ета, стрелять  - это  не
только ваше право, это ваш долг".
 Не нравились мне такие наставления. Несколько человек было убито, но ни
один из них не оказался  врагом. По большей части  это были солдаты. Сколько
раз слыхали  мы  о  том, как  часовые стреляют в невинных людей. Большинство
рассказов  приходило  из   других  лагерей,  но  однажды  ночью  наш  солдат
подстрелил  парнишку  из  соседней роты. Этот  парень умер прежде,  чем  ему
успели оказать помощь, а солдату, который в него стрелял, дали отпуск домой,
чтобы он  мог прийти в себя после потрясения. К нам он уже  не вернулся. Его
перевели в  другой  гарнизон,  где никто не  знал, что он  убил человека  из
американской армии.
 Я  уже трижды обошел свой  участок. Много разных мыслей  промелькнуло у
меня  в голове,  потом  я  замурлыкал  какую-то  мелодию,  но  не  мог никак
вспомнить,  что  это  за  песня и где я  ее  слышал. И вдруг сразу вспомнил,
потому что всплыли в памяти слова: "Скажи, браток, куда нас гонят?" Это была
папина песенка еще с прошлой войны.
 После этого я стал думать, о чем это Лу хотел со мной поговорить. Потом
откуда ни возьмись  появилась  какая-то собачонка и увязалась за мной.  Я ей
очень обрадовался. Кругом было тихо-тихо, я  слышал только свои  собственные
шаги, а собачонки  и вовсе не было слышно.  Я разок остановился, хотел с ней
поговорить, хотя это и было против устава.
 - Алло, приятель,  - сказал я, но  собачонка пустилась наутек.  Немного
отбежав,  она остановилась и потихоньку снова приблизилась. Видно, не совсем
была  во  мне  уверена.  Такие  дворняжки  встречаются  повсюду,  где  стоят
войсковые части.
 Тут мне ужасно захотелось курить, но  это тоже запрещалось уставом, так
что я сперва воздержался. Однако вскоре я почувстовал себя таким несчастным,
что  решил рискнуть,  взял в  рот сигарету,  зажег, закурил, и  сразу  стало
легче. В точности, как говорил Джо Фоксхол. Я пробыл на посту всего тридцать
пять минут, а казалось - гораздо больше.
 Я  решил  придумать  какую-нибудь игру, чтобы время  шло  побыстрее,  и
сказал себе:
 "Отсюда до поворота ровно сто тридцать три шага", - и начал считать. Но
я ошибся. Шагов оказалось сто пятьдесят четыре.
 Тогда я сказал: "Если я  угадаю с точностью до десяти, сколько шагов от
одного конца участка до другого, тогда... Ну тогда война завтра кончится".
 Но это было слишком уж глупо, и я решил сделать иначе.
 "Нет, - сказал я, - если я угадаю, мне никого  не придется окликать  за
все  время,  я  спокойно  вернусь  в караулку,  увижусь  с  Джо Фоксхолом  и
порадуюсь, что половина дежурства позади,  и, может быть,  вместо того чтобы
спать, мы посидим рядком, покурим и поболтаем".
 Но я  тут же сообразил, что увижусь с Джо Фоксхолом в  караулке так или
иначе и мы все равно посидим, покурим и поболтаем. Так гадать неинтересно.
 И  тогда  я  сказал: "Если я  угадаю расстояние с точностью  до  десяти
шагов,  значит, у  отца  все  в  порядке.  Он  избавился  от  того  ужасного
настроения, какое  у него было, когда он ушел из дому, и теперь благополучно
живет где-нибудь в меблированных комнатах".
 Но и это  меня не вполне удовлетворило, хотя я от души пожелал, чтобы у
отца все было  в порядке. И вот что я загадал: "Прежде чем война кончится, я
встречу девушку себе по  нраву  - мою  девушку,  мою невесту, мою  жену.  Мы
повстречаемся, полюбим друг друга, поселимся где-нибудь - и что нам до того,
как люди всего мира разделаются друг с другом".
