шечек, 
невесомых и изящных, как лепестки роз, и очаровательно спорить, исподволь 
тешило его замшелое мужское самолюбие. Подслушать ее чувства и мысли 
напрямую, чтобы узнать все про нее наверняка, он, конечно, не позволял себе; 
да ему и так было хорошо.
     С приятным чувством хорошо сделанного дела он мысленно перебирал 
по пунктам все, что успел наработать за день, а ноги сами собой, без малейшего 
участия разума, несли его к Кириной двери - точнехонько к семи, минута в 
минуту. По Симагину всегда можно было проверять часы. И Кира, казалось, в 
урочное время уже ждала его прямо за дверью - дверь начинала лязгать 
многочисленными замками буквально сразу после того, как Симагин тренькал 
звонком. Сначала трижды приглушенно лязгала внутренняя дверь, затем еще 
трижды, уже отчетливее, резко и громогласно - внешняя, лестничная. Очень 
эти звуки напоминали Симагину соответствующие кадры из <Бриллиантовой 
руки> - как неведомый шеф унизанной перстнем лапкой растворяет перед 
Папановым и Мироновым свой жилой сейф изнутри; но, когда он попробовал 
пошутить на эту тему с Кирой, она не поняла юмора. Пожалуй, это был 
единственный раз, когда в разговоре с ним она не поняла юмора. Симагин даже 
опешил от неожиданности и плохо запомнил, что именно она ответила; что-то 
вроде <Еще бы, а как же? Знали бы вы, что сейчас по богатым домам творится... 
никакие вахтеры не помогают>.
     Заранее улыбаясь чудесной, солнечной своей улыбкой, она настежь 
распахнула люки своего убежища. Нет, все-таки она, наверное, нарочно к 
моему приходу причепуривается, в который раз подумал Симагин; не может 
девушка вот так сама по себе, одна, сидеть дома. Хочет нравиться. Ну да, 
наверное, в ее возрасте и с ее данными девочка всем хочет нравиться, это 
естественно. Длинные, пышные, явно только что чуть подвитые волосы 
благоухают молодой чистотой. По случаю наконец-то случившегося лета 
юбочка - длиной даже не как шорты; как купальник. Лифчиков Кира, похоже, 
отродясь не носила - во всяком случае, в симагинском присутствии, - и тугая 
тонюсенькая футболка обтягивала грудку с рекламной откровенностью. 
Симагин старался не смотреть. Сегодня это было бы особенно нехорошо. А все 
равно приятно.
     - Андрей Андреевич, вот и вы! Добрый вечер!
     - Добрый вечер, Киронька.
     - У вас лицо усталое и озабоченное. Разувайтесь, вот шлепки... Что-
нибудь случилось? Может, у вас дела и вам не до меня сегодня? Так вы 
скажите!
     - Что вы, Киронька, все в полном порядке.
     - Да вы разве признаетесь! Я уже ни одному вашему слову не верю! 
Все в порядке, все в порядке - а сами отработаете со мной и, наверное, бегом в 
больницу, куда, может, ночью жену с приступом увезли. А я сиди, как дура, с 
вами два часа и не знай, можно смеяться или нет.
     - Разумеется, можно.
     - Не знаю, не знаю... Бабу, Андрей Андреевич, не обманешь, баба - 
она сердцем видит! Вы со мной как с чужой, честное слово!
     - Кокетка вы, Кира.
     - Я? Я? Да побойтесь Бога! Да я сама простота!
     - Ну, тогда сбацайте <Мурку>.
     - Да сбацала я вашу <Мурку>... Все, что вы задали, расщелкала, 
Фихтенгольца от сих до сих превзошла... Хотите - требуйте вдоль, хотите - 
поперек... Хотите - задом наперед. Все могу в любой позиции.
     Вот так она с ним. Что прикажете думать? Может, молодежь теперь 
вообще этаким манером всегда разговаривает и, наоборот, считает полным и 
круглым дураком того, кто воспринимает текст осмысленно? Ну, как если бы я, 
услышав <Здрасьте, я ваша тетя!>, начал всерьез размышлять о том, что у меня-
де никогда не было такой тети, или, по крайней мере, я никогда не знал, что у 
меня есть такая тетя, и как же это моя тетя так хорошо сохранилась... Симагин 
засмеялся только.
