не хотел над этим задумываться, и
все шло нормально. Я сказал Джо, чтобы он не залетал выше других, потому что
он не настоящий ангел и может расшибить себе голову,  но Джо не послушался и
взлетел -  и упал  вниз головой. Я бросился к нему  и склонился над  ним,  а
настоящие ангелы живо упорхнули, но, улетая, обернулись и посмотрели на нас.
Я узнал  их всех, я знал каждого в лицо, но никак не мог вспомнить по имени.
Я вспомнил только одного из  них - миссис Тоска, - остальные  были похожи на
нее.
 Я помог Джо встать на ноги.
 Он попробовал двигать  руками  и ногами, чтобы  убедиться,  что остался
цел, и оказалось, что он цел и невредим.
 - Куда ни сунешься, везде один снобизм, - сказал он.
 Мы пошли  дальше, посмеиваясь  над собой, а  там вдруг  стоит  какой-то
человек в чем-то вроде повозки и, кажется, нас поджидает. Да, никак, это наш
писатель - и в самом деле он, только одежда на нем такая, как  носили тысячи
две лет тому назад.
 - Да, никак, это сам старик Шекспир, -  говорит Джо. - Что вы делаете в
этой колымаге? - Насчет его одежды он ничего не сказал.
 - Я пешком не хожу, - говорит  писатель.  - Вряд ли я сделал  хоть один
шаг за всю свою жизнь. Только в колеснице. Залезайте ко мне, я вас прокачу.
 Мы  с Джо  вскочили на  колесницу, а  писатель как заорет  на  каком-то
чудном языке на четверку белых коней, а кони, черт побери, как взовьются над
землей  да  как  помчат за собой  колесницу в  небесную  высь - несутся, как
бешеные, прямо на солнце. Я уж и не знаю, радоваться мне или нет, а писатель
знай  себе покрикивает на  коней на чудном языке, и  поет, и издает ликующие
клики, а потом поворачивается к нам с Джо и говорит:
 - Вот это,  ребята, жизнь, вот это значит жить по-настоящему,  а не то,
что ходить или ползать на четвереньках.
 -  Можете  меня высадить  возле Публичной библиотеки в Сан-Франциско, -
сказал я. - Я уже побывал в небесах, и, ей-богу, с меня довольно.
 - А меня  подкатите  прямо к  дверям  танцевального  зала "Мир грез"  в
Бейкерсфилде, - сказал Джо. - Я вам буду очень признателен.
 -  Неужели  же  вы  не  хотите  прокатиться  по-настоящему?  -  спросил
писатель.
 - Валяйте прямо в Сан-Франциско, - сказал я.
 - В летний танцевальный зал в Бейкерсфилде, - сказал Джо.
 Писатель  ничуть  не обиделся,  только  опять  прикрикнул  на коней по-
чудному, - и бум! - вот мы уже и спикировали из поднебесья прямо к Публичной
библиотеке  в  Сан-Франциско,  ко  всем этим знакомым  физиономиям,  которые
теперь глазеют на меня снизу, ко всем этим старым философам, что выстроились
на пьедесталах перед библиотекой и призывают друг друга внять голосу разума.
Сейчас они все так мне обрадовались и громко приветствуют.
 - Глядите-ка, - говорят они, - Вот и  наш  гадкий  утенок,  собственной
персоной, вернулся на колеснице.
 Мы  подкатили  к самому  входу  -  и  что за суматоха тут поднялась:  и
возгласы  приветствия,  и  смех,  и философские замечания, и беготня  во все
стороны, чтобы взглянуть  на меня и  на  мою колесницу. Меня все спрашивали,
что есть жизнь и что  есть смерть,  а я, как нарочно,  не знал и в ответ все
только прокашливался.
 - Ладно, - сказал писатель. - Попрощайтесь со своими друзьями, мне пора
везти Джо в Бейкерсфилд.
