ь один с небольшим... Оторвал  вчерашний листик
календаря  -  ба,  февраль,  первое!.. День  рождения  президента России, не
мешало бы и отметить!..
     Никогда я не считал себя революционным демократом и ныне не считаю себя
таковым. Ломать -  не строить. А распылять государственные земли - вовсе  не
то, что собирать их. Единственное,  что пленяло меня в  новом президенте,  -
его отвага. Так уйти из КПСС, как он  ушел,  всенародно  хлопнув дверью, для
этого  нужно  было  иметь  отважное  сердце. Как  когда-то  я был влюблен  в
политика  Горбачева,  теперь  был  влюблен  в  политика  Ельцина.  Во  время
политических  споров, которые не  обходят  стороной ни  одного русского, мне
доставляло  особое  удовольствие  вдруг  заявить  в  лицо  спорщикам  -  мой
президент сказал!.. Что он сказал, на самом деле для меня  не имело никакого
значения потому, что главным было - мой президент! Мы с ним были не то чтобы
из одного литобъединения - нет-нет,  из  одного общежития.  И естественно, я
был  убежден,  что мой президент лучше  меня  знает, что мне в  жизни нужно.
Поэтому выдвижение им в премьеры Егора Гайдара, внука известного писателя, я
воспринял как откровение:  однако каков мой президент - выдвинул  в премьеры
Гайдара,  "Всадника,  скачущего впереди"! О  том, что  "Егор  Хайдар" таит в
своем прямом переводе всего лишь прямой вопрос: "Куда едет Егор?" - в голову
не приходило.
     Оторвав вчерашний  листок календаря и  обнаружив, что  на  исходе  день
рождения Бориса Николаевича, я по  привычке, именно по привычке, без всякого
на  то умысла, подивился: однако каков мой президент?! И  на этом,  пожалуй,
все бы закончилось,  если  бы  не перепечатка  уже известной  "оратории",  в
которой после дуэта  "Андропов и Черненко" не фигурировал  дуэт  "Горбачев и
Ельцин".   Кстати,  мой   соавтор,  Инкогнито,   настоятельно  просил   меня
присмотреться  к  Борису  Николаевичу, так  как, по  его  мнению, он,  Борис
Николаевич, еще исторически не состоялся (еще не умер).
     Меня очень развеселила  просьба соавтора, и  прежде  всего  потому, что
прочел ее не раньше и не позже, а точно в день рождения Ельцина.
     - Обязательно прослежу!.. - пообещал я вслух и заторопился.
     Заторопился не потому, что до закрытия магазина оставалось сорок  минут
(мне  хватило  бы   двадцати).  Просто  вдруг,  как-то  очень  по-домашнему,
представил,  что где-то  там,  в  недосягаемой  теперь Москве,  собрались на
праздничный  ужин  домочадцы  президента,  налили  по  рюмочке  и  уже  тост
произнесли во славу... И до того мне захотелось вместе с ними "причаститься"
и тем самым хотя бы на  эту минуту  приблизиться к месту нахождения Розочки,
что я заспешил, заторопился.
     Пока  устремленно  сбегал  по  лестнице,  а  затем совершал пробежку  к
дежурному магазину, чувствовал себя  Гайдаром, то есть  всадником,  скачущим
впереди. Иллюзии скачки вначале способствовала  лестница, а потом и скорость
устремления - крылатка летела сзади, точно черкесская бурка.
     В магазине, не сбавляя шага, направился в самый дальний угол: хлебный и
молочный отделы.  Продавщицы  при моем приближении  удивленно  вырастали  за
пустыми прилавками, а одна, наоборот, присела:
     - Господи, а это что за чудо-юдо?!
     Ее притворный испуг заставил меня замедлиться и оглядеться по сторонам.
Магазин был пуст, пуст, как бубен! На витринах не было даже обычной ставриды
в томатном  соусе, ничего  - шаром покати!  Я  словно бы  зашел  в  какой-то
другой, не наш магазин. И даже не магазин,  а какое-то складское помещение -
угнетало полнейшее  отсутствие покупателей. Мои шаркающие шаги, множась,  то
опережали меня, а то вдруг глохли и исчезали, будто я  ступал по войлоку. Но
самое сильное потрясение я испытал в хлебном... двадцать рублей - буханка! И
это без всяких, как прежде бывало, обещаний улучшить качество выпечки. То же
самое и в молочном отделе - пятнадцать рублей пол-литра... За четыре булки и
два  литра молока  отдал сто сорок  рублей, то  есть пятую часть  всех своих
наличных!..
