по его тону, что это  так.
Просто он не хотел портить нам компанию.  А я никак не мог  решить, идти мне
на это или нет, в общем растерялся.
 Но оказалось, что Джо пошутил, и я почувствовал себя очень глупо.
 После ужина мы пошли посмотреть город.  Заходили в несколько ресторанов
и  в  каждом  выпивали  стаканчик  -  другой, но  только  один  Джо пил  как
полагается.  Мы с  Виктором  приноровились пить  пиво  после бренди,  а  Джо
придерживался  одного бренди. Я не был уверен,  что приглядываю за Виктором,
как  просил  меня  Доминик.  Наоборот, скорее  Виктору  нужно  было за  мной
приглядывать,  ибо  чем  больше  я  пил,  тем прекраснее  мне  казались  все
встречные  женщины,  и  я  все  удивлялся,  почему  бы при  таком  множестве
прелестных женщин мне не иметь хотя бы одну.
 Довольно скоро  мы  устали,  нам захотелось  спать,  и мы  пошли домой,
помолились богу и легли. Джо  Фоксхол  заставлял нас  непременно молиться на
ночь.
 Большой забавник был этот  Фоксхол, но было в нем и что-то серьезное, и
даже  больше - грустное. По-моему, так бывает со  многими ребятами,  которых
все считают шутниками.
 Было  уже  три  часа, когда  мы легли, но оказалось, Джо  выбрал  более
удобный для нас вечерний поезд вместо  утреннего. Когда мы погасили свет, он
сказал:
 -  Мы можем спать сколько угодно, потому что  поедем вечерним  поездом.
Будем завтракать, когда все люди обедают.
 Мы завтракали только в  час дня. Каждый получил по толстому бифштексу с
жареной картошкой и луком, который Джо называл "лионез", потом кипящий  кофе
и  яблочный  пирог.  Это  был,  пожалуй,  самый  вкусный  завтрак,  какой  я
когда-нибудь едал. Джо велел официанту подать большой пирог целиком, прямо в
форме, так  что  каждому из  нас досталось по два  больших куска. Кофе могло
хватить на  целый взвод здоровых  парней, но мы долго сидели за столом, ели,
болтали и выпили весь кофейник до дна.
 -  Такой  вот  завтрак  дают   человеку,  перед  тем  как  посадить  на
электрический стул, - сказал Джо.
 Ну, мы с Виктором были целиком поглощены едой и не обратили внимания на
слова  Джо, и  только много времени спустя я вспомнил эту фразу и понял, что
он имел в виду. А тогда мы просто ели пирог, пили кофе и благодарили бога за
рождество   Христово,  которое  весь  христианский  мир  должен   был  скоро
праздновать.
 После завтрака я заглянул в чикагскую  телефонную книжку и нашел  в ней
человека по имени и фамилии Весли  Джексон, но  никому  об этом не сказал. Я
думал,  что найду  отцовское имя тоже.  Я решил заранее, что если  найду, то
позвоню этому человеку  по телефону, кто бы он ни был, и поговорю с  ним. Но
отцовского имени в книжке не оказалось. Там, конечно, было много Джексонов -
два или три Эндрю Джексона, по одному по крайней мере из таких обычных имен,
как Джозеф,  Эдуард,  Вильям и так далее, -  но ни одного Бернарда.  Бернард
(Б.П.И.) Джексон. Пометка  "Б.П.И." делается  в армии  для  того, чтобы было
понятно, что ваше полное  имя состоит  только из крестного имени и  фамилии.
"Б.П.И." означает  "Без  Промежуточного Инициала". У отца нет промежуточного
инициала, и у меня тоже. Так вот, я  продолжал  листать чикагскую телефонную
книжку,  и  так интересно  было  думать  обо  всех  этих людях  с именами  и
телефонами.
 Имена похожи на поэму, и, может  быть, стихи Джемса Джонса, которые так
любит Джо  Фоксхол,  действительно  самые  лучшие в  мире, но  поэзия  имен,
по-моему, ничуть не хуже.
 Мы  побрились, приняли  душ,  надели  свежее белье  и  наши  солдатские
ботинки,  которые Виктор велел почистить прислуге  (а  обычно мы  их чистили
сами), и нашу солдатскую форму, которую Виктор велел как следует отутюжить.