 Я сказал философам до свидания, и мы  понеслись прямо вверх, в ласковое
калифорнийское  небо,  а  потом вниз,  в  великолепную долину  Сан-Хоакин  к
Бейкерсфилду,  и подкатили к самому танцевальному залу "Мир грез". Несколько
разодетых   парнишек   и   девушек   прискакали,  резвясь   и   приплясывая,
поздороваться с  Джо и  спросить, где он  был. Джо подхватил  одну девушку и
пошел с ней вальсировать, но музыка смолкла, и он бросился  целовать девушку
и, казалось, собирался  целовать  ее до конца жизни. Так бы оно, наверное, и
было, если бы она не вырвалась и  не убежала.  Джо сказал: "Целоваться - это
лучший способ ожидания" - и вернулся на колесницу, и мы снова  помчались, но
тут вдруг  колесница  перестала быть  колесницей, это больше не  была легкая
открытая  коляска,  которая  неслась  в  радужном  сиянии,  это  было  нечто
трескучее и трясучее, и  мы уже не стояли в нем, а сидели, и, черт поберк, я
знал,  что  это такое: это  был старый  армейский грузовик, и теперь со мной
рядом сидел Виктор Тоска,  и мы ехали в порт, на корабль, который должен был
отвезти нас за океан.
 Ну, это было совсем неинтересно, так что я едва  не проснулся, но скоро
опять  крепко уснул, и на этот раз  было все-таки лучше, чем в грузовике, но
не намного, так  как  это было в том доме в Огайо, куда я пришел с женщиной,
что пела  "Валенсию",  и  там был  отец  в  окружении  десятка прекраснейших
девушек мира. Он  был  пьян  и  всячески  хвастал  и  задавался и  выказывал
галантерейное обращение.
 - Отец, - говорю я, - ну какой из тебя донжуан, что ты тут делаешь?
 - Что  делаю  я? -  говорит отец.  -  Вот  ты что тут делаешь?  Я  тебе
удивляюсь.
 - Ищу  тебя,  - говорю я. - Я  здесь не  для собственного удовольствия.
Пришел забрать тебя отсюда. Давай-ка лучше домой.
 Верно,  только для того, чтобы  показать, что я сплю, папаша отправился
восвояси.  Тогда я  сам  стал  форсить  и  выказываться  перед  девушками  и
расхвастался не хуже отца.
 Сны мои  продолжались, и смысла в них было не так  уж много, и  хотя  я
спал довольно глубоко, но не настолько, чтобы не  сознавать все время, что я
лежу и грежу в  городе Лондоне, на соломенном тюфяке,  который  я сам только
что  набил.  Переходя во сне от одного дурацкого эпизода  к  другому,  я все
время помнил, что сплю, и говорил себе:
 - Ну и ну, чего только человеку не привидится во сне - прогнать родного
отца, чтоб самому позабавиться с девушками. Наверное, я сплю уже около часу
пожалуй,  пора  уже  встать и  одеться  да  пойти посмотреть  город  -  ведь
город-то,  говорят, замечательный. Возьму-ка я Виктора  Тоска,  и  мы вместе
пойдем и посмотрим, что за город такой этот Лондон.
 Тут  я проснулся окончательно, но продолжал лежать с закрытыми глазами.
Обрывки сновидений еще пробегали передо мной, совершенно бессвязные,  словно
толпа  прохожих,  когда  смотришь на  них из  окна  "Большой  Северной". Вот
какая-то женщина ворчит на мальчугана, а  он твердит свое: "А вот не  хочу и
не буду".  И я  знал, что когда-то  я это слышал. Это  мне не снилось, я это
вспоминал. Потом вдруг какой-то шофер говорит: "Вы можете всю  жизнь прожить
в  этом  городе и  все-таки  и половины  его не  узнаете". И  это  тоже было
воспоминание  -  ведь  так мне  один  раз сказал шофер  в  Нью-Йорке.  Потом
появилась миссис  Тоска,  вся в слезах, и  говорит: "Неужто вы убьете такого
мальчугана?" Тут я открыл глаза. Я свесил голову и посмотрел вниз на Виктора
- он  еще спал. Видно, я тоже не совсем очнулся, ибо я ответил миссис Тоска:
"Нет, миссис Тоска, никто не может убить такого мальчугана, как ваш".
