В нем я мог пойти и  к Реджинальду Блэку, и  к Марии Фиоле. Синий
годится  на  все случаи  жизни  -- это тебе и дневной костюм, и утренний,  и
вечерний.
     Меня отвели в примерочную  кабину с зеркалом  в рост человека. Стянув с
себя старый костюм, унаследованный от Зоммера вместе с именем и  фамилией, я
какое-то время задумчиво изучал себя в  зеркале. Последний  раз у  меня  был
синий костюм, когда  мне  было  двенадцать; его еще отец покупал. Через  три
года отца убили.
     Я  вышел  из кабинки.  Продавец сделал  восторженное  лицо  и  принялся
осматривать  меня  со  всех сторон.  На затылке у него я успел заметить  уже
почти затянувшийся фурункул, аккуратно залепленный кусочком пластыря.
     --В самый раз! -- заявил  продавец. -- Сидит как влитой! Даже если шить
на заказ, вам бы лучше не сделали.
     Я  еще раз  глянул  на  себя  в  зеркало.  На  меня  смотрел серьезный,
незнакомый мужчина с выражением смущения и растерянности на лице.
     --Вам завернуть? -- спросил продавец.
     Я покачал головой.
     --Прямо так и пойду, -- сказал я. -- Заверните старый.
     В голове у меня проносились  самые разные мысли. Этот ритуал примерки и
смены платья  таил  в  себе  нечто символическое.  Казалось,  будто вместе с
костюмом  покойного Зоммера я  слагаю с себя какую-то часть  моего прошлого.
Нет, я  ее не забыл, но отныне она  будет  жить не только во  мне.  Какое-то
подобие будущего забрезжило  в моем сознании. Старый костюм был  тяжелый,  а
новый -- как пушинка, я чувствовал себя в нем почти голым.
     Медленно брел я  по улицам, пока  не оказался  возле  магазина  братьев
Силверов. Александр стоял в окне с расписным барочным ангелом восемнадцатого
столетия в  руках -- он декорировал витрину.  Увидев меня, Александр выронил
ангела.  Я  невольно  вздрогнул,  но   хрупкий  ангел   целым  и  невредимым
приземлился  на  рулон  алого  генуэзского  бархата.  Силвер поднял  ангела,
расцеловал и взмахом руки позвал меня войти.
     --Вот, значит, как вы проводите  время, -- сказал он. -- Я-то думал, вы
были у адвоката.
     --И у него тоже, -- ответил я. -- И у портного. Давно было пора.
     --Вы похожи теперь на мошенника. Или  на карманника. А пожалуй, даже на
брачного афериста.
     --Вы  угадали.  Я сегодня дебютировал  во  всех  трех  амплуа  сразу. К
сожалению.
     Силвер расхохотался и вылез из витрины.
     --Вы ничего не замечаете?
     Я посмотрел по сторонам и покачал головой.
     --Да вроде ничего нового, господин Силвер.
     --Нового-то ничего, но и кое-чего старого недостает. Угадайте?
     Он весь сиял от предвкушения драматического эффекта. Я снова огляделся.
Однако магазин был так забит, что отыскать в нем что-то недостающее казалось
вообще невозможным.
     --Молитвенный ковер! -- выпалил Силвер, чуть не подпрыгнув от гордости.
-- Один из тех, что вы откопали. Теперь до вас дошло?
     Я кивнул.
     --Который из двух? С голубым или зеленым михрабом?
     --С зеленым.
     --Ага, более редкий. Ну, ничего. У голубого сохранность лучше.
     Силвер все еще смотрел на меня выжидательно.
     --И почем же? -- спросил я.
     --Четыреста пятьдесят долларов! Наличными!
     --Мое почтение. Вы получили хорошую цену.
     Силвер молча извлек бумажник. Казалось, он весь раздулся от собственной
важности   и   напоминал  сейчас   нахохлившегося  карликового  павлина.  Он
торжественно  выложил  пять  десятидолларовых бумажек на молитвенный пульт с
искусственной позолотой.
     --Ваши комиссионные!  --  объявил  он. --  Заработали,  пока  бегали  к
портному. Сколько стоит ваш костюм?
     --Шестьдесят долларов.
     --С жилеткой?
     --С жилеткой и двумя парами брюк.
     --Вот видите! А теперь можете считать, что даром. Поздравляю!
     Я засунул деньги в карман.
     --Как насчет двойного чешско-венского мокко  с миндальным пирожным?  --
спросил я.
     Силвер  кивнул  и  распахнул  дверь.  Шум  вечерней  улицы  ворвался  в
помещение. И тут Силвер вдруг в ужасе отшатнулся, будто узрел гадюку.
     --Боже правый! Арнольд идет! Да еще в смокинге! Все пропало!
     Арнольд  -- это  был брат  Александра.  Никакого смокинга  я  на нем не
узрел. В грязновато-медовом освещении занимающегося  вечера он шел по улице,
окутанный  парами бензина и  голубоватым маревом  выхлопных газов,  в весьма
прихотливом светском костюме -- пиджак  темного  маренго,  полосатые  брюки,
шляпа котелком и светло-серые дедовские гамаши.
     --Арнольд!  --  вскричал  Силвер-старший. -- Зайди сюда! Не ходи  туда!
Последнее  слово! Зайди  сюда!  Подумай  о  твоей  матери!  О  твоей бедной,
благочестивой матери!
     Арнольд спокойно продолжал следовать своим путем.
     --О матери  я уже подумал, -- отозвался он.  -- И тебе не удастся сбить
меня с толку, фашист иудейский!
     --Арнольд! Не говори так! Разве не я всегда радел только о твоем благе?
Присматривал за  тобой, как  и положено старшему  брату, ухаживал  за тобой,
когда ты болел, а болел ты часто...
     --Мы  близнецы,  --  пояснил  Арнольд специально для меня. -- Мой  брат
старше меня на целых три часа.
     --Три часа меняют иногда целую жизнь! Из-за  этой трехчасовой разницы я
по  созвездию  еще  Близнец, а  ты  мечтательный Рак,  отрешенный  от  жизни
фантазер, за которым глаз  да глаз  нужен.  И теперь вот смотришь  на  меня,
будто я твой заклятый враг.
     --Но если я хочу жениться?
     --Ты на шиксе хочешь жениться! На христианке! Нет, вы только посмотрите
на него,  господин Зоммер, это же слезы, вырядился, словно какой-нибудь гой,
будто на скачки собрался! Арнольд, Арнольд, опомнись! Повремени еще немного!
Нет,  вы   подумайте,   он  хочет   делать  официальное  предложение,  будто
какой-нибудь  коммерции советник!  Не  иначе, тебя опоили  любовным  зельем,
вспомни Тристана и Изольду,  вспомни, чем  все у них кончилось! И вот ты уже
называешь своего  кровного  брата  фашистом  -- только  потому, что он хочет
уберечь  тебя от греховной свадьбы. Найди  себе порядочную женщину, еврейку,
Арнольд, и женись на ней!
     --Не хочу я порядочную еврейку! -- взвился Арнольд. -- Я хочу  жениться
на женщине, которую люблю, которая меня любит!
     --Любит-шлюбит!  Красивые  слова!  Ты  посмотри на  себя,  как  ты  уже
выглядишь!  Предложение он ей собрался  делать! Вы только поглядите на него,
господин Зоммер! Полосатые штаны и новый смокинг! Авантюрист!
     --Об  этом я судить  не могу, -- возразил я. -- Как видите,  я  и сам в
новом костюме. И тоже, кстати, похож на карманника и афериста, если помните.
     --Так то была шутка!
     --Сегодня,  похоже, день новых  костюмов, -- сказал я. -- Откуда  у вас
эти замечательные гамаши, господин Зоммер?
     --Вам правда нравятся? Из Вены привез, когда в последний раз ездил. Еще
до   войны.  Не  слушайте  моего  брата.  Я  американец.   Я   человек   без
предрассудков.
     --Предрассудки! -- Александр Силвер в сердцах нечаянно смахнул со стола
фарфорового пастушка, но успел подхватить его у самого пола.
     --Боже! -- вырвалось у Арнольда. -- Это мейсенский? Настоящий?
     --Да нет, Розенталь, современная работа. --  Силвер-старший показал нам
фигурку. -- К тому же цела.
     Разговор  как-то  сразу   успокоился.   Арнольд  взял  назад   "фашиста
иудейского". Он заменил его  сперва на "сиониста",  а вскоре даже просто  на
"ревностного фанатика семьи".  Но затем в пылу дискуссии Александр  допустил
серьезный тактический промах.
     --Ведь  правда же, -- спросил  он меня,  -- вы тоже  женитесь только на
еврейке?
     --Возможно, --  ответил  я.  --  Отец давал мне  такой совет, когда мне
исполнилось шестнадцать. Иначе, мол, ничего путного из меня не получится.
     --Глупости! -- фыркнул Арнольд.
     --Голос крови! -- возопил Александр.
     Я  расхохотался.  Спор  вспыхнул  с  новой  силой.  Однако  Мало-помалу
Силвер-старший благодаря одной  только неистовости своего темперамента начал
брать верх  над лириком и мечтателем Арнольдом К тому же Арнольд, видно, был
не столь уж тверд в своем намерении, иначе не стал бы, уже  весь при параде,
заходить к нам в магазин а прямиком поспешил бы к своей богине с  белокурыми
локонами,  которые  Силвер-старший   почему-то  называл  крашеными  патлами.
Короче,  Арнольд без особого сопротивления  дал себя  уговорить еще  немного
подождать с предложением руки и сердца.
     --Ты же ничего не теряешь, -- заклинал его Александр Силвер.  -- Только
обдумаешь все еще раз как следует.
     --А если появится другой?
     --Да кто?
     --У нее много поклонников.
     --Никто  не  появится,  Арнольд!  Зря,  что  ли,  ты тридцать  лет  был
адвокатом, да и здесь в магазине не первый  год. Разве мы с тобой тысячу раз
не уверяли клиентов -- мол, другой покупатель давно гоняется за  этой вещью,
-- и это всегда был чистейшей воды блеф. Арнольд!
     --Но  я старею, --  вяло  возражал Арнольд.  --  Старость не прибавляет
красоты. И здоровья не прибавляет.
     --Это  она состарится!  И  куда  скорее,  чем ты! Женщины стареют вдвое
быстрее мужчин. Давай я помогу тебе снять этот дурацкий фрак!
     --А вот этого не  будет!  --  заявил  Арнольд с  внезапной строгостью в
голосе. -- Раз уж я оделся, я куда-нибудь выйду.
     Силвер-старший узрел в этом намерении очередную опасность.
     --Хорошо,  хорошо,  давай выйдем, --  поспешил он согласиться. --  Куда
пойдем? Может, в кино? На новый фильм с Полетт Годдард(30)?
     --В кино? --  Арнольд  оскорбленным  взглядом  окинул  свой  маренговый
пиджак. -- Да кто же в кино оценит всю эту красоту? Там ведь темно!
     --Хорошо, Арнольд. Тогда мы идем ужинать. Роскошно! С закуской! А потом
рубленая куриная печенка и на десерт персик в вине. Куда бы ты хотел пойти?
     --В "Вуазан", -- сказал Арнольд твердо.
     Александр слегка поперхнулся.
     --Дорогое удовольствие. Ты туда хотел с этой... -- он осекся.
     --В "Вуазан", -- твердо повторил Арнольд.
     --Хорошо! -- согласился Силвер. И с  широким жестом повернулся  ко мне.
-- Господин Зоммер,  вы идете с нами. Вы все равно уже при параде. Что там у
вас в свертке?
     --Мой старый костюм.
     --Оставьте его здесь. На обратном пути заберем.
     Мое восхищение Силвером-старшим  возросло почти безмерно. Удар, который
нанес  ему Арнольд  дорогим "Вуазаном",  где этот  лирик  закажет отнюдь  не
рубленую куриную  печенку,  а,  как Александр уже предчувствовал, паштет  из
гусиной, --  этот удар он выдержал  безукоризненно. Александр не дрогнул, а,
напротив, выказал широту  натуры. Несмотря  на  все это, я твердо решил тоже
заказать  себе  паштет из гусиной  печенки. Почему-то мне  казалось,  что  в
запутанной расовой полемике близнецов я таким  образом окажу  Арнольду некую
поддержку.

     В гостиницу я вернулся около десяти.
     --Владимир, -- сказал я  Мойкову, --  увы, гуляш на сегодня отменяется.
Мне  пришлось выступить арбитром в расовом конфликте.  Как у Гитлера, только
наоборот. И все это за ужином в "Вуазане".
     --Браво! Хорошо бы все расовые битвы разыгрывались только там. Что пил?
     --"Ко д'Эстурнель" тридцать четвертого года. Бордо.
     --Мое почтение. Я о таком только слышал.
     --А я это вино знаю с тридцать девятого. Французский таможенник подарил
мне  полбутылки, прежде чем  вытурить  в Швейцарию. Можно сказать, подарил с
горя. Это было в первый вечер "странной войны", в сентябре.
     Мойков рассеянно кивнул.
     --Похоже, у тебя сегодня день подарков. С утра гуляш, а вечером,  часов
так около  семи, тебе  вот  еще и  пакет  оставили.  Шофер  в  "роллс-ройсе"
прикатил и велел передать.
     --Что?
     --Шофер в мундире, на "роллс-ройсе". Словоохотливый, как могила. Может,
ты торгуешь оружием -- в синем-то костюме?
     --Я понятия не имею, что это значит. Пакет на мое имя?
     Мойков  извлек  пакет из-под стойки. Это  была продолговатая  картонная
коробка. Я распаковал.
     --Бутылка, -- изумился я,  ища в пакете записку,  но так  ничего  и  не
обнаружив.
     --Бог ты мой, --  с благоговением произнес Мойков у меня за  спиной. --
Да  ты знаешь, что это такое? Настоящая русская водка! Это тебе не  самогон,
который мы тут палим. Как она в Америке-то оказалась?
     --Разве Америка и Россия не союзники?
     --По оружию -- да. Но не по водке же. Слушай, а ты, часом, не шпион?
     --Бутылка неполная, -- рассуждал я вслух. -- И пробка уже вскрыта. -- Я
подумал о Марии Фиоле и об орхидеях итальянца Эмилио. -- Да, двух-трех рюмок
в бутылке недостает.
     --Интимный подарок, значит! -- Морщинистыми  веками Мойков прикрыл свои
глаза  старого  попугая.  --От  собственных  уст  оторвано!  С  тем  большим
наслаждением мы ее сейчас отведаем!

     XI

     У Реджинальда Блэка не было ни своего магазина,  ни картинной  галереи.
Он  просто жил  в собственном доме. Я, честно говоря, ожидал  увидеть  нечто
вроде  двуногой  акулы.  Вместо этого  ко мне вышел  скорее щуплый  и  тихий
человек, лысый, но зато с очень ухоженной бородкой. Он предложил мне виски с
содовой и задал несколько осторожных и сдержанных вопросов. Потом принес  из
соседней  комнаты две картины и поставил  их  на мольберт. Это были  рисунки
Дега.
     --Которая из двух вам больше нравится? -- спросил он.
     Я указал на правый рисунок.
     --Почему? -- поинтересовался Блэк.
     Я затруднился ответить.
     --А что, обязательно нужно сразу указать причину? -- ответил я вопросом
на вопрос.
     --Просто меня это интересует. Вы знаете, чьи это работы?
     --Это два рисунка Дега. Любой вам скажет.
     --Вот уж совсем не любой, -- отозвался Блэк со странной, чуть смущенной
улыбкой, напомнившей мне Танненбаума-Смита. -- Некоторые из моих клиентов, к
примеру, не скажут.
     --Вот как. Странно. Зачем тогда они покупают?
     --Чтобы у них дома висел Дега, -- меланхолично ответил Блэк. -- Картины
-- это эмигранты, как  и вы. Порой жизнь забрасывает их в самые  неожиданные
места. Хорошо ли они себя там чувствуют, это уже другой вопрос.
     Он  снял  с  мольберта оба  рисунка и вынес  из  соседней  комнаты  две
акварели.
     --А что это такое, знаете?
     --Это акварели Сезанна.
     Блэк кивнул.
     --Можете сказать, какую из них вы считаете лучшей?

     --У  Сезанна  каждая  работа хороша, --  ответил я. -- Но дороже будет,
наверное, левая.
     --Почему? Потому что больше?
     --Не  поэтому. Это  поздняя вещь,  уже почти кубистская. Очень красивый
прованский пейзаж  с горой Сент-Виктуар на горизонте. В  одном  брюссельском
музее была похожая.
     Блэк тут же стрельнул в меня взглядом.
     --Откуда вам это так хорошо известно?
     --Я   там  несколько  месяцев  стажировался.   --  Я  не  видел  причин
выкладывать ему всю правду.
     --В качестве кого? Как антиквар?
     --Нет. Студентом. Но пришлось бросить.
     Похоже, Блэка такой ответ успокоил.
     --Настоящий  антиквар мне  не нужен, --  объяснил  он мне.  --  Кто  же
захочет сам себе растить конкурента?
     --Что вы, у меня к этому нет ни малейшего таланта, -- поспешил заверить
я.
     Он предложил мне тонкую длинную сигару. Судя по  всему, это был  добрый
знак: вот и Силвер, перед тем как взять меня на работу, тоже сигарой угощал.
Правда,  у Силвера  сигара была бразильская, а  здесь настоящая гавана Я про
такие только слышал, курить же ни разу не курил.
     --Картины -- они как живые существа, -- изрек  Блэк. -- Как женщины. Их
нельзя показывать  всем  и каждому,  если  хочешь,  чтобы они сохранили свое
очарование. И свою ценность. Вы понимаете, о чем я?
     Я кивнул. Хотя ни черта не  понимал -- обычная банальная фраза, даже не
банальная истина.
