понять эту страну.
Я   пробыл   здесь   всего   около   восьми  лет,  и  мое  мнение  слишком
поверхностно...  Мне довелось познакомиться со старинными семьями, которые
ведут  родословную  от феодальной знати. Они держатся своего круга и ведут
себя  смирно.  Не думаю, что их можно увидеть в официальных сферах. У этих
людей один существенный недостаток - живут не по средствам. Они никогда не
пригласят вас в свой дом, но пригласят в свой клуб, развлекут танцовщицами
и  даже  устроят  в  вашу  честь  грандиозное  пиршество.  Они не знакомят
чужестранцев  со  своими  женами  и еще не отказались от правила, согласно
которому  жена  садится за стол после того, как насытился муж. Вы скажете:
так  похоже на поведение туземцев в Индии! Что ж, я люблю японцев, но, как
ни   верти,  они  -  туземцы.  Надеюсь,  вы  не  считаете  японцев  людьми
безответственными  и нечестными? Китаец куда более ловкий мошенник. Однако
у  китайца  больше  здравого  смысла,  он хорошо понимает, что честность -
лучшая политика, и ведет себя, исходя из этого. Японец же может сплутовать
только  ради того, чтобы избежать мелких неприятностей, и в этом отношении
похож на ребенка".
   В который раз я слышу подобное мнение? Европейцы твердят повсюду одно и
то  же  о  японцах,  об  этом  искусном, трудолюбивом, низкорослом народе,
который  окружил  себя детьми и цветами и курит табак такой же мягкий, как
его  манеры.  Я  извиняюсь  за  свои суждения, но должны же быть у японцев
какие-нибудь  недостатки?  Будь  они  верхом  совершенства,  другие народы
давным-давно ополчились бы на них и разбили. Тогда не было бы Японии.
   -  Даю тебе сутки на размышление, - сказал профессор. - Затем мы поедем
в  Никко  и  Токио.  Тот,  кто  не  побывал  в  Никко, не знает, что такое
"изумительно"*.
   Иокогама  не  то  место,  где  можно приводить мысли в порядок. В двери
отеля словно стучится Тихий океан; японские и американские военные корабли
требуют  к  себе  пристального  внимания  (для этого можно воспользоваться
подзорной  трубой),  а  если пройтись по коридорам "Гранд-отеля", то можно
наткнуться на расшитых золотом испанских генералов при шпорах либо попасть
в  лапы  зазывал  из  лавок древностей. Не слишком приятно повстречаться с
саибом,  у  которого манеры делийского торговца. Он обязательно всучит вам
карточку   своей  фирмы.  Такого  человека  становится  жаль,  но  вот  он
присаживается,  угощает  вас  сигарой  и  приступает  к  рассказу  о своих
болезнях,  прошлом  житье  в Калифорнии, где ему удавалось делать и терять
деньги,  о планах на будущее - и вы чувствуете, как перед вами открывается
новый мир.
   Поговорите с любым встречным, конечно если тот расположен к беседе, - и
вы,  как  и  я,  узнаете много интересного, что может пригодиться потом. К
несчастью,  не  все  эти  истории пригодны для публикации. Когда я поборол
наконец  соблазны  окружающего мира и уселся за стол, чтобы написать нечто
глубокомысленное о будущем Японии, в комнату вошел обворожительный человек
с  пачками  денег  в кармане. Всю свою жизнь этот человек коллекционировал
индийские  и  японские  древности  и  приехал  сюда  за  книгами,  которых
недоставало  в его коллекции. Можно ли вообразить что-либо более приятное,
чем  эти вояжи вокруг света во всеоружии специальных знаний, которые стоят
за каждой подписью в его чековой книжке?
   Через пять минут он  увлек меня прочь от шумной толпы карликов в  тихий
мир,  где  люди недели по  три  размышляли над бронзовыми безделушками или
рыскали по Японии в поисках гарды меча, изготовленной каким-нибудь великим
художником. В итоге их здорового надували.
   - Кто сейчас считается лучшим художником Японии?
   - Бедняга, он умер на прошлой неделе в Токио. Никто не может занять его
место.  Его  звали К...  Как правило,  его нельзя было заставить работать,
пока он не напивался. Все лучшие работы созданы им в состоянии опьянения.
   - Это называется emu*. Художник никогда не пьянеет.
