Потому-то я  вам и  помогла.  Остальные-то  здесь только
ненавидят меня. Ну да мне все равно.
     Блэк вернулся в  спальню с какими-то бумагами  в руках. Следом  за  ним
молча шел  Расмуссен. Он вручил Блэку прелестную мадам Анрио  с таким видом,
будто это была жаба, и запер двери спальни.
     --Запакуйте! -- буркнул он экономке и, не попрощавшись, вышел.
     Экономка принесла оберточную бумагу.
     --Может, и вы коньячку желаете? -- спросила она Блэка. -- Там в бутылке
еще много осталось. А теперь все равно уже никто не придет...
     Я подмигнул Блэку.
     --С удовольствием, -- обрадовался тот.
     --Коньяк просто поразительный, -- в последний раз предостерег я.
     Блэк сделал глоток, но выказал безупречное самообладание.
     --Господин  Зоммер  рассказывал мне  об этом напитке,  --  произнес  он
изменившимся голосом. -- Я думаю, он  с удовольствием выпьет еще, если у вас
осталось.  А  мне, к  сожалению,  больше  рюмочки  в  неделю  нельзя.  Врачи
запретили. Зато уж господин Зоммер...
     Со скрежетом зубовным я  наблюдал, как экономка снова наливает  мерзкое
пойло в мою рюмку.
     --Он и от двойной порции не откажется, -- любезно добавил Блэк.
     На горестном лице старой женщины пробилась робкое подобие улыбки.
     --С удовольствием, -- сказала она. -- Я рада, коли вам нравится. Может,
заберете бутылку с собой?
     Я чуть не поперхнулся и замахал руками.
     --Что  вы,  она  вам  еще  пригодится.  Жизнь  научила  меня:  в  самый
неподходящий момент приходят самые неожиданные гости...
     Мы  покидали обитель скорби  с мадам Анрио  под мышкой и с ликованием в
душе,  будто  вырвали  самую  красивую  рабыню   из  рук  свирепых  арабских
работорговцев.
     --Мне  срочно  нужно  чего-нибудь  выпить,  -- пропыхтел  Блэк  в  свою
бородку. -- Это не коньяк, а разбавленная серная  кислота. Что-то для чистки
латуни,  но  уж никак не для питья. --  Он лихорадочно озирался, высматривая
бар. К счастью, показалось такси. -- Ладно, берем такси! А дома  забьем этот
чудовищный вкус нашим лучшим коньяком.  Но  какова шайка! Смерть  -- и такая
жадность, такая скаредность!
     --Ваша идея насчет пятидесяти тысяч была просто гениальна, -- сказал я.
     --В  нашей профессии  надо уметь  соображать  быстро идти  на  риск без
страха. Отпразднуем  сегодня  вызволение мадам  Анрио  со  свечами  и  нашим
заветным "Наполеоном". -- Реджинальд Блэк рассмеялся. -- Вот и понимай людей
после этого.
     --Вы про Расмуссена? Или про эту фурию?
     --Да нет.  Эти ясны, как  раскрытая книга.  Но  Дюран-второй каков! Вот
скажите, почему он  не  купил  этого Ренуара, раз уж  знал,  чего  стоят его
наследники? Мог бы подарить своей экономке. Я уверен, лет тридцать назад  он
с ней спал. И знаете почему? Ему так было дешевле.

     В витрине магазина  Силверов распластался яркий плакат: "Ликвидационная
распродажа! Магазин закрывается! Самые низкие цены!" Я вошел.
     Александр Силвер  принял  меня в клетчатых  зеленоватых брюках и  серых
носках, но зато при черном галстуке.
     --Что стряслось? -- спросил я.
     --Все! - мрачно ответил он. -- Самое страшное!
     Я  взглянул на его черный галстук  и только тут вспомнил,  что и сам  в
таком же. Я забыл сменить его на мой обыкновенный.
     --Умер кто-нибудь? -- осторожно поинтересовался я.
     Александр покачал головой.
     --Да нет, но все равно  что умер, господин Зоммер. А с вами-то что? Или
кто-то умер у вас? Вы вон тоже в черном.
     --Тоже  нет,  господин  Александр.  Это  траур  скорее   по   служебной
надобности. А у вас? Сегодня, похоже, день черных галстуков.
     --Мой братец! Этот вероломный  нацист!  Он-таки  женился! Тайно! Неделю
назад.

     --На ком?
     --На шиксе. конечно. На этой патлатой гиене.
     --Сегодня, похоже, еще и день гиен. Одну я уже лицезрел.  Из-за этого и
объявление? Все распродаете?
     Александр кивнул.
