обольше, а вечерами всегда дома, а я, дескать, где ж это так 
старательно за те же гроши отыскиваю настолько аккуратных убийц и 
грабителей, чтобы с ними разбираться нужно было именно после окончания 
рабочего дня? Ну а тут уж элементарная, так сказать, дедуктивная цепочка к 
тому, что дочь-шалава в восьмом своем классе ухитрилась пузо нагулять 
исключительно из-за того, что я - отвратительный отец, и на семью мне всегда 
было плевать, с самого начала плевать, и я за любой повод цепляюсь, только 
чтобы сбежать из дому; а уж если прихожу, все должны быть мне за это 
благодарны и счастливы, что ли, так я думаю? - так нет же, не будут они 
счастливы, не будут мне благодарны за то, что я заглянул на огонек и прилег на 
полчаса перед окаянным ящиком! Знаю я, что такое аборт? Нет, куда мне, я, 
конечно же, не знаю, что такое аборт! Мужики никогда даже не задумываются 
над тем, что такое аборт, да еще в столь нежном возрасте! И вместо того, чтобы 
хотя бы своим постоянным услужливым присутствием, хотя бы исключительно 
повышенной заботливостью и вознесенным до небесных высот чувством такта 
способствовать заживлению душевных - душевных, „хана-бабай! - ран, я не 
могу вынести помойное ведро, когда меня - в первый раз за год, между 
прочим! - об этом рискнули попросить! Рискнули - и опять же напоролись на 
сухость, черствость и полное невнимание ко всему, что прямо не касается моего 
желудка! Видно, так уж на всю жизнь воспитала меня моя дражайшая 
мамочка...
     И так - до самой ночи. И дщерь вторит, естественно, подпевает, как 
всегда, вторым голоском, то за кадром - то бишь из своей комнаты, то 
полноправно вступая в дуэт на соседнем с мамочкой стуле.
     Как Листровой не расколотил об башку жены что-нибудь тяжелое - 
это удивительный факт его биографии. Подвиг гуманизма. Тем более что и 
ночью обструкция продолжалась - дражайшая половина, едва улеглись, 
повернулась к нему в постели изрядно раздобревшей в последнее время 
задницей и задрыхла, видимо, утомившись от собственного крика, сном 
праведницы - едва голову донесла до подушки. Даже захрапела, тварь. Что 
может быть хуже храпящей женщины? Только в хлам пьяная женщина. А он 
провалялся без сна минут двадцать и глупо, сентиментально, нелепо вспоминал 
- не нарочно, естественно, этого уж от него не дождутся, но совершенно 
непроизвольно - как в молодые годы такие вот темпераментные ссоры будто 
бы обновляли их с женой обоих, и, накричавшись вдосталь, наблестевшись друг 
на друга полубезумными глазами, наколотившись кулаками по столу, а то и 
швырнув об пол под перепуганный визг дочурки что-нибудь не слишком 
тяжелое, но бьющееся позвонче, они, оказавшись в постели, набрасывались 
друг на друга с особенным неистовством. До чего же сладко было притиснуть 
только что непримиримо, казалось бы, оравшую на тебя женщину, вновь 
становясь хозяином, доказывая себе и ей неопровержимо, что кромешные эти 
выяснения и счеты - чушь, а главная власть - вот она. И всегда ему было до 
смерти интересно - а что чувствовала она, с такой готовностью и с таким 
пылом, как никогда после мирного вечера, раздвигая ноги перед мужчиной, в 
которого каких-то полчаса назад прицельно кидала блюдцем, а потом, давясь 
рыданиями, кричала: <Развод! Развод! Сегодня же съезжаю к маме!> и прини-
малась собирать чемодан? Прошли те времена. Выяснения и счеты оказались 
главнее.
     Так и не заснув, Листровой пошлепал босиком на кухню, мимо двери в 
комнату дочери - оттуда слышались приглушенные всхлипывания, и ясно 
было, что про осеннюю переэкзаменовку дева и не вспомнила за весь вечер, а 
между прочим, ох как следовало бы! - уселся на кухне в одних трусах и, 
безнадежно сгорбившись у круглого стола, символа семейного уюта и счастья, 
долго курил папироску от папироски.