     Домой возвращался архимедленно, никак не мог сосчитать, на сколько дней
хватит оставшихся денег. Получалось, что в лучшем случае - на полмесяца. Это
казалось неправдоподобным, в это  не верилось, это не укладывалось в голове,
- шоковая терапия?!  Я действительно был шокирован,  а потому опять и опять,
снова  и снова  начинал  считать.  Ни  о  каком  глотке  спиртного во  славу
президента не могло быть  и речи. Я  впервые не мог решить: Егор Гайдар, кто
он? Всадник, скачущий  впереди,  или  наше испуганное вопрошание - куда едет
Егор? А вместе с ним - куда едем мы?! (Об издании коллективного  сборника за
свой счет не могло быть и речи.)

     Моих  наличных до пятнадцатого  не  хватило. Зашел в церковь  Бориса  и
Глеба на Волхове, шло празднование Собора вселенских учителей и  святителей:
Василия Великого, Григория Богослова и  Иоанна Златоуста, -  и до того уютно
стало  моей  душе,  что  незнаемо  отчего  прослезился,  глядючи  на   икону
Богородицы. До того глубоко  входили в меня мерцание лампадок под  образами,
отблеск свечей на детско-старческих лицах и, конечно, хор ангельских голосов
под куполом: "Величай, душе моя, Честнейшую небесных воинств Деву, Пречистую
Богородицу". Несколько раз подходили ко  мне служители  храма с подносом для
воздаяния, и я, не глядя, вынимал  из-под крылатки купюры и с восторгом клал
их  на примятую  горочку.  Восторг  охватил  меня,  когда  я  услышал припев
"Величай,  душе  моя...".  Я  воспринял его  как благое указание величать не
только и даже не столько Богородицу, сколько в ее образе Честнейшую небесных
воинств  Деву  - мою Розочку. Понимаю, что  здесь  какая-то  мешанина, может
быть, и греховная, но  именно потому с восторгом вынимал свои купюры  из-под
крылатки и потом еще всякий раз протискивался между людьми так, чтобы встать
на пути подноса. Мне представлялось, что эти деньги каким-то образом помогут
Розочке. Что где-то в каких-то высших сферах, недосягаемых для человеческого
разума, наш Господь Бог Вседержитель увидит их и зачтет Розочке во спасение,
а через нее и я буду спасен.
     Мне было до того  хорошо,  что я  полностью  отстоял богослужение, хотя
зашел  в церковь совсем по другому случаю - убивал время. Раньше, чем нужно,
пришел  в магазин на Черемной (распространился  слух, что  цены  в нем самые
низкие  в городе) и решил: подожду в церкви, пока магазин откроется. Словом,
отстоял богослужение по полной программе и из одной крайности попал в другую
- магазин  закрыли  на  обед. Вначале расстроился, но, когда исследовал свои
карманы, даже обрадовался - в них не было ни копейки.
     Домой в  общежитие добирался и на  рейсовом  автобусе, и  шел пешком. И
всюду натыкался на сочувствующие взгляды - на меня смотрели как на больного.
А виною была крылатка, действительно шоковая, я ею шокировал... Удивительное
дело, и прежде  она была на  мне,  и  прежде я разъезжал в  ней в автобусе и
прогуливался, как говорится, по злачным местам, но никогда прежде никто  мне
не сочувствовал. Да, обращали  внимание на оригинальность одеяния,  но чтобы
сочувствовать - никогда! Все вокруг  как  будто  догадывались, что деньги  у
меня  есть,  что мое одеяние  -  всего лишь  причуда. Ну в  крылатке.  Ну из
байкового  одеяла.  Но разве  от этого кому-нибудь  жарко, или  холодно, или
опасно для  жизни?! А  тут  всех  словно бы  подменили -  в  каждом  взгляде
сочувствие  и боль.  Некоторые  сердобольные  женщины,  поглядывая  на меня,
горестно вздыхали.  А  одна очень  большая  и  толстая (строительный  бушлат
казался  на ней  распашонкой), кивнув  в мою сторону, вдруг крикнула на весь
автобус:
     - Вот оно, наше горе!..
     Не знаю уж,  сколько веса было в этой могучей  женщине, в ее солдатских
сапогах и грязного  цвета  брезентовой юбке,  но,  когда,  перехватываясь за
поручни,  она стала подвигаться  ко мне,  я испугался.  И сам ни с того ни с
сего что-то  закричал  и  воинственно стал  подступать  к ней.  Наверное, со
стороны  я был  похож на рассерженного стервятника.  Во всяком  случае, люди
отхлынули  от  меня, и я,  поднырнув  под  руки толстой  женщины, оказался у
двери.
