ией. Они  были
"частниками", фотографировавшими детей в школах и детских садах. Насколько я
помню, они еле сводили концы с  концами и вечно  боялись  всяких проверяющих
органов, поскольку в СССР "частников" не  любили и старались любыми методами
изжить.  В  квартире Фаянсов  вечно были  какие-нибудь застолья, на  которые
собирались их  многочисленные родственники,  такие  же  скромные  и пугливые
московские  евреи, врачи, библиотекари, учителя. Я нередко сидел с  ними  за
столом и вслушивался в эту необычную русскую речь с непередаваемым акцентом.
Люди старшего поколения, бабушки и тетки иногда разговаривали на идеш, и мне
даже  были  понятны некоторые  слова,  поскольку  в  школе  нам  преподавали
немецкий язык. Но более молодые представители этой  "мишпухи", включая моего
друга Борю, идеша не знали и не стремились учить. Когда при мне рассказывают
еврейские анекдоты, я про  себя тихо улыбаюсь. Послушали бы они, как и о чем
говорили между  собой за столом простые московские  евреи,  часть из которых
еще  совсем  недавно переехала из настоящих  местечек.  Это горькое  чувство
юмора по поводу собственных невзгод, это особая трансформация русского языка
в нечто новое. Одна бабушка Софья Соломоновна  чего стоила.  У нее  был свой
язык с какими-то новыми словами.  Когда она хотела пожурить внучка  Борю  за
что-нибудь,  она  называла  его "дурнилкой".  Я  думаю, она  помнила  как  о
дореволюционных,  так и махновских погромах. Благодаря времени, проведенному
в детстве в семье Фаянсов, я не смог стать антисемитом.
     Еще  одно  воспоминание,  связанное  с  нашим  подъездом,  относится  к
признакам  того  времени. Лестничные  клетки в нашем  доме  были  необычные,
потому  что  сам  дом был в  прошлом  какой-то  фабрикой,  переделанной  под
огромное пятиэтажное жилье. Лестница шла в сердцевине здания и имела сложную
форму с ответвлениями и  различными площадками на  этажах. Двери в некоторые
квартиры  находились несколько в отдалении от основного марша, а другие были
непосредственно на проходе.  В одной из  таких квартир, которую  нельзя было
обойти стороной, жила одинокая женщина с немецкой фамилией Гейнце. Она сошла
с  ума,  когда  ее мужа репрессировали и  он  пропал  в ГУЛАГе. Очевидно был
расстрелян. Но  родственникам  сообщалось  в таком случае, что он осужден на
"десять лет без права  переписки". Сумасшествие этой женщины состояло лишь в
том,  что  она не верила в гибель  мужа  и постоянно ждала  его возвращения.
Выйдя  на  лестничную площадку  третьего этажа и стоя рядом  с  дверью своей
квартиры, она подолгу прислушивалась к шагам внизу,  к стуку двери подъезда.
Она  никогда  не  кричала, не плакала и ни с кем не заговаривала. С ней тоже
никто не  общался. Внешне она производила впечатление сумасшедшей старухи, с
копной седых,  растрепанных волос, хотя,  скорее всего, была  еще  совсем не
старой. Будучи  младшим школьником я  боялся один идти домой,  так  как надо
было пройти мимо нее. Я понимал, что физически она не опасна, не схватит, не
закричит.  Родители  как-то невнятно  объяснили мне, почему  она стоит  там,
стараясь смягчить ее образ.  Но все равно идти мимо нее к себе на  четвертый
этаж  было примерно тем же, что постоять рядом  с привидением. Поэтому, если
была  возможность, мы  ходили домой не по одиночке. Даже если Гейнце не было
на площадке, все равно идти мимо ее квартиры было как-то тревожно. Здесь был
не только страх, а и ощущение какого-то настоящего, безысходного горя. Когда
я  стал  гораздо  взрослее  и преодолел  детские  страхи,  ходить мимо  этой
несчастной женщины  стало несколько  легче, но каждый раз приходилось делать
над собой усилие. Окончательно всем стало ясно, что с ней  произошло, только
после разоблачения культа личности Сталина  и опубликования некоторых данных
о репрессиях в нашей стране.
     -- -- -- -- -- -- --
     Произнося  слово  "двор", надо  отличать разные смыслы  этого  понятия.