     Невыспавшийся и злой явился он на следующий день на работу - и 
там обратно же здрасьте-привет. Плюс к трем явным <глухарям>, которые на 
него в разное время навесили - похоже, что навечно, - новый подарок. <Дело 
очевидное, - сказал Вождь Краснорожих, которого, как правило, сокращали 
просто до Вождя, что имело свой глубокий смысл - можно было не бояться, 
что полковник услышит редуцированный вариант кликухи, потому что вариант 
был не обидный, он Вождю даже и льстил; как же, ведь только вожди мирового 
пролетариата были, а теперь и он тоже вождь! - Сбросишь его дня за четыре и 
вернешься к своим висякам. Реабилитируешься за них, между прочим, быстрым 
и высокопрофессиональным проведением нового расследования. Знаешь, кто у 
пацанки папа? Во-во. На самом виду окажешься. Я ж о тебе забочусь, Пал 
Дементьич! А то из-за висяков на тебя уже косовато поглядывать стали!> Как у 
нас здорово научились подставу выставлять за заботу! И не возразишь. И он 
знает, что подстава, и ты знаешь, и все вокруг знают, а - не возразишь. Потому 
как забота. Очень заботливый у нас Вождь. Знал бы он, что кличка возникла 
всего лишь из-за его свойства делаться рожей багровым, как бурак, после 
первой же рюмки... А с какой стати именно Листровой должен 
реабилитироваться за переданные ему уже в глухом состоянии дела - пере-
данные от мастеров побеждать в соцсоревновании и блистательно об этом 
рапортовать под аплодисменты актового зала? Ништо, Листровой, 
реабилитируйся! <В чем хоть дело-то?>- мрачно спросил Листровой, уже 
сдаваясь - в который раз. Как всегда. <Двойное убийство, - с готовностью 
ответил Вождь Краснорожих. - Второе с изнасилованием. Редкое везение - 
взяли с поличным, буквально с конца еще у гниды капало. Говорю тебе - рас-
крутишь со свистом и еще доволен будешь. Грамота, считай, обеспечена. Не 
исключено, кстати, что и в июле этот же голубчик резвился...> - и он со 
значением заглянул Листровому в глаза. Намекнул, значит, что не грех бы 
навесить на взятого ночью архаровца три абсолютной безнадежности 
изнасилования с убийствами, совершенные в районе в прошлом месяце. 
Листровой совсем помрачнел. Черт бы его побрал с его намеками. Что же, я сам 
до такой элементарщины не дотумкаю? И тошно, и противно, и даже где-то 
совестно - но ежели представится возможность, придется навешивать, куда де-
нешься. Раскрываемость аховая. Тем более что, может, это и впрямь тех же, так 
сказать, рук дело. С маньяками с этими ни в чем нельзя быть уверенным - но, 
если уж один попался, полной дурью было бы не раскрутить его на всю 
катушку. Ему все равно - что одна, что четверо, а райуправлению уже легче. 
Да и родителям погибших девчат приятнее.
     Папочка с делом была покамест тонкой, как фанерка, на которой дома 
режут хлеб да колбасу. В ближайшие дни ей предстояло распухнуть до 
объемов, излюбленных авторами сериалов, а желательно, стать и еще 
посолиднее - но... Побыстрее, побыстрее! Но потолще... Чтобы не дуркой на 
процесс выходить, а властелином мира.
     Листровой обстоятельно поговорил с бравшими убийцу ребятами, а 
потом шустро пролистал папочку. Да, гнусное дельце. И одновременно - из 
тех, когда, кажется, сам Господь ведет органы охраны правопорядка за руку: 
вот, чада мои возлюбленные, невинно убиенный литератор успел письменно 
указать имя своего убийцы. Чудо? А как же! А нашли литератора скоро? Да, 
чада мои, буквально еще с пылу, с жару. Вот, пожалте, заключение: с момента 
смерти прошло не более четверти часа. Чудо? Ну, так себе; иногда бывает. Но в 
общем рисунке, в общей веренице чудес - да, чудо. Имя есть, фамилия есть - 
отчего же не выяснить адрес? Выяснили, рванули туда, никто не открыл; ввиду 
очевидности улик взломали квартиру и - очередное чудо: прямо на 
письменном столе, не отягощенном, вообще-то говоря, обилием бумаг, лежит 
один-единственный листок, и на нем - график уроков, и из этого графика 
совершенно ясно, где, по крайней мере теоретически, злодей должен пребывать 
в настоящий момент. И злодей-то совершенно такой, какой надо, чтобы 
остались довольны - ну, насколько они вообще способны теперь испытывать 
довольство - родственники погибших девочек: тухлый интеллигенток, а они в 
наше время все с нарезки слетели; с работы ушел, значит, наверняка на выезд 
просился, да не отпустили, надо это точно выяснить, когда и в какую страну 
хотел; ныне без определенных занятий, значит, тунеядец, и непонятно, на что 
живет, не может быть, чтобы какими-то уроками был в состоянии прокормить-
ся... Листровой и сам не заметил поначалу, только потом поймал себя на том, 
что так уже и думает: не <родственники погибшей девочки>, то есть той, при 
трупе которой изврата повязали, а именно <родственники погибших девочек>. 