     --Объявление-то я повесил, а толку что?  Никто не приходит.  Все зазря!
Кому сегодня нужен антиквариат? Разве что только моему  братцу, извергу. Тот
на антиквариате женится.
     Я облокотился на голландский стул -- очень даже  подлинный, не  считая,
конечно, ножек.
     --Хотите закрыть магазин? Жалко.
     --Что значит "хотите"? Пытаюсь! Ведь никто у меня его не купит! Даже на
распродажу покупателей не найдешь!
     --А сколько вы бы хотели за этот магазин? -- спросил я.
     Силвер стрельнул в меня взглядом.
     --Еще не знаю, -- осторожно ответил он. -- Вы хотели бы купить?
     --Разумеется, нет. И даже не арендовать. У меня ведь нет денег.
     --Тогда зачем же спрашиваете?
     --Просто  из  солидарности.  Как  насчет  чашечки  кофе  в чешском кафе
напротив? Но чур, сегодня я угощаю!
     Силвер посмотрел на меня грустными глазами.
     --Не до кофейни мне, дорогой мой  друг! Это все прекрасные дни золотого
прошлого. Теперь  они  позади!  Знаете, чем мне братец пригрозил?  Если я  и
дальше буду артачиться, он снова станет юристом. А я только отстаиваю память
моей матушки! Если бы она знала! Она бы перевернулась в гробу.
     --Это еще как сказать. Может, она полюбила бы сноху.
     --Что? Моя мать, правоверная иудейка, и полюбила бы шиксу?
     Я направился к двери.
     --Пойдемте,  господин Александр!  Чашечка кофе  и разговор по душам вам
сейчас не повредят. Сделайте мне одолжение.
     В эту минуту  вид  у  Силвера  был особенно неприкаянный  и несчастный.
Борьба за веру не прошла  для него бесследно -- это  был уже совсем  не  тот
жизнелюб, каким я знал его в недавнем прошлом. Даже походка Силвера утратила
былую прыть: когда мы пересекали  улицу, его чуть не сшиб велосипедист,  что
было  бы немалым позором для смельчака,  который прежде шутя лавировал между
спортивными автомобилями и омнибусами.
     --Ромовый  кекс  совсем свежий, -- встретила нас  кондитерша.  -- Очень
рекомендую, господин Силвер.
     Безрадостным взглядом Александр обвел витрину с выпечкой.
     --Шоколадную голову,  --  выбрал  он  наконец.  Очевидно,  темный  цвет
шоколада больше всего подходил к его похоронному настроению.
     Кондитерша принесла кофе. Александр немедленно обжег губы, настолько он
оказался горячий.
     --Тридцать три несчастья, -- пробормотал он. -- Я от горя сам не свой.
     Я завел разговор о бренности всего земного, надеясь тем самым настроить
его  на  философски-меланхолический лад  и  слегка  поразвлечь.  В  качестве
примера я выбрал Дюрана-второго. Но  Александр  меня почти  не слушал. Вдруг
его шея вытянулась,  как у разъяренной кобры. Взгляд Силвера был прикован  к
магазину.
     --Вот они! -- почти прошипел  он. -- Арнольд  со  своей  шиксой!  Стоят
перед витриной! Наглость какая!  Видите  ее? Видите  эту патлатую  белокурую
стерву в парике и с полной пастью зубов?
     На  другой  стороне улицы я узрел Арнольда  в элегантном пиджачке цвета
маренго  и полосатых  брюках,  а  рядом  с  ним  тоненькую и  на  вид вполне
безобидную девицу.
     --Высматривает, как бы  чего  урвать, -  прорычал Александр.  -- Видите
этот алчный взгляд?
     --Нет,  -- сказал  я. -- И вы его не видите, господин  Александр. У вас
просто не  на  шутку разыгралась  фантазия.  Что  вы  намерены  предпринять?
Съешьте еще одну шоколадную голову, это самое разумное.
     --Исключено!  Я должен быть там. Иначе эта шикса  вломится  в магазин и
еще меня ограбит! Пойдемте со мной! Вы мне поможете!
     Александр  Силвер ринулся  через улицу почти  с прежней своей отвагой и
сноровкой. Очевидно, его  окрыляли ненависть и  праведный  гнев. Он совершил
очень  элегантное,  пружинистое  полусальто,  чтобы  увернуться  от  пикапа,
развозящего детские пеленки, и скрылся за тупой мордой омнибуса.
     Я встал и пошел расплатиться.
     --Он уже не тот, что прежде, -- вздохнула официантка. -- Никак не может
пережить, что господин Арнольд женился. Как будто хуже беды не бывает! Когда
вон война кругом! -- Она покачала головой.