 Если б еще  не было войны, мы бы чувствовали  себя совсем  здорово.  Мы
ведь знали  твердо,  что  никого  не обманываем  для  нас  это было  только
маленькое  развлечение,  оно нам досталось благодаря тому,  что  у нас  были
деньги  и что Джо Фоксхол  не был тупым занудой, каких много в армии,  и  не
заставил  нас ехать с утренним поездом. Ну хорошо, приехали бы мы в Нью-Йорк
чуточку  раньше  только  для  того,  чтобы  несколько  дней проболтаться без
всякого толка,  пока  кто-то  там сообразит, что  с нами  делать дальше!  Мы
знали, что это только  игра в  шикарную жизнь, которая не может продолжаться
долго, и знали, что никого не обманываем.
 В поезде  мы и  на этот  раз устроились вполне прилично. Отдельное купе
Джо заказал заранее,  мы опять  бросили жребий, и все  сложилось  как нельзя
лучше, так  как на  этот раз Джо досталась  нижняя  койка, мне - верхняя,  а
Виктору - скамейка.
 Эта  поездка в Нью-Йорк через  всю  страну  с  Джо Фоксхолом и Виктором
Тоска была одним из самых чудесных событий в моей жизни.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

 Весли  получает  воспаление  легких  вместо  рождественского   подарка,
обретает  в госпитале  брата  и  узнает  от Виктора,  что собой представляет
военный гарнизон в Нью-Йорке

 Рождество всегда вызывает в душе какую-то печаль, так что уж говорить о
рождестве  в Нью-Йорке,  в  трех  тысячах  миль от  дома.  Когда  я  выходил
прогуляться  по  улицам,  я  даже  по  запаху  ощущал,  как   далеко  я   от
Сан-Франциско. Слишком далеко, чтобы очутиться  там вот так,  сразу, а  я об
этом только и мечтал -  это была тоска по дому. На рождество человек тоскует
по родному дому, даже когда ему случается по временам там бывать, а здесь, в
Нью-Йорке, меня отделяла от дома вся огромная страна.
 Улицы были покрыты снегом и полны красивых незнакомых девушек. Одна  за
другой проходили они мимо меня, чтобы больше никогда со мною не встретиться.
Мне было  тоскливо, холодно, одиноко - и ни одной  девушки, которую я мог бы
поцеловать рождественским утром.
 Наверно, поэтому я и схватил воспаление легких.
 Меня отвезли в санитарной  машине в военный  госпиталь на Комендантском
острове в  нью-йоркской гавани и уложили в постель в огромной палате, полной
больных, страдающих людей.
 Не стало рождества для  Весли Джексона! Такое уж мое счастье - заболеть
пневмонией, когда  я так мечтал погулять по улицам, петь "Безмолвную  ночь",
целовать всех встречных  девушек. Такова  уж моя злосчастная доля - слечь  в
постель, когда все кругом полно любви и песен.
 Не  очень-то много было песен и любви  в этом  госпитале.  "О  младенец
Христос!", это  был сущий ад.  Когда в  кино вы смотрите картину  о  военном
госпитале  и  видите красивую  сестру  милосердия,  полную  нежной заботы  и
сострадания, -  так  и  знайте, вас обманули.  Сиделки  совсем не красивы  и
отнюдь  не  полны нежной  заботы и сострадания.  Большую часть времени о вас
заботятся не сиделки, а  другие  солдаты.  Ох  уж эти  мне  сестры,  бог  им
простит! Это не женщины, а какие-то полицейские.
 Женщина из Красного Креста с мокрым от холода носом и с усами подошла к
моей  кровати  и  разбудила,  чтобы  спросить,  не  хочу  ли  я  конфетки  с
рождественской елки. Я не мог удержаться и ответил:
 - Нет, не надо. Дайте мне хоть умереть спокойно.
 Если хотите знать, кто в этом  госпитале  ухаживал за  больными, я  вам
скажу. За больными  ухаживали больные  же. Легкобольные - за тяжелобольными.
Они  не давали им лекарств, но именно они  приносили исцеление. Они садились
около кровати  и  дежурили. Сидели  молча. Сидят  себе спокойно и  молчат, а
когда тяжелобольной очнется, он видит - сидит возле него кто-то, он  даже не
знает, кто-такой, но знает - это  брат. Я все это знаю хорошо,  потому  что,
когда  я  очнулся, мой брат  милосердный  сидел  возле меня.  Это  был  один
японский  парнишка,  который  служил  в американской армии. Он  мне тогда не
улыбнулся и ничего не сказал.  Просто  сидел  рядом: он  уже выздоравливал и
ждал, чтобы и мне стало лучше.
 В  руках  у него был маленький, высохший золотой апельсин,  но он знал,
что в  этот  момент  мне  не захочется апельсина, и мне  даже не  нужно было
качать головой, чтобы он это понял. Он знал это и так  и положил апельсин на
столик,  чтобы я мог съесть  его, когда захочу.  Немного спустя я  заснул, а
когда проснулся, он все еще сидел рядом.