   -  Верно.  Я  покажу вам гарду меча, исполненную по его рисунку. Лучшие
мастера  этой  страны любят заниматься дизайном. К... тратил массу времени
на  придумывание  безделушек  для  своих  друзей.  Если  бы  он  занимался
живописью,  то  мог бы зарабатывать вдвое больше. Но он не терпел халтуры.
Когда  будете  в Токио, не забудьте приобрести два небольших альбома с его
рисунками;  они называются "Зарисовки пьяницы". Он исполнил их в состоянии
emu.  Движения  и  выразительности в этих рисунках хватило бы на полдюжины
студий.  У него долго учился какой-то англичанин. Приемы К... непостижимы,
хотя  он мог бы передать ученикам кое-что по части техники. Вам никогда не
встречались изображения вороны в его исполнении? Их сразу можно узнать. Он
умел  изобразить  индийской  гуашью  самые  дурные  помыслы,  какие только
рождаются  в  вороньей  голове.  Ведь ворона - двоюродный брат дьявола. Он
проделывал  это  двумя движениями кисти на листе бумаги в шесть квадратных
дюймов.  Взгляните на гарду, о которой я говорил. Видите, сколько чувства?
На  пластине диаметром четыре дюйма бедняга К., умерший в прошлую пятницу,
изобразил  фигурку  кули,  который  пытался  сложить  кусок ткани, вздутой
наподобие  паруса  набегом  игривого бриза - не порывом холодного ветра, а
именно  резвящимся  летним ветерком. Кули наслаждался этим занятием. Кусок
ткани,  казалось,  был  тоже  доволен. Минута-другая, и он будет сложен, а
кули  с  улыбкой  удовлетворения  на  устах  отправится  дальше. Вещь была
задумана   самим  К.,  а  исполнена  добросовестным  резцом  скрупулезного
гравера,   для   того   чтобы   занять   место  в  кабинете  какого-нибудь
коллекционера в Лондоне.
   - Ва,  ва,  -  протянул я,  почтительно возвращая вещицу.  - Одной этой
штуки достаточно,  чтобы имя художника жило в веках.  Жаль, что уже нельзя
посмотреть на самого художника. Покажите что-нибудь еще.
   - У  меня есть живопись Хокусая* -  великого художника,  который жил  в
конце прошлого и начале нынешнего столетия.  Даже вы,  надеюсь,  слышали о
Хокусае?
   - Да,  немного.  Мне говорили, что практически невозможно раздобыть его
подлинные работы с автографом.
   - Это  правда.  Я  показывал эту  картину  японскому правительственному
эксперту (в  сомнительных случаях с  ним советуется сам микадо) и  лучшему
европейскому знатоку  японского искусства.  И  конечно  же,  у  меня  есть
собственное   мнение,   подкрепляющее  гарантию,   подписанную  продавцом.
Смотрите!
   Он развернул свиток шелка и  показал фигуру девушки в  бледно-голубом и
сером крепе,  которая несла в  руках стопку только что выстиранного белья.
Об этом можно было судить по корыту,  стоявшему позади. Легкий темно-синий
платок,  обвивавший левую  руку,  плечо  и  шею,  был  приготовлен,  чтобы
завязать узел,  когда белье будет опущено на  землю.  Кожа на  правой руке
просвечивала сквозь тонкую драпировку рукава.  Эта рука придерживала белье
сверху,  другая,  левая  поддерживала снизу.  Сквозь  густые иссиня-черные
волосы проглядывали очертания левого уха.
   Изысканность проработки деталей,  начиная с  орнамента на  булавках для
волос и  кончая отделкой колодок,  поразила меня  минут через пять  только
после того, как я насладился уверенной манерой исполнения в целом.


Глава XVIII

          Легенда о ручье в Никко; история отвращения несчастья

                                            Пурпурно-розовый город -
                                            Лишь Время вдвое старше его...

   Пятичасовое    путешествие    на    поезде   привело   нас   к   началу
двадцатипятимильного  пробега  на джинрикше. Однако наш гид откопал где-то
древний  возок в японском стиле и соблазнил войти в него, обещая комфорт и
скорость,  намного превосходящие все, что может предложить джинрикша. Если
вы едете в Никко, не садитесь в двуколку. Городок, откуда мы отправлялись,
был полон вьючных лошадей, непривычных к виду упряжки, и чуть ли не каждое
третье  животное  пыталось  ударить  копытом  своих  сородичей,  взятых  в
оглобли.  Это  затрудняет  продвижение  вперед и действует на нервы до тех
пор,  пока ухабы дороги не заставляют забыть все на свете и помнить только
о них.
