классу  презрение шло  не столько от дворовых умников,  сколько  от
блатных, не собиравшихся  "ишачить"  никогда. Но  когда  я  стал  студентом,
большим пижоном и снобом,  во мне  неожиданно проявились какие-то врожденные
инстинкты, оставшиеся от  предков,  особенно по  линии отца.  Решив провести
часть каникул в деревне, я сел на междугородней станции в  автобус "Москва -
Новгород"  и  ранним утром,  не  доезжая  километров  двадцать  до  Великого
Новгорода, вышел из него в одной из приглянувшихся мне деревушек. Попросился
в первый попавшийся дом и  поселился там со  своим саксофоном. Я  оказался в
деревне, где не было электричества и радио,  где советская  власть почти  не
чувствовалась,  там  просто  жили.  Живя  в  этой  деревне,  я  узнал  от ее
обитателей массу  неожиданных вещей, которые тогда в моем сознании просто не
укладывались.  В  частности, о том, что  во время войны там стояли  немецкие
войска,  но  военных действий  там  практически  не  было. Поэтому  немецкие
солдаты  страшно боялись провиниться, так  как за  нарушения  дисциплины  их
отсылали на действующие фронты. С населением деревни у оккупантов были самые
мирные  отношения.  В каждом  доме  жили солдаты,  которые даже помогали  по
хозяйству. Если  приставали  к  бабам  или  мародерничали,  то,  как это  ни
странно, можно было пожаловаться, и виновный оказывался  на  фронте. В лесах
были  партизаны  из  тех,  кто  не мог  оставаться в  деревне,  коммунистов,
колхозных  активистов.  Но в  этой  местности,  согласно  рассказам  жителей
деревни, они ничего против немцев не предпринимали,  поскольку в этом случае
были бы  расправы  с мирным населением.  Они  приходили  в деревню  к  своим
родственникам  тайно, по  ночам,  за продуктами.  Им  все давали, но умоляли
ничего не делать. Немцев,  с другой стороны, тоже устраивала такая спокойная
жизнь и они особенно  на партизан не охотились. Меня тогда страшно  поразили
эти рассказы, настолько они не соответствовали сложившемуся образу фашистов,
да и всей, известной нам, истории партизанской войны. Я удивился еще и тому,
как смело, не боясь попасть в лагеря, рассказывали мне обо всем этом простые
бабы и мужики. В  общем, деревня оказалась  глухой, что и надо было. Я начал
регулярно ходить  в лес, правда с  опаской, поскольку меня предупредили, что
здесь  такие  дремучие  леса  и так легко  заблудиться, что  лучше далеко не
забредать.  Один  раз я действительно потерял дорогу  и, если  бы не солнце,
обратно бы не  вышел. Но главное, я мог спокойно заниматься  на саксофоне. В
Москве  такой возможности у  меня почти не было,  я обязательно  кому-нибудь
мешал. Здесь же до меня не  было дела никому. Местные мужики однажды сказали
в шутку, что этой штуковиной неплохо бы на охоте приманивать уток, на том их
реакция  на  саксофон и ограничилась. Со временем, познакомившись поближе  с
небольшим  населением  деревни,  я  стал даже  принимать участие в  вечерних
компаниях  с  выпивкой   самогона,  белесой  мутной  жидкости,  без   запаха
спиртного,  но с  каким-то странным неприятным вкусом. Самогон  пился  очень
легко и  на голову не действовал, но  зато  встать из-за  стола и пройти два
шага   оказывалось   невозможным,   ноги  становились  абсолютно  ватными  и
бесчувственными. Сидя с деревенскими мужиками за выпивкой, беседуя на разные
темы,  я  пытался  понять этих людей, чтобы  изжить  в себе  это  неприятное
чувство  превосходства.  Мне стало  ясно одно - между мной и ними пропасть в
смысле  знаний, образованности. Они живут  в другом информационном поле или,
как  говорят  ученые,  континууме.  Но  это  ничего  не  меняет. В  их среде
человеческие качества остаются  неизменными.  Здесь я  встречал хитроватых и
вороватых    мужичков   с   плебейскими    наклонностями,    завистливых   и
недоброжелательных.  Здесь   же  мне  посчастливилось  наблюдать   крестьян,
особенно  среди пожилых, обладавших  врожденным благородством души,  которое
приписывается   исключительно   потомственным  аристократам.  Таких  цельных
характеров,  таких  положительных  во  всех отношениях  личностей в условиях
большого города отыскать сейчас гораздо труднее.