 Тем временем я  прошел вдоль всего участка и не успел загадать, сколько
там шагов теперь я  шел поперек  участка, а это было  слишком  уж  короткое
расстояние, чтобы из-за него волноваться слишком легкое для угадывания, как
я  считал  поэтому я  подождал,  пока  пройду этот  кусок, и  уже готов был
свернуть, чтобы идти опять вдоль.
 Перед самым поворотом я сказал:
 "Здесь ровно триста  девяносто три шага. Если  я угадаю с  точностью до
десяти, я встречу Ее".
 Я повернул под прямым углом и начал считать.
 Число триста девяносто три я выбрал потому, что люблю число три и давно
уже  считаю  его своим счастливым  числом,  так же как и все числа,  которые
делятся на  три. Мой армейский порядковый  номер весь  состоит  из  троек  и
девяток.  Когда я был маленький,  я любил число семь, но,  вероятно, оно мне
показалось слишком большим,  и я  его разлюбил,  а вместо него полюбил число
три. Все хорошее представлялось мне состоящим из троек.
 Так  вот я и  надеялся, что загадал верно, но очень скоро убедился, что
перебрал.  Тогда  я  стал  укорачивать  шаги  -  и  все  равно  просчитался.
Получилось  всего-навсего  двести  восемьдесят  четыре   шага,   включая   и
коротенькие, а  такое  число ничего  мне не говорило. Если разделить  двести
восемьдесят четыре на три, то получается девяносто четыре и две трети - тоже
ничего хорошего. Однако девятка в числе девяносто  четыре - все-таки  лучше,
чем ничего, поэтому  я  решил, что имею право  загадать еще  раз. Но так как
гадание о том, что я  встречу свою  девушку, уже один  раз не вышло, я решил
загадать что-нибудь другое.
 - И  я  сказал:  "Если  на этот раз появится  в  небе новая  звезда или
какая-нибудь звезда упадет, тогда..."
 Мне нужно было что-то загадать, но что, я просто не знал.
 Однако вскоре пришла новая мысль, и на этот раз стоящая.
 "Если за  то время, что  я  обойду  участок,  появится новая звезда или
какая-нибудь звезда упадет, то я в эту войну убит не буду".
 Ну  и переволновался же я: боялся, что опять не  выйдет. Ведь если идти
медленно, как положено часовому, и  даже  чуть-чуть помедленней, то на обход
всего  участка понадобится  каких-нибудь  десять минут, а между  тем, хотя я
смотрел в  небо  почти все  время, что находился на посту, я не видал, чтобы
появилась хоть одна новая звезда или какая- нибудь упала. Но  уговор  дороже
денег, и раз я поставил условия, нужно было их держаться. Я находил, что мне
даже  лучше  оказаться  в  слегка  невыгодном  положении,  ибо тогда, если я
выиграю, я буду  знать уже наверняка, что  меня не убьют в эту войну. Мне-то
ведь казалось, что шансы  за то, что  я уцелею, довольно малы, так что  было
правильнее поставить условия потруднее.
 Пока  я размышлял  обо всем этом, я не позволял себе смотреть на  небо,
потому  что,  если  бы  новая  звезда  появилась  прежде, чем  я  подтвердил
соглашение  торжественным поднятием руки, оно бы все  равно не считалось. Но
вот я поднял руку, заметил, где я стою, взглянул на небо и произнес:
 - Если появится  в небе  новая звезда или какая-нибудь звезда упадет до
того, как я вернусь на то самое место, я, Весли Джексон, в эту войну не буду
убит.
 Я решил не жульничать и не идти слишком медленно, ибо бога все равно не
обманешь. Если мне не суждено остаться в живых, лучше об этом знать наперед.