Морально, значит, уже изготовился к тому, что этот маньяк у нас ответит за 
все... Да и действительно - кому еще, как не ему? Вот и в оставленной 
убиенным записке какая-то баба упоминается... свихнулся на бабах отказник.
     Ножик с такими отпечатками, что любо-дорого, прямо хоть в музей 
дактилоскопии неси, тут же, при трупе, валяется - чудо?
     Йес.
     Бдительные старушки-соседки видели, как поутру от гнойного этого 
Симагина баба уходила, и одна вспомнила даже, что вроде эта баба тут когда-то 
жила, и довольно долго жила как жена, и сын был, школьник, но вроде бы сын 
только бабы, Симагин у них был за отчима... Как звать ту якобы жену не 
помните, гражданочка? Да Ася, что ли... Оп! И в записке - Ася упоминается. 
Вот и мотив. Чудо? Безусловно. Значит, писатель - знаем мы этих писателей, 
художников, музыкантов и прочих властителей дум, все блядуны записные - 
клинья той якобы жене подбил, удачно ли, нет ли, Бог весть - но с бабой у 
Симагина пошел раздрай. А тут каким-то манером опять ее к себе залучил. И: 
два на выбор. Либо трахались они по старой памяти всю ночь, а как рассвело, 
баба встряхнулась, подмылась и опять его на хрен послала; может, и рассказала 
на сладкое, что у них с литератором в каком-то там затертом году получилось, а 
может, Симагин и прежде это знал, но до сего дня терпел, надеясь, что в конце 
концов бабу все-таки перетянет обратно к себе... а тут уж окончательное не 
пиши, не звони, сегодняшняя ночь ничего не значит. Стандартный вариант. Вот 
он и озверел. Либо, наоборот, баба прийти-то к нему пришла, но не размякла, а 
только этак покуражиться заглянула, убедиться, что без нее тут жизнь не в 
жизнь - тоже прихват известный; и опять же ученый муж с цепи сорвался. 
Очень может быть. Правда, июльские девчата сюда не вписываются, но... Будет 
возможность - впишем, куда деваться от этой долбаной жизни; но пока у нас 
на повестке поиски истины.
     Одно плохо. По-человечески не вяжется как-то: уж больно давно эта 
баба ушла от Симагина. Если бы полгода назад, ну даже год - тогда можно 
было бы понять все эти страсти роковые. А старухи твердят в один голос - лет 
восемь назад или девять... Чтобы так с ума сходить из-за бабы, которую восемь 
лет не видал, чтобы волноваться из-за того, кто ее восемь лет назад раскла-
дывал - это же... Ну, да впрочем, вот и видно, что псих. И потом - с этими 
интеллигентами бывает так. Они, с ихней гордостью, с ихним самомнением, с 
ихними из книжек вычитанными утонченными чув-вс-с-ствами под себя уже 
ходят, а вс„ уверены, что их первые школьные девочки - или мальчики - до 
сих пор их помнят и неровно дышат от воспоминаний; и попробуй скажи что-
нибудь против. Так что вписывается, вписывается...