     В этой деревне со мной  произошло событие, вновь  всколыхнувшее  во мне
патриотизм. Километрах в  полутора  от  моей деревни,  на шоссе  Новгород  -
Москва, находилась автозаправочная станция вместе с магазинчиком и  кафе. Ее
построили  недавно,  в  соответствии с  организацией  в СССР  международного
автотуризма.  После  фестиваля 1957  года в  железном  занавесе приоткрылись
какие-то  дверки, главным  образом  - с той  стороны.  Через финскую границу
иностранцы на машинах попадали в Ленинград, затем ехали в Новгород, в Москву
и еще дальше. Но об этом тогда мало кто знал. Я частенько ездил на хозяйском
велосипеде  в магазинчик при авто заправке  за пивом.  Но  однажды,  приехав
туда, я увидел, что рядом с магазинчиком стоит красный "жучок" "Volkswagen",
а  в кафе сидят за стойкой молодая  пара иностранцев. Мне страшно захотелось
устроить хэпенинг.  Дело  в  том, что  я, находясь в  деревне, носил одежду,
взятую у хозяина дома - ватник, кепку  и резиновые  сапоги. Без всего  этого
было бы просто невозможно ходить по болотам и лесам. Я был  тогда достаточно
щуплым,  а  в  этом  облачении выглядел  простым  деревенским  мальчиком.  К
сожалению, английским  языком  я  владел  плохо, но не настолько,  чтобы  не
начать разговор с иностранцами. Когда я обратился к ним  с вопросом, кто они
и откуда, выяснилось,  что  девушка - американка, а ее boyfriend -  немец из
ФРГ, что они наняли машину и путешествуют  с  целью увидать  Советский Союз.
Они  очень вежливо и доброжелательно пошли на  контакт, приняв меня за юного
аборигена. Тогда я спросил,  любят ли они джаз, Американка, опешив, сказала,
что конечно да,  а немец,  как я понял не очень то его знает, но,  как и все
современные  люди, конечно любит. После этого  я начал  свой психологический
эксперимент   с   американкой.   Помнится,   я   сходу   задал   ей   сугубо
квалифицированный  вопрос  по поводу того,  как она соотносит  гармонические
нововведения Телониуса Монка и Хораса Сильвера. Она  не поверила своим ушам.
Для нее  начался простой сюрреализм. Услышать такой вопрос из уст аборигена,
в лесной глуши, в дикой стране,  какой тогда представлялась советская Россия
жителям Запада, было чем-то нереальным.  Уже поняв  все заранее, я продолжал
сыпать вопросами,  зная, что американка  гораздо меньший специалист в джазе,
чем я. Они оба так были удивлены всем этим, что я решил сжалиться над ними и
раскрыл  карты,  объяснив,  что  я  не  деревенский  мальчик,  а  московский
студент-архитектор, джазмен, и здесь - на отдыхе. Тем не менее, их изумлению
не было  предела. Когда  я стал  расспрашивать американку  о  своем  любимом
Джерри Маллигане, выяснилось, что ничего особенного  она о нем рассказать не
может, хотя ей  известно  это  имя  и  она  однажды была  на его концерте  в
Нью-Йорке.   После  этого  я  начал  их  тихо  презирать.  Решив  добить  их
окончательно, я назначил им встречу в Москве в удобное для всех время. Тогда
на  Неглинке,  за Малым  театром,  еще  был  ресторан "Арарат"  с прекрасной
восточной кухней. Вот туда-то я  и пригласил своих  новых знакомых  с  одной
только  целью  -  продемонстрировать  широту  русской души.  Мне  захотелось
накормить  их  так, как они  еще не ели  в  своей жизни,  чтобы  потом долго
вспоминали Москву. Так оно и вышло. Я думаю, что эти поедатели гамбургеров и
хот-догов никогда раньше не ели столько икры, не  пробовали  теплого лаваша,
армянской бастурмы и суджука, цицмата, цыплят табака, шашлыков, коньяка "КВ"
и много другого. Наблюдая за тем, какое  удовольствие получают  мои гости от
всего великолепия кавказско-московской кухни, я почувствовал, что мне ничего
от  этих  иностранцев  не надо.  Я  понял,  что  если  попрошу  у  них  хоть
что-нибудь,  подарить  или продать, то  испорчу все впечатление  от  данного
момента,  если не  от страны. Я почувствовал себя  патриотом,  а главное,  я
понял, что отнюдь не  все иностранцы умнее и культурнее нас. Так постепенно,
само собой, испарялось  то, что органы пропаганды  называли низкопоклонством
перед Западом.