     - Смотрите, смотрите - жертва!.. - опять закричала она.
     Впрочем, ее  крик уже не  трогал меня,  автобус  остановился,  и  я, не
мешкая, спрыгнул на тротуар.
     -  Смотрите,  жертва,  насильничья жертва!  - вновь,  как  бы наотмашь,
хлестанула она по спине (кто-то услужливо открыл окно,  помог глупой женщине
высунуться прямо на улицу).
     Я резко  свернул за киоск  и  немного подождал,  пока автобус  отойдет.
Потом пошел по пустырю мимо строящегося здания местного  телевидения (ходить
через  ямы  и  котлованы  было  мало  желающих).  В последнее  время,  пусть
ненароком,  меня довольно-таки часто оскорбляли,  и я  даже обрадовался, что
деньги кончились, теперь придется реже появляться на улице.

     В феврале я очень  много работал  и понял, что работа  -  это крепость,
которая помогает одолеть любые невзгоды. Чтобы днем лишний раз не появляться
на улице, я писал стихи  и пьесы ночью, а  днем  отсыпался. Такой распорядок
выполнял неукоснительно. Мне очень нравился этот распорядок, пока наконец не
начались  галлюцинации, которые, кстати сказать, поначалу забавляли.  Да-да,
засмотришься   на   столешницу,   и   вдруг   из   ее   недр,    словно   на
скатерти-самобранке, являются взору  большие тарелки с горячими блюдами. Тут
тебе  и  домашние щи, и дымящаяся  в томатном  соусе  баранина  с листочками
сочной  зеленой  петрушки,  и, конечно, кофе со сливками.  Но  самой  лучшей
частью моих галлюцинаций всегда была свадьба  - наша с  Розочкой. Да-да, это
были самые восхитительные  минуты. Впрочем, обо всем этом вы уже знаете,  и,
чтобы не повторяться, поясню лишь некоторые тонкости.
     Итак,  на  Сретение  я подмел все хлебные  крошки,  все крупинки и  все
чаинки.  В  комнате  не  было  ничего  съестного,  даже  запахов  их  былого
присутствия не было. В общем - ничего, кроме стеклянных  банок,  наполненных
слабосоленой водой (рингеровским раствором  собственного приготовления). Без
ложной  скромности  скажу, что  опыт  голоданий  меня многому  научил,  и  я
расходовал  свои силы  исключительно экономно. Ровно  две недели, то есть до
конца февраля (надеюсь, читатель помнит, что 1992 год был годом високосным),
я пребывал в исключительно  превосходном расположении духа. За ночь писал по
нескольку  стихотворений  или  одно  действие   пьесы,  а  если   брался  за
перепечатку  своих произведений,  то  обычной  моей  нормой  было  пятьдесят
страниц. Фантастическая работоспособность прерывалась только галлюцинациями,
которые, кстати, разнообразили мою жизнь. Я даже к ним подготавливался (но и
об этом я уже рассказал в начале повествования).
     Словом,  весь  февраль  и начало  марта меня  не  покидало превосходное
настроение. Но где-то с шестого на седьмое, а потом с седьмого на восьмое  и
так далее меня стал преследовать словно бы злой рок.  Только я воображу себя
знатным  англичанином, уже  и инкрустированные часы  на  цепочке, украшенной
бриллиантами,  достану, и вдруг  все  комкалось;  вместо  нашей  с  Розочкой
свадьбы  -  десять подносов  на моем  столе,  и на каждом вплотную  по  пять
больших тарелок  дымящейся баранины в томатном соусе,  баранины,  посыпанной
листочками сочной  зеленой  петрушки. Впрочем,  что особенного  в  баранине,
посыпанной петрушкой? Вот никелированные шарики - это да-а!
     Дело в том, что  в детстве,  когда  я уже был большеньким, мне довелось
проглотить довольно-таки увесистый металлический  шарик.  Как сейчас  помню,
стою  возле  маминой кровати  и двумя  руками  откручиваю его  от одного  из
прутьев спинки. Шарик был не очень большим, но очень тяжелым. Потом, когда я
уже учился  в десятом классе, узнал, что все  шарики на  кровати  отец залил
свинцом,  чтобы они не  откручивались.  Но один из них  я все-таки открутил.