 Мы  такие же животные, как  и всякие другие.  Больные животные понимают
друг друга, даже если  не  принадлежат к  одному виду,  и  заботятся  друг о
друге. Кто  бы  он  ни  был, этот японский мальчик, а мне  он был доктором в
госпитале.  Мне даже не удалось разглядеть его как следует, слишком тяжело я
был болен,  а  к  тому времени, когда мне стало лучше настолько,  что  я мог
сидеть навытяжку при утреннем обходе армейских врачей, его уже не было. А на
столе лежали три маленьких, высохших золотых апельсина,  оставленных им  для
меня.  Спасибо роду  человеческому за сердечную  доброту, которая проявилась
так щедро и скромно  в этом  парнишке. Армейские врачи исправно  давали  мне
лекарства, но с таким же  успехом они могли бы давать его зверю в клетке или
бактериям в пробирке. Ведь болезнь гнездится не только в теле, верно?
 Однажды вечером, еще в  госпитале, я  вдруг услышал, что  идет уже 1943
год, но, черт возьми,  я ведь не знал, что произошло к концу 1942-го. Виктор
Тоска пытался меня навестить,  но ему не позволили, потому что, во-первых, я
был  слишком  слаб,  а  во-вторых,  в  нашу  палату  вообще  посетителей  не
допускали. И я его увидел, только  когда, качаясь  и едва  держась на ногах,
вышел из госпиталя. Это было уже почти в конце января.
 Мне хотелось сейчас же повидать и Джо Фоксхола,  но  Виктор сказал, что
Джо попал в неприятную историю и в наказание  его отправили в другой лагерь,
в Огайо.
 Мы с Виктором сидели в маленьком ресторанчике в Бэттери и пили кофе.
 - В какую же это историю? - спросил я.
 - Он крупно поговорил с ротным командиром, - сказал Виктор.
 - О чем же это?
 - О чем-то  там  они  повздорили, - сказал Виктор.  -  Его хотели  было
предать военному суду, а потом решили, что не стоит. И сослали вместо того в
Огайо.
 - А что это за часть, к которой мы причислены?
 - Сам увидишь.
 - Что, так скверно?
 - Сплошные угрозы.
 - Чем же они угрожают?
 - Послать в Северную Африку или на Тихий океан.
 - А кто они такие?
 -  Шайка  мошенников!  Чтобы  избежать мобилизации,  они пошли  в армию
добровольцами и получили офицерские чины  как технические эксперты.  Только,
по-моему, все это вздор - какие они там эксперты.
 - А ротный командир у нас кто?
 - Парень из "Юниверсел".
 - Что это значит?
 - "Юниверсел пикчерс", кинофабрика.
 - Ты хочешь сказать, он киноактер?
 - Нет. Дядя у него - член правления.
 - Ну, а сам-то он кто?
 - Говорят, таскал пленку из одного конца студии в другой.
 - Ничего не понимаю!
 - Да и вся наша часть из таких. Это, по сути дела, клуб, куда не так-то
легко принимают.
 - Что же для этого требуется?
 -  Не  могу сказать точно.  Знаю только,  что  ни один из них  не умеет
держать в руках винтовку.
 - Ну а тебя что заставляют делать?
 - Дневалить  по кухне, - сказал Виктор. - И по казарме. И нести караул.
И в школу ходить.
 - А чему учат в школе?
 - Чтению карты и военной администрации.
 - Так. Ну а сержант там какой?
 - Этот - кадровик. Единственный человек в подразделении, который  знает
свое дело. Без него бы тут все давно развалилось. Несчастнейший человек.
 - Отчего?
 - Один за всех работает.
 - Почему?
 - Да потому что все  они - кто из "Юниверсела", кто от Цорнеров, кто из
"Колумбии", или "Метро", или "Р.К.О." Самые счастливые люди на свете.
 - Ты шутишь?
 -  Нет, -  сказал  Виктор. - Приходишь на службу,  козыряешь  там кому-
нибудь  из них, а он тебя возвращает и приказывает отдать  честь  еще раз  -
мол, недостаточно четко делаешь. "Вы что, первый день в армии?" - спрашивает
он. А сам прилетел на самолете  из Голливуда каких-нибудь четыре дня назад и
сразу нарядился в розовые штаны. Майор!
 - А как с рядовыми?
 - Есть члены и нечлены.
 - Что это значит?
 -  Члены  -  это  люди с положением,  они не обязаны  выполнять грязную
работу и водят  компанию с  офицерами. Называют их по  имени, болтают о Сэме
Голдвине и Л.Б. Мейере и высмеивают свое начальство.