Глава 7. Кафе "Молодежное"
     Идея создания кафе, явившегося по  сути первым официальным молодежным и
джазовым клубом в СССР, принадлежала  целиком МГК  - Московскому  Городскому
Комитету Комсомола. Была осень 1961  года, пик хрущевской "оттепели", время,
когда надежды на послабления и улучшения еще теплились, когда в МГК пришли в
качестве так называемых  внештатных инструкторов вполне приличные люди. Да и
среди     профессиональных     комсомольских     работников,     в     среде
карьеристов-перестраховщиков  в   тот  период  попадались  еще  романтически
настроенные    "комсомольцы-добровольцы",    принципиальные,    честные    и
рискованные. Должность  внештатного  инструктора была  лишь  поводом  делать
хорошие  дела, пользуясь  именем МГК как прикрытием. Как правило,  это  были
люди  сравнительно немолодые, получившие высшее  образование,  специалисты в
своих  областях. Именно  на  них и  были  целиком  возложены  организация  и
функционирование  "Молодежного".  Никаких  денег  за  эту  работу  никто  не
получал,  это  даже и  в  голову  не  приходило  -  все  строилось на  голом
энтузиазме.
     Я  думаю, что  те,  кто выдвинул и  санкционировал идею создания такого
заведения, будь  то  партийные чиновники  или органы политического  надзора,
были  людьми дальновидными  и неглупыми.  Здесь  убивалось  сразу  несколько
зайцев.  Во-первых, это  кафе  предназначалось  для  "выпускания  пара",  по
аналогии  с функционированием клапана в паровом котле, когда при возрастании
давления  до  критической   величины,  клапан  открывается  и  автоматически
спускает немного  пара, предотвращая  взрыв  котла.  Во-вторых, такое  место
становилось  очень удобным наблюдательным  пунктом для самых разных ведомств
идеологического и политического надзора.  Здесь, при определенном терпении с
их   стороны,   появлялась  возможность  всегда  быть  в  курсе   дела  всех
модернистских увлечений  молодежи,  к  примеру  - джазом,  абстракционизмом,
западной  литературой   и   поэзией,  запрещенными   советскими   изданиями,
религиозными   и  духовными  учениями.  Ну,  и  в-третьих,  столице  СССР  в
посткультовский период  демократического заигрывания  с остальным миром было
просто необходимо иметь доказательства того, что и у нас  в стране есть все,
и  джаз, и модные молодые люди,  и вообще - свобода мысли и  поведения.  Это
была  типичная  форма  показухи, рассчитанная на  наивных иностранных гостей
разного уровня, на отнюдь не наивную западную прессу. Кстати, мы  тогда  это
прекрасно  понимали и всячески подыгрывали властям, так как для нас это было
единственным   шансом  выйти   на   поверхность   из   убогого   подпольного
существования в  форме  художественной самодеятельности,  игры  на танцах  в
заводских  или институтских  дворцах  культуры  или  обслуживания  советских
эстрадных певцов.
     Я  попал в  "Молодежное"  благодаря  моему  другу,  архитектору  Володе
Кильпе. Он был автором проекта интерьера кафе, внештатным инструктором МГК и
в дальнейшем - членом Совета кафе. Именно ему, еще в период обсуждения самой
идеи кафе-клуба в МГК  пришла в голову мысль сделать джаз основой культурной
программы кафе, пригласить джазменов. Тогда  эта мысль была довольно смелой.