Прежде   всего,  под  двором   понималось  некое   замкнутое   пространство,
ограниченное зданиями,  сараями  и  заборами,  и  соответствующее  почтовому
адресу. Но двором называлось и некая община, совокупность всех детей, живших
в  одном  доме. Например  говорили: "Пошли в  кино всем  двором..", "Сыграем
двор-на-двор"... Каждый двор  отличался своими размерами и  конфигурацией, в
зависимости от того, сколько  корпусов  и  строений  там находилось. Часто в
типичных московских дворах было по несколько различных площадок  для игр, не
считая всяких закутков. Все  эти пространства назывались по-разному. У  нас,
например,  был  "передний"  двор,  ближний  к  подворотне  и "задний"  двор,
находившийся  в глубине,  и  граничивший забором с  "задним" двором дома,
относящегося  к  другому,  параллельному  переулку.
Каждый двор имел  своего дворника и свою помойку. В идеале, двор должен  был
быть  "глухим",  то есть огороженным  высокими  заборами, через которые  так
просто  не  перелезешь.  Это имело  прямой  смысл в деле  защиты  от  мелких
жуликов, которые шастали  по дворам в поисках наживы в виде белья, сохнущего
на веревках и всего, что плохо лежит. Наведывались они и в квартиры,  хотя в
многонаселенных  коммуналках  украсть  что-либо  было непросто  -  все время
кто-нибудь оставался дома. Если воришка попадался,  убежать из глухого двора
было непросто,  так как был только один  выход - через подворотню.  Но  было
немало и "проходных" дворов, через который жители всей округи, экономя время
и  срезая  пространство, ходили насквозь.  Проходные  дворы  не были  такими
уютными,  прохожие мешали детям  играть в футбол и в другие широкомасштабные
игры, да и вообще, создавали  неуют. Не зря выражение "проходной двор" стало
нарицательным.  К  пространству  двора  обычно  относилась и  часть  улицы с
тротуаром,  находившаяся  напротив  фасада  дома  и   подворотни.  Это  было
существенно, так как часть  игр  проходила перед  домом  на  тротуаре  и  на
мостовой. Заходить на соседнюю территорию не полагалось.
     Игры  были  как  невинные и  безопасные,  так и  довольно  рискованные,
граничащие  с  уголовщиной.  Прежде всего,  хотелось  бы  припомнить  совсем
забытые  дворовые  игры  на  деньги.  Одной из самых  популярных здесь  была
расшибалка , или , как иногда ее звали - "расшиши" или даже "рашиши". Играть
в  нее мог  только тот, у кого  была наличная мелочь. Если  ты, сэкономив от
завтраков,   или  выпросив  у   бабушки,  выходил  во  двор  с   несколькими
гривенниками,  пятнашками  или  двугривенными   монетами,  чтобы  сыграть  в
расшибалку, то была  реальнейшая  возможность моментально этого лишиться.  А
это были  немалые  деньги для  школьника в послевоенные  годы.  Но ты  мог и
выиграть,  а значит  получить  возможность  играть дальше. Если вдруг кто-то
сразу выигрывал  много, снимая весь кон, и хотел  тут же уйти с деньгами, то
чаще всего его просто так не отпускали, заставляя играть еще. Но это не было
обязательным правилом,  и  если выигравший  очень настаивал,  его отпускали,
ведь  все были свои, из одного  двора. Игра эта требовала большой сноровки и
особого типа  ловкости и глазомера. Играли только на земле, причем только на
сырой  и утрамбованной поверхности, так  как  на асфальте  возникало столько
случайностей,  что плохой  игрок  мог  оказаться  в  выигрыше,  а хороший  -
проиграть,  как повезет. Весной  с нетерпением ждали, когда  сойдет  снег  и
подсохнет  хотя  бы небольшой  участок  земли, пригодный для  расшибалки. На
земле  чертилась  глубокая  прямая  линия  длиной   метра  полтора,  которая
называлась  "чира".  К  ней  в  центре  пририсовывался  квадратик,  размером
примерно десять  на  десять сантиметров, под названием  "казенка". В казенке
размещался "кон", то  есть стопка  из монет,  поставленных участниками этого
захода,  или  этого  кона.  Смысл  игры  состоял в  том, чтобы  ударом битки
перевернуть как  можно больше монет, поставленных на кон. Все монеты клались