 - Что это вы там бормочете? - спросил писатель.
 Тут уж я проснулся окончательно.
 - Долго я спал? - спросил я.
 - Десять минут, - говорит писатель.
 - Десять минут? - удивился я. - Так мало? А вы поспать не думаете?
 - Нет,  мне  не спится, -  сказал писатель. -  Я слишком устал. Хотите,
пойдем посмотрим Лондон?
 Джо и Виктор  спали, и мы  решили их не будить. Было только  около пяти
часов дня, но темно, почти как ночью. Здание, где нас  разместили, очевидно,
раньше  было  гостиницей.  Там было много  маленьких комнат  и две  довольно
большие. Наша была так мала, что в ней  едва умещались четыре койки - по две
в два этажа, -  так что здесь были только мы вчетвером, в  вечернем сумраке.
Пока я  одевался, мне вспомнились  мои сны. Я  посмотрел  на писателя, чтобы
проверить, похож ли он  на человека в  колеснице, - и, оказалось,  верно, он
походил на древнего  грека, которому место в  колеснице. Раньше я  этого  не
замечал. Я хотел было рассказать ему этот сон, но потом решил, что это будет
слишком долго, и рассказывать не стал.
 Пока мы  одевались,  проснулся Джо  Фоксхол и пожелал узнать, что тут у
нас происходит. Мы говорим: идем смотреть на Лондон, - и  Джо слез  со своей
койки, чтоб идти с нами. Мне не хотелось оставлять Виктора одного, я подошел
к нему и тихо его позвал.
 - Мы идем смотреть Лондон, - сказал я.
 Он сразу проснулся и говорит:
 - Подождите меня.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

 Писатель,  Джо Фоксхолл,  Виктор  Тоска и Весли  отправляются ужинать в
Сохо и показывают друг другу свои семейные фотографии

 Мы все вчетвером вышли на улицу - и словно провалились в пропасть. Тьма
была  кромешная, нигде, конечно,  ни  огонька,  но  у Джо был  электрический
фонарик,  так  что мы не падали  с  лестниц и  не натыкались  на телеграфные
столбы, как это  постоянно случается с другими, если верить  досужей  молве.
Писатель  предложил  отправиться  в  Сохо, в  один из тамошних ресторанов, и
шикарно  поужинать.  Мы  так  решили,  но  добирались до  Сохо очень  долго.
Писатель бывал раньше в Лондоне, но он знал только, как ездить по Лондону на
такси. Несколько машин, попавшихся нам на  улице, не остановились по  нашему
знаку, и  мы стали  спрашивать прохожих, как попасть  в Сохо.  Прохожие  нам
объясняли.  Они  не жалели времени  и рассказывали очень  подробно, но  один
говорил  одно, а другой  - другое. Выполнив  указания пяти  разных  лиц,  мы
наконец  добрались  до Сохо, и скоро  писатель  нашел  ресторан, который  он
помнил. Мы подождали, пока освободится столик, потом сели и заказали бутылку
вина. Выпили  по  стаканчику и пошли пировать. Ужин-то был  не  ахти  какой,
потому  что продукты были нормированы, но ведь мы пересекли  холодный океан,
приняли  горячую ванну  и были  вместе,  а поэтому чувствовали себя отлично.
Сразу после ужина мы  стали  вспоминать  Америку.  Писатель вспомнил  своего
сынишку, которому исполнилось  ровно пять  месяцев, так как  он  родился  25
сентября. А  ведь это и мой день рождения, и я сказал об этом писателю, а он
на это заметил:
 - Рождество, знаете ли, - вот отчего так получается.
 Он показал нам фотографию своего сынишки, как это делают, наверное, все
отцы, и, ей-богу, мальчишка был вылитый папаша и хмурился точно, как  он.  И
мы  стали  говорить, как это  хорошо, когда любишь и когда жена  родит  тебе
сынка или дочку, и я сказал себе: "Нужно мне жениться. Непременно". Писатель
расспрашивал Виктора о его жене, о ее беременности, и Виктор показал  нам ее
карточку, она была снята в  Нью-Йорке дня за два до того, как нас перевели в
портовые казармы. Очень она  была  хорошенькая, и  уже видно  было, что  она
собирается стать матерью.
 -  Я счастливее вас, - сказал писатель. - Мне  повезло, я был  с женой,
когда родился мой сын. Я увидел его через несколько минут после рождения. И,
как вы думаете, что я обнаружил? Что  новорожденный  младенец  - это тот  же
старик.  Он  старше  любого из  нас.  Старику этому  требуется время,  чтобы
превратиться в младенца, - примерно месяц,  я бы сказал. Тут он теряет  свой
возраст  и  начинает  жизнь так, будто  он первый  человек на  земле,  а  не
последний. Он начинает с  самого начала, как будто жизнь его не возникла еще
тысячи и миллионы лет тому назад.
 Раз уж все стали  показывать свои карточки,  я  тоже показал фотографии
отца, моей матери, Вирджила и дяди Нила, которые мне прислал отец. Потом Джо
Фоксхолл выложил карточку какой-то девицы в купальном костюме -  воплощенный
секс. Карточка  обошла  всех, но никто ничего  не  сказал, и она вернулась к
Джо, и он тоже молча на нее посмотрел, и тогда я спросил:
 - Кто это, Джо?
 - А  черт ее знает, - ответил он. - Я нашел  ее у Вулворта.  Она стоила
всего  десять  центов,  и  я ее купил.  Какая-нибудь  киноактриса, наверное,
которая еще не успела прославиться.
 - Так на что она тебе? - спросил я. Ты ведь ее не знаешь.
 - На что она мне? - сказал Джо. - Считается патриотичным иметь при себе
портрет  какой-нибудь шлюхи. Ты обратил  внимание, ведь целые страницы "Янки
мэгэзин" заполнены фотографиями голеньких девчонок, верно? А зачем? Чтобы мы
не забывали, во  имя чего сражаемся. Во имя  Ее. Я такой  же патриот, как  и
всякий другой. Свой голенький идеал, за который я сражаюсь, я таскаю с собой
повсюду. Мне  не  нужно выискивать  его каждую неделю  в  "Янки мэгэзин".  Я
предпочитаю обладать своим собственным  идеалом, а не всеобщим. За этот свой
идеал  я  заплатил десять центов у Вулворта,  и  он принадлежит мне одному и
никому  больше.   Военное  министерство  очень  ловко  придумало  эту  самую
популярную страничку в "Янки мэгэзин". Когда посылаешь людей на смерть, надо
им   сначала  показать   немножко  голеньких  девчонок,  ясно?  Ребят  нужно
подбадривать  хотя  бы раз  в  неделю.  А на мой  взгляд, им  можно было  бы
показать на этой страничке нечто более соответствующее обстоятельствам.
 - В самом деле, разве это нужно ребятам? - спросил Виктор.