Дело в  том,  что  даже  в  послесталинское  время к  джазу  в  нашей стране
отношение  было  хуже  некуда.  В официальных сферах он продолжал  считаться
вражеским искусством,  чуждым  советской идеологии.  В народной же  массе, в
обывательской среде  джаз  всегда ассоциировался исключительно с ресторанным
пафосом,  пьяными танцами, жратвой,  угаром, загулом. Как  не вспомнить  тут
сакраментальные  слова  из   послевоенных  кабацко-   дворовых   песен  типа
"Венгерского танго", где после сакраментальной фразы:  "..с тобой пройдем мы
в ресторана зал, нальем вина искрящийся бокал.." следует: "..расскажи о  чем
тоскует  саксофон, голосом своим терзает душу он.." Или в другой  популярной
тогда  песне:  "так проходит вся жизнь в угаре пьяном,...где  плачет  пьяный
саксофон, рыдает  скрипка,  а  на бледных  губах  дрожит  улыбка..."  Нашему
поколению  послевоенных  джазменов  предстояло  переломить  эту  тенденцию и
доказать, что джаз - это искусство серьезное и содержательное, что его место
на  концертной  сцене, а не  в кабаке. Собственно говоря,  проблема была  не
новой.   Как  это  ни  странно,  на  родине  джаза,  в   США,  за  изменение
общественного статуса этого жанра  велась борьба уже с  40-х  годов, если не
раньше.  Тем  более,  что к  началу  60-х  само  искусство  джаза  настолько
преобразилось  в  сторону  усложнения  и утонченности, что  говорить  о  его
исключительно  развлекательской функции  стало нелепым. Достаточно вспомнить
Дэйва Брубека, Орнета Коулмэна, Стэна Кентона и Гюнтера Шуллера, организацию
"Джаз  в  филармонии"  Нормана  Грэнца.  Тем  не  менее,  пренебрежительное,
потребительское  отношение  к  джазу в  определенных  респектабельных кругах
американского общества существует и по сей день.
     Появлению кафе "Молодежное", а вслед за  ним - "Аэлиты" и "Синей птицы"
- предшествовал ряд попыток организации джаз-клубов в Москве. Одна из первых
была    предпринята    где-то    в   середине    50-х    небольшой    кучкой
энтузиастов-романтиков,  куда  входил и я. Это были не музыканты,  а  просто
неугомонные фанатики джаза. В то время я  и  не думал,  что  стану  серьезно
заниматься  исполнительством, да  еще  на  саксофоне, а энергию, порождаемую
постоянным восхищением,  я  бы  даже сказал - восторгом  от всего, что  было
связано с джазом, девать было некуда. Поэтому, когда на каких-то "процессах"
и институтских вечерах  я  познакомился с  такими же фанатиками  -  Алексеем
Баташевым и Леонидом  Переверзевым, то образовалась  компания  заговорщиков.
Решено  было  создать  джаз-клуб.  Что  это  такое, мы толком  не  знали, но
представляли  его   себе  как  некую  общественную  организацию,  призванную
всячески способствовать развитию джаза в СССР.
     Кто-то  из упомянутых  выше  договорился  в одном  из ЖЭКов Бауманского
района и нам  дали крохотную  комнатку  в полуподвале  старого дома где-то в
районе Ново-Басманной  улицы. Я помню, как мы навесили на дверь этой комнаты
свой  замок,  изготовили копии ключа  и раздали каждому из "членов клуба". А
было нас  всего несколько  человек. Я  страшно гордился, нося  этот  ключ  в
кармане, чувствуя  себя  кем-то  вроде  молодогвардейца-краснодонца,  только
наоборот. На самом деле, мы даже не подозревали, какую опасную игру затеяли.
Хоть Сталин в тот момент был уже на том свете, отношение  советской власти к
несанкционированной активности любого рода у советской власти было  прежним.
Везде  им мерещился  заговор. Ну, а джазовое подполье в условиях  набиравшей
обороты холодной войны, носило явную политическую подоплеку. Ведь партия уже
создала образ  врага  в  будущей  войне -  им стала  Америка,  с ее  джазом,
кока-колой и жевательной резинкой.
     Первый сигнал об опасности я получил неожиданно и вовремя. На  одном из
наших  "заседаний" в  той  самой комнатушке мы составили проект  Устава  для
членов джаз-клуба, с целями и задачами, правами и обязанностями и т.д.,  как
положено. Все было зафиксировано от руки на листочках бумаги. Возник вопрос,
где и как все это отпечатать и размножить.  Стали выяснять, у кого есть дома
пишущая  машинка,  и  оказалось,  что  только у меня, вернее,  у моего отца,
научного работника,  который купил ее в комиссионном после  войны  для своих
нужд. Это была добротная немецкая довоенная машинка фирмы "Torpedo", которую
я хорошо освоил, еще  будучи старшеклассником,  когда надо  было  отпечатать
экзаменационные билеты, тайком раздобытые  перед экзаменами. Я как-то привык
считать ее своей и  поэтому, придя со "сходки", засел за печатание "Устава".