По  крайней мере не придется зря нервничать.  Я  просто скажу себе: "Значит,
так тому и быть", - и не стану больше об этом думать.
 Я шел и  поглядывал на небо, и вот уже прошел больше половины  пути,  а
новых звезд все нет и нет и ни одна еще не упала.
 Однако я не терял надежды.
 Не знаю почему, но я чувствовал,  что прежде,  чем я  пройду  кругом до
конца, я увижу новую  звезду. Я был уверен, что увижу ее. Не падающую звезду
увижу,  а новую звезду она появится в небе где-то далеко, за  миллионы миль
от меня,  и я  буду знать, что меня  не  убьют. Мне было все равно,  сколько
шансов  против меня я  знал, что  звезда непременно появится  -  совершенно
новехонькая,  моя  собственная, -  чтобы  поведать  мне, что я останусь жив,
здоров, цел и невредим.
 И  вот я смотрю туда, где, по  моим расчетам, звезда должна появиться -
далеко на  востоке, примерно  в двадцати  футах  над горизонтом. Я и  теперь
ничего не знаю о звездах. Ни в  какой части неба они находятся в то или иное
время года, ни куда они движутся, ни как называются, так что  вы можете себе
представить, какой ничтожный шанс был у меня, когда я уставился именно в эту
часть неба.  Но я ничуть не беспокоился. Я знал, что звезда моя взойдет, - и
не подумайте, что я вру: она действительно появилась.  Она показалась в небе
гораздо раньше, чем я  обошел весь участок. Я увидел  ее так же ясно, как  и
все другие звезды, и заметил в тот самый момент, как она появилась.
 "Это чудо, - сказал я себе. - Это звезда взошла для меня. Бог послал ее
мне.  Разумеется, она  была там и раньше, только  что-то ее заслоняло. А бог
услышал, что я загадал.  Он убрал  то, что  мешало видеть звезду,  и она мне
открылась, я увидел ее - и теперь я знаю, что не буду убит".
 Я так обрадовался, что громко запел: "Скажи, браток, куда вас гонят?"
 Маленькая дворняжка уже  больше не трусила, и я тоже ничего не боялся -
решительно  ничего. Я взял еще сигарету и закурил. Теперь мне было все равно
- даже если  кто-нибудь  покажется на дороге  в лагерь  и мне  придется  его
окликать.
 И тут  вдруг  кто-то  появился  со  стороны  лагеря. Я  сразу узнал  Лу
Марриаччи, но все-таки закричал:
 - Стой! Кто идет?
 - Вот это порядок, - сказал Лу. - Давай еще разок.
 И я прокричал еще раз, просто так, из озорства.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

 Лу  Марриаччи  просит   у  Весли   услуги,  которая   ставит   того   в
затруднительное положение

 Я прохаживался с Лу Марриаччи и недоумевал: что он такое задумал?
 - Да ты, никак,  потерял  своего  дружка,  -  сказал  он про собачонку,
которая только что убежала. - Люблю людей, которых любят собаки. Это хорошие
ребята.
 - Не все собаки меня любят, - сказал я. - А одинокий пес,  да еще среди
ночи, готов подружиться со всяким.
 -  Э, нет,  - возразил Лу.  - Стоило  мне появиться, как эта  собачонка
припустилась со  всех ног - только ее  и видели. И  не  вернется,  пока я не
уйду.
 - Ты думаешь, ты ей не понравился?
 - Не думаю, а знаю.
 - А почему?
 - Видишь ли, - сказал Лу, - собаки доверяют своему  чутью.  Они могут и
ошибаться,  но большей частью угадывают. Я обходил этот участок  за два часа
до тебя. Несколько раз я видел, как эта собачка принюхивается издали, решая,
можно ли ей подойти и завязать со мной дружбу. Понимаешь, так  и не подошла.
Принюхалась ко мне, и я ей не понравился.
 - Чем же ты это объясняешь?
