иностранцы либо тесный кружок патриотов - коренных
жителей.
   И  опять же дело не в  горожанах,  потому что руководит и  помыкает ими
деспотическое общественное мнение, которое навязывается им их же газетами,
проповедниками и самим местным обществом.  Некто сказал,  что, если в этом
огромном обществе повелителей что-нибудь пойдет не  так,  то есть случится
раскол,   возмущение  или  банкротство,  каждый  гражданин  в  отдельности
сохранит верность идее единого повелителя -  народной массы. Это пережиток
гражданской войны,  когда, как вы помните, вооруженное большинство убивало
и  калечило людей в  отдельности,  и  напоминает благоговение дикаря перед
незаряженным ружьем, которое висит на стене.
   Однако  мужчины и  женщины Америки являют нам  пример патриотизма.  Они
верят в  будущее,  честь и  славу своей страны и не стесняются заявлять об
этом.  Гордая,  страстная убежденность исходит как от  сильных,  так и  от
слабых, и за это я снимаю перед ними шляпу.
   В  понимании обывателя государство в  Англии -  это  нечто абстрактное,
которое служит для  обеспечения населения полицией и  пожарными командами.
Кокни  даже  не  понимает  значения  слова  "государство".   Преуспевающие
джентльмены знают,  что такое законность и армия,  которая разыгрывает для
их развлечения спектакли в парках.  Однако эти люди рассмеются вам прямо в
лицо,  если им намекнуть,  что существует такое понятие, как чувство долга
перед  страной.  Но  возьмите  любого  американца второго  поколения (кого
угодно -  в ранге кэбмена,  носильщика,  особенно американца "от сохи"), и
тот в пять минут растолкует вам,  что значит для него Республика. Он может
презирать закон,  который его не  устраивает,  способен обвести вас вокруг
пальца при  заключении сделки,  аплодировать остроте,  венчающей свершение
обмана, однако стоит посмотреть на него, когда он встает и заводит:

                            О ты, страна моя,
                            Земля свободная,
                            Тебя пою.

   Мне  приходилось слышать,  как  несколько  тысяч  американцев предаются
этому занятию, и я уважаю их.
   Что  касается  нашего  Национального  гимна,  там слишком крупный Ромео
действует  на  тесном  балконе.  У  американцев  - сплошной балкон. Кстати
сказать,  пора  бы  родиться  поэту,  который подарит англичанам их песню,
песню  об  их  стране, которая занимает чуть ли не полмира, и уж тем более
придется  сочинить  величайшую  песнь  -  Сагу  об англосаксах всего мира,
паэн*,  в котором ужасающе мерный ритм "Боевого гимна Республики" (если вы
не  знакомы  с  ним,  вам  тут же его напоют) и "Британии чужды преграды",
звуки волынок в "Британских гренадерах" и совершенство квикстепа "Маршируя
по Джорджии" сочетаются с завываниями "Марша мертвых". Потому что даже Мы,
коснись  каждого  из нас в отдельности, Мы, что поделили землю между собой
так,   как  это  не  удавалось  богам,  тоже  смертны.  Кто-нибудь  желает
попробовать?
   Вот с  какими бессвязными мыслями я окунулся в мирную атмосферу городка
Масквеш на  реке  Мононгахила.  Суета  и  грохот Чикаго принадлежали иному
миру.  Вообразите раскинувшийся под  самым  что  ни  на  есть  безмятежным
голубым небом холмистый английский ландшафт,  где с интервалами в три мили
расположились деревеньки или небольшие,  но  агрессивные городки,  которые
почти не  обнаруживают себя,  потому что  их  милостиво укрывают деревья и
складки холмов.
   На  пастбищах золотые шары  сверкали среди  зелени коровяка,  и  коровы
пробирались домой  по  тропинкам,  петлявшим между кустами куманики.  Лето
заполонило сады,  и яблоки (о каких мы можем только мечтать, когда вкушаем
их волокнистую имитацию из Кашмира) уже созрели. До чего приятно нежиться,
лежа с  полузакрытыми глазами в  гамаке,  и  слушать,  как падают на землю
плоды и  звенят колокольчики на шеях у коров,  когда те величаво плывут по
главной улице.
   Казалось,  что  каждый  обитатель  этого мирного местечка имел все, что
только  душе угодно: удобный дом с верандой (крохотной или просторной, где
можно  провести  хоть  целый  день),  аккуратный  приусадебный  участок  с
роскошными  цветами, фруктовый сад и несколько коров. Жители городка знали
друг  о  дружке  все, а то, что было им неизвестно, ежедневно поставлялось
местной  газетой.  Подумать  только  -  дневная  газета  на  тысячу двести
жителей!  Здесь  есть  здание  суда,  где вершится правосудие, тюрьма, где
живут  преступники  (которым  можно  только позавидовать), четыре или пять
церквей для прихожан каждого вероисповедания.
   Кстати  сказать,  в этом райке почти невозможно приобрести спиртное. Но
(и  это очень серьезное "но") его разрешается выписать в аптеке, предъявив
особый  медицинский  сертификат.  Таковы  недочеты  сухого закона, которые
заставляют  любителя выпить изворачиваться и плутовать, а это дурно влияет
на   человеческую  душу,  особенно  если  страждущий  молод,  и  вынуждает
уверовать  в  принцип:  семь бед - один ответ. Такому молодому человеку не
позавидуешь.  Ведь только оглушительное падение способно убедить жеребенка
в  том,  что  забор поставлен не для того, чтобы через него перепрыгивать.
Выгоните  его  в  открытое  поле, и он научится вести себя благоразумно. В
Масквеше  понаслышаны  об  ужасах,  которые несет с собой пьянство, и даже
девушки,  кажется, разбираются, какие последствия оно сулит падшим юношам.
Итак,  уж не лучше ли хоть однажды позволить юнцу напиться в лоск, и тогда
он  не  избежит отвратительного, тепловатого бренди с содовой, которые ему
подсунут  под  нос  похмельным  утром.  Может  быть, тогда он осознает всю
пагубность  избранного  пути?  По  местным канонам даже потребление пива -
грех,  хотя (experto crede) от этого напитка скорее слегка захмелеешь, чем
напьешься  пьяным. Но кто может поручиться за самого себя? Кроме того, все
это  не  мое дело. Небольшая община Масквеша, казалось, замкнулась в себе,
словно индийская деревня. Случись хоть всемирный потоп, и даже тогда здесь
продолжат  посылать  сыновей  в  школу,  чтобы  воспитать  из  них "добрых
граждан". Именно о последнем неустанно молятся истинно американские папаши
- граждане, которые сами планируют строительство дорог, определяют размеры
местного  налога,  учреждают свои третейские суды и органы самоуправления.
Они  проделывают  все  это с помощью избирательного бюллетеня или открытым
голосованием  (обязательно  учитывая  при этом мнение своих вождей, на чем
вообще  зиждется избирательная система). И так течет их жизнь, пока они не
займут  подобающего  их  вероисповеданию  места  на  кладбище.  Вот каковы
американцы  (а  не  какие-то  иностранцы)  в  состоянии  мира и соблюдении
добропорядочности.  Они сами управляют собой ради самих же себя, своих жен
и детей.
   Однако вот что брало за сердце:  большинство жителей Масквеша, хотя они
сами и не подозревали об этом, были типичными методистами*, подобными тем,
что бродят вересковыми пустошами Йоркшира или посещают по  воскресным дням
церковь  в   горных  районах  Англии.   Здесь  тоже   читают  проповеди  и
накладываются епитимьи*,  с  помощью которых души праведников (иногда к их
вящему раздражению) приводятся к послушанию на этой земле, с тем чтобы они
могли выправить пути  свои  и  жить  и  умереть в  добром звании.  Если вы
незнакомы с методистским укладом, то не поймете, о чем идет речь. Епитимья
- не шутка,  и  степень ее воздействия на того или иного члена конгрегации
зависит от руководителя братства,  его человечности и чувства такта.  Если
он знает, куда направлены чаяния юности, то сумеет, не прибегая к насилию,
обратить  молодые  души  к  добру,   иначе  те  отшатнутся  в  страхе.   У
методистской дисциплины,  так сказать,  длинные руки. Одна девушка привела
мне необычный и  очень интересный для иностранца пример.  Она рассказала о
своей подруге,  которая однажды (это  случилось в  другом городе) получила
выговор от  старших за  то,  что  была  на  танцах.  Те  сочли это  тяжким
преступлением. Могло ли такое понравиться девушке?
   Подумайте сами: к какому иному результату мог привести такой формальный
нагоняй,  исходивший от моложавого, но сурового старейшины, который считал
для  себя невозможным попустительствовать танцевальным инстинктам молодого
человеческого существа? Каленое железо, извлекаемое только для того, чтобы
напугать грешника, нередко опаляет его душу. Это может засвидетельствовать
каждый, кому довелось ходить под рукой этой веры.
   Однако  все  это  было  чрезвычайно интересно: чистая, цельная жизнь, в
которой  отдавалось  должное  заботам  иного  мира  и  в  то  же  время не
забывалось  об игре в теннис прохладными вечерами. Здесь одинаково честной
серьезно  относились  к трудам земным и заботились о спасении души. Я имел
честь  встретить  здесь во плоти Мэг, Джо, Бэт, Эйми (какими их обрисовала
мисс  Луиза  Элкотт),  которых  вы,  должно  быть,  тоже  знаете.  Они  не
жеманничали,  не  скрытничали,  потому  что им было нечего скрывать. Здесь
немало  "маленьких женщин"*, потому что, как и в Англии, парни разъехались
в  поисках  заработка.  Некоторые  трудились  в грохочущих городах, другие
канули  в  безбрежные  просторы  Запада, иные оказались на томном, ленивом
Юге. Девушки ожидали их возвращения по традиции всех девушек мира.
   В  один  из солнечных дней празднично одетые парни приедут погостить, и
не единое дурное слово не сорвется с их языков, а девушки в белых платьях,
как  призраки, замаячат на верандах, встречая каждого по достоинству. Мама
не  станет  ни  во  что  вмешиваться,  папа  тоже,  потому  что в тот день
отправится в город, чтобы вправить мозги землемеру. Застучат калитки (тихо
или громко в зависимости от настроения гостя), раздастся веселый смех там,
где  соберутся трое-четверо, чтобы обсудить пикник или прогулку в коляске.
Затем  все  разбредутся  парочками,  пока  для парней не наступит время (в
зависимости  от  расписания  поездов) уехать. Тогда все вместе, и парни, и
девушки,  веселой гурьбой отправятся на станцию, и никого из родителей это
не будет тревожить.
   Действительно,    стоит    ли    беспокоиться?    С    пятнадцати   лет
девушка-американка  общается  с  мальчиками  словно сестра с братьями. Это
слуги,  которые  катают ее в коляске, дарят ей цветы и сладости. Последние
довольно  дороги,  и  это  обстоятельство недурно сказывается на поведении
молодых людей, приучая их ценить дружбу, ради которой, экономя на сигарах,
приходится  жертвовать  наличными.  Что  касается  самой  девушки, ее учат
уважать  себя  и  понимать,  что ее судьба зависит от нее самой, и она тем
более  дорожит,  не злоупотребляя, той свободой, которая ей предоставлена.
Вот  почему,  по  ее  собственным  словам,  "она чудесно проводит время" в
обществе парней, которые тоже имеют сестер.
   Девушки  знают,  что, если они окажутся недостойными доверия парней, те
попросту  лишат  их  возможности  выйти  замуж. Так течет время, и девушка
знакомится  с  другой "половиной дома". Она узнаёт, что мужчина не полубог
или  таинственное  чудовище,  а  обыкновенная  -  эгоистичная, тщеславная,
прожорливая, однако в целом общительная - личность, которую нужно утешать,
кормить  и направлять в жизни. Она обретает знания, доступные ее сестрам в
Англии  только  после  нескольких  лет  замужества.  Затем она сама делает
выбор.  Золотистая поволока подергивает кое-что повидавшие глаза (и тем не
менее  пелена  позолочена),  и  девушка  делает  такой  же милый ее сердцу
иррациональный  выбор, как и англичанка. Однако с очевидным преимуществом:
она знает больше, умеет развлекаться, разбирается в бизнесе, понимает, что
значат  служба  и  хобби  в жизни мужчины. Все это ей удается почерпнуть в
результате  общения  с  мальчиками, из бесед с подругами, которые на своих
таинственных совещаниях всегда успевают обсудить, что поделывают Том, Тэд,
Стьюк  или  Джек.  Таким образом получается, что она в полном смысле этого
слова  настоящий товарищ того, за кого выходит замуж. Она живет интересами
фирмы,  с ней советуются в трудное время, к ее помощи и сочувствию взывают
в  минуту опасности. Приятно сознавать, что чье-то сердце бьется ради вас.
Но  еще  лучше, когда над этим сердцем возвышается головка, которая думает
вместе  с  вами,  а  губы,  которые  приятно целовать, могут изречь мудрый
совет.
   Когда молодая американка (я  говорю о  рядовых этой  благородной армии)
однажды выходит замуж, все удовольствия для нее кончаются, и тут уж ничего
не поделаешь.  Что было, то было. Время, отведенное для развлечений, может
длиться пять,  семь,  даже десять лет в зависимости от обстоятельств.  Она
отрекается от общества,  и уж никто не видит ее иначе, как вместе с мужем.
Королева умерла или занята семьей.  Обыкновенная домашняя работа (кажется,
как  и  везде)  старит  американку.  Правда,  ей  "помогает"  какая-нибудь
ирландка или негритянка. Это не совсем честно по отношению к хозяйке, ведь
она выполняет три четверти домашней работы сама, потому что в этом нудном,
изматывающем нервы деле приходящая прислуга - одна морока.
   О люди, будьте благодарны Мауз Бакш, Кадир Бакш и прочим туземкам, пока
они  с  вами.  Они  вдвое  проворнее нечесаных грязнуль  из  меблированных
комнат,   куда  вам   приходится  возвращаться,   будь  вы   самим  особым
уполномоченным,  и  в  пять раз умнее какой-нибудь Амелии Араминты Ребелии
Сецессии  Джексон  (цветной),   от  неумения  и  дерзости  которой  стонет
американская домашняя хозяйка.
   Однако  все это не имеет отношения к мирному, банальному Масквешу с его
безграничной сердечностью, истинным гостеприимством и - как бы это сказать
по-французски? - gra... gracieusness.
   О,  где  бы  вы  ни  встретились  с  американцем,  отнеситесь  к нему с
уважением.  Пригласите  его  в  клуб, и он займет вас разговорами до утра.
Угостите  его  красным  испанским  вином  и лучшей бараниной. Я никогда не
смогу  отплатить  ему  за хлеб-соль. Умоляю вас вернуть мой долг по частям
любому представителю этой нации. Запишите все на мой счет до тех пор, пока
наши  пути  не  сойдутся вновь. Американец пьет такую же воду со льдом, но
ему не по вкусу наши сигары.
   Как  же завершить мой рассказ? Интересно ли вам услышать о пикниках под
сенью  душных,  словно  застывших,  лесов,  нависающих над Мононгахилой; о
дурацких  двухместных колясках, которые застревают в кустах куманики, едва
не   опрокидываясь;  о  прогулках  вниз  по  реке  на  лодках  под  лучами
раскаленного  солнца,  по реке, которая совсем недавно выбрасывала к ногам
потрясенных жителей Масквеша трупы джонстаунской трагедии?* Я видел только
одного  человека,  который пережил катастрофу. Он был священником. За одну
кошмарную  ночь  его  дом,  церковь, прихожане, жена и дети исчезли с лица
земли.  Он уже не занимался ничем, он имел право бездельничать, но господь
бог  был  милостив.  Священник  сидел  на солнцепеке и слабо улыбался. Его
бедное,   затуманенное   сознание   подсказывало:   что-то   действительно
произошло.  Он  не сознавал, что же именно, но одно было бесспорно: что-то
все-таки  было.  Оставалось только молиться, чтобы свет сознания больше не
снизошел на него.
   Но  моя  память сохранила и другие картины: огромный промышленный город
(на  триста тысяч душ), который освещался и обогревался природным газом, и
просторная  долина,  полная  огнедышащих  труб, не отравляющих чистое небо
гирляндами  дыма; сам Масквеш, освещаемый тем же таинственным агентством -
на  углах  его  улиц  денно  и  нощно  ревут  языки газового пламени; флот
плоскодонных  угольных  барж,  влекомых  на  буксире,  которые непрерывным
потоком  движутся  вниз  по реке в Сен-Луис; фабрики, которые гнездятся по
лесам и производят все существующие на земле рукоятки для топоров и лопат;
наконец,  странная,  всеми  забытая  немецкая  община  -  Братство  Вечной
Разлуки,  основанное  в  те годы, когда штаты были молоды, а земля дешева.
Община вымирает, потому что ее членам запрещено вступать в брак, а рекруты
очень  немногочисленны.  Рост  цен  на землю почти задушил этих несчастных
стариков  наплывом  богатства,  которого  они не желали вовсе. Они живут в
крохотной   деревеньке,   застроенной   голландскими   домиками,   которые
развернуты  дверями  прочь  от  дороги. По сравнению с безмолвием, которое
царит  в  этой деревеньке, монастырская тишина Масквеша - настоящий разгул
метрополии.  И  здесь,  среди  этих  цветов,  тоже  кроется история любви.
Повесть  о  ней заняла семьдесят долгих лет, потому что брат и сестра, как
бы  ни  любили  друг  друга,  все  же  превыше  всего  почитали долг перед
братством.  Так они жили и продолжают жить, встречаясь ежедневно, пребывая
в вечной разлуке. Их по-детски невинные лица уже не выражают волнения. Для
непосвященных  эти верные сердца - обыкновенные глубокие старики в нелепой
одежде.  Но  они  любят друг друга, и это заставляет вспомнить мальчишек и
девчонок Масквеша.
   Да,  эти  отличные  ребята,  конечно, выпускники Йеля (здесь не следует
вспоминать о Гарварде)*, но тем не менее вполне умелые в деле: на бирже, в
бурении  нефтяных  скважин,  продаже  всего  на  свете,  что  только может
переходить от одного грешного к другому. Это искушенные в бейсболе парни с
квадратными  подбородками  и  крутыми плечами, открытым взглядом. Впрочем,
они  совсем не против эпизодических развлечений и легких оргий. Да, из них
получатся  добрые  граждане  и хозяева земли, а время от времени они будут
жениться на той или иной обладательнице белого муслинового платья.
   В  этом  мире  существуют  вещи  похуже,  чем  быть  одним из мальчишек
Масквеша.


Глава XXXVI

                         Интервью с Марком Твеном

   Эй,  вы,  презренные!  Среди вас есть верховные комиссары и губернаторы
провинций,  кавалеры креста  Виктории,  а  некоторые даже  удостоены чести
прогуливаться по  Мэлл* рука об  руку с  самим вице-королем.  Зато я  этим
золотистым утром виделся с Марком Твеном,  пожимал ему руку, выкурил в его
обществе сигару,  нет,  две сигары,  и  мы  разговаривали более двух часов
кряду!  Поймите меня правильно,  я не презираю вас вовсе.  Мне просто жаль
всех  вас,  начиная с  вице-короля и  ниже.  Для  того  чтобы хоть  чем-то
излечить вашу зависть и  доказать,  что  я  продолжаю считать вас  ровней,
придется все рассказать.
   В  Буффало  мне  объяснили,  что  Марк Твен находится в Хартфорде, штат
Коннектикут,  потом  добавили:  "Возможно,  он  уехал в Портленд". Толстый
высокий  коммивояжер  поклялся,  что  знает  великого  человека  лично и в
настоящее  время  Марк  проводит  время  в Европе. Это сообщение настолько
нарушило  мое душевное равновесие, что я сел не на свой поезд и вскоре был
выдворен  из  вагона  кондуктором в трех четвертях мили от станции посреди
джунглей железнодорожных путей. Приходилось ли вам, обремененным неуклюжим
пальто  и  чемоданом,  увертываться от встречных локомотивов, когда солнце
светит прямо в глаза? Да, я совсем забыл: ведь вы никогда не встречались с
Марком Твеном. Эх вы, людишки!
   Едва  я  спасся от челюстей скотосбрасывателя, как на меня, заблудшего,
налетел незнакомец.
   "Элмайра, вот точный адрес. Та, что находится в штате Нью-Йорк, то есть
в  этом  штате,  в  каких-то  двухстах  милях  отсюда.  Затем  он  добавил
совершенно уже не кстати: - Катись-ка ты, Келли, подальше отсюда!"
   И я покатился по Западнобережной линии, катился до самой полуночи, пока
меня  не выгрузили в Элмайре перед парадной дверью задрипанного отеля. Да,
все  слыхали  об  этом  "парне  Клеменсе",  но были уверены, что его нет в
городе  -  подался куда-то на Восток. Мне предлагалось запастись терпением
до  утра, чтобы затем откопать шурина "парня Клеменса". У шурина была доля
в каком-то угольном предприятии.
   Мысль о  необходимости гоняться по городу с тридцатитысячным населением
за  полдюжиной  родственников  Марка  Твена,  не  считая  его  самого,  не
позволила мне уснуть.  Утро распах