вать факт обнаружения.  Когда "водящий"
удалялся   достаточно  далеко  от  своего  заветного  места,  кто-нибудь  из
прятавшихся,  выскочив из укрытия, мчался  к нему и старался "застукать" сам
себя, чтобы выйти из игры. Иногда  "водящий", увидев его в  этот момент тоже
бросался бежать и прибегал раньше.  Здесь все решал глазомер и умение быстро
бегать. Игра заканчивалась, когда из нее выходили все участники, в следующем
коне "водить" выл должен тот,  кого  "застукали" первым.  Если "водящий" был
нерасторопным  и медлительным,  ему  приходилось  выполнять  эту  задачу  по
несколько конов подряд, так как все играющие "застукивали" сами себя. Просто
так прервать игру и уйти домой, не доиграв, не поймав кого-нибудь, "водящий"
не имел права, его не отпускали, доводя иногда до слез.
     Еще   более   жестким  вариантом  пряталок  была  игра  под   названием
"двенадцать  палочек".  В нее  играли обычно  дети  одного возраста,  одного
физического   уровня,  поскольку   более   слабого   могли   "заводить"   до
бесконечности.  В самом  центре двора ставилось  устройство,  состоявшее  из
небольшой доски,  под  которую  подкладывался  камень,  образовывая  как  бы
качели, но  с  неравными  плечами,  небольшую катапульту.  На длинное  плечо
доски, лежащее на земле аккуратно складывались стопкой  двенадцать небольших
палочек. Перед началом, как обычно, выбирался  "водящий". Игра начиналась  с
того, что все становились  вокруг доски, а кто-то  из участников "разбивал",
то  есть  сильно бил  ногой  по  верхнему короткому концу  доски-катапульты.
Разбивание считалось правильным только в случае удара ногой сверху, неловкий
боковой удар  приводил к тому, что  палочки не  летели,  а соскальзывали  на
землю,  частично  оставаясь   на  доске.  В  таком  случае   считалось,  что
разбивавший "насрал", и  он наказывался тем,  что должен  был  "водить". При
хорошем  ударе  палочки  подскакивали  высоко вверх  и разлетались  в разные
стороны, все играющие разбегались прятаться, а  "водящий"  начинал их спешно
собирать. Как только он находил  все двенадцать палочек, он снова клал доску
на место и располагал их на ней, как было в начале. С этого момента  он имел
право  искать спрятавшихся.  При  разбивании палочек у  "водящего"  был один
шанс. Если он умудрялся поймать  одну  из  взлетевших  палочек,  он  называл
кого-либо из участников, делая его "водящим". Процедура  повторялась заново.
Окончательный  "водящий"  начинал искать,  постепенно  удаляясь  от  доски с
палочками. Если он замечал кого-нибудь и правильно  называл имя, он подбегал
к доске и "застукивал" его, легко прикасаясь к ней ногой. Пойманные выходили
и  становились  у доски,  ожидая, что  же  будет дальше. Первый  из  них был
кандидатом  "водить"   в  следующем  коне.  Но   в  этой  игре  существовала
возможность "выручить" пойманных, и каждый  из спрятавшихся старался сделать
это. Когда "водящий" отходил слишком далеко от доски, кто-нибудь из играющих
выскакивал  из укромного уголка  и мчался к  ней. Если  он  добегал  до цели
раньше,  чем "водящий",  он  разбивал  палочки и все,  включая  застуканных,
разбегались  кто  куда,  стараясь  спрятаться,  пока  "водящий"  не  соберет
палочки. Если  в  момент  такого разбивания  "водящий"  успевал подбежать  и
поймать  одну палочку,  его место  занимал  герой, старавшийся всех  спасти.
Выиграть в эту игру, то есть перестать  "водить", было крайне трудно, каждый
кон  мог длиться часами, так как кто-нибудь да разбивал палочки выручая всех
застуканных. Игра требовала  большой ловкости и развивала настоящее  чувство
коллективизма  и  взаимовыручки, и другие хорошие  человеческие  качества, о
которых столько пелось в пионерских песнях.