     Я  нарочно  приближался  к  магазину  не  спеша.   Хотел  дать  Силверу
возможность совладать со своими нервами  в кругу семьи. В конце  концов,  не
зря  же  Александр считает себя галантным  кавалером, значит,  он и в  шиксе
должен видеть женщину, а женщина заслуживает уважения.
     Арнольд  меня  представил.   Опасаясь   приступа   ярости   со  стороны
Александра, я поздравил  молодых довольно  сдержанно.  Потом  стал  слушать.
Арнольд хотел убрать  из витрины объявление о ликвидационной распродаже. Без
его согласия такое объявление вешать не следовало, мягко объяснял он.
     --Зачем тебе все продавать, Александр?
     --Хочу  снова  открыть адвокатскую  контору,  -- саркастически  буркнул
Александр. -- По бракоразводным процессам! -- добавил он.
     Шикса, которую звали Каролиной, залилась звонким смехом.
     --Как мило! -- сказала она. -- И как грустно.
     --К этому разговору  мы  еще вернемся, -- сказал Арнольд, явно выросший
за это время в собственных глазах. -- А сегодня Каролина хотела бы взглянуть
на наш магазин.
     Александр  бросил  в мою сторону взгляд, который, воистину,  был многих
томов тяжелей.
     --Ты ведь не против, Александр? -- защебетала Каролина.
     Я видел, как от такого  фамильярного обращения Силвер-первый  дернулся,
будто ужаленный осой.
     --Я  так и думала, -- с улыбкой, как ни в  чем не  бывало, проворковала
Каролина. -- Такой галантный кавалер, как ты!
     Она  открыла  дверь и  вошла  в магазин.  Арнольд  с дурацкой  ухмылкой
последовал за ней. Александр в эту секунду напоминал прусского генерала поры
Вильгельма, которого ненароком цапнули за гениталии.
     --Пойдемте, -- пробормотал он сдавленным голосом. -- Пойдемте за ними!
     Каролина  как  будто и  вовсе  не  замечала  его  каменного  лица.  Она
ворковала  и  щебетала,  находила  все  восхитительным, называла  Александра
"дорогим  деверем",  продолжала обращаться к нему только на "ты" и под конец
потребовала, чтобы  ей показали "эти ваши  страшные катакомбы". Все с той же
блаженной улыбкой Арнольд открыл люк  в полу и  по приставной лестнице повел
ее в подвал.
     --Ну, что  вы  на  это скажете?  -- простонал Александр,  когда молодые
скрылись  под  землей.  --  Ведет себя,  как  ни  в чем не  бывало!  Что мне
прикажете делать? -- Он жалобно смотрел на меня.
     --Ничего, -- сказал я. -- Что случилось, то случилось, и на вашем месте
я принял бы это  со свойственным  вам шармом. В противном случае вы рискуете
заработать инфаркт.
     Александр чуть не задохнулся от возмущения.
     --И это мне советуете вы? А я еще считал вас другом!
     --Я приехал  из страны, господин Александр, где еврея убивают, если  он
вздумает не то что жениться на шиксе, но хотя бы прикоснуться к ней. Так что
мое суждение в любом случае будет предвзятым.
     --Так и я о том  же! -- воодушевился он. -- Как раз поэтому мы и должны
все  держаться вместе!  Бедная моя мама!  Сама была правоверной и набожной и
нас так воспитала. А этот отступник Арнольд свел бы ее в могилу! Счастье еще
для нее,  что  она умерла раньше и не дожила до такого срама. Но  где уж вам
понять мои страдания. Вы ведь и сами атеист.
     --Только днем.
     --Ах, бросьте вы эти ваши  шутки! Мне-то  что делать? Эта стерва  с  ее
зубодробительной вежливостью совершенно неуязвима!
     --Жениться самому.
     --Что? На ком?
     --На девушке, которая порадовала бы сердце вашей матушки.
     --Потерять свободу? Только потому, что мой братец Арнольд...
     --Тем самым вы сразу восстановили бы баланс в семье, -- сказал я.
     --Для вас нет ничего святого, -- бросил Силвер. -- К сожалению.
     --Есть, -- возразил я. -- К сожалению.
     --Стойте! Эта втируша возвращается! -- прошептал Александр.  -- Тише! У
нее слух, как у воровки.
     Крышка подвального  люка  открылась. Первым вылез  Арнольд, уже  слегка
раздобревший от  семейной жизни вообще и  кулинарных искусств своей шиксы, в
частности. Каролина выбралась следом, заливаясь счастливым смехом.
     --Ты только взгляни, что я  там нашла, Александр!  -- затараторила она.