   В  Никко  ведет  аллея  криптомерий* - деревьев высотой до восьмидесяти
футов.  Они  отличаются  красноватыми  или тусклыми серебристыми стволами,
темно-зеленой  листвой, похожей на перья катафалка, и напоминают кипарисы.
Я  говорю  аллея,  потому  что  имею  в  виду  непрерывную дорогу длиной в
двадцать  пять  миль,  вдоль которой деревья стоят так тесно друг к другу,
что  сплелись корнями, образовав нечто вроде живой изгороди по обе стороны
дороги. Там, где сочли необходимым учредить деревеньку (каждые две или три
мили),  выкорчевали  несколько  гигантов  (словно зубы из челюсти с полным
набором   резцов),   чтобы  расчистить  место  для  домов.  Затем  деревья
смыкались,  снова  заступая  в  караул  при  дороге.  Вокруг нас пламенели
азалии,  камелии, фиалки. "Великолепно! Удивительно! Поразительно!" - пели
мы  с  профессором хором первые пять миль пути в перерывах между толчками.
Аллея  не  обращала  внимания  на  наши  похвалы, и лишь плотнее смыкались
деревья.  Конечно, приятно читать в книге о тенистых аллеях, но в холодную
погоду   неблагодарное  человеческое  сердце  с  радостью  согласилось  бы
сократить  на  парочку  миль  даже  такое  путешествие. Мы уже не замечали
окружающей  нас  красоты,  верениц  вьючных лошадей с гривами, похожими на
каминные  веники,  и с темпераментом Эблиса*, которые брыкались на дороге,
пилигримов,  головы  которых были повязаны белыми или голубыми платками, а
ноги  обуты  в серебристо-серые гамаши (к спинам пилигримов были привязаны
младенцы,  похожие  на  Будду);  не  видели  аккуратных  сельских  подвод,
влекомых  миниатюрными ломовыми лошадками, - это везли медь из шахт и сакэ
с  гор,  -  пестроты оживленных деревенек, где все ребятишки кричали хором
"Ойос!", а старики улыбались.
   Серые  стволы деревьев торжественно провожали нас вдоль ужасной дороги,
которая  местами  была  отремонтирована  валежником, и через пять часов мы
увидели Никко - деревню, которая тянулась вдоль подножия горы, а капризная
природа,  пожелав  вознаградить  за  труды  наши  многострадальные  кости,
разразилась,   словно   смехом,  потоками  солнечных  лучей.  Они  озаряли
немыслимый ландшафт! Вокруг нас темно-зеленой стеной высились криптомерии,
по голубым валунам мчался темно-зеленый поток, а через него был переброшен
кроваво-красный  мост  из  лакированного дерева, тот самый священный мост,
ступать по которому могла лишь нога микадо.
   Японцы  -  хитроумные художники. Когда-то давным-давно на ручей в Никко
приехал  великодушный  Повелитель.  Он  посмотрел на деревья, на поток, на
холмы,  с которых тот сбегал, затем взглянул вниз по течению, где зеленели
крестьянские поля, на отроги лесистых гор. "Для того чтобы связать все это
воедино,  необходимо  яркое  пятно  на  переднем  плане",  -  сказал он и,
проверяя   свои   слова,  поставил  под  страшными  деревьями  мальчика  в
бело-голубом.  Ободренный  благодушием  Повелителя, старик нищий осмелился
спросить  у  него  милостыню.  В  древности  Великие  обладали привилегией
пробовать  закалку  клинка  на попрошайках и им подобных. И вот Повелитель
совершенно  механически,  не желая, чтобы его беспокоили, отхватил старику
голову.  Кровь  брызнула  потоками  чистой  киновари  на  гранитные глыбы.
Повелитель  улыбнулся:  "Случай разрешил загадку. Построй-ка здесь мост, -
приказал он придворному плотнику, - мост такого же цвета, как эта кровь на
камнях.  Рядом  поставьте  мост  из  серого  камня, так как я не забываю о
нуждах  простого  люда".  Он  подарил  мальчику  тысячу  золотых  монет  и
отправился  своей  дорогой.  Он  сочинил  пейзаж.  Что  касается крови, ее
вытерли  и  не  вспоминали  о  ней. Такова история моста в Никко. Ее нет в
путеводителях.