 - А что делают нечлены?
 - Война в разгаре. Отечество  в опасности! Нечлены выполняют свой долг,
как это диктуется приказами командования. Они везде годятся.
 - Ну и что ты скажешь?
 - Напустить бы на всю эту шатию тройку приятелей брата  моего Доминика,
во славу Америки, вот было бы здорово.
 - Ты часто получаешь наряды на кухню?
 -  Слишком даже часто. Понюхай мои руки. Это еще с четвертого дня. Вонь
никак не соскребешь с кожи. А  люди в розовых штанах все приглядывают, чтобы
я хорошенько соскабливал жир с печных горшков.
 - А Нью-Йорк тебе нравится?
 - Так себе.
 - Какие вести от Доминика?
 - Он побил одного лейтенанта за то, что тот обозвал его итальяшкой.
 - Ну и дела!
 - Да прямо хоть дезертируй.
 - Писем нет для меня?
 - Как же, целых два, от Лу Марриаччи.
 Виктор  отдал  мне  письма,  и я положил  их  в  карман, чтобы прочесть
попозже.  Я еще не совсем  оправился от воспаления легких и от  госпиталя, у
меня был  двухнедельный отпуск по болезни, и  я сказал Виктору, что хотел бы
снять комнату в хорошем отеле. Что он посоветует?
 - Давай ко мне, - сказал Виктор. - Возьмем две смежные комнаты.
 - Разве тебе разрешают жить не в казарме?
 - Неофициально. Я  обязан являться к побудке в шесть утра, но  немножко
свободного времени бывает у меня каждый день. У меня есть койка в казарме, я
обязан держать ее в чистоте, оставаться на вечернюю уборку по пятницам и так
далее.
 - Это неплохо, а?
 -  Да, но  они все время  угрожают, - сказал Виктор.  -  Запретить тебе
снимать  комнату в отеле, если это тебе по средствам, они не  могут, так как
все члены живут вне  казармы.  Но  они всегда знают, кто ночует в казарме, а
кто нет,  и  если твоя койка пустует и ты нечлен, они  считают  нужным  тебе
напомнить, что идет  война. Помните о ваших братьях на Тихом океане, которые
ежеминутно рискуют своей головой! Помните об этом!
 - Так что же ты думаешь делать?
 - Не знаю пока. Не люблю, когда мне угрожают, и все.
 Мы  взяли такси, и Виктор велел шоферу отвезти нас в "Большую Северную"
на 57-й улице.
 - Там не так хорошо, как нам  было в Чикаго, - сказал он мне, - но я не
мог поселиться в лучшей гостинице, потому что им бы это не понравилось.
 - Почему?
 - Боятся, как бы люди не узнали, что кто-то из  нашей воинской части не
жертвует своей жизнью ежеминутно.  Они ужас  как чувствительны на этот счет.
Мы с тобой состоим в роте "Д". Это  значит,  мы числимся в списке  строевого
состава, и, значит, нас  могут в любую минуту погрузить на  корабль. А члены
состоят в роте "А".
 - А это что значит?
 - Что  их  дядюшки - члены правлений и  что они не  числятся в строевом
списке, зато умеют лихо козырять и языком сокрушают противника.
 - Если ты вздумаешь дезертировать, куда же ты отправишься?
 - Я не собираюсь дезертировать, - сказал Виктор.
 - Мы можем перевестись в какой-нибудь другой род войск.
 - И  не мечтай. На этот счет  они  тоже весьма чувствительны, и если ты
подашь  рапорт  по  форме,  ты  оскорбишь  их  в  лучших чувствах.  Они  так
расстроятся, что начнут волноваться зя исход военных действий и сочтут своим
долгом как можно скорее отправить тебя на фронт.
 Мы вышли из такси  и прошли в "Большую Северную". Виктор там всех знал.
Когда  он  сказал,  что  нам  нужны  смежные  комнаты,  все  засуетились.  В
какие-нибудь  десять  минут  вещи  Виктора перенесли  на  новое место, и  мы
вселились в две отличные комнаты.
 Не очень-то мне понравилось  то, что Виктор рассказал о нашей части, но
я слишком  устал, чтобы думать  об этом.  Я растянулся на своей  кровати,  а
Виктор  на  своей.  Когда я  прочел  оба  письма от  Лу Марриаччи  и захотел
поделиться с Виктором хорошими новостями, он уже крепко спал.
 А новости были такие,  что Лу разыскал моего отца в военном госпитале в
форту Президио в Сан-Франциско. Он был серьезно  болен. Но Лу  забрал его из
госпиталя,   поместил   в  меблированную  квартирку   над  своим   баром  на
Тихоокеанской улице  и дал ему денег.  Лу писал, что  отцу теперь лучше и он
скоро  напишет  мне сам. Он писал  также, чтобы я  не беспокоился, отец  ему
понравился, и он отцу тоже, все у  них пойдет отлично - и на этом я спокойно
уснул.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

 Весли  постигает неудача на новом месте,  ибо он не умеет  отвечать  по
уставу. Он  читает  Екклесиаст  и  вспоминает  клятву,  которую дал  себе  в
госпитале

 После  двухнедельного  отпуска  я немного  ожил,  хотя все  еще  быстро
уставал.
 Первый день моей службы пришелся  на субботу, так что я сразу угодил на
смотр. Ротный командир был одет с иголочки и выступал  с таким  видом, будто
он один во всем  мире способен  раздавить  Гитлера. Но вдруг он споткнулся о
камешек, и я понял, что это не так.  Парень, стоявший рядом со мной в строю,
болтал без умолку.
 - Погляди на него, - говорил он. - Вот герой так герой. Штаны одни чего
стоят. Обрати внимание, как он пыжится. Он гордится тем, что выиграет войну.
 Когда ротный командир споткнулся, парень сказал:
 - Ну, это  со всяким может случиться. На войне такие вещи бывают.  Зато
как  быстро  он  оправился. Прирожденный полководец!  Да  этот  сукин сын не
способен довести  вас и до  отхожего  места!  Слабосильная команда!  Ублюдок
несчастный!
 Во время моего отпуска мы с Виктором обо всем  переговорили  и пришли к
заключению, что нам ничего другого не остается, как только терпеть до конца.
Мы  решили  не принимать  ничего всерьез,  а просто  переждать,  пока  война
кончится.  Если нас  заставят тянуть служебную  лямку,  мы постараемся  себе
внушить, будто это происходит с кем-нибудь другим. Во всем  этом спектакле -
а  это  действительно  спектакль  - мы  решили  оставаться только зрителями:
пускай себе молодчики в розовых штанах валяют  дурака сколько им вздумается.
Они помогают  выиграть  войну,  как умеют,  только  фронт,  на  котором  они
сражаются, не указан на карте и не упоминается ни в  каких сообщениях.  Да и
война эта -  сущий ад,  и всякий человек  заслуживает  нежной  привязанности
своего дядюшки из правления.
 Итак,  великий  полководец открыл  смотр своим войскам.  А  войска  эти
представляли  собой весьма  забавную смесь.  С одной стороны,  там  были его
друзья,  называвшие  его  по  имени. Это были сценаристы,  не  написавшие ни
одного сценария режиссеры  - постановщики, не поставившие ни одной картины
управляющие киностудиями, никогда  ничем не  управлявшие. С  другой стороны,
были там и  ребята,  кое-что  понимающие  в  фотографии  и  киномонтаже.  И,
наконец,  проектировщики. Как  они проектировали использовать  меня  в  этой
кинокартине, я не  знал, но думал,  что из меня  сделают то же самое, что из
Виктора Тоска:  мальчика  при конторе, курьера, рассыльного или технического
сотрудника -  то есть человека, который  мог бы перенести с  места  на место
стул  или  что-нибудь  из  технического  оборудования или просто был  бы под
рукой, чтобы  сделать  что-нибудь такое, чего никто из офицеров не осмелится
попросить у своих приятелей, когда те заняты созданием учебного фильма.
 Что ж,  если от меня  потребуют,  чтобы я  выполнял свой  воинский долг
таким образом, с моей стороны возражений не будет.
 Вскоре  ротный  командир  дошел  до нашего  ряда. Все  мы  вытянулись в
струнку, надеясь благополучно пройти смотр и не получить наряда вне очереди.
Командир подошел к парню, стоявшему рядом со мной, и сказал:
 - Почему башмаки не почищены?
 Парень поглядел было вниз, на ботинки, но командир прикрикнул:
 - Прямо перед собой смотреть!
 Это было сказано настоящим командным тоном.
 Парню  не очень-то  удалось  разглядеть свои башмаки,  но  все-таки  он
ответил:
 - Я думал, они почищены, сэр.
 Ротный  командир  обернулся к  сержанту, и  тот  сделал пометку  против
фамилии парня,  так  что  бедняга мог не сомневаться, что получит наряд  вне
очереди.
 Тут командир подошел ко мне.
 - Как вас зовут?
 - Весли Джексон, сэр.
 - Давно в армии?
 - Три с половиной месяца