-- Распятие  из слоновой кости! Я  ведь могу  его  взять, правда? Для вас-то
Иисус ничего не значит, верно? Ведь это вы его распяли! Даже странно, что вы
им  же  еще  и  торгуете. Арнольд  не против, что я его беру, ты  ведь тоже,
правда?
     Александр   снова  чуть  не  задохнулся.  Он  выдавил  из  себя  что-то
невразумительное  насчет  свободы искусства,  которое  принадлежит  всем,  и
вынужден был стерпеть от Каролины еще и поцелуй.
     --Приходи сегодня ужинать! -- пригласила  она. --  Сегодня  у нас  даже
будет -- как же это? -- ах да, кошерное! На закуску рубленая куриная печенка
с жареным луком.
     В  ослепительной улыбке  она  обнажила  все  свои многочисленные  зубы.
Казалось, еще немного, и Александра хватит удар.
     У нас с господином Зоммером сегодня дело, -- пропыхтел он наконец.
     А перенести никак нельзя? -- кокетливо спросила она, стрельнув  в  меня
глазками.
     --Сложно, -- ответил я, перехватив взгляд Александра, отчаянно моливший
о помощи. -- У нас в Гарлеме важная встреча. С выдающимся коллекционером.
     --В  Гарлеме? В этом негритянском районе? Как  интересно! Случайно не в
танц-клубе "Савой"?
     --Нет.  Он миссионер  с  четырьмя  детьми. Редкостный  зануда, но очень
богат. Глава администрации района Гарлем-Юг.
     --А  что  он  собирает?  --  не  унималась  Каролина.  --  Негритянскую
скульптуру?
     --Совсем нет. Венецианские зеркала.
     Каролина опять залилась своим дробным, переливчатым смехом.
     --Ну до чего странно! Чего только не бывает на свете! Пойдем,  дорогой!
--  По-хозяйски  уцепившись  за Арнольда, она уверенно  протянула Александру
ручку для  поцелуя. --  Вы оба  такие странные! --  щебетала  она. --  Такие
серьезные! Такие милые! И такие странные!
     Я смотрел ей вслед. Словечко "странные" в сочетании со смешком нечаянно
разбудило  мою  память.  Оно  напомнило  мне  одного  врача  в   концлагере,
заключенные  прозвали  его  Хохотунчиком.  Этот  всех  больных  тоже  считал
странными и,  заливаясь смехом, до тех пор стегал  их кнутом, покуда те сами
не заявляли, что совершенно здоровы. Такое вот медицинское обследование.
     --Что  с  вами? -- теребил меня  Александр Силвер. -- На  вас лица нет.
Значит,  вас эта чума неистребимая  тоже доняла уже? Вот как, скажите, с ней
бороться? Она кидается на тебя со смехом, поцелуями и объятиями, невзирая ни
на что. Арнольд конченый человек, вы не находите?
     --Для конченого человека у него вполне довольная физиономия.
     --На удовольствиях недолго и в ад въехать.
     --Наберитесь терпения, господин Силвер. Развод в Америке -- штука очень
простая  и  совсем  не  катастрофа.  На  худой  конец,  Арнольд  всего  лишь
обогатится новым жизненным опытом.
     Силвер посмотрел на меня. - Вы бессердечный, -- заявил он.
     Я не стал возражать. Смешно возражать на такое.
     --Вы и правда надумали снова пойти в адвокаты? -- спросил я.
     Александр ответил каким-то невнятным судорожным жестом.
     --Тогда снимите объявление о распродаже, -- посоветовал я. -- Все равно
ведь никто на это не клюнет. К тому же зачем продавать себе в убыток?
     --Себе  в убыток?  И  не подумаю! -- встрепенулся Силвер. -- Распродажа
вовсе  не  значит  себе  в  убыток! Распродажа  --  это  просто  распродажа.
Разумеется, мы не прочь кое-что на ней заработать.
     --Тогда ладно.  Тогда  оставляйте  ваше объявление. Такой  подход  меня
вполне устраивает.  И тихо-спокойно  ждите развода вашего  Арнольда. В конце
концов, вы оба адвокаты.
     --Развод денег стоит. Выброшенных денег.
     --Всякий  опыт  чего-то  стоит.  И  пока   это  только  деньги,  ничего
страшного.
     --А душа!
     Я  глянул  в  озабоченное и  добродушное  лицо  безутешного  еврейского
псевдонациста.  Он   напомнил  мне  старого  еврея,  которого  Хохотунчик  в
концлагере  во  время  обследования забил  насмерть. У  старика  было  очень
больное  сердце, и  Хохотунчик,  стегая его кнутом, объяснял,  что  лагерный
режим для сердечников как раз то, что нужно:  ничего жирного, ничего мясного
и  много  работы  на свежем воздухе. От одного  из  особенно сильных  ударов
старик молча рухнул и больше уже не встал.