     Значит, перво-наперво нам нужно: найти эту самую Асю - эх, жаль 
господин литератор ее фамилию не успел в записочке черкнуть! - и как 
следует с ней побеседовать; побеседовать, когда у нее истерика притухнет, с 
мамой убитой пацанки; и побеседовать также с бывшими коллегами этого 
Симагина по работе - что он за человек и почему ушел. Не исключено, между 
прочим, что пацанка так или иначе нашего Симагина провоцировала, только 
перестаралась или просто не отдавала себе отчета, что человек не в себе. Или 
наметила для себя веселый вечерок, в последний момент сдрейфила или просто 
передумала, а мужикашку уже так запросто не выключишь, если завелся... Этих 
интеллектуальных девочек из высокопоставленных семей мы тоже оч-чень не-
плохо себе представляем. Поискать бы в квартире как следует - наверняка 
травка обнаружится или что-нибудь еще поядреней. Нельзя, жаль. Чинами не 
вышли устраивать обыски на квартирах у таких товарищей. Но не все с 
пацанкой чисто, чует мое сердце, вот и из протокола видно - чтобы 
математикой заниматься с репетитором, девушка так никогда не оденется, 
оденется она так для мил-дружка, причем, как правило, когда мил-дружок чего-
то не мычит не телится и надо его подразогреть... м-да, вот уж подразогрела так 
подразогрела. Математикой своей они там действительно занимались, что 
правда то правда, нашли ребята бумажки; но и не только математикой, 
вкусностей девчонка на стол накидала выше крыши, ублажала педагога вовсю. 
Выпивать - не выпивали, даже странно; ну да, может, не успели просто. Зуб 
даю, ежели бы педагог намекнул девке, что, мол, замерз, устал, она бы ему весь 
распределитель выкатила. Ребята полюбопытствовали - в комнате, в 
папашкином баре, чего только не было. Так что с выпивкой напряга бы у них не 
возникло - но. педагог предпочел получить удовлетворение иным способом. 
Нет, ну точно псих. Изврат гнойный. Девка бы сама ему дала по первому слову, 
чувствуется. Можно даже предполагать, она этого слова с нетерпением ждала. 
Видно, есть некий особый кайф в том, чтобы этак вот именно силком, под 
совсем даже не сладострастные, но уж наверняка предельно громкие крики... и 
потом ножичком чикнуть.
     Чтоб уж точно не забеременела.
     Вот так посмотришь-посмотришь на жизнь из этого кабинета - и 
начинаешь понимать всему истинную цену. Еще и спасибо скажешь дочкиному 
Митьке, еще и пожалеешь, что накостылял ему во дворе, при всем народе. Да, 
надул пузо однокласснице - но ведь не зарезал же!
     Ладно, соображения о роли пацанки в происшедшем, о том, что у нее у 
самой рыльце наверняка в пушку, я пока оставлю при себе. Вероятно, им и 
вообще суждено у меня под черепушкой навсегда застрять - в серьезном 
уголовном деле им не место, тем более, опять-таки, обком... Преступник есть, 
трупцы на местах, теперь только бумаги в папку навалить побольше - и 
вперед.
     Между прочим. Крики, крики... Звукоизоляция в этих хоромах - не то 
что в наших многоэтажных бараках, где скрип кровати, особенно если скрипят 
вдвоем, не то что сквозь стену - через лестничную площадку слышен. Но ведь 
и там не просто скрипели - там вопить должны были, ведь не сперва же 
педагог ученицу прирезал, а уж потом, как в анекдоте Отелло Дездемону, 
поимел, пока тепленькая. Надо бы потормошить соседей, кто что слышал... А, 
чушь. Никто мне не позволит тамошних жильцов не то что допрашивать, но 
даже расспрашивать. Мешать им своими неважными мелочами. Отрывать от 
служения Отечеству. Ну и ладно, не больно и хотелось. И то премного 
благодарны-с, что на лестнице вахтер сидит и все-о-о видит. Сразу, с вечера, 
опознал Симагина по предусмотрительно захваченной оперативниками из 
симагинской квартиры его фотоморде. Да, поднялся давно и до сих пор там. 
Будем крутить-раскручивать Симагина с его Асей. Может, сия Ася сама 
бывшего мужа на, скажем, бывшего любовника навела? Или, по крайней мере, 
натравила аккуратненько? Властитель дум ее, скажем, отправил навечно за 
продуктами, а она мужу стук-стук, зная, что муж псих... Ладно. Подождем 
теоретизировать. Хотя все возможно, все возможно...
     Так-так. Между прочим, неувязочка.
     Листровой вдруг сообразил, что именно так неприятно зацепило его 
внимание несколько минут назад, когда он, думая отчасти о своем, отчасти о 
происшедшем, пробегал по второму разу немногочисленные пока еще 
листочки. Показания вахтера.
     Поднялся давно.
     Так. Ну-ка снова. Вахтер показал... так, так... вот. Бред. Что за бред.
