стати  совпало,  и совпало  в твою пользу?  Почему в череде
случайностей  именно  твоя  карта  - козырный  туз, а  ты находишься не  где
попало, а в нужное время в нужном месте?.. Потом везение будет повторяться и
повторяться  -  ты  расправишь плечи и забудешь, что  был  момент, когда уже
готовился  упасть. Так  вот,  я  напоминаю  вам - никогда не  унывайте  и не
отчаивайтесь! Когда вам  станет  поистине  тяжело  -  Он  непременно  окажет
помощь, потому что в основе нашего мира - Его милосердие.
     Я прибежал на остановку автобуса - автобуса не было. Его  не было менее
пяти минут, а  показалось - более часа. Ехали медленно, с остановками, а при
выезде на мост через Волхов и вовсе попали в пробку.
     "Не  унывай, не  отчаивайся, ты лучше  других  знаешь,  что  Господь не
оставит  тебя  и в нужное время в нужном  месте ангелы  помогут, обязательно
помогут", - успокаивал  я  себя, а внутри закипал протест:  пора бы им уже и
поторопиться (до отправления поезда осталось десять минут).
     Я приехал на вокзал в двадцать пятьдесят. Прошел мимо здания вокзала  и
сразу  очутился  на  перроне.  Возле подземного  перехода  стояло  несколько
человек, в целом  же от  пустоты платформ веяло той  особенной пустынностью,
что всегда чувствуется после ухода поезда.
     Вначале  я, подобно  сводному  духовому  оркестру, развернулся  на  сто
восемьдесят градусов и, что называется,  помаршировал назад. Но потом словно
ветерок пробежал по струнам, я остановился, прислушался, что-то  подтолкнуло
зайти в вокзал.
     С  трудом  открыл  огромную  двойную  дверь и  сразу  оказался  в толпе
пассажиров. Разумеется, полюбопытствовал, на какой поезд. Каково же было мое
изумление, когда узнал,  что все они -  на  московский.  (С октября движение
поездов перевели на зимнее расписание, и теперь московский отправлялся  не в
двадцать тридцать, а в двадцать один тридцать пять.)
     Недолго думая, поспешил к кассам. Конечно,  это смешно в моем возрасте,
но я ни  разу  не ездил  в купе. Бывать  - бывал, а ездить  не  приходилось.
Поэтому,  когда  входил в вагон, нарочно напустил на себя форсу,  словно всю
жизнь только  и  делал, что ездил  в купе.  В ответ проводницы (две  молодые
курящие  особы) как-то очень загадочно засмеялись, и одна сказала другой, но
чтобы я слышал:
     - Какие все  же поганые люди эти "новые русские"! Наденут свои кожаны -
и понту, словно этот поезд его личный.
     Вагон  был  практически  пустым.   Оплачивая  постель,  попросил   чаю.
Проводница  (в  моем  купе  закурила новую сигарету) глубоко  затянулась  и,
выпуская дым мне в лицо, поинтересовалась:
     - А может, заодно и коньячку с кем-нибудь под бок?!
     Выходя  из купе, она посмотрела на меня как на придурка. Чтобы досадить
ей, резко задвинул дверь.
     - Люси, что там? - каким-то ржаво-надтреснутым голосом поинтересовалась
напарница.
     - Просит коньячку  в  постель,  - нагло прохрипела Люси  и  закашлялась
глубинным, из-под самого испода, кашлем.
     "Так  тебе  и  надо, лживая  бестия!" - подумал  я  о  Люси,  но  когда
напарница сказала, что надо  будет проследить за кожаном, то есть  за  мной,
чтоб не ушел с  чужими вещичками, мне проводниц  стало жалко, особенно Люси.
Разговаривать с вором, как  она разговаривала, нужна отвага. Люси, наверное,
и больная, и лживая, но смелая, а смелого пуля боится, решил я в пользу Люси
и, сняв финские полусапожки, забрался, согласно билету, на верхнюю полку, на
постель, которую, быть может, как раз Люси загодя и приготовила.
