.  Грязно-белый  налет  уступил  место
белоснежной  извести,  и  я  увидел  водоем, который некий ученый владелец
отеля прозвал Кувшином Клеопатры, или Фляжкой для виски Марка Антония, или
еще  как-то  по-особому поэтично. Этот водоем был словно окован серебром и
заполнен  прозрачной,  как  небо,  водой.  Я не знаю, какова глубина этого
чуда.  Мой  взгляд  устремился  сквозь  нагромождения  берилловых гротов и
пещер,  вниз  в  бездну,  которая  сообщалась  непосредственно с пламенем,
бьющим  из  центра земли. Бассейн словно корчился от боли и поэтому не мог
не  жаловаться,  беспрестанно  бормоча,  журча и стеная. С губ известковых
уступов,  которые  находились  в  сорока  футах  под водой, взлетали вверх
струйки   серебристых   пузырьков,  нарушая  хрустально  чистый  покой  на
поверхности.  Затем, постепенно мутнея, водоем начинал колыхаться, и тогда
слышались  странные  звуки.  Я  отошел  в  сторону  и  обнаружил  не менее
беспокойные  водоемы  и  трещины, где бежала, словно раскаленная докрасна,
вода,  скользкие  пласты  отложений,  притопленные  мутно-зеленой  горячей
влагой,  сухие  колодезные  дыры,  похожие  на ограбленные могилы в Индии,
потому что были такими же пыльными и обезвоженными.
   Адские воды сначала обдавали кипятком, а потом бальзамировали окрестные
кусты  и сосны. Однако местами деревья держались стойко, скрашивая зеленой
листвой  сплошную корку известковых образований. Содрав этот покров, можно
было  установить,  что  под ним беснуется пламя. Думается, что со временем
сосны  все  же  выиграют  сражение,  потому  что  природа, которая сначала
выковывает  свои  изделия  в  гигантской кузнице, почти завершила работу и
теперь  готовится охладить поковку в мягкой бурой земле, а пламя в кузнице
замирает.
   Отель  стоит  на  том  самом  месте,  где  террасы  переходят в плоские
пустоши.  Сосны  завладели  территорией,  расположенной  выше, там, откуда
начинаются  террасы.  Однако  изломы  водопада  остаются голыми. Солдаты с
шестизарядными  револьверами  охраняют  водопад  от  туристов, чтобы те не
швырнули  туда  ограждение,  не  пытались  откалывать  затейливые  кружева
отложений геологическими молотками и не сварились по собственной глупости,
провалившись сквозь хрупкую корку.
   Я  маневрировал  вокруг  солдат.  Это  были  кавалеристы  в  неряшливом
обмундировании:  темно-синие  блузы  и  голубые  брюки-галифе  без ремней,
торчавшие  из сапог на манер ложки; пояс с патронами, револьвер, фуражка с
козырьком  и шерстяные перчатки с черными кнопками. Повинуясь воле аллаха,
я вступил в разговор с очкастым шотландцем. Он отслужил королеве в морской
пехоте и линейном полку и, поскольку был непоседлив по натуре, перекочевал
в Америку, чтобы порадеть для дядюшки Сэма.
   Мы присели на краешек небольшого иссякшего источника, который при более
счастливом  стечении  обстоятельств  мог  бы  вырасти