   Я  пошел  на голос реки сквозь хрупкие постройки игрушечной деревеньки,
через  бугристую  пойму  реки, пока, перейдя мост, не оказался в окружении
замшелых  камней,  кустарника  и весенних цветов. Слева от меня, напоминая
красноватый  бок  Аравалли*,  вздымался крутой склон горы, поросшей лесом;
справа   расстилались  крестьянские  поля  и  деревенька,  высились  башни
кипарисов.  Потом  мои  глаза  остановились  на  синеватой  вершине  горы,
обрамленной полосами нерастаявшего снега. Отель стоял у ее подножия, и был
месяц  май. Затем мимо пролетел воробей, держа в клювике соломинку, потому
что  он  был  занят постройкой гнезда, - и я догадался, что в Никко пришла
весна. Там, у нас в Индии, можно совершенно забыть о смене времен года.
   Затем  передо  мной  предстало  около шестидесяти идолов со скрещенными
ногами.  Они  торжественно  выстроились  в  ряд  на  берегу  ручья,  и мои
неискушенные  глаза опознали небольшие изваяния Будды. Лишаи покрывали их,
словно  налетом  проказы,  и  все же они сохраняли величественную осанку и
немигающий  взгляд  Лорда  Этого  Мира.  Однако это были не Будды, а нечто
иное.  Возможно,  эти  фигуры  служили когда-то подношениями знатных людей
монашеским  организациям  либо  их  ставили  в  память о предках. Впрочем,
путеводитель  все  вам  расскажет.  Фигуры  напоминали  сборище призраков.
Вглядевшись  внимательнее,  я  увидел, что идолы все же отличаются друг от
друга. Многие держали в сомкнутых руках кучки речных камешков. Наверно, их
положили  туда  набожные  люди.  Когда я спросил у прохожего, что означают
такие  странные подношения, тот ответил: "Эти достойные образы - божества,
которые  играют  с  детьми  на  небесах.  Для того чтобы они не забывали о
ребятишках, им и кладут в руки камешки".
   Право, не знаю, говорил ли незнакомец правду, но я предпочитаю верить в
эту  сказку  так  же слепо, как в евангельские истины. Только японцы могли
изобрести божество, которое играет с детьми. Я посмотрел на идолов другими
глазами,  и  они  перестали  быть для меня "греко-буддийской" скульптурой,
превратившись  в близких друзей. Я добавил большую кучку камешков к запасу
самого  веселого  из  них.  Его  грудь  была  украшена  небольшими  узкими
полосками  бумаги  с  напечатанными  на  них  молитвами, что придавало ему
сходство с пожилым пастором с сомнительной репутацией, у которого пришли в
беспорядок ленты воротника. Чуть выше по течению возвышалась грубая скала,
в  ней  было  высечено  что-то похожее на синтоистскую кумирню. Но я сразу
узнал  индуистскую  реликвию  и  даже  попытался отыскать глазами знакомые
красные  мазки на гладких камнях. На другой, плоской скале, нависавшей над
водой,  красовались какие-то надписи на санскрите*, отдаленно напоминавшие
знаки  на тибетском молельном колесе*. Честно говоря, я плохо разбираюсь в
этом  и  все  же радовался тому, что со мной не было путеводителя. Потом я
спустился  к  кромке  воды,  бурлившей  между высокими берегами. Вы видели
Стрид под Болтоном, там, где вся его сила проявляется, когда река сужается
до  двух  ярдов?  Стрид  в  Никко  - усовершенствование по сравнению с тем
йоркширским  потоком.  Голубые  скалы  здесь размыты водой, словно мыльный
камень. Они выше человеческого роста и весной покрываются цветами азалии.
   Когда я грелся на солнышке, ко мне подошел незнакомец, рассказавший про
идолов.  Он  указал  рукой на узкое скалистое ущелье: "Если бы я изобразил
этот  пейзаж  на холсте, любой газетный критик в Англии обвинил бы меня во
лжи".
   И  действительно,  сумасшедший поток  сбегал с  синей  горы  по  узкому
небесно-голубому ущелью; и гора, и ущелье были испещрены розовыми пятнами;
совершенно невообразимая сосна стояла над водой,  словно на часах. Я отдал
бы  многое за  то,  чтобы  увидеть на  полотне точную копию этого пейзажа.
Незнакомец же удалился, бормоча себе под нос какие-то жалобы (по-видимому,
на Академию художеств).