столбиком друг на друга, одной стороной вверх, скажем - "решкой". Если после
удара  монета  переворачивалась  вверх  "орлом",  то  ударивший  моментально
забирал  ее себе  и  продолжал бить до  тех  пор, пока  очередная  монета не
оставалась после удара в прежнем положении. Таким образом, если тот, кто бил
первым, ни  разу не  промахнулся, то  он  мог снять  весь кон,  а  остальным
участникам  не предоставлялось  даже возможности  ударить.  Но такое  бывало
редко, и право бить по монетам переходило по очереди  ко всем игрокам.  Если
после  того,  как  все  играющие  пробили,   на  земле   еще  оставались  не
перевернутые монеты, то били по второму  разу в той же последовательности до
тех пор, пока последняя  монета не исчезала в  чьем-нибудь кармане.  Поэтому
важнейшее  значение  имело то,  кто  бьет  первым, кто  вторым и т.д. Первая
половина этой  игры и была  направлена  на установление очередности - кто за
кем. А происходило это так: после того, как  расчерчивалась чира с казенкой,
от нее  отмерялось шагов десять и отчерчивалась вторая черта. Именно с этого
места каждый из  игравших  бросал свою битку  в сторону чиры, да  так, чтобы
обязательно забросить ее за чиру, но  как  можно ближе к  ней. Идеальным был
бросок, когда битка  ложилась  на саму чиру. Это  означало  что  такой игрок
будет бить первым.  Если же битка  после броска оказывалась в "казенке", где
стоял столбик из монет, то ловкач, попавший туда  своей биткой, забирал весь
кон,  и игра  начиналась снова.  Но  такое  случалось  не часто. Каждый, кто
бросал  свою  битку,  отчерчивал  на земле место  ее остановки.  Очередность
ударов  по  монетам  зависела  от  соотношений  этих черточек.  Чья  отметка
оказывалась ближе к чире, тот и бил раньше.  Последним бил тот, у кого битка
улетела дальше всех. Для того, чтобы попасть в чиру, надо было  кинуть битку
очень  тихо и осторожно. Здесь-то и заключалась вся острота игры - "или пан,
или пропал", так как не  добросивший битку до чиры  автоматически исключался
из  данного  кона, терял право на розыгрыш, и его монетка  пропадала. Если в
чиру  попадали двое  или  трое, то они  разыгрывали право первого удара  уже
между собой.
     Когда очередность устанавливалась, все подходили к казенке, садились на
корточки вокруг кона, и наступал волнующий момент. Все зависело от того, как
первый бьющий ударит по столбику из монет. Если  играющих было много, десять
или пятнадцать человек, то  столбик  был высоким и неустойчивым.  Бить можно
было  только вертикально сверху.  Часто бывало так, что после первого  удара
образовывалась  так называемая  "колбаса",  когда  столбик  падал  и  монеты
располагались  на  земле,  лежа друг  на друге в  виде  колбаски. Тот,  кому
предоставлялась  возможность  бить  по  "колбасе", мог перевернуть почти все
монеты одним ударом, если сильно  и точно  ударить краешком битки  по кромке
нижней монеты.  "Колбаса"  переворачивалась, деньги  забирались,  оставалась
только  нижняя монетка. Но  обычно  каждый кон длился гораздо дольше, борьба
велась за  каждую монету. Чтобы перевернуть  монету, лежащую на земле, одним
ударом  битки,  требовалось  особое мастерство, связанное  с  ощущением веса
битки,  а  также с  динамикой  удара.  Многое зависело от  битки,  и  каждый
предпочитал  иметь свою и никому ее не давать. Битки изготавливались разными
способами. Наибольшей популярностью пользовались битки, сделанные  из медных
царских монет, больших и тяжелых. После войны они не были редкостью и ходили
по  рукам,  добытые,  чаще  всего,  из старых бабушкиных  сундуков.  Обычная
плоская монета, как показала практика, не подходила для битки.  Ее надо было
выгнуть  определенным  способом,  чтобы  она  приняла  форму  чечевицы.  Это
делалось  острой частью  молотка, долго  и  кропотливо. Был  и более  грубый
способ. Монету  или металлический плоский кругляк подкладывали на трамвайный
рельс  и ждали, когда  пройдет состав. Получалась расплющенная круглая вещь,
из которой затем делали битку, подравнивая края и прогибая середину.