     Они прогулялись по квартире - не как по Эрмитажу, конечно, но на 
одно из крыльев какого-нибудь Монплезира обиталище уже вполне тянуло; 
уселись к теннисных размеров овальному столу возле широкого окна, 
выходящего прямо на тускло мерцающее оранжевыми и розовыми отсветами 
просторное зеркало Невы. За Невой царственно клубился сумеречный Летний 
сад. Доставая и раскрывая тетрадку и какие-то свои вспомогательные, 
промежуточные бумажки - Симагин всегда требовал все материалы до 
последнего листочка, чтобы прослеживать, как он говорил, этапы восхождения 
к истине, - Кира неловко сказала:
     - Андрей Андреевич, вы извините, но я вас еще огорчу.
     - Что такое? - удивился Симагин. - Меня пока еще никто не 
огорчил.
     - Ну... тогда я буду первая. Мне же хуже. Понимаете, у нас ведь 
сегодня день выплаты, да?
     - Да вроде... - ответил Симагин. Он и забыл об этом.
     - Не вроде, а точно. Четвертое занятие после того, как я с вами 
последний раз расплачивалась. Я прекрасно знаю... вы не думайте, пожалуйста, 
- у нее даже голос задрожал, - что я буржуйка и мыслю на уровне фран-
цузской королевы, дескать, если уж у народа и впрямь нет хлеба, то почему он 
не ест сладкие булочки...
     - Да вы о чем, Кира?
     Не поднимая глаз, она упрямо продолжала:
     - И я прекрасно знаю, как у таких замечательных людей, как вы, 
всегда трудно с деньгами. Может, вам хлеба купить не на что. А у нас по 
сравнению с вами как бы куры не клюют. И вот сегодня, - совсем 
напряженным, без интонаций голосом закончила она, - я не смогу вам 
заплатить.
     Она перевела дух. Самое трудное было сказано. Теперь она умоляюще 
взглянула ему в лицо и выкрикнула с отчаянием:
     - Ну просто дурацкое стечение обстоятельств! Папа больше полугода 
шустрил и добился-таки, что ему предложили должность коммерческого 
директора в <Аркадии>...
     - Поздравляю, - автоматически сказал Симагин, хотя, что такое 
коммерческий директор и, тем более, что такое <Аркадия>, - ни малейшего 
представления не имел.
     - Да я не к тому! Понимаете, все бумаги уже подписаны, оформлены, 
он уже и заступил фактически, и тут всплывает, что по лукьяновской росписи от 
февраля девяносто второго для поста этой категории у батьки не хватает 
четырех месяцев партийного стажа! Представляете? Каких-то поганых четырех 
месяцев, он уж и сам забыл давно, когда именно вступал в эту Кэ Пэ Сэ Сэ - и 
вот такая плюха!
     - М-да, - сказал Симагин сочувственно. - Партийные тоже плачут.
     - Еще как! Ох, что тут вчера было! Я так жалела, что вы не видите... с 
ваших заоблачных высот на все это посмотреть - живот бы надорвали. Всю 
наличку, какая есть, сгреб подчистую - и ночным поездом в Москву, в 
комиссию партконтроля... чтоб ему там как-то приписали эти месяцы, что ли, 
или наоборот, его назначение переоформили более поздним сроком... я не знаю.
     - А деньги-то ему там зачем? - спросил Симагин и тут же 
сообразил: - Подмасливать, что ли?
     Она посмотрела на него даже с некоторым недоверием.
     - Ну вы даете, - сказала она. - Конечно! Партконтролю же 
коммерческая деятельность запрещена, поэтому, скажем, взаимозачетом там 
ничего не сделать, они только наличку признают... Папка считал тут - 
человекам шести совать придется! Бумажки одна к одной по пачечкам 
раскладывает, по числу потенциальных получателей... а с самого пот градом, и 
на кончике носа капля пота болтается... И деваться некуда, он уже два 
документа как директор подмахнуть успел, теперь, если что - семь лет с 
конфискацией, как минимум! Представляете? - И она засмеялась, не 
испытывая, разумеется, ни малейших опасений. Ведь всевозможные законы - 
где-то вдали, а они с папой - здесь, в жизни.
     - С трудом, - честно ответил Симагин.
     - Я тоже. Поэтому дико даже подумать, тем болей сказать - но в 
доме ни копейки. Это буквально на пару дней, правда. Я в следующий раз 
расплачусь. Честное комсомольское! Если что - сама у ребят настреляю... 
стекляшку какую-нибудь заложу... или продам. Да если б не вчера все 
стряслось, а хотя бы позавчера, я бы уж как-нибудь раскрутилась и вам ни 
словечка бы не сказала!