     Удивителен мир! Прекрасен и противоречив!..
     Мне  хотелось музыки души.  Стараясь  не думать  о  Розочке,  я  все же
настраивался  на нее, но музыки не было. Нет-нет, я и не предполагал спать -
полумрак купе, перестук колес, дальние огоньки деревень, исчезающие во тьме,
- все это требовало от меня  какого-то  радостного отзыва. Во всяком случае,
умом я желал музыки, но сердце молчало, молчало, словно одеревенев.
     Итак, я счастливейший человек! (Никаких струн, будто  речь вовсе не обо
мне.) Еще сегодня утром я и не помышлял,  что поеду в Москву, и тем не менее
я еду. Я еду в Москву, я еду к Розочке! (Ничего!) Может, и мои Небесной Силы
бесплотные ангелы едут  сейчас со мной?! (Я нисколько не иронизировал  - это
был жест отчаяния.)
     За свою жизнь  я прочитал множество всякой  литературы о  "жизни  после
смерти" и пришел к  выводу, что  гениальное произведение,  которое  сразу же
будет  признано  гениальным, расскажет  нам,  в  художественном  осмыслении,
конечно,  о реальной  связи видимого (физического) и  невидимого (духовного)
миров.  (Что  эти  миры связаны и мы  кормимся духовным  миром,  никогда  не
являлось   тайной  ни  для   какой  религии.)  Все  выдающиеся  произведения
литературы и  искусства, все выдающиеся научные  открытия были  в буквальном
смысле вымолены у Бога. Он потому отзывался и отзывается на наши мольбы, что
в  идеале видит, как физический и духовный миры не только  сблизятся,  но  и
первый войдет во второй, и это вхождение станет вхождением человека  в  рай.
Меня  нисколько  не удивляют  открытия  в  ядерной физике  и генетике,  меня
удивляет  даже  не  эликсир  бессмертия,  к  которому  якобы  стремится  все
прогрессивное человечество. Меня удивляет и беспокоит бессмертный человек! С
его  приходом  связь миров  неизбежно  нарушится,  мир духовный,  как  более
тонкий, утратится, и на земле восторжествует глина, из которой бессмертный и
сотворен.
     Мне  приснилось, что я  сижу в какой-то  грязной  комнате, на  каком-то
жестком  стуле у окна. Мне хорошо видно натоптанную  на снегу тропку повдоль
длинного арочного  строения  из  голубого пластика.  По этой  тропке  должна
прийти Розочка, она знает, что я в этой ужасной комнате. Я стерегу тропку, я
боюсь пропустить Розочку, но все же отвлекаюсь (я уверен, что прежде Розочки
появится  музыка души): я  то  и  дело  запускаю  руку  то в один внутренний
карман, то в другой - проверяю наличие долларов. Доллары на месте, но тропка
вся взрыхлена  (ископычена) Розочкиными  туфельками,  точнее, каблучками. По
крайней мере, я думаю, что прокараулил Розочку.
     Я слышу легкий и тихий  стук в дверь. Я хочу оглянуться, но не успеваю,
мягкие  меховые   варежки  закрывают  мне  глаза.  Я  слышу  чудесный  запах
французских духов. Я прижимаю ее ласковые руки  к своим губам и слышу новый,
теперь уже громкий  и  твердый стук. Поднимаю глаза  и  обмираю: сзади  меня
стоит бессмертный человек, он же - люмпен-интеллигент. Из черных ноздрей как
бы клубятся дымки -  пучочки рыжих волос. Кстати, меховые перчатки  вовсе не
перчатки,  а плотно  волосатые  руки.  Я  все  еще  надеюсь, что  обознался,
осторожно  взглядываю  на  ноги бессмертного... и  прихожу  в  ужас  (вместо
ступней - голубые копыта!).
     Да-да, это  он  ископытил  тропку,  перебежал дорогу  Розочке и  закрыл
дверь,  чтобы  не впускать  ее.  Волосы на  голове  зашевелились.  В  порыве
отчаяния вскочил,  чтобы схватиться с этим новым Кощеем,  и чуть не свалился
на пол.