     Расшибалка считалась азартной игрой и преследовалась милицией. Поэтому,
когда  начиналась  игра,  надо было  все  время оглядываться,  чтобы  успеть
вовремя  разбежаться,  если   появится  участковый.  Если  в  порыве  азарта
подходившего  милиционера никто не  замечал,  и он заставал всю  компанию на
месте  преступления, то  как минимум  один  из  игроков попадал  в отделение
милиции. Там записывали его данные и, продержав некоторое время отпускали на
руки родителей. Такое задержание называлось "привод". О приводе сообщалось в
школу, в ФЗУ,  в техникум и куда  угодно.  Накапливание приводов могло стать
причиной того, что  неисправимого  нарушителя в  конце концов  отправляли  в
исправительно-трудовые  заведения  разной  степени  суровости,  и  на разные
сроки. Все зависело от  того, какая у него семья, кто родители и есть ли они
вообще. Азартные игры во  дворе  были, конечно,  не самой  главной  причиной
приводов,  тем  не менее, играя  в "расшиши",  мы всегда были  начеку.  Надо
сказать,  что  в послевоенные  годы  на  каждые  несколько  дворов  был свой
участковый, который  ежедневно  обходил  свой  участок,  и  не  просто, а со
знанием дела. Обычно, хороший участковый был прекрасно осведомлен обо  всем,
что происходит во дворах, он знал по именам главных  "героев", и  не  боялся
вступать в сложные взаимоотношения со шпаной, которая нередко уважала его.
     Другой азартной  игрой в деньги был "пристенок", правила которого  были
просты. Играли у  каменной стены.  Первый  игрок  ударял  своей  монеткой по
стенке так, что она отлетала и падала на землю или  на  асфальт на некотором
отдалении. Следующий  игрок делал  то же самое,  стараясь,  чтобы его монета
отскочила как можно ближе к первой. Если расстояние  между лежащими монетами
позволяло  дотянуться  до чужой монеты мизинцем, поставив  на  свою  большой
палец,  то  второй игрок забирал  монету себе.  Если  нет, то в игру вступал
следующий участник, у которого была возможность выиграть две  лежащие монеты
и так далее.  Монетка ударялась о стенку специальным приемом. Она зажималась
между  большим  и  указательным  пальцами, игрок  прислонял  тыльную сторону
ладони к стене,  фиксируя положение  руки  где-то на уровне плеча. Затем, не
отрывая ладонь от стены, он резко ударял монету ребром о стену, одновременно
отпуская пальцы. Она отскакивала, летя параллельно земле, и ни в коем случае
не кувыркаясь. Только так можно было достичь планирования монеты, а значит -
точности ее  попадания в нужное место, и не укатывания от этого места далеко
в сторону.  Если бьющий  умудрялся попасть  своей  монеткой в  чужую,  то он
получал от ее владельца вдобавок еще  одну монету. Пристенок был  популярен,
поскольку был предельно прост по своим правилам и не оставлял никаких следов
и улик.
     Давно забыта и такая игра как "жестка" или  "пушок",  во  всяком случае
так ее называли в нашем дворе. Но, оказывается, в разных районах  Москвы она
имела  разные названия,  хотя  смысл был один  и тот же. Жестка представляла
собой изделие из круглого кусочка меха  с приделанным  к нему грузом. Щечкой
одной ноги жестка подбрасывалась вверх, и пока она опускалась вниз, играющий
успевал переступить  ногами, как  бы сделать маленький шаг на  месте,  чтобы
повторить удар. Задача состояла в том, чтобы как можно дольше не дать жестке
упасть  на  землю,  после  чего  очередь  переходила  к  следующему  игроку.
Количество подбрасываний, или ударов, запоминалось и суммировалось у каждого
из играющих. Побеждал тот, кто первым  набирал заранее  установленное число,
ну, скажем, двести. Обычно за один раз средний игрок мог сделать пять-десять
ударов, не больше. Жестка часто улетала в  сторону по самым разным причинам:
либо игрок терял равновесие,  либо  случайно бил по жестке пяткой или носком
ботинка,  вместо  середины щечки,  прямо под самой косточкой. Кстати,  когда
жестка  попадала  своим  свинцовым  грузом  по этой  косточке, было  страшно
больно. В принципе, эта игра требовала  от участников настоящих  жонглерских
качеств. И в каждом дворе были свои виртуозы, которые могли держать жестку в
воздухе  бесконечно. У каждого настоящего любителя  этого занятия  была своя
личная  жестка, которая изготавливалась самостоятельно.  Из шубы, тулупа или
любого  мехового  изделия, имевшегося дома, вырезался кусок  лисы,  цигейки,
мерлушки...Естественно, без спроса и  так, чтобы не было заметно, то есть из
подвернутой части меха, ближе к подкладке. Из свинца на  газу отливался груз
в форме  круглой бляшки,  в котором проделывались  дырочки, как  в пуговице.