Открутил, стою,  рассматриваю и вдруг слышу, мама в сенях звякнула  ведром -
подоила  корову.  Я  быстренько шарик в рот, продолжаю стоять. А  он, шарик,
как-то очень легко перемещается во рту и клацает о зубы,  да так громко  - я
замер.  Мама вошла:  что делаешь? Говорю: ничего. И как-то ненароком зацепил
шарик, он с языка бульк в пищевод, холодненький покатился прямо в желудок. Я
даже тяжесть ощутил -  как будто  пообедал и наелся. Я  потом  долго никакой
твердой пищи не употреблял - пил молоко и воду.  Мама  все удивлялась и даже
беспокоилась:  почему  я  ничего  не  ем?!   Я   думаю,  что  именно   тогда
поджелудочная... стала реагировать  на  вес  твердой  пищи. Естественно, что
после  голоданий эта реакция обострялась и я  просто вынужден был следить не
столько  за  калориями и протеинами  в  рационе,  сколько  за  весом грубого
продукта.
     Девятого марта  я  проснулся от  нестерпимого желания  поесть.  В какую
сторону ни посмотрю - раскачиваясь с боку на бок, мягко парашютируют длинные
серебряные тарелки с  дымящейся  бараниной, приправленной листочками зеленой
петрушки. Сидя на постели, я попытался одну из пролетающих тарелок поймать -
не тут-то было, мои пальцы прошли сквозь баранину.
     - Галлюцинация, мираж,  -  сказал  я  вслух  потому,  что  галлюцинации
начинались без моей на то воли, так сказать, спонтанно.
     Прикрыв  глаза рукой, я слез с  кровати и на ощупь нашел на подоконнике
банку с рингеровским раствором. Я  пил,  не открывая глаз, а когда  открыл -
мираж исчез.  Однако есть захотелось с еще  большей  силой.  В  Евангелии от
Матфея  сказано, что  Иисус был  возведен  Духом в пустыню  для искушения от
диавола и, постившись сорок дней и сорок ночей,  напоследок взалкал, то есть
ощутил голод. В отличие от Иисуса, я постился двадцать дней и двадцать ночей
и взалкал девятого марта, как раз в первый день Великого поста.
     Желание поесть было  настолько сильным, что  мне стоило волевого усилия
подавить соблазн и не похитить на общественной кухне чью-нибудь кастрюльку с
недоварившейся кашей.
     "Никогда, ни в  коем  случае!"  - мысленно приказал себе  и стал быстро
одеваться. Решение идти к Двуносому созрело  мгновенно.  В свое время за мое
четверостишие, воспевающее  жизненный потенциал "Свинячьей лужи",  он обещал
обеспечивать  меня  бесплатным  пивом  -  пришло время  удостовериться.  Уже
выходя, взял  папку со  стихами,  вспомнился наказ Розочки -  не  стесняться
продавать свои произведения (она называла их "нетленками").

ГЛАВА 27
     Когда я спросил пассажиров, где мне  выйти, чтобы оказаться  поближе  к
строящемуся кинотеатру, многие в автобусе посмотрели  на меня с нескрываемой
подозрительностью, а  некоторые  рассеянно и отвлеченно,  так, словно  бы не
услышали вопроса. В некотором  смысле это был глас вопиющего... Мне никто не
ответил. Тогда  на  замерзшем стекле  я продышал  пятнышко и, не  отрываясь,
следил за проплывающими  домами, стараясь угадать, где мы. (Шофер не  только
не  объявлял  остановки,  но  и  забывал  на  них  останавливаться,  так что
выходившие стучали ему в окошечко.)  Во всем чувствовалось какое-то всеобщее
неуважение, беспредел - шофер не объявлял остановки, но  и не требовал платы
за проезд. Да и что требовать? Пять копеек?! Смехотворная цена, в ежедневном
безудержном росте  цен почти равная нулю. Разумеется, все ехали без билетов,
а  если  едешь  без билета  - ни на какой  сервис не  рассчитываешь, точнее,
рассчитываешь  на соответствующий.  Впрочем, за два месяца творческой работы
или (что одно и то же) добровольного домашнего заточения я до того отстал от
жизни,  что пришел в  ужас, когда на очередной стук в  окошко водитель нагло
сообщил,   что   на   остановке   "По   требованию"  он  лично   никогда  не
останавливается, и в довершение через микрофон так грязно  обругал пассажира
(пожилого  человека), что я  не  выдержал, протиснулся к окошку и возмущенно
закричал:
     - Я требую сатисфакции, вы оскорбили не одного  пассажира, вы оскорбили
всех! Я требую!..