     - Да Кира же! - рыдающим голосом сказал Симагин. Он видеть не 
мог, как девочка убивается. - Да не принимайте вы это так близко к сердцу! Я 
совсем не бедствую!
     - Не верю, - твердо сказала она.
     - Ну хотите, я вас ссужу?
     - Если вы будете так шутить, - ровным голосом предупредила она, 
- я разревусь.
     - Вот только этого не надо. Давайте лучше займемся...
     - Сейчас займемся, я... я только закончу. А то второй раз к этому 
возвращаться у меня смелости не хватит. Я ведь не зря насчет хлеба. Я из 
остатков былой роскоши сбацала плотнющий и вкуснющий ужин, мы с вами 
вместе поедим, и я вам еще с собой дам. - Ее щеки и даже шея стали 
пунцовыми. - И вот только вздумайте отказаться!! Буду с вот таким свертком 
бежать за вами всю дорогу до дома... кстати, узнаю, где ваш дом... и вопить 
благим матом: милый, любимый, ненаглядный, ты не доел курочку и трусы 
забыл. Вы меня еще не знаете. Я женщина без предрассудков, у меня не 
заскорузнет!
     Симагин улыбнулся и чуть покачал головой, глядя на девочку с самой 
настоящей и ничуть не скрываемой нежностью. Кира сидела напротив него 
очень прямо и на него глядела прямо-прямо, и ее глаза сверкали, как звезды. 
Словно у Аси когда-то.
     - Не отказывайтесь, Андрей Андреевич, - тихо сказала она. - Не 
обижайте меня.
     - Меньше всего на свете, Кира, - так же тихо ответил Симагин, - я 
хотел бы вас обидеть.
     Она опять облегченно вздохнула и улыбнулась тоже.
     - Но вы меня не бойтесь, я не сумасбродка, - заявила она. - Я вас, 
вообще-то, во всем слушаюсь. С полуслова. Вот вы недели три назад 
обмолвились, что в моем возрасте обожали фантастику. Так я уж так на эту 
фантастику набросилась! Если у вас потом время будет, я и об этом хотела бы с 
вами поговорить. За ужином, например.
     - Вы же знаете, что будет, - ответил Симагин.
     Тут она вообще расцвела.
     Без малого два часа они работали плотно и увлеченно. Умница, с 
умилением думал Симагин, какая умница... Вот ведь берутся же откуда-то такие 
в нашей суматошной и мелочной мгле. И сословие не искалечило ее. И нежное, 
милое личико, и эта фигурка прелестная, которую она показывает мне с такой 
гордостью, словно собственноручно проектировала ее и вытачивала, - ее не 
искалечили. Как это говорили китайцы про Тао Юань-мина: в грязи вырос 
лотос...
     - Все, Киронька, баста, - сказал наконец Симагин. - Полный блеск. 
Старик Симагин вас заметил и в вуз сходить благословил. Когда начинаются 
вступительные?
     - А они уже начались, Андрей Андреевич, - просто-таки сверкая от 
упоения собой, ответила Кира и принялась складывать бумажки. - Сочинение 
мы вчера писали.
     - Оценки еще нет?
     - Нет. Послезавтра, на следующем экзамене, скажут.
     - А что за темы нынче пишут, интересно? Вот вы - что писали?
     Она смутилась. На секунду спрятала глаза, а потом с деланным 
оживлением воскликнула:
     - Ну что? Ближе к камбузу?
     Не получилось у нее замять вопрос для ясности. Симагин удивился:
     - Кира, темы экзаменационных сочинений теперь секретные, что ли?
     - Да не секретные... - Она поняла, что отвертеться не удастся, и с 
безнадежностью в голосе призналась: - Дурацкие просто. Срамиться перед 
вами неохота. Первая, конечно, посвящена близящейся славной годовщине. 
<Историческое значение ГКЧП и ее победы над деструктивными силами>.
     - Ну, это понятно, - сказал Симагин. - Вам еще повезло, Кира. В 
мое время все подобные события имели не просто историческое, а всемирно-
историческое значение.
     - Кишка у них теперь тонка на всемирное, - презрительно сказала 
Кира. - Потом, значит, <Образ Юрия Владимировича Андропова в 
публицистике последних лет>. Ну, и собственно литература: <Поднятая целина> 
и <Петр Первый>.
     - Да, выбор богатейший, - сказал Симагин. - Можно сказать, на 
любой вкус. И что вы писали, если не секрет?
     Она покраснела так, что глаза заблестели проступившей влагой. Едва 
слышно ответила:
     - Андропова...