Груз, который иногда оборачивали в материю, пришивался  к меховому  кружочку
снизу,  к  мездре. Мех  был  сверху. Стабильность  полета  жестки во  многом
зависела от того, как точно она была сделана. Если груз был пришит не совсем
по центру, жестка  виляла при падении. Большие размеры и доброкачественность
мехового  кружка способствовали тому, что жестка, опускаясь, расправлялась и
замедляла падение,  как  парашют.  А это  намного  облегчало  безошибочность
следующего  удара. Если  с расшибалкой и  с пристеночком боролись участковые
милиционеры, то с  игрой в жестку вели беспощадную борьбу учителя и наиболее
активные  из   родителей.   Во-первых,  жестка  почему-то  считалась   игрой
недостойной  пионеров  и комсомольцев,  а присущей  только шпане, хулиганам,
уркам. Это  был  главный аргумент, но  когда  он не  действовал, приводились
запугивающие  данные  о  том,  что,   якобы,  длительное  увлечение  жесткой
неизбежно приводит к грыже. В нашем дворе  случаев с грыжей мы не наблюдали,
но утверждать, что эти слухи были чистой выдумкой, не берусь.
     Из массовых летних  игр,  связанных с беготней,  поисками  и  погонями,
прежде   всего   вспоминаются  "салочки",   "колдунчики",   "пряталки"  (или
"прятки"),  "двенадцать палочек"  и  "казаки-разбойники".  Пряталки во дворе
были расширенным  вариантом  малышовых  домашних  пряток.  В  данном  случае
оговаривались  границы, за которые  убегать  и прятаться  запрещалось, иначе
игра  теряла смысл.  Сперва  "сговаривались",  то есть определяли, кто будет
"водить". Для  этого  существовало  множество "считалок" ,  но одна из  них,
пришедшая, очевидно, из дореволюционных  времен, употреблялась чаще  всего -
"На  золотом крыльце  сидели:  царь, царевич, король,  королевич,  сапожник,
портной, кто ты такой?". Все становились в круг и считающий с каждым  словом
переводил палец на следующего из  стоящих в нем. Тот, на ком останавливалась
считалка  должен  был,  не   задумываясь  выбрать   один  из   перечисленных
персонажей,  скажем  "сапожник".  Считалка   повторялась  вновь,  начиная  с
выбиравшего, и тот, на  кого падало выбранное слово, должен был "водить", то
есть  искать всех остальных. Были считалки и  на  тарабарском детском языке,
типа:  "Эни, бэни,  раба,  квинтер,  финтер,  жаба...", а  то  и с  каким-то
местечковым оттенком: "Дора, Дора  - помидора, мы в саду поймали вора, стали
думать и гадать,  как бы вора наказать,  мы связали  руки-ноги, и пустили по
дороге, вор  шел, шел,  шел,  и корзиночку нашел, в этой маленькой  корзинке
есть помада и духи, ленты, кружева, ботинки, что угодно для души...."
     "Водящий"  становился  лицом  к  стене  или  к   дереву   на   открытом
пространстве,  желательно  в  центре  двора,  и  начинал  вслух  считать  до
определенного  числа,  скажем  до пятидесяти, после  чего громко  произносил
фразу:  "Я иду  искать, кто не спрятался - я не виноват". За время счета все
остальные прятались кто куда на территории двора. "Водящий"  начинал  поиск,
все больше удаляясь  от  того  места, где он стоял,  ведя отсчет. Его задача
состояла  в  том, чтобы  не просто  найти,  но  и  "застукать"  кого-нибудь.
Застукивание состояло в том, что "водящий", увидев кого-либо из прятавшихся,
громко  выкрикивал его  имя и  бежал к точке своего "вождения", чтобы стуком
рукой по стене  или  дереву зафиксиро