     В  дверь  купе  так громко стучали железом  по  железу,  что  спросонок
показалось - ломятся, чтобы спасти меня.
     - Эй, новенький русский, ты здесь?!
     - Здесь, здесь, Розочка!  - откликнулся  непроизвольно  и, укусив руку,
окончательно проснулся.
     - Смотри-ка - Розочка?! Может, я - Балда Ивановна?!
     Люси  хрипло засмеялась  и тут же  закашлялась -  глубинно,  с легочным
подскребом. Я отодвинул дверь.
     - Вы бы в больницу сходили на флюорографию. У вас пневмония, - сказал с
сочувствием.
     - Ага, двусторонняя, - с удовольствием подтвердила Люси и объявила, что
через  полчаса туалеты будут  закрыты - Москва.  И уже -  мне:  - Всего-то и
делов - с американских сигарет перешла на "Яву".
     Я расстался с Люси и ее напарницей почти дружески, но знакомство с ними
оставило  тягостное  впечатление.   Эти  девушки,  сами  того  не  сознавая,
демонстрировали своим поведением  перемены, происходящие  в стране. Какая уж
тут музыка?!

     Господи, мой лучший город - Москва! В ней прошли мои студенческие годы,
здесь   мы  с  Розочкой   встретились,  ходили  в  Третьяковку,  Пушкинский,
тусовались на поэтических  сборищах  у  памятника  Александру  Сергеевичу. А
поездки:  в  Поленово,  Шахматово,  Константиново  (как  зеницу  ока  берегу
фарфоровую  стопочку  с  яркими желтыми  подсолнухами  по  внешней  стороне,
которую купил там, в сельском магазине, и там же  опробовал  с однокашниками
на  высоком и  зеленом берегу  Оки во здравие  великого Русского  Поэта).  А
поездки в Загорск, Абрамцево и просто на природу, как мы тогда говорили - на
пленэр?!
     Хорошо  помню,   как  впервые  приехал  из  Барнаула:  динамики  играли
бравурную  музыку, диктор  ежеминутно сообщала,  что мы подъезжаем к столице
нашей   Родины,  красивейшему  городу  -  Москве!  Перечислялись  спортивные
общества, стадионы, парки, учебные заведения, среди которых мой слух выделил
МГУ,  единственные  в  мире  Литинститут,  ВГИК и Университет  имени Патриса
Лумумбы. Во всем  ощущалась добротность, порядок и  государственная любовь к
новому советскому человеку.

     Где это всё? Почему же, как ящерица,
     холодны и мерзки милые рты?
     Не знает никто, ведь в вазе не старятся
     из мертвой бумаги - живые цветы.

     В самом деле, где чистота,  порядок и  государственная любовь?! Где сам
советский человек,  куда  делся? Во всех трудовых коллективах его воспитанию
отдавалось  все свободное  и несвободное время, и вдруг н?а  тебе, его  нет,
исчез! И что любопытно  - даже следов не оставил.  Я вот думаю, может, новый
советский  человек  все-таки   не  исчез,  не  канул  в  Лету,  а  мгновенно
трансформировался в нового русского, азербайджанца, армянина, грузина и  так
далее, и так далее?!
     Москва!  Москва!.. Как и  в  давние  времена,  меня сразу  же  захватил
людской  водоворот.  Однако  его   нельзя  было  сравнить  с  тем,  прежним:
чистеньким, празднично приподнятым и в то же время всегда  вежливо-робким  и
отзывчивым. Увы,  этот  водоворот был  другим, он  нес на себе  печать  всех
внешних  и  внутренних  нечистот. Переполненные и перевернутые урны,  мусор,
битое  стекло,  клочья  газет и  оберточной бумаги, втоптанные в блевотину и
жижу,  грязь и зловоние,  - все  это напоминало втягивающую воронку  болота,
пукающую  ядовитыми  газами.  Я  чувствовал,  что  не  вписