ты, - сказал человек с
берегов Тихого океана,  после того  как  я  выразил свое мнение по  поводу
занятных  случаев  из  судебной практики,  которые  кончаются убийствами и
могут квалифицироваться в качестве судебных ошибок.
   Десять минут спустя я услышал, как он тихим голосом вещал нечто apropos
игры,  которая называется "Вокруг мыса Горн" (дурная игра,  не садитесь за
нее с незнакомцем).
   -  Да, этой игре повезло - возник город Омаха*. Именно в Омахе изобрели
эту  игру  в  кости,  и человек, который придумал ее, выручил колоссальные
деньги.
   Я промолчал. Я почувствовал слабость.
   Человек, должно быть, заметил это.
   - Двадцать шесть лет назад образовалась Омаха, - повторил он, глядя мне
прямо в глаза,  -  и количество игральных костей,  произведенных там с той
поры, не поддается учету.
   - В Америке нет никакой романтики, - словно раненый голубь, простонал я
в ухо профессору.  -  Ничего,  кроме голых фактов,  первых семей Бостона в
штате Массачусетс,  игры в кости,  изобретенной двадцать шесть лет назад в
Омахе,  когда та тоже возникла, и все это - кондовая правда. Что прикажете
делать с такими людьми?
   - Ты описываешь Америку или Японию? Ради всего святого, займись тем или
другим, - сказал профессор.
   - Я тут ни при чем.  В этом баре сидит частичка Америки,  и она намного
интересней  Японии.  Давай-ка  отправимся  во  Фриско  и  послушаем  новых
небылиц.
   -  Лучше сходим взглянуть на фотографии и не будем смешивать страны или
напитки.
   Кстати  сказать,  всякий  раз,  когда будете путешествовать по окраинам
Дальнего  Востока,  постарайтесь  вести себя поскромней с белым торговцем.
Помните,  что вы всего-навсего несчастный покупатель, у которого в кармане
завалялось  несколько  грязных долларовых бумажек, и вы не вправе ожидать,
чтобы  тот,  другой человек, снизошел до того, чтобы взять их. Продолжайте
унижаться  всюду,  а  не  только в лавках. Меня очень волновал вопрос, как
пересечь океан, чтобы добраться до Фриско, и я имел неосторожность зайти в
контору,  где  предположительно  могли  бы  при  некоторых обстоятельствах
заняться  мной  по  этому  поводу.  Однако ни малейшее волнение не тронуло
безалаберную  личность,  которой  случилось сидеть в конторском кресле. "У
вас  впереди куча времени, успеете выяснить все позднее, - сказал клерк, -
и, кроме того, сегодня после обеда я спешу на скачки. Приходите потом". От
унижения я засунул голову в урну, а затем выполз из конторы сквозь дверную
щель.  Когда пароход оставит меня на причале, я буду утешаться мыслью, что
этот  молодой  человек  хорошо повеселился и много выиграл. В Иокогаме все
содержат  лошадей,  и  эти  лошади  циркового  толка  похожи  на маленькие
пузатенькие кадушки.
   Я не поехал на скачки, но человек из Калькутты побывал там. Вернувшись,
он сказал,  что по кругу гоняли ломовых лошадей,  а  среднее время пробега
одной  мили  -  четыре минуты двадцать семь  секунд.  Возможно,  он  много
проиграл,  но я могу поручиться за верховую езду тех джентльменов, которых
видел на лошади.  Это вполне непредвзятое и  в  высшей степени объективное
мнение.
   Когда человек из Бостона снова повел рассказ о первых семьях, профессор
проявил неземной интерес к  горячим источникам и умчал меня в местечко под
названием Миношита, чтобы я там отмылся.
   - Мы  вернемся  осматривать Иокогаму позднее,  а  сейчас  поедем  туда,
потому что там красиво.
   - Пейзажи  начали  утомлять меня.  Они  все  прелестны и  не  поддаются
описанию,  а здесь рассказывают сказки об Америке. Ты когда-нибудь слышал,
как люди Кармела линчевали Эдварда М.  Петри, когда тот после евангельской
проповеди забыл собрать с прихожан деньги?  В Америке нет романтики,  одни
голые факты. Эдвард М. Петри был...
   - Ты собираешься осматривать Японию или нет?
   Я отправился с ним.  Сначала мы целый час ехали в вагоне, переполненном
вопящими глоб-троттерами,  а затем часа четыре - на джинрикше. Только сидя
в джинрикше, можно по-настоящему любоваться пейзажем. Проехав миль семь по
более или менее плоской равнине (приманка, которой природа завлекала нас в
глубины своего неверного сердца),  мы добрались до горной реки,  состоящей
из  черных омутов и  кипящей пены.  Мы  въехали в  горы по нешоссированной
дороге,  проложенной в раскрошившейся вулканической породе. Она была такой
же  твердой,  как  грунтовая дорога в  Симле,  однако тем далеким горам за
Калкой недоставало сосен,  кленов,  ивы и  ясеня.  Это была земля одетых в
зелень утесов и серебряных водопадов,  живописных до степени,  превышающей
возможности пера. На каждом повороте дороги, там, где открывался достойный
вид,  стоял  чайный  домик,  переполненный созерцающими  японцами.  Японец
одевается в голубое,  потому что знает, что этот цвет хорошо гармонирует с
соснами.  Когда  японец умирает,  то  отправляется на  собственные небеса,
потому что грубый цвет нашего неба его не устраивает.
   Мы  придерживались  долины  этого  пригожего  потока,  пока его воды не
скрылись  из  виду,  упав  вниз  с утеса, и до нас стали доноситься только
голоса струй, которые перекликались друг с другом за переплетением ветвей.
Там,  где  леса  были наряднее, ущелья глубже, цвет молодых грабов нежнее,
японцы   возвели  наспех  пару  ужасных  гостиниц  из  досок  и  стекла  и
деревеньку,  которая  промышляла  тем,  что  продавала туристам изделия из
стекла и точеного дерева.
   Австралийцы,  англоиндийцы,  жители  Лондона  и  прочих краев бегали по
склонам   гостиничного   сада  и  своими  странными  одеждами  делали  все
возможное,  чтобы  испортить  пейзаж.  Профессор  и я соскользнули вниз по
склону  горы  позади  отеля  и  снова очутились в Японии. Грубые ступеньки
провели  нас  сквозь  джунгли футов на пятьсот-шестьсот вниз, к руслу того
ручья,  вдоль  которого мы ехали целый день. Воздух дрожал от шороха сотен
струй,  и  всюду,  где  глазу удавалось проникнуть сквозь богатую поросль,
бежал этот одержимый поток, плескавшийся у валунов. Там, наверху, в отеле,
царствовала  прохлада  серого  ноябрьского  дня, от которой немели пальцы;
попав  на  дно  ущелья,  мы словно очутились в Бенгалии с ее неподдельными
испарениями.  Зеленые  бамбуковые  трубы подводили горячую воду к десяткам
бань,  где  на  верандах,  бездельничая,  курили  японцы в голубых и белых
халатах. Из непроходимой чащи доносились крики купающихся, и - какой срам!
-  вдруг из-за угла показалась пожилая леди, наспех обернутая белым банным
полотенцем,  которое было не слишком широким. Затем мы прошлись по ущелью,
утирая пот и разглядывая небо сквозь арку буйной листвы.
   Кстати,   японские   девушки   четырнадцати-пятнадцати  лет  отнюдь  не
безобразны.  Я видел около тридцати девушек, и ни одна не думала смущаться
при  появлении  незнакомца.  В  конце  концов  это был обыкновенный пляж в
Брайтоне*,  правда  без купальных костюмов. В голове ущелья стало жарче, и
горячая  вода  потекла в изобилии. Места сочленения труб испускали струйки
пара; испарения курились над камнями в русле реки, и небольшое углубление,
проделанное стеком в мягкой, теплой почве, быстро превращалось в крошечный
водоем с горячей водой. Жителям не хватало настоящего запаса горячей воды,
и  они стремились добыть еще больше, но делали это совершенно бессистемно.
Я  попытался  вползти  в  шахту шириной два фута, пробитую в склоне холма,
однако пар, который, кажется, не причиняет вреда шкуре японца, выгнал меня
оттуда.  "Что  произойдет,  -  подумал  я, - когда кирка наткнется на саму
жидкость  и  шахтеру  придется  либо  мгновенно  удирать, либо свариться в
кипятке?"
   В  сумерках мы  выбрались на  поверхность земли  и,  проходя по  улицам
Миношиты,   заметили  двух  пухленьких  херувимчиков  лет  трех,   которые
принимали вечернюю ванну в бочке, врытой в землю под карнизом лавки. Глядя
на  нас  сквозь растопыренные пальчики,  ребятишки делали вид,  что сильно
испугались: они тщетно пытались скрыться от нас, ныряя под воду, прятались
друг  за  дружку,   в  общем,  вели  себя  как  плещущиеся  головли.  Отец
подзадоривал их  облить нас  водой.  Это была самая прелестная картинка за
целый  день,  ради  которой стоило  приехать в  липкий,  смердящий краской
отель.


   На нем был черный сюртук,  и поначалу, когда он, словно тень, бродил по
пустынному коридору, я принял его за миссионера.
   "Вот  уже  третьи  сутки,  как  на меня наложили запрет, - прошептал он
хрипло,  - но я ни в чем не виноват... не виноват. Мне приказали заступить
на  третью вахту, однако забыли уведомить в письменном виде, чего я всегда
требую. Хозяин отеля говорит, что виски причинит мне вред. Хотя я ни в чем
не виноват, Бог свидетель, ни в чем не виноват!"
   Не  люблю,  когда  меня  запирают в деревянном отеле, где гуляет эхо, а
моим  соседом  оказывается  джентльмен  с  морскими наклонностями, который
оправляется  от  белой  горячки,  коротая  ночные  часы  в беседах с самим
собой...


Глава XVII

             касается крана с горячей водой; разговор вообще

                               Сначала старайтесь заговорить с
                               незнакомцем - если не выстрелит, есть шанс,
                               что ответит.
                                                 Поговорка на Диком Западе

   До  чего  же  далеко  от  Миношиты до Мьичины и Мандалая! Вот почему мы
встретились  здесь  с  людьми  из  бирманских  поселений и чудесно провели
время,  вспоминая  бандитов  и  экспедицию  на  Черную гору. Вдали от дома
начинаешь проявлять к нему повышенный интерес, поэтому многое узнаешь, и в
этом  одно  из  преимуществ  путешествия за границу. Правда, путники часто
меняют  маршруты, но не меняют направление своих мыслей, которые стремятся
домой через моря.
   -  Поразительное  местечко,  -  сказал  профессор,  раскрасневшись, как
вареный  омар. - Сидишь себе в ванне и подключаешь то горячий, то холодный
источник,  как тебе нравится, а температура просто феноменальная. Давай-ка
посмотрим, откуда все это берется, а потом уедем.
   В  горах,  милях  в пяти отсюда, есть местечко, которое называют Жгучей
горой. Мы отправились туда сквозь безмятежные бамбуковые рощицы, соснячки,
лужайки  и  снова рощицы под непрерывный рокот реки, которая бежала где-то
внизу.  В конце пути нас ожидала встреча с обедневшим, словно подержанным,
адом,  аккуратно  разбитым  на  истекающем  кровью склоне горы, с которого
содрали  кожу.  Казалось,  будто  по  соседству оползень разорил спичечную
фабрику.  Вода,  в  которой,  наверно,  варились  тухлые  яйца,  стояла  в
бассейнах,  их  края  были покрыты волдырями, и легкие облачка прозрачного
белого  дыма  поднимались  в  небо,  пробиваясь  из глубины бурлящих недр.
Несмотря   на   запах   и   отложения   серы  на  скалах,  я  почувствовал
разочарование,  пока не ощутил жар под ногами, ступавшими словно по кожуху
котельной.   Вулкан  считается  потухшим.  Если  могучие  неведомые  силы,
упакованные  в  грязевую оболочку не толще нескольких футов, принимаются в
Японии  за  недействующий  вулкан,  я  очень  рад, что меня не представили
беснующемуся  чудовищу.  Отнюдь  не  самомнение или бережливое отношение к
собственной  персоне,  а обостренное ощущение близости огня, пылавшего под
ногами, опасение, что весь механизм придет ненароком в движение, заставило
меня  ступать  по  этой  земле  с чрезмерной осторожностью и настаивать на
немедленном возвращении.
   - Хм!  Да  это  обыкновенная котельная,  которая питала  твою  утреннюю
ванну.  Все  энергетические ресурсы источников находятся здесь,  -  сказал
профессор.
   -  А  мне  какое дело до этого?! Оставь их в покое. Ты что, не слышал о
взрывах котлов? Прекрати по-дилетантски шпынять землю стеком! Ты отвернешь
кран.
   Увидев  Жгучую  гору,  начинаешь трезво оценивать японскую архитектуру.
Она  не  отличается  массивностью.  Каждому  японцу,  словно  между делом,
приходится  гореть  раза  два  в  жизни.  Любое  предприятие  не считается
надежным,  если не приняло крещения огнем. Однако в этой стране пожарам не
придают  значения. Единственное, что причиняет в Японии настоящие хлопоты,
-  это  землетрясение.  Соответственно японец возводит такое жилище, чтобы
оно,  падая,  в  случае  чего  причинило  ему  не больше вреда, чем связка
веников.  Для  того  чтобы  еще больше обезопасить себя, он не закладывает
фундамента:  угловые  столбы его дома покоятся на макушках круглых камней,
утопленных  в  землю. Эти опоры принимают на себя удар подземной волны, и,
хотя  само  здание  может  покоситься  (словно  верша  для ловли угрей), в
сущности  ничего  серьезного не происходит. Вот что утверждают эпикурейцы*
землетрясения.  Я  хотел  бы  убедиться  в  этом  сам,  однако  не в таком
подозрительном месте, как Жгучая гора.
   Я  удрал из Миношиты,  но,  как говорится,  попал из огня да в  полымя.
Карлик   в   голубых  штанах   швырнул  меня   в   карликовую  коляску  на
паутинообразных колесах и  с  гиканьем за полчаса домчал вниз по той самой
дороге,  которой  мы  поднимались четыре  часа.  Уберите  все  парапеты  с
симлинской дороги и не ухаживайте за ней десяток лет,  затем,  положившись
во всем на милость только одного возчика, промчитесь мили четыре по любому
самому крутому ее участку (однако не круче перепада к  старому симлинскому
театру "Гейети") - тогда узнаете, что я пережил!
   "Даже шестерка горцев не  смогла бы  прокатить нас  в  таком стиле!"  -
закричал  мне  профессор,   проносясь  мимо.   Спицы  колес  его  коляски,
накрененной градусов на тридцать, мелькали, словно лапки удирающей утки. С
гордостью вспоминая этот пробег,  я думаю,  что даже шестидесяти горцам не
удалось бы обойтись с саибом настолько бесцеремонно.
   Подобно  этому, ни одна трамвайная компания на Истинном, то есть нашем,
Востоке  не  станет  гонять  свои вагончики, словно пытаясь догнать поезд,
ушедший еще в прошлом году. Здесь же это необычное сооружение представляет
собой  семь  миль  узкоколейки, оборудованной весьма основательно. Имеются
вагоны первого и второго класса (по две лошади на каждый), которые следуют
с  интервалом в сто ярдов. Один из них переполнен, другой наполовину пуст.
Когда  крошечный возчик не справляется с лошадьми, что случается в среднем
каждые  две  минуты, он не тратит время на то, чтобы осадить их. Он просто
завинчивает  тормоз и заливается смехом, вероятно потешаясь над компанией,
которая немало заплатила за каждый из этих вагонов. И все же это настоящий
артист;  кроме  того,  он  даже  не  носит мещанской медной бляхи, как все
возчики.  На  его короткой голубой кожаной куртке между лопатками выведены
белой  краской  три  головки  рельса  в  круге,  а  на  полах - столько же
стилизованных  трамвайных колес. Только японцам художникам известен секрет
стилизации  трамвайного  колеса  или  головки  рельса. Хотя на преодоление
тридцати миль, отделявших нас от Иокогамы, ушло двенадцать часов, мы сочли
это  за  приемлемую  скорость  передвижения,  ожидая  поезд  в  приморской
деревушке.  Кстати,  любая  японская  деревня,  если  мерять ее по главной
улице, тянется три мили. Деревня с населением более десяти тысяч человек -
уже город.
   "И  все  же,  -  сказал  кто-то  в Иокогаме вечером, - вы еще не видели
местности  с  самой  высокой  плотностью населения. Это дальше, в западных
кенах  -  административных районах, как вы их называете. Там действительно
живут очень скученно, но фактически в этой стране незнакомы с бедностью.
   Видите ли,  сельскохозяйственный рабочий в  состоянии прокормить себя и
свою семью,  если речь идет о  рисе,  на четыре цента в день,  а стоимость
рыбы -  понятие весьма относительное. Нынешняя цена на рис - сто фунтов за
доллар.  Что же  выходит по индийским стандартам?  От двадцати до двадцати
пяти сиров* за рупию.  Да, приблизительно столько. Он зарабатывает до трех
с половиной долларов в месяц.  Японцы много тратят на удовольствия. Должны
же они развлекаться! Не думаю, чтобы им удавалось экономить.
   Куда  вкладывают  сбережения? В драгоценности? Не совсем так, хотя сами
увидите, что женские булавки для волос (чуть ли не единственное украшение,
которое  они  носят)  стоят  немало.  За хорошую булавку платят от семи до
восьми  долларов,  и,  конечно,  украшения из нефрита могут стоить сколько
угодно.  На  что  женщины  действительно не скупятся, так это на свои оби,
которые  вы  называете  кушаками.  Длина  оби  десять-двенадцать  ярдов, и
известны  случаи,  когда  их продают по пятьдесят долларов за штуку. Любая
женщина  из обеспеченной семьи имеет по меньшей мере одно хорошее шелковое
платье и оби. Да, все их сбережения идут на то, чтобы одеться. Всегда ведь
стоит   иметь   красивое   платье.   Западные   кены   самые   зажиточные.
Квалифицированный  механик  получает  там доллар-полтора в день, а, как вы
уже   знаете,  те,  кто  занимаются  лаками  или  инкрустациями,  то  есть
художники,   -  даже  два.  В  Японии  достаточно  денег  для  внутреннего
обращения.  Ей не приходится занимать на строительство железных дорог. Она
сама  изыскивает  средства.  Что  касается  железных дорог, японцы - самый
прогрессивный  народ. Здесь они намного дешевле, чем в Европе. У меня есть
кое-какой   опыт   в   этом   деле,   и  я  считаю,  что  в  среднем  миля
железнодорожного  полотна обходится здесь в две тысячи фунтов. Я не говорю
о  Токайдо,  которой  вы  проехали.  Это,  государственная  линия, и очень
дорогая.  Я имею в виду Японскую железнодорожную компанию, которая владеет
тремя сотнями миль полотна на главном острове и линией, ведущей от Кобе на
южный  остров.  Кроме  того, существует множество мелких компаний, имеющих
всего  десятки  миль полотна, но все они расширяются. Отчего строительство
обходится так дешево? В этом, так сказать, повинна география страны. Здесь
нет  необходимости  в  перевозке рельсов на большие расстояния, потому что
всюду  отыщется  ручеек,  по  которому  можно  доставить их почти до места
назначения;  лес  всегда  под  рукой,  а  рабочие - ведь это японцы! У них
работают несколько инженеров-европейцев, но те возглавляют департаменты, и
я полагаю, что если они завтра же уберутся восвояси, то японцы обойдутся и
без  них.  Этот  народ  умеет  выколачивать  прибыль.  Одну  линию  начали
эксплуатировать по государственной гарантии в восемь процентов. До сих пор
гарантия  не понадобилась. Компания сама выуживает двенадцать процентов...
Здесь  очень  развито  движение товарных поездов, которые доставляют лес и
продовольствие  в крупные города. Оживилось пригородное сообщение. Все это
трудно   себе   представить,   пока   не   увидишь  собственными  глазами.
Складывается  впечатление,  что  люди  перемещаются  по железным дорогам в
радиусе  двадцать миль вокруг городов - ездят по делам или в основном ради
развлечения.  Уверяю  вас,  что  очень скоро Япония превратится в сплошной
железнодорожный  парк.  Месяца  через  два  только  по  Токайдо вы сможете
проехать  почти  семьсот  миль,  то  есть  из  конца  в конец центрального
острова.   Связать   страну   с  запада  на  восток  значительно  труднее.
Посередине,  словно  позвоночник, тянутся горы, которые довольно суровы, и
пройдет  немало  времени,  прежде чем там сумеют проложить линии. Конечно,
японцы добьются и этого. Их страна не должна стоять на месте".
   "Если  вас  интересует политика, боюсь, что тут я ничем не могу помочь.
Впрочем...  японцы,  если можно так выразиться, опьянены напитками Запада,
они  глотают  их  бочками,  но  через  несколько  лет  разберутся,  что из
называемого  нами  цивилизацией им на самом деле необходимо, а чем можно и
пренебречь.   Это   вовсе   не  означает,  будто  им  нужно  учиться,  как
устраиваться в жизни с комфортом: в этом они преуспевают издавна.
   К  тому времени, когда Япония завершит создание железнодорожной системы
и  познает  вкус  своей конституции, она успеет освоить всё, чему учили ее
европейцы. Так думается. Однако необходимо время, чтобы