     --Вы мне, конечно, не поверите, господин Силвер, -- сказал я. -- Но при
всех ваших горестях вы чертовски счастливый человек.

     Я решил зайти к Роберту Хиршу. Он как раз закрывал свой магазин.
     --Пойдем  поужинаем, -- предложил он. -- Под открытым небом в Нью-Йорке
нигде не поешь, зато здесь первоклассные рыбные рестораны.
     --Можно поесть  и на  улице,-- сказал я.-- В отеле  "Сент-Мориц", у них
есть такая узенькая терраска.
     Хирш пренебрежительно отмахнулся.
     --Разве там поужинаешь? Одни только пирожные и кофе для ностальгирующих
эмигрантов.  И  спиртное,  чтобы  залить  тоску  по   бесчисленным  открытым
ресторанчикам и кафе Парижа.
     --А также по гестапо и французской полиции.

     --Гестапо там больше нет. От этой нечисти  город избавили.  А  тоска по
Парижу, кстати, так и  не  проходит. Даже странно, в Париже  мы тосковали по
Германии, в Нью-Йорке тоскуем по Парижу, одна  тоска наслаивается на другую.
Интересно, каким будет следующий слой?
     --Но есть эмигранты,  которые  вообще  не знали ностальгии, ни  той, ни
другой.
     --Эмигранты-супермены, так называемые граждане мира. Да  их тоже гложет
тоска, просто она у  них потаенная, вытесненная и потому безымянная. -- Хирш
радостно засмеялся.  --  Мир начал  снова открываться.  Париж свободен, да и
Франция свободна  почти вся целиком,  как и Бельгия. "Страстной путь"  снова
открыт.  Брюссель  освободили. Голландия  вот-вот вздохнет. Уже  можно снова
тосковать по Европе.
     --Брюссель? -- переспросил я.
     --Неужто ты не знал? -- не поверил  Хирш. -- Я еще вчера в газете читал
подробный  репортаж о  том,  как  его освобождали.  Газета где-то тут должна
быть. Да вон она.
     Он шагнул в темноту магазина и вынырнул с газетой в руках.
     --Потом  прочтешь,  --  сказал  он. -- А сейчас мы  с  тобой отправимся
ужинать. В "Дары моря".
     --Это к омарам, распятым за клешни?
     Роберт кивнул.
     --К омарам, прикованным ко  льду в ожидании смерти в кипятке.  Помнишь,
как мы в первый раз туда ходили?
     --Еще бы не  помнить! Улицы сверкали  так,  что казались мне золотыми и
вымощенными надеждами.
     --А теперь?
     --Иначе, конечно, но и так же. Я ничего не забыл.
     Хирш посмотрел на меня.
     --Это  большая редкость. Память-- самый подлый  предатель  на свете. Ты
счастливый человек, Людвиг.
     --Сегодня  я то же самое говорил кое-кому другому. Он меня за это  чуть
не прибил. Видно, человек и впрямь никогда не ведает своего счастья.
     Мы шли  к Третьей авеню. Газета  с репортажем об  освобождении Брюсселя
жгла  мне внутренний  карман  пиджака,  как  маленький  костерок  прямо  над
сердцем.
     --Как поживает Кармен? -- спросил я.
     Хирш  не ответил.  Теплый ветер рыскал вокруг домов, как охотничий пес.
Прачечная духота нью-йоркского лета кончилась. Ветер  принес в город соленый
дух моря.
     --Как поживает Кармен? -- повторил я свой вопрос.
     --Как всегда, --  ответил  Хирш. -- Она  загадка  без таинства.  Кто-то
хотел увезти ее в Голливуд. Я всячески уговаривал ее согласиться.
     --Что?
     --Это единственный способ удержать женщину. Разве ты  не  знал? А Мария
Фиола как поживает?
     --Она-то  как  раз  в Голливуде, -- сказал я.  -- Манекенщицей.  Но она
вернется. Она там не впервой.
     Показались освещенные витрины "Даров моря". Распростертые на льду омары
длили свою муку, ожидая неминуемой гибели в кипящей воде.
     --Они тоже  пищат, когда их в кипяток бросают? -- спросил я. -- Раки, я
знаю,  пищат. Потому что умирают  не сразу.  Панцирь, который защищает их  в
жизни,  в  момент  гибели становится для  них сущим  проклятьем.  Он  только
продлевает их смертные муки.
     --Я  вижу