     Крайне  азартной  массовой  игрой   были  "казаки-разбойники",  правила
которой не были фиксированными  и отличались друг от друга, в зависимости от
условий местности,  типа дворов и районов города. Но суть  была  одинаковой:
играющие делились  на две  группировки,  одна  из которых  -  "разбойники" -
убегали, а другая - "казаки"  -  их ловили, причем ловили  натурально,  а не
так,  как в  прятки. Здесь  уже  требовалась физическая сила,  и  поэтому, в
отличие  от пряток и двенадцати палочек,  в  казаки-разбойники  играли  лишь
парни, девочек старались не брать.  "Разбойникам"  предоставлялось небольшое
время, чтобы убежать, и затем начиналась ловля. Одним из ограничений  в этой
игре были границы, за  которые нельзя  было заходить. Мы, например, играли в
прямоугольнике,   ограниченном   Новослободской  улицей,  Сущевским   валом,
Тихвинской улицей и Палихой. При  этом допускалось пользоваться теми  видами
транспорта, которые там ходили, то есть трамваями и троллейбусами.  Обычно и
та и другая команды разделялись на более  мелкие группы. Пойманных приводили
во двор и охраняли до тех пор, пока не переловят всех. Игра эта требовала от
участников  не  только умения  быстро  бегать,  а  хитрости  и  тактического
мышления.   Но  особое   удальство   проявлялось  в   тех   случаях,   когда
использовались средства  общественного транспорта, в первую очередь трамвай.
В послевоенные времена  все  трамвайные вагоны  в  Москве были  с  открытыми
площадками,  с подножками, буферами. Лишь в позднее, к концу 50-х,  они были
заменены вагонами новой конструкции, с пневматически закрывающимися дверями,
и  безо  всяких  подножек.  А  тогда  для  мальчишек подножка  трамвая  была
излюбленным местом игр и развлечений.  Во-первых,  езда на  подножке или  на
буфере была бесплатной. Билетер находился внутри вагона, у задней двери и не
всегда мог добраться  до безбилетника  из-за переполненности вагона. Но если
вагон  не был набит  битком,  и билетер  замечал  висящего на  подножке,  он
пытался затащить его вовнутрь и получить  с  него деньги за  проезд,  а если
таковых не оказывалось, - сдать милиционеру на одной из остановок. Для этого
у него имелся свисток. Нередко к задержанию таких нарушителей присоединялись
и некоторые  пассажиры.  Так что, тем, кто любил проводить время, катаясь на
подножках  трамвая,  надо  было  уметь  соскакивать  на  ходу.   Иногда  это
приходилось  делать  на полной  скорости.  Здесь  была  разработана  не одна
техника. Самое  простое -  это  было прыгнуть, глядя вперед по ходу трамвая,
как можно  сильнее оттолкнувшись назад, чтобы  погасить часть скорости.  При
этом  надо  было  предельно  отклониться  назад и стараться  приземлиться на
полусогнутые ноги. Как  только  ступни  касались  мчащейся земли, ты получал
ощутимый удар и тело сразу опрокидывало вперед. Чтобы удержаться от падения,
надо  было  успеть  сделать  несколько  мелких  шагов  и  затормозить  любым
способом.  Был и другой  прием, который сам я пробовал,  только на небольшой
скорости  - это спрыгнуть с  подножки спиной  вперед,  сильно наклонившись и
выставив по ходу вытянутую  левую ногу. Я бы и не поверил, что это возможно,
пока  не увидел своими глазами, как  взрослый  мужик сошел таким  образом  с
трамвая  между  остановками,  на  большой  скорости.  Он  просто  встал  как
вкопанный  и  спокойно  пошел в сторону.  Не менее  опасным  и  сложным было
вскакивание  на ходу  как  на подножку,  так  и на  буфер,  называемый еще и
"колбасой".  Вообще-то,   катание  на  трамваях  тогда  было  делом  особого
пижонства,  многие  из  детей  просто  боялись  покалечиться или  попасть  в
милицию, которая, надо  сказать,  рьяно  боролась  с  этим увлечением. И  не
напрасно,  так как  трамвайный  травматизм был  довольно заметным. Во дворах
было  немало детей-калек, потерявших ногу или руку  под трамваем.  Я сам был
близок  к  несчастному случаю,  когда,  спеша  в кино  на  просмотр  недавно
вышедшего кинофильма  "Новые  похождения  бравого  солдата  Швейка", пытался
вскочить на ходу на подножку уже тронувшегося трамвая  и поскользнулся. Дело
было  зимой. Руками  я держался за  поручни,  а  ноги  волочились  по снегу.
Трамвай  набирал скорость,  пальцы  стали  сползать  все ниже,  тело  начало
заносить под вагон, все  ближе к рельсу. Если бы так дальше продолжалось, то
я мог сорваться прямо под колеса, но тут одна дамочка из вагона увидела меня
и завопила страшным голосом, кондуктор нажал на тормоза, и  меня сдали прямо
на руки милиционеру.  Так  как я  был  страшно  напуган и  обещал больше так
никогда не делать, меня отпустили. Ни на какого "Швейка" я уже не пошел, тем
более, что видел его много раз.
     Кроме катания  на  подножках,  трамвай привлекал  нас еще  возможностью
подкладывания  на рельсы  различных предметов и наблюдения, что же будет. Во
время войны на склады  завода "Станколит",  находившегося неподалеку от нас,
свозилась  в  огромном  количестве  покалеченная техника,  как  наша, так  и
фашистская - танки, пушки, самолеты, бронетранспортеры и  многое другое. Они
сваливались  на  огромном  дворе  в   беспорядке,  друг  на  друга,  образуя
чудовищный  металлический  лабиринт  в несколько  этажей.  Все  это  шло  на
переплавку. Для ребят всего района это было притягательным местом, поскольку
там  можно было  найти  самые  удивительные  вещи:  нерасстрелянные  гильзы,
патроны и  снаряды, приборы неизвестного назначения,  подшипники и различные
металлические детали. Иногда могло посчастливиться, и в полу сгоревшем танке
находился пистолет, но это были скорее  легенды. Ходить туда поодиночке, или
даже  небольшими  группами  было  опасно  - там постоянно  обитала настоящая
бездомная шпана, с которой лучше было не сталкиваться. Поэтому ходили только
"кодлой",  всем  двором, тогда никто  не трогал. Каждый набирал там все, что
находил и  мог унести, и потом  все вместе уходили. Небольшие гильзы и  даже
патроны мы любили подкладывать на рельсы трамвая, на Тихвинской улице. Клали
их обычно на равном расстоянии друг от друга так, что, когда трамвай, идущий
на  полной  скорости,  проезжал   по  ним,  создавалось  полное  впечатление
пулеметной очереди. Позднее, когда в охотничьих магазинах стали  продаваться
маленькие металлические пистоны в  коробках,  мы использовали  и их в тех же
целях. Кроме  того, на  рельсах  получались  замечательные битки для игры  в
расшибалку.
     Большие  гильзы   от   крупнокалиберных  снарядов  использовали  другим
образом.  Брали две гильзы и одну, большего диаметра, зарывали вертикально в
землю посредине двора  так, что только верхушка торчала снаружи. Набивали ее
до отказа целлулоидной кинопленкой. Затем  пленка поджигалась и сразу  же  в
отверстие гильзы вставлялась другая гильза, меньшего диаметра, по которой со
страшной силой били  огромным камнем, так, чтобы забить ее в нижнюю  гильзу.
После  этого  все  разбегались  и  прятались  за  углы домов. Целлулоид, как
известно, горит  очень быстро и активно, почти  как  порох. Через  некоторое
время,  когда давление газов в гильзе достигало предела, раздавался хлопок и
верхняя гильза выстреливала вверх. Иногда она улетала так далеко, что падала
где-то в соседнем дворе, и найти ее потом было сложно. Эффект от этой забавы
был очень кратким, хотя требовал длительной подготовки. Тем  не менее,  само
ощущение  произведенного выстрела вызывало  какой-то  необъяснимую  радость,
восторг имитации  настоящей войны. Вообще, все, что  "жахало",  было  крайне
привлекательным.  Поэтому  процветало  самодельное  производство   различных
"жахалок"  и так называемых "поджигов". Жахалка делалась  из ключа и гвоздя,
соединенных между собой куском  веревки длиной сантиметров в восемьдесят.  В
отверстие  ключа набивалась сера,  соскобленная  со  спичек. Количество серы
зависело  от  размеров  отверстия  ключа,  но  чаще  всего  на  это  уходило
восемь-десять  спичек. После того, как дырка  забивалась серой больше чем на
половину, туда  вставлялся гвоздь, приблизительно того же диаметра. Веревка,
привязанная  одним  концом к  шляпке  гвоздя, а другим  -  к  колечку ключа,
складывалась пополам.  После  этого  оставалось,  взяв  в правую  руку  сгиб
веревки,  и  держа  в   левой  ключ  со  вставленным  туда  гвоздем,  сильно
размахнуться и ударить шляпкой гвоздя об стену. Гвоздь срабатывал  как боек,
сера взрывалась, раздавался страшный,  как  нам казалось, грохот. Девочки, а
также некоторые взрослые жильцы дома  или прохожие пугались, что, собственно
и было нужно. Взрыв  получался отнюдь  не всегда с первого раза, требовалась
особая сноровка для  того,  чтобы попасть по стене именно  шляпкой гвоздя и,
вдобавок,  вертикально. Иначе, вместо взрыва раздавался  легкий лязг, гвоздь
выскакивал, сера рассыпалась, и  все надо было готовить  заново. Забава  эта
была достаточно безобидной,  но не  совсем безопасной, так  как иногда  ключ
могло  разорвать, а гвоздь после  взрыва  отскакивал  в сторону со скоростью
пули и мог,  сорвавшись  с веревки,  поранить кого-нибудь. У  нас дома  было
довольно   много   старинной   бабушкиной   мебели,   обычного   московского
"бидермайера" - комод с кучей ящиков, платяные шкафы, этажерка, аптечка. Все
это полагалось запирать на замок, но,  естественно, никогда не запиралось  -
прятать  было  ничего  и  не  от  кого.  Но  в  бауле,  предназначенном  для
инструментов, гвоздей, шурупов, кусков проволоки, шпагата, канифоли и других
необходимых в хозяйстве  вещей, хранились  и ключи ко всем мебельным замкам.
Надо сказать, что  дореволюционные  ключи,  выпускавшиеся даже  к  недорогой
мебели,  были очень  красивыми.  Их делали  из хорошо обработанного металла,
колечко иногда имело декоративную форму. И я уже тогда понимал это. Но когда
все мальчишки во  дворе  увлеклись  жаханьем,  я,  в  тайне от  родителей  и
бабушки, стал брать ключи из баула, тем более, что ими никто не пользовался.
После  нескольких жаханий ключ не выдерживал и разрывался.  Так я постепенно
изуродовал практически все ключи от нашей мебели.
     Гораздо более  опасным,  если  не  сказать криминальным, было увлечение
"поджигами",  представлявшими  собой  самодельные пистолеты по  типу  первых
средневековых. Рукоятка выпиливалась из  дерева, на нее  прикреплялось дуло,
изготовленное  из  медной  или латунной  трубки небольшого диаметра. В  дуле
запаивалась задняя дырочка, а рядом, сбоку пропиливалось небольшое отверстие
для  поджигания пороха, который предварительно туда  набивался.  В  качестве
пули служили любые кусочки металла, соответствующие  диаметру трубки-дула, -
дробинки, обрезки проволоки,  капли свинца. Приготовленный к стрельбе поджиг
брался в одну руку,  а другой надо было поджечь запал, вставленный в боковое
отверстие  трубки.  Запалом  часто  служила  спичечная головка,  по  которой
чиркали  коробком.  Пламя  попадало  в трубку,  порох воспламенялся  и заряд
вылетал как из настоящего нагана. Я было тоже увлекся изготовлением поджига,
но меня  остановило сознание того, я должен  буду во  что-то  или в  кого-то
стрелять, а  это  в мои  намерения, как  выяснилось, не входило. Кроме того,
стреляние  из поджига оказалось делом крайне опасным,  практически  в каждом
дворе  появились первые жертвы, в основном среди  тех, кто стрелял.  Так как
поджиг являлся имитацией настоящего оружия, то стрелять из него, не  целясь,
отворачиваясь  в  сторону, или зажмуривая глаза,  было недостойным.  Поэтому
стрелявший, как правило, делал вид, что целится и глаз не отводил. А поджиги
довольно часто взрывались  прямо  в руках у их владельцев по простой причине
отсутствия расчетов  соответствия толщины  трубки  и  мощности  заряда.  Все
делалось на глаз, а в результате страдали в первую очередь глаза. Полуслепые
мальчишки с синими пятнышками въевшегося пороха  на лице были не редкостью в
те  послевоенные  годы. Иногда,  при  большой силе разрыва  трубки,  могло и
покалечить  руку,  оторвав одну-две фаланги  от  пальцев. Когда я был  уже в
классе  седьмом,   мне  подвернулся  случай   дешево  выменять   самодельный
металлический   пистолетик,   похожий   на   настоящий.   Патроны   к   нему
отсутствовали, калибр  неизвестен. Успокоенный тем, что теперь я вооружен, я
нашел  в  квартире  тайник, куда  надежно  спрятал  его. Характерно,  что  я
случайно вспомнил о его существовании через много лет, когда стал взрослым и
учился в институте. Заглянув в  тайник,  я там ничего не  обнаружил.  Кто  и
когда его изъял, я так и не узнал. Либо соседи, либо мои родители наткнулись
на него, но никто не подал вида.
     Среди   невинных  дворовых   игр,  сохранивших   народные,  деревенские
традиции,  были  "чиж",  лапта  простая  и лапта круговая. Для простой лапты
требовалось  значительное пространство  и поэтому  в  нее  можно было играть
только на большом дворе. Там,  где пространство было  ограниченным, играли в
лапту круговую, когда одна  команда становилась внутрь начерченного круга, а
другая располагалась по его окружности.
     Была очень популярна игра в "штандер", типично городская, судя  по явно
немецкому  происхождению  самого  названия.  Назначался  водящий, кто-то  из
игравших как можно выше бросал вертикально вверх мячик, и пока он опускался,
все разбегались  в разные стороны. Водящий должен был поймать мячик, и  лишь
после  этого  крикнуть  слово  "штандер!".  Все  разбегавшиеся  должны  были
немедленно застыть в тех позах, в каких их застал крик  водящего, который по
своему усмотрению  выбирал жертву.  В  нее  он  должен был  попасть мячом со
своего места,  не приближаясь к  ней. Попасть было не легко, так  как иногда
играющие  успевали  отбежать  довольно  далеко  от  водящего  и застывали на
приличном от него расстоянии, особенно, если он ловил мяч не сразу, а уронив
его на  землю.  В случае  попадания  водящим становился  тот, в  кого попали
мячом. В штандер обычно играли вместе мальчики и  девочки средних и  старших
классов,  то  есть того возраста, когда начиналась  детская  влюбленность, и
когда свои  чувства можно  было показать лишь  при помощи  невинного намека,
бросая  мяч  в  того, кто  тебе  нравился.  Вообще  многие  совместные  игры
использовались для демонстрации своей ловкости перед противоположным  полом.
У  нас во  дворе  даже  в традиционно  девчоночной игре  в "скакалки"  через
веревочку  участвовали  и  парни, лишь  бы  пообщаться  с  девочками.  Среди
мальчиков победить, выиграть, выручить кого-нибудь в игре -  имело не только
чисто  спортивный смысл,  в  гораздо  большей  степени  стимулом здесь  было
желание  выделиться,  "пофикстулить"  перед девочками.  И  сделать это  было
нелегко, так как конкуренция была очень большой. Несмотря на то, что девочек
во  дворе было  предостаточно, всем нравилась  почему-то одна или  две, и за
их-то  признание  и  велась  постоянная борьба.  Так  как девочки  физически
развиваются  обычно  несколько  раньше мальчиков,  то  они  попадали в  поле
внимания не только своих сверстников, а и ребят более старшего возраста. Вот
и приходилось соревноваться  со "лбами" в  силе, скорости и ловкости,  чтобы
тебя   тоже  заметила  та,  кто   вызывала  смутные  и  незнакомые  чувства,
зарождавшиеся  в  организме  под  неотвратимым   воздействием   гормональных
процессов. Были и  другие игры, в которых можно  было как-то  проявить  свои
предпочтения - например - "садовник", с  дурацкой присказкой:  "Я садовником
родился, не  на шутку  рассердился, все цветы мне  надоели  кроме...." и тут
назывался  цветок,  под  именем  которого  скрывался  тот,  кто  интересовал
говорящего, а тот, в свою очередь,  становясь "садовником", повторял  все  с
начала, обнаруживая свой  любимый  цветок.  Но к этой игре, так  же,  как  к
аналогичной игре в "фанты", всерьез  не  относились, по-настоящему завоевать
симпатию  можно было только, ведя  постоянную борьбу  за лидерство во дворе,
если не абсолютное, то хотя бы в чем-то.
     В  последний год войны и  сразу  после ее окончания в  Москве появились
пленные немцы. Сперва  их  колоннами  проводили  по  главным улицам  города,
демонстрируя  москвичам  поверженного  врага.  Я  помню  такие   колонны  на
Новослободской  улице.  Люди  выходили  из  домов,  сбегались   и