     Автобус  резко  затормозил,  я  едва  удержался  за  поручни.  Водитель
заглушил мотор и, не глядя в мою сторону, открыл двери и объявил, что никуда
не поедет (с места не сдвинется), пока дебошир, то есть я, не покинет салон.
     Всякому из нас приходилось  слышать анекдоты из серии "сверхнаглость" -
это  был один  из них. Однако мне было не до  смеха.  Возмущенный, я  окинул
взглядом пассажиров,  мол, посмотрите, каков нахал?! Я ждал поддержки, более
того,  весь  опыт  моей  жизни  подсказывал,  что  в  данной  ситуации  она,
поддержка, просто неизбежна, я,  так сказать, обречен  на  нее. Увы! В ответ
большинство пассажиров даже  не посмотрело на меня, а те, что посмотрели - с
нескрываемым раздражением, словно не водитель оскорбил их, а я.
     - Граждане,  если мы  это  так  оставим, он вообще решит, что  ему  все
позволено, - сказал я как можно спокойнее.
     - Слушай, байковый балдахон, тебе же ясно сказано: катись  из автобуса,
из-за тебя ни в чем не виноватые люди страдают.
     Сзади меня прогремел такой звучный, подсипывающий бас, что отставшие на
швах дюралевые  планки  вдруг в  тон  ему отозвались  каким-то согласованным
подсипыванием.
     - Из-за меня?! - неискренне повеселев, удивился я.
     -  Из-за тебя, - твердо сказал владелец подсипывающего баса и чуть-чуть
привстал с кресла.
     Никогда  прежде я  не  видел  столь черных  и  столь  волосатых  людей.
Какое-то  зомбированное  существо  с озлобленно-мутным взглядом. Не  знаю  и
предсказывать  не  берусь,  что  могло  бы произойти,  если  бы  не  пожилой
пассажир, за которого я вступился.
     -  Пойдемте, нам лучше всего выйти здесь,  - сказал он, мягко взяв меня
за руку.
     Мы шли по наезженной дороге  через гаражи, и мужчина  в годах  объяснял
мне, что строящийся  кинотеатр давно построен и давно пущен в  эксплуатацию,
только не как кинотеатр, а - казино.
     -  С  вечера  съезжаются туда  иномарки  -  лакировка,  комфорт, СКВ  -
свободно  конвертируемая  валюта! Простому человеку... - Он сделал паузу.  -
Как вас звать-величать, молодой человек?
     - Дмитрием, Дмитрием Юрьевичем.
     -  Значит,  Митей, - удовлетворенно кивнув,  сказал человек  в годах  и
спросил меня, не  сочту ли  я за фамильярность, если он будет  называть меня
столь по-свойски.
     -  Не сочту,  -  буркнул я,  мне  показалось  пижонством беспокоиться о
фамильярности после вопиющей наглости, с которой сейчас столкнулись.
     Между тем мужчина в годах продолжал:
     - Простому человеку, такому,  как  вы,  Митя, дорога  туда заказана, не
пустят  вас и на порог, потому что все там в костюмах с искоркой и при очень
и  очень   больших  деньгах.  И   что  удивительно...  -  Человек   в  годах
приостановился  и  как будто  позабыл обо  мне,  посмотрел на  низкое  белое
солнце,  уже хватающееся за крыши гаражей, снял нутриевую шапку и, стряхивая
снежную пыльцу,  мечтательно восхитился:  - Откуда,  откуда у двадцатилетних
пареньков пачки, пачки таких крупных денег?!
     - Вы, наверное, учитель средней школы, преподавали математику, а сейчас
на пенсии?
     Учитель усмехнулся. Надевая шапку, сказал:
     - А вы, однако, физиономист - стопроцентное попадание!
     - Интересно, кто они, эти пареньки с пачками денег?
     Он опять усмехнулся.
     - Их называют "новыми русскими". В том смысле, что у старых практически
было   все:   работа,  образование,  уважение   к  коллеге,   к  старшему...
Единственное, чего у нас не было, - денег. А у этих - наоборот: ни уважения,
ни образования, а денег - полные карманы!
     Вот  это вот:  а денег  -  полные  карманы!  - как  мне  показалось, он
произнес со знакомым уже мечтательным восхищением.
     -  Но  ведь  кто-то же  попустил этим  паренькам,  чтобы  и  машины,  и
деньги... Значит, эти "кто-то" еще новее самых "новых русских"?
     - Вы что же, на власть намекаете?! - как-то очень осторожно осведомился
он.
     -  Да,  на власть пред