     Получается, что этот Симагин пришел к своей, так сказать, ученице - 
чему он там ее учил, кроме математики, никто теперь не узнает, разве что 
товарищ следователь Листровой - ровно в семь часов, так, как он и всегда 
приходил. И уходил он обычно поздно - хотя вчера, похоже, особенно 
засиделся, но разница невелика, полчаса каких-то. Но ничего странного в этом 
нет, раз всегда уходил поздно... Странно другое. В семь часов вечера, простите 
за нескромность, властитель дум Вербицкий был еще жив-живехонек. Где он 
был, где выпивал - вскрытие показало наличие алкоголя в крови, и немалое, 
- этого мы пока не знаем, но знаем точно, абсолютно точно, что в семь часов, 
и в половине восьмого, и в восемь он еще вполне самостоятельно перебирал 
ножками. А Симагин, с другой стороны, мы это тоже знаем абсолютно точно, 
потому что, если бы он уходил и потом снова возвращался, вахтер не проморгал 
бы ни за что; и по стене через окошко с шестого этажа он тоже бы не вылез на 
набережную, и, тем более, не вернулся бы назад, даже если б и уговорил 
девочку обеспечить себе алиби... ну да, уговорил обеспечить алиби, а потом в 
благодарность за покладистость изнасиловал и зарезал... ох, бред! Симагин, мы 
это знаем точно, пребывал в приятном тет-а-тете с полуголой ученицей, трескал 
обкомовскую снедь - и не было ему слаще и доступнее дела в этот час, 
понимаете ли, чем с ножичком караулить пьяного писателя в подворотне! Из-за 
ушедшей восемь лет назад жены! Это когда восемнадцатилетняя, свежая 
лапочка под рукой! Да еще из такой семьи!
     То есть лапочку употребил, безусловно, он, тут и действительно 
думать нечего. Но литератора Вербицкого, исключительно благодаря записочке 
которого - такой предсмертной, такой просто-таки самим Богом нам 
посланной - мы на Симагина и вышли... этот Симагин зарезать, получается, 
никак не мог?!
     С другой стороны, экспертиза показывает полную идентичность 
ранений, полученных литератором Вербицким и лапочкой, и то, что именно эти 
ранения могли быть нанесены именно тем перышком, каковое было обнару-
жено с симагинскими отпечатками в квартире потерпевшей - ох, потерпеть ей 
пришлось, это точно! Экспертиза показывает наличие в пазах рукоятки следов 
крови не только лапочки, но и некоей другой, каковая по всем параметрам 
совпадает с кровью убиенного властителя дум.
     Началось. Пр-ростое дело!
     Листровой, опять вконец помрачнев, закурил и уставился в окно. 
Некоторое время дымил, стараясь не думать ни о чем и просто дать роздых 
извилинам, но все равно в голове злобно пульсировало: простое дело. Простое 
дело. Простое дело... Ну да. За четыре дня раскрутишь, реабилитируешься, и 
благодарность обеспечена. А если не раскрутишь? То не реабилитируешься? И 
что тогда обеспечено?
     По опыту он знал, что, если в первый же день работы вдруг 
выпрыгивают такие нестыковки, их либо удается разъяснить тут же, в 
ближайшие часы, ближайшим же уточняющим допросом - это редко; либо 
они напластовываются друг на друга, постепенно вс„ начинает противоречить 
всему, дело плывет и в итоге через две-три недели превращается в <глухаря>.
     Тоска.
     Значит, нужно первым делом потрясти вахтера как следует. И уже 
повыяснять про самого вахтера - а не пересекались ли когда-то в прошлом их 
пути с господином отставным ученым или господином литератором? Простое 
дело, очень. Завал.
     А червь сомнений, раз поднявши свою тоненькую отвратительную 
головку, теперь уже продолжал мало-помалу буравить яблоко фактов. Еще одна 
нестыковка проявилась уже сама собой, даже без третьего прочтения папочки.
     Ребята ворвались в квартиру потерпевшей - тьфу - буквально через 
три, а то и две минуты после нанесения ранения, не совместимого с жизнью. 
Фактически она была еще в состоянии клинической смерти, только 
реанимировать ее было некому. Да и вряд ли возможно, но это другой разговор. 
Вождь сказал, что Симагина сняли буквально с девчонки, у него, дескать, еще с 
конца капало. Но удосужился ли кто-нибудь действительно проверить, что там 
у него капает с конца, и капает ли? Вот звездануть от души по этому концу - 
на такой подвиг у нас ума хватило, э