     - Как интересно! - восхитился Симагин. Он откинулся на спинку 
стула и даже пальцы сцепил на животе. - Расскажите мне, пожалуйста, каков 
его образ в публицистике последних лет. Я совсем не знаю.
     - Ну, - избегая смотреть на Симагина и оттого бегая глазами по 
полу, по потолку, по стенам, начала Кира., - что он уже тогда все понимал и 
начал было укреплять страну, как теперь Крючков... но те, которые замышляли 
перестройку, его вроде бы отравили... Ой, да перестаньте вы меня казнить! - 
не выдержала она. - Не станете же вы меня расспрашивать, как я в сортире 
сидела, когда у меня желудок расстроился. Сколько раз бегала да как 
кряхтела... А тут, извините, точно такой же физиологический акт. Надо было 
пойти и опростаться. Я и пошла.
     Смеясь, Симагин поднял руки, как фриц под Сталинградом:
     - Все, Киронька, все! Больше не буду! Ваше несравненное и 
изысканное красноречие меня полностью убедило и даже пристыдило. 
Простите бестактного дурака.
     - А у вас было сочинение, когда вы поступали? - вдруг спросила 
Кира.
     - Дай Бог памяти... было, кажется, - ответил Симагин.
     - А что вы писали?
     Симагин оттопырил нижнюю губу.
     - Кира, вот как на духу: не помню. Сейчас... да-да-да... Что-то по 
Чехову. Счастье и несчастье маленького человека в ранних рассказах Чехова, 
вот как это называлось.
     Кира, качнув головой, завистливо поцокала языком.
     - Это я бы написала... это я бы так написала... А что вы получили?
     - Вот это точно помню: четыре - четыре.
     - Врете!
     - Нет, правда. Я тогда на эти темы двух слов связать не мог. На 
маленького человека мне было плевать, потому что люди меньшего масштаба, 
чем Эйнштейн или Софья Ковалевская, или, скажем, Кибальчич, меня 
абсолютно не интересовали. А четверка за русский потому, что я всегда сначала 
писал весь текст, вс„, так сказать, содержание, а потом щедрой горстью, в 
произвольном порядке, рассыпал по нему запятые. Странно еще, что не трояк...
     Кира засмеялась и уже с явным, нескрываемым, даже подчеркнутым 
кокетством стрельнула на него глазками.
     - Что ж, придется стать Софьей Ковалевской...
     - У вас есть все шансы, - честно сказал Симагин.
     - Стать светилом математики или заинтересовать вас? - спросила 
Кира.
     Симагин только засмеялся - и ничего не ответил. Кира, напряженно 
выждав какое-то мгновение и сразу сама же смутившись, поспешила прервать 
паузу:
     - Ну, прошу к столу!
     Кухня тоже выглядела как один из малых залов Монплезира; но в зале 
обосновалась сверхсовременная секретная лаборатория. Возможностями, 
экономичностью и дизайном кухонное оборудование, казалось, могло бы дать 
фору симагинскому институту в лучшие его годы. Симагин даже не старался 
выяснить, какая электроника предназначена, чтобы чистить картошку, а какая 
- чтобы сок давить; микроволновку только и признал. Сколько-то там 
камерный холодильник выглядел как суперкомпьютер, но строже. Ася бы здесь 
растерялась, подумал Симагин, а мама вообще бы струсила и убежала к себе, 
туда, где печка без угару - и слава Богу, а у плитки спираль еще не вывалилась 
- вот и ладно. Здесь готовить было - как сверхзвуковой истребитель вести. 
Сплошные кнопки да шкалы.
     Ас Кира подняла свой <МиГ> проворно и твердо. Только руки 
замелькали - и только индикаторы один за другим начали загораться и 
помаргивать на загадочных приборах. Ужин она, наверное, действительно заве-
ла из десятка блюд, не меньше; чтобы довести их до кондиции, ей 
понадобилось целых минуты две. На протяжении подлетного времени она, 
тихонько напевая нечто чрезвычайно бодрое и от избытка накопившейся за 
часы ученого сидения энергии то пританцовывая в такт мелодии одной ногой 
- <ногу эдак, ногу так, получился краковяк>, тут же всплыло в памяти 
Симагина совсем из раннего детства, наверное, еще бабушкино, - то легонько 
постукивая носком туфли об низ одной из антикварных мебелей, стояла к 
Симагину спиной, и тот мог не стесняясь, без помех, с отчетливым 
удовольствием и смутным сожалением рассматривать ее от пышной светлой 
гривы до каблучков.
     - Ножки у вас, Киронька, просто прелесть, - расчувствовавшись, 
честно сказал Симагин.
     Девочка коротко обернулась и глянула на него через плечо с веселым 
изумлением.
     - Ну какой вы наблюдательный, Андрей Андреевич, прям спасу нет! 
- ответила она. - Полгода не прошло, а вы уже заметили!
     - Хм, - сказал Симагин. Она снова отвернулась, но уняться еще не 
могла:
     - У меня появляются довольно веские основания для самых 
радужных надежд. Через каких-нибудь пять-семь лет вы вполне можете 
заметить, что я и вся в комплекте зверушка очень даже ничего. Вы соевый соус 
любите?
     - Не знаю, - ответил Симагин.
     - Значит, надо попробовать, - уверенно сказала она и шагнула к 
холодильнику. Отворила массивную, тягуче-медлительную дверь, стремительно 
присела на корточки, так что юбчонка, и без того-то длиной с купальник, как бы 
беззвучно и невесомо взорвалась, на мгновение взлетев вверх и вспышкой 
показав Симагину почти нематериальные Кирины трусики и то, на что они 
были надеты. Симагин не успел отвернуться и только подумал: <0х!>, ощущая 
так, как давным-давно не ощущал, что ничто человеческое ему не чуждо. 
Дразнит она меня, негодяйка, дразнит, усмехнулся он в душе - но был 
совершенно искренне благодарен девочке за доверие и щедрость. Кира тем 
временем уже вскочила с какими-то яркими и причудливыми пластиковыми 
флакончиками в руке, уже закрыла холодильник и принялась метать на стол 
посуду. Щеки у нее раскраснелись, грива ходила ходуном, глаза сверкали.
     - Твои мальчики, - сказал Симагин, - должны тебя звать 
солнышком. От тебя действительно и тепло, в свет.
     Она опять стала совсем пунцовой. Было ясно, что ей приятно это 
слышать - но ответила она как ни в чем не бывало:
     - Чем на каких-то там мальчиков такое ответственное дело сваливать, 
вы бы, Андрей Андреевич, сами начали уже сегодня.
     - Права не имею, - серьезно сказал Симагин. Кира тут же встала в 
позу Ленина на постаменте - левая рука зацеплена большим пальцем под 
мышкой, правая указующе-призывающе простерта пятерней вперед.
     - В борьбе обретешь ты право свое! - воскликнула она, по-ленински 
картавя. И тут же на стол вновь запрыгали ложки, вилки и чашки.
     - По-моему, - задумчиво произнес Симагин, - это не ленинская 
фраза.
     - Да какая разница? - Кира опять прервалась и, пару секунд 
идиотски порубив воздух руками, как Троцкий, выкрикнула, на этот раз 
гортанью раскатывая <р> по-еврейски, как полагается в соответствующих 
анекдотах: - В бор-рбе обр-рэтешь ты пр-раво свое!
     Симагин от души засмеялся, и Кира, уже неся на стол какую-то 
раскаленную чугунную посудину, засмеялась вместе с ним.
     - Вы меня вконец задразнили нынче, - сказал Симагин. Кира сняла с 
посудины крышку, и повалил распаренный дух роскошной еды.
     - И не думала даже, - серьезно сказала она. - Просто я из кожи вон 
лезу, чтобы вам понравиться.
     - Зачем? - негромко спросил Симагин. Он вскинула на него честные 
глазищи и улыбнулась как-то беззащитно. Пожала плечами.
     - Сама не знаю. Хочется очень. Все, очнитесь, уже можно есть!
     Симагин обнаружил, что окружен невероятным количеством 
разносолов, которых хватило бы человек на пять как минимум. Про некоторые 
из ник он даже не понимал, что это и что с ними делать. Кира уселась напротив 
него, стала аккуратно подсыпать себе на тарелку того и этого - и он, как умел, 
принялся обезьянничать.
     - Ну вот, - сказала Кира, напряженно проследив, как он отправляет 
первую ложку в рот, - теперь я хоть немножко успокоюсь. Вкусно?
     - Угу, - ответил Симагин с набитым ртом. Мотаясь по городу на 
одном завтраке, он действительно проголодался уже часам к четырем; потом, 
как всегда, голод притупился, но сейчас жевать вкуснятину оказалось на 
редкость сладостным занятием. Набью брюхо, подумал он, и сразу в сон 
поведет... - Мне и половины не съесть, - предупредил