   Гид,  которого  натравил  профессор,  отыскал  меня  у  реки  и  позвал
"посмотреть на храмы".  Я  в сердцах проклял все храмы,  потому что в этот
миг лежал распростершись на  теплом песке под сенью высокой скалы.  "Очень
красивые храмы,  - настаивал гид, - идите, смотрите; скоро закроют, потому
что жрецы перевели стрелки часов вперед".  Дело в том, что Никко опережает
на полчаса стандартное время,  туристы же, которые обычно прибывают сюда в
три часа,  едва успевают осмотреть все храмы до четырех,  а это официально
установленное  время  закрытия.   Жрецы  обнаружили  это   несоответствие,
лишавшее церковь того,  что ей причитается,  и, будучи ее верными слугами,
стали переводить часы.  Теперь в  Никко,  где не понимали,  какую ценность
представляет время, все вполне удовлетворены.
   Прокляв храмы, я совершил глупость, и мое несчастное перо уже не сможет
должным  образом оправдаться за  это.  Мы  поднялись наверх  по  лестнице,
выложенной  серыми  каменными  плитами,   и  там  придорожные  криптомерии
показались нам детьми в сравнении с гигантами, которые накрыли нас тенью у
стен храма.  Между стволами стального цвета мелькало что-то  красное.  Это
был мост микадо.  Кстати, Великий Повелитель, который убил нищего у ручья,
остался очень доволен своим экспериментом.  Затем,  пройдя мощную каменную
арку,  мы вышли на великолепную площадь, гудевшую от стука молотков. Около
сорока мужчин обстукивали столбы и ступеньки, как мне показалось, кумирни,
построенной из  сердолика  и  в  изобилии  покрытой  золотом.  "Это  склад
товаров,  -  бесстрастно сказал гид.  -  Они обновляют лакировку.  Сначала
снимают старую".
   Вы  когда-нибудь  удаляли  лак с деревянной поверхности? Я изо всех сил
принялся  молотить  по  столбу,  и  после  нескольких  ударов  мне удалось
отслоить  крохотный  кусочек красного роговидного вещества. Не обнаруживая
своего   изумления,  я  поинтересовался  названием  еще  более  прекрасной
кумирни,  стоявшей  в дальнем конце двора. Та тоже сверкала красным лаком,
но  над ее главным входом были вырезаны три обезьяны: одна зажимала лапами
уши, другая - рот, третья закрывала глаза.
   -  Это  здание служило конюшней, - пояснил гид. - Когда-то даймё держал
здесь  своих лошадей. Эти обезьяны - троица, которая не хочет слышать зла,
говорить о зле, замечать зло.
   - Еще  бы,  -  сказал я,  -  неплохая заставка для конюшни,  где конюхи
воруют  зерно!   -  Меня  сильно  рассердило  то,  что  я  пал  ниц  перед
обыкновенным складом и конюшней.  Правда,  равных им по красоте не найти в
целом свете.
   Затем мы  вошли в  храм или  гробницу (точно не  помню,  что  это было)
сквозь резные ворота,  сооруженные из  двенадцати столбов.  Все они сплошь
покрыты  резными изображениями трилистника.  Верхушки трилистника смотрели
на  восток.  Однако на одном из столбов трилистник был развернут вершинами
на запад.
   "Делай  всех  одинаково  -  нехорошо,  -  сказал  гид  выразительно,  -
обязательно  случится  плохое. Сделай один другой - все хорошо. Все спасай
его. Ничего тогда не случится".
   Насколько  я  понял гида, намеренное нарушение идентичного расположения
рисунка на столбах служило как бы жертвой, которую Великий художник принес
богам,  ревниво  относящимся  к  искусству людей. В остальном он был волен
поступать,  как  ему  нравилось (а творил он, как сам бог): с лакированным
деревом,  эмалью и инкрустациями, резьбой, бронзой и чеканкой. Отчитываясь
за  работу  перед  богами,  художник уберегся от гнева судей, указал им на
столбы,  украшенные  трилистником,  доказав тем самым, что он обыкновенный
смертный  и  не  претендует  на  большее. Говорят, что художник не оставил
после  себя  ни  чертежей,  ни  описаний  храмов Никко. За это дело мог бы
взяться  немец,  но  ему  не  хватит  вдохновения,  а француз не достигнет
необходимой точности.
   Я   припоминаю,  что  проходил  через  дверь,  петли  которой  были  из
клуазонне,  перемычка  - из золота, косяки - из красного лака, панели - из
лака  черепахового  цвета,  а бронзовые скобы сплошь покрывала резьба. Эта
дверь  вела  в  полу