 - Собаки ищут, кто им по душе. Для себя-то я хорош, а для собак, видно,
не очень. А ты, видно, хорош и для себя и  для собак. А коли так, значит, ты
славный малый, и поэтому я хочу с тобой поговорить.
 - Хорошо, я слушаю.
 - Прежде всего никому  не рассказывай, что здесь произошло между мной и
сержантом. Я уложил  его  спать, и  все в полном порядке. Теперь он будет  с
нами по-хорошему. Он с  нами, правда,  и прежде по-свински  не обращался, да
только никогда не мешает иметь какую-нибудь заручку против того, кому завтра
может  взбрести  в голову  - стать свиньей.  Какалокович парень хороший,  но
служба есть служба, и время от времени ему приходится назначать нас в наряды
- сам знаешь:  дневальным по  линейке,  по  казарме,  по кухне, в караульную
команду и все такое прочее.
 - По-моему, дневалить нужно всем по очереди.
 -  Ну да, ты же пай-мальчик, - сказал Лу.  - Конечно, по-твоему, каждый
должен нести свой наряд. Поэтому собачонка тебя и полюбила.  А вот я не верю
этому. Я знаю,  что каждый ловчится уйти от наряда. И мне это покою не дает,
потому что ничто на свете мне так не противно, как оказаться в дураках.
 - Что ты хочешь этим сказать?
 - В войну все  должны нести свой наряд, все и каждый, если только он не
увиливает. Я-то вот в армии, а ведь я знаю многих, кто  должен быть в армии,
а их там нет и в помине.
 - Как же это?
 - Они  люди  умные, не какие-нибудь простачки,  -  сказал  Лу. -  Когда
разгорится война, каждый мужчина в стране должен участвовать в ней, особенно
люди с мошной, у которых есть что  терять, а вот они-то как раз в войне и не
участвуют.  Им надо,  чтоб ты  да я  воевали,  а  сами они только еще больше
наживаются за  наш счет. Им наплевать, скольких  бы из нас ни убили, лишь бы
им своего  не потерять да  еще прибавить малую  толику. Зато  ведь  они ужас
какие  патриоты -  в десять раз больше, чем мы с тобой. Войну они любят, это
мы ее ненавидим. Почитывают о войне в газетах да журналах и знают о ней куда
больше, чем мы. Они и о  других  войнах  знают все что надо. Они их изучают,
чтобы узнать, как лучше делать деньги на этой войне.
 - Есть, видно, люди, для которых деньги важнее всего.
 - Много таких, -  сказал Лу. - Чересчур даже много. Но они не только за
деньгами  гонятся.  Они  используют  войну, чтобы  заполучить еще  и другое:
побольше власти, веса,  известности. А мы, солдаты, превращаемся в стадо: за
пять шагов  не отличишь одного  от другого. Но к черту  все  это.  Я хотел с
тобой поговорить вот о чем.
 Несколько мгновений мы шагали молча, а потом он сказал:
 - Я хочу уйти из армии. Я знаю, как это сделать. Но мне нужно  немножко
помочь, и я прошу тебя это сделать.
 - Не смогу  я, что ты, -  отвечал  я. -  Нас обоих расстреляют за такие
дела.
 - Не думай, что я останусь перед тобою в долгу,  - сказал Лу, -  я тоже
для тебя что-нибудь сделаю.
 - Нет, не могу, - сказал я. - Пусть я, по-твоему, простачок, но я служу
в армии и не стану жульничать.
 - Ну а если это не жульничество?
 - Нет, жульничество, - сказал я. - Я ведь вижу.
 -  Ладно,  -   согласился   Лу.  -  Допустим,   что  придется  немножко
сжульничать. А  ты думаешь, в армии, в  правительстве, да и по всей стране -
всё  по- честному? Жульничество сплошное кругом - так оно было, так и  будет
всегда, пока люди такие, как мы есть. Все люди - дерьмо.
 - Может быть, но не всегда.
 - Да  и я не всегда, - сказал Лу. - У меня жена, я ее  люблю, она - все
для  меня.  Сидит теперь дома и плачет целыми днями. Да ребят у меня трое, я
их тоже люблю. Не такая уж я дрянь, когда я с  женой да с детьми.  Мне сорок
лет.  Не  понравился я  там у нас, по соседству, одному  сукину  сыну - он и
загнал меня  в  армию.  Пронюхал, что  я отложил  немного деньжат про черный
день, и решил, что семье моей хватит  лет  на  пять-шесть, чтобы прожить без
нужды. Вот  он и сговорился с другими такими же сукиными сынами и решили они
меня сцапать, забрать в солдаты в наказание. Страна воюет, все взбудоражены,
сотни тысяч людей идут в армию - так  они решили, почему бы и мне  не пойти.
Один из них  - грошовый адвокатишка, другой -  хвастунишка  судья,  третий -
делец копеечный,  -  так  ведь они  у  руля,  и  что  ни  скажут, все выйдет
по-ихнему. Толпа - за них, а что я людям? И бросили меня в армию, как вора в
тюрьму. Правда, я  кое в чем согрешил, но ни гроша ни у кого не украл за всю
жизнь. Долги отдавал. Любил жену, детишек растил.
 - А чем ты занимался до того, как попал в армию?
 -  Всем понемножку,  -  сказал  Лу.  -  Держал бар  на  Пасифик-стрит в
Сан-Франциско. Там  у меня в  задней комнате шла  небольшая игра. Да девушки
знакомые были, охотницы до легкого заработка.
 - Это какого же легкого заработка? - спросил я.
 - Сам понимаешь какого, - сказал Лу.
 И верно,  я понял.  Может быть, я должен был почувствовать отвращение к
такому  человеку: прохаживается со мной и  рассказывает о  себе разные такие
вещи - сначала про жену  и детей, а потом  - эти штучки. Но, видно, я и  сам
человек  не  очень порядочный,  потому что  отвращения к нему  не испытывал.
Может быть, потому, что я видел, что Лу мне не лжет, а говорит всю правду, и
я не мог не восхищаться такой откровенностью. Да занимайся я  такими вещами,
мне  бы наверняка было стыдно  признаться кому-нибудь. Я бы наверняка соврал
или умолчал об этом,  а Лу не лгал,  говорил всю правду. Я подумал, что если
бы все говорили правду  вот  так  напрямик, не скрывая, кто кем  был  и  что
делал, то мир стал бы чуточку лучше, и, может быть, поэтому Лу не вызывал во
мне отвращения. Хотя я не вполне уверен. Может быть, все-таки я не испытывал
к нему отвращения просто потому, что и сам я по натуре человек непорядочный.
 - Ну, так что ты хочешь, чтоб я сделал? - спросил я.
 - Ты мне сначала скажи, что я могу сделать для тебя?
 -  Ну, что  ты! Ничего  мне от  тебя не нужно, но если я  могу для тебя
что-нибудь сделать, за что меня  не расстреляют, я, наверно, сделаю. Детишек
твоих как зовут?
 - Старшего -  тоже Лу. Потом идет девочка. Роза, потому что  так  зовут
мою мать. А третий,  совсем крошка, двухлетний - Майкл, потому что так звали
моего деда.
 - А жену твою как зовут?
 - Марта.
 - Так что ты хочешь, чтобы я сделал, Лу?
 - Видишь ли, я должен заступить на этот пост в четыре утра.
 - Так.
 - Но меня в это время не будет ни в караулке, ни здесь.
 - А где же ты будешь?
 - Сбегу,  - сказал  Лу. - Дня через два-три меня  разыщут.  А  я ничего
помнить не буду. Тогда станут  выяснять,  кто  меня видел  последний. А  это
окажешься ты. Когда  я  укладывал сержанта в постель,  я боялся,  как бы кто
меня  не  увидел,  думал,  не пришлось  бы  отложить  это  дело,  но  никого
поблизости не было. Все  спали, никто меня не видал. Вот возьми, это бумажки
сержанта. Все до единой. Я хочу, чтобы ты отдал их ему утром, и все. Если он
поинтересуется,  как они к  тебе  попали,  напомни ему,  что  он  был  пьян,
возвращался в  казармы  и  не ответил  на оклик, так  что  ты  его  чуть  не
застрелил, да хорошо - вовремя узнал. Скажи ему, что он не хотел идти домой,
пока ты не возьмешь на сохранение его вещи. А теперь ты их ему возвращаешь.
 - А если он вспомнит, что ты укладывал его в постель?
 - Вспомнит, да не  слишком ясно,  -  сказал Лу.  - Это-то мне  и нужно.
Будто бы и вспомнит, да не захочет дела поднимать.
 - А вдруг он заявит, что его кто-то уложил спать?
 - Он был пьян.  Ему это привиделось. Да никому он  об этом не скажет. А
вот когда ты отдашь  ему  эти бумажки,  он  может отвести тебя в сторонку  и
спросить. Скажи ему, что он дал тебе бумажки и пошел домой.
 - Ну а если он только поглядит на меня и ничего не скажет?
 - Тем лучше.  Может случиться, что никто тебя ни о чем и  не спросит, -
тем лучше.
 - Думаешь, у тебя это выйдет?
 -  Должно выйти, -  сказал Лу. -  Жена плачет целыми  днями.  Мне  брат
описал  все как есть. Ну а жена - она пишет только красивые письма: мол, все
прекрасно. Пишет мне неправду и молится за меня каждое утро и вечер.
 - Молится?
 - Ну конечно,- сказал Лу.
 - А куда ты пойдешь? Где будешь скрываться?
 - Лес этот видишь?
 - Ну да.
 - Был там когда-нибудь?
 - Был.
 - Так вот, - сказал Лу, - несколько дней и ночей я проведу в этом лесу.
 - А еды ты себе приготовил?
 - В еде я не  нуждаюсь. Человек, потерявший голову от тревоги за жену и
детей, не берет с собой завтрака.
 - Так что  я должен  сделать? Отдать Какалоковичу эти бумажки -  и все?
Так, что ли?
 - Да.  А  если кто-нибудь  спросит, принимал  ли ты  от меня этот пост,
скажи - да. Ведь это правда. Если спросят,  садился ли  я на грузовик, чтобы
ехать в караульное помещение, скажешь -  нет. И это  правда. Может быть,  ты
видал, как я пошел по  направлению к казармам? Да, видал. Ты  увидишь, как я
пойду туда через несколько минут, так что это тоже будет правда.
 Лу подождал немного и спросил:
 - Хочешь для меня это сделать?
 -  Хотеть  не  хочу,  говоря по правде.  Никогда я ни в  чем дурном  не
участвовал. Боюсь, что  и солгать по-настоящему не  сумею.  Я ненавижу ложь.
Когда мне кто-нибудь лжет, меня тошнит, не знаю отчего.
 - Хорошо, я вернусь в караулку,  -  сказал Лу. - И забудем  об  этом. Я
понимаю твое  состояние. Католик я неважный, но не такой уж плохой, чтобы не
уважать человека честного.
 - Да я не договорил,  - сказал я. - Я не хочу  этого делать, но сделаю.
Постараюсь держаться  правды, но если придется солгать, ну что  ж - наверно,
солгу.
 - Надеюсь, тебе лгать не придется, - сказал Лу. - Вовек не забуду твоей
услуги.
 И  вот он  ушел по  направлению к  казарме, и я опять остался  один.  Я
думал, прошла уйма времени, но  было только двадцать пять минут второго, так
что до смены оставалось еще тридцать пять минут.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

 Весли  окликает  полковника  Ремингтона,  который  честит