     --По крайней мере, для торговца искусством это так, -- продолжал вещать
Блэк.   --   Картины,   которые   слишком   часто   выставляются,  на  нашем
профессиональном языке  называются "оторвами". В  отличие  от "девственниц",
которые всю жизнь находятся в одних руках, в частном  владении, где их почти
никто  не видит. Среди знатоков  такие картины ценятся выше. Не  потому, что
они лучше других, а потому, что дарят истинным ценителям радость открытия.
     --И за это ценители больше платят?
     Блэк кивнул.
     --Это  так  называемый зуд сноба. Но хороший  зуд. Потому что бывают  и
извращенцы.  Особенно  в  наши  дни.  Это  все  от  войн.  Состояния  меняют
владельцев.  Одни   стремительно  утрачиваются,  и  столь  же   стремительно
возникают другие. Старые коллекционеры вынуждены продавать, а новые... у них
полно денег, но это не знатоки. Чтобы стать  знатоком, нужны время, терпение
и любовь.
     Я слушал его, а сам  лихорадочно думал только об одном: возьмет он меня
на работу или нет. И понемногу начал сомневаться: уж больно далеко он забрел
в своих рассуждениях, вместо того чтобы продолжить проверку  моих знаний или
уже сделать предложение насчет жалованья. Правда, тем временем Блэк поставил
на мольберт новую картину.
     --Это вам о чем-нибудь говорит?
     --Это Моне. Женщина в поле с маками.
     --Вам нравится?
     --Великолепно!  Какой покой! Это солнце Франции! -- А про себя добавил:
"И лагерь для интернированных".
     Блэк вздохнул.
     --Продал. Человеку, который делает бомбы. Он любит мирные пейзажи.
     --Жаль. Нет бы ему любить батальные полотна и производить косметику.
     Блэк  бросил на  меня быстрый  взгляд, в глазах  его  мелькнули веселые
искорки. Потом он жестом  пригласил меня в  соседнюю комнату -- она была вся
обита серым плюшем, а  из обстановки,  кроме  мольберта,  скромно предлагала
только софу, низенький столик и несколько кресел.
     --Я  часто сижу  здесь по  утрам  среди нескольких  картин,  --  сказал
хозяин. -- Иногда  только с одной.  В обществе картины вы никогда  не будете
одиноки. С картиной  можно  разговаривать.  Или,  что еще  лучше, -- картину
можно слушать.
     Я  кивнул.  Перспектива  получить у  него место  представлялась мне все
более и более сомнительной.  Блэк говорил со мной, как  с клиентом, которого
он  изощренным  образом хочет подбить  на покупку. Но с  какой стати? Он  же
знает, что я не  клиент.  Может, Блэк  считает,  что я смогу затащить к нему
Танненбаума-Смита? Либо он  действительно говорит со  мной искренне, и тогда
он просто одинокий  богатый  человек, который  не слишком счастлив  в  своем
ремесле. Для меня-то зачем ему ломать комедию?
     --Великолепный Моне! -- сказал я еще раз.  -- И надо  же, чтобы все это
существовало  одновременно:  и  картины,  и война,  и  концлагеря!  Даже  не
верится!
     --Это картина,  написанная  французом,  -- заметил Блэк. --  Не немцем.
Может, именно это что-то объясняет.
     Я не согласился.
     --Есть и немецкие картины  в том же  духе. Причем много.  Вот что самое
удивительное.
     Реджинальд  Блэк вытащил откуда-то янтарный мундштук  и вставил  в него
свою сигару.
     --Ну что ж, мы можем попробовать поработать вместе, -- сказал он мягко.
--  Особо  выдающихся  знаний  от  Вас  здесь  не потребуется.  Куда  важнее
надежность и умение молчать. Как насчет восьми долларов в день?
     Своей необычной сигарой,  тишиной  комнаты,  покоем картин  и негромким
голосом он меня почти загипнотизировал. Но сейчас я разом очнулся.
     --Сколько я должен работать?
     --С  девяти утра  до  пяти-шести  вечера.  Час  на  обеденный  перерыв.
Вообще-то в нашем деле твердый рабочий день установить трудно.
     --Господин Блэк,  --  сказал я,  окончательно возвращаясь  с  небес  на
землю. -- Это примерно столько же, сколько зарабатывает хороший посыльный.
     Я думал,  он  мне  сейчас  скажет,  что никакого  другого  места  я,  в
сущности,  и  не  заслуживаю. Но  Блэк  оказался не  так прост. Он  до цента
высчитал мне, сколько зарабатывает в день хороший посыльный. Получалось, что
у того жалованье скромнее.
     --На меньшую сумму, чем двенадцать долларов, я пойти не могу, -- сказал
я. -- У меня долги, их надо отрабатывать.
     --Уже?
     --Да. Я должен адвокату, который обеспечивает мне в