И здесь ко мне  подошел  мой  отец  и спросил,  для чего я  взял машинку. Я,
ничего и не желая скрывать,  показал предполагаемый текст. Его реакция  была
настолько  неожиданной, что я подумал, что у него не  в порядке с  психикой.
Мой отец вдруг страшно разозлился и перепугался. Он схватил машинку вместе с
заправленной  туда  бумагой,  на  которой  уже красовался  заголовок  "Устав
джаз-клуба",  и  напомнил мне,  что я не имею  права без спроса пользоваться
этой  вещью. Поначалу возник  не  просто  конфликт,  а  скандал,  так как  я
почувствовал, что не выполню почетного задания  нашей организации и  пытался
машинку не  отдавать. Затем отец,  осознав серьезность  моих намерений, взял
себя в  руки  и начал логично  и обоснованно объяснять мне,  какая опасность
поджидает не  только меня,  но и всю нашу семью, если листочки, напечатанные
на этой машинке, попадут в руки спец  органов. Он, как секретарь парткома  у
себя  на  работе, прекрасно  помнил,  как  в  сталинские  времена  бесследно
пропадали молодые люди, заподозренные в каких-либо организованных действиях,
будь то кружок эсперанто или любителей импрессионизма. Он также поведал мне,
что все печатающие машинки находятся на учете в КГБ, и что  по шрифту ничего
не стоит определить владельца. Самое главное, он умолял не играть ни в какие
заговорческие игры,  так  как это  рано или  поздно приведет к ГУЛАГУ.  Если
говорить честно, я  тогда впервые задумался над  некоторыми вещами, несмотря
на негативное отношение  ко всем партийным нравоучениям отца. Таким образом,
мне не  удалось отпечатать этот  исторический документ. Возможно,  что  этот
эпизод как-то повлиял  на мою  дальнейшую  стратегию  и  тактику  в  играх с
властью. Осознав безысходность  и опасность  подполья,  мы все  тогда начали
искать  контактов  с  наиболее  молодой  и  демократичной  частью  советской
бюрократии  -  комсомолом, в  лице отдельных деятелей  на  уровне  Райкомов.
Использовать  их  как  прикрытие  в  борьбе за  джаз в  нашей стране -  было
единственным выходом.
     И вот,  в  конце  50-х  в  Москве  на  короткое  время,  при  поддержке
Октябрьского РК ВЛКСМ, возник джазовый  клуб  в помещении ДК Энергетиков  на
Раужской набережной, где  впервые  стали проводиться  концерты  современного
джаза  совместно  с  комментариями  Алексея Баташева,  Леонида Переверзева и
Аркадия Петрова. Здесь впервые стала формироваться новая джазовая аудитория,
возникла  культура слушания  джаза, зародилось иное отношение к джазу, как к
серьезному  искусству.  История  клуба  на   Раужской   требует   отдельного
повествования. Я упоминаю о нем лишь в связи с тем, что именно там несколько
молодых  джазовых  коллективов,  игравших  ранее   лишь  на  "халтурах",   и
существовавших  как бы  в  "подполье",  смогли  заявить о себе,  и не только
любителям  джаза,  а и  представителям  власти,  в  частности  комсомольским
работникам.
     В   1960   году   комсомольским   организаторам   понадобилось  создать
современную атмосферу на проходившем в  Москве международном Форуме молодежи
и студентов. Клуб в ДК Энергетиков на Раужской к тому  моменту уже был  тихо
прикрыт  под   благовидным   предлогом   борьбы   со   случаями   спекуляции
американскими пластинками в туалете, якобы имевших место во время проведения
джазовых  мероприятий.  Форум  проходил  без  особой  помпы,  в  отличие  от
Фестиваля  1957  года, в  клубах и домах творчества, в форме  симпозиумов  и
конференций.  Во  время вечерних  встреч  была необходима  непринужденная  и
современная атмосфера. Здесь как нельзя  лучше пригодились джазовые составы,
проявившие  себя  в  клубе  на  Раужской. Мой квинтет  был в  их числе.  Нас
попросили  поиграть  во  время встреч  советских  и иностранных  студентов в
Центральном Доме  Литераторов. О деньгах не было и речи, для  нас  и это был
подарок. Мы  отыграли как положено, проявив себя