 - Я  один из этих  ребят, - сказал Джо,-  и это  совсем не  то, что мне
нужно. Кто решает  за нас, что нам нужно или не нужно? Но к  черту  все это,
пошли отсюда, побродим по улицам Лондона.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

 Ребята  посещают  площадь  Пиккадилли,  видят разбомбленные  лондонские
семьи,  живущие  под  землей  на  станциях  метро,  и  приобщаются  к  науке
противовоздушной обороны

 Мы  вышли  из  ресторана  и  побрели.  От  Сохо  мы  прошли до  площади
Пиккадилли, где было  полным-полно проституток. Это место было точно язва на
теле города. У всех были карманные фонарики, и кругом плясали тонкие лучики,
но  света было недостаточно,  чтобы толком что-нибудь  разглядеть.  Тротуары
кишели  солдатами и  английскими девушками, они перемешивались между  собой,
словно  красные   и  белые  кровяные   шарики  в   крови  больного.  Девушки
прогуливались   взад  и   вперед,   останавливались,  чтобы  перекинуться  с
кем-нибудь несколькими  словами, а потом либо уходили с новым знакомым, либо
шли дальше. Со всех сторон доносились разговоры, и  тихие и громкие, и смех,
и крики,  и пение то тут, то  там какая-нибудь  девушка выкрикивала грязные
ругательства солдатам, чем-то ее обидевшим,  солдаты отвечали ей  тем же, но
вы не видели ни солдат, ни девушки,  а между тем прибывали все новые и новые
люди и занимали их место.
 И  вдруг среди  этого шума  и гама завыли  сирены воздушной  тревоги, и
толпа стала  разбегаться по  убежищам, хотя  многие остались на  улице. Двое
патрульных из  наших Эм-Пи порекомендовали нам спуститься в метро тут же, на
станции  Пиккадилли. Там внизу мы увидели  настоящую  достопримечательность.
Вдоль  стен  станции  разбомбленные семьи устроили себе  маленькие  жилища -
койки в два этажа с каким-нибудь ковриком перед ними.  Здесь была вся семья:
отец,  мать,  двое-трое детей  малыши  спят,  а  отец  с  матерью  спокойно
беседуют, не обращая  внимания  на  всю эту толпу  кругом, как будто сидят в
своей  собственной  гостиной.  Воздух  там  был  спертый, но  люди  к  этому
привыкли. Время  от времени с  грохотом подъезжали и останавливались поезда.
Толпа  народу  входила  и  выходила,  а женщина  в  комбинезоне,  кондуктор,
покрикивала на  людей:  "Шагай  веселей, пошевеливайся!", "Быстрей,  быстрей
посадка", - и прочее в этом роде.
 Мы слонялись по платформе, в то  время  как зенитные орудия  палили  по
самолетам, а самолеты сбрасывали бомбы. Мы разглядывали людей, которые ведут
свое  хозяйство глубоко под землей,  под улицами Лондона, на станциях метро,
или  как  они называют  более  точно, в  подземке. Поезда  все  приходили  и
уходили,  и  вот   пришел  один  поезд,  который  направлялся  в  Кокфостерс
(Буквально  -  курятник,  инкубатор).  И  тогда  Джо   предложил  поехать  в
Кокфостерс  -  и, черт  возьми, в самом  деле,  ведь мы  пересекли  океан  и
остались целы и невредимы, а сейчас вот город бомбят и  масса людей теснится
под землею - и поэтому нам показалось очень смешно, что поезд отправляется в
курятник. Мы стали шутить и смеяться по этому поводу, а англичане, улыбаясь,
говорили друг другу:
 - Уж эти американцы - вечно они смеются.
 В названии Кокфостерс ничего смешного для англичанина нет. Это какое-то
местечко,  где  живут обыкновенные люди,  и  никому в Англии  не приходит  в
голову  смеяться над  этим. Нужно приехать  из Америки, чтобы увидеть в  нем
что-то  смешное, и,  конечно,  на самом  деле это  совсем не  смешно, но нам
казалось - ничего смешнее мы не слышали.
 Мы вышли на Риджент-стрит.
 На станции было три или четыре подземных этажа, и мы  осмотрели каждый,
а потом вышли на улицу, но воздушный налет еще продолжался. Мы  полюбовались
огнями  в небе, послушали, как где-то в стороне палили  орудия,  -  все  это
напоминало детский праздник, - но тут патрульные из Эм-Пи сказали нам, чтобы
мы  оставались в укрытии,  так  как очень много народу было убито  осколками
зенитных снарядов - это еще опаснее, чем бомбы. Все-таки мы решили рискнуть.
Мы  прошли  по  Риджент-стрит  к  колонне Нельсона  на  Трафальгар-сквер,  и
писатель сказал:
 - Здесь гулял по утрам Бернард-Шоу.
 Но зенитки так грохотали, что мы с трудом разобрали его слова.
 Джо Фоксхол разговорился с  писателем о Лондоне, о том, как великолепно
он изображен в литературе, и о прочей ученой материи, а мы с Виктором только
ушами хлопали. Время от времени нам  чудился  свист падающего осколка,  и мы
ныряли  в  какой-нибудь проем, чтобы укрыться, но  ни  одного осколка за все
время не обнаружили. Позже  трудно  было  найти парня в армии, у которого не
было  бы  своего  осколка.  И  у каждого  была  к нему история,  чаще  всего
выдуманная.  Вам  расскажут,  что  осколок  каким-то   чудом  принял   форму
шестиногого слона,  и пересчитают для  вас ноги, покажут туловище и  хвост и
будут  назойливо  восхищаться  куском  стали,  который  отлетел,  накаленный
докрасна,  от  крупного  снаряда где- нибудь на  высоте мили  в  небесах.  И
каждый, у кого я видел зенитный осколок,  считал  себя старым  рубакой. Я не
мог  удержаться и  сказал одному парнишке,  у которого был осколок, пожалуй,
вдвое больше серебряного доллара,  чтобы он пробил им себе череп и поглядел,
что  из  этого  выйдет. После этого  он стал всем  рассказывать, что осколок
угодил ему в голову  и лишь каким-то  чудом  он остался жив. Иному парню все
равно,  верят ему  или  нет, лишь бы у  него  был свой  осколок,  а к нему -
подходящий рассказ.
 Налет,  казалось, никогда не  кончится,  и  мы решили идти  потихоньку,
вплотную к домам, по направлению к нашей казарме. Но Эм-Пи  все время  к нам
цеплялись и гнали нас в укрытия. С ними самими, дескать, ничего не станется,
так как на них стальные каски. Я спросил: а что, если осколок минует каску и
угодит  в  плечо? А  они  говорят,  осколки, дескать, поражают всегда только
голову, и ступайте, дескать, в укрытие, - ну а мы продолжали себе потихоньку
двигаться  вперед  и  минут через  сорок пять  дошли  до  нашей  казармы. Мы
поднялись  по  лестнице  на наш  пятый,  верхний этаж,  улеглись  на  койки,
поболтали немножко и спокойно заснули.
 Итак мы в Лондоне. Мы посмотрели город, увидели, какие замечательные  в
нем люди, а ведь их выгнало бомбами из дому и живут они в туннелях метро! На
следующую ночь опять была бомбежка. Мне с писателем посчастливилось побывать
на плоской крыше  шестиэтажного дома - мы были в  гостях у его приятеля, - и
мы наблюдали всю картину,  то и дело кланяясь падающим осколкам,  которые  с
шумом ударялись о крыши и мостовую. Это было страшное зрелище, даже для тех,
кто  еще  не до конца понимал, что  это связано  с разрушением и  убийством.
Зенитные  орудия забили сразу  же после объявления  воздушной тревоги, и  мы
слышали, как  люди разбегаются по убежищам,  но не  видели  их.  Яркие  лучи
забегали над городом, стали обшаривать небо в поисках самолетов. Всякий раз,
когда на мгновение замолкали зенитки, было слышно, как где-то очень высоко в
небе гудят бомбардировщики. Мы видели, как самолеты сбрасывают осветительные
снаряды. Сбрасывали их пачками по три, и они медленно опускались, скользя по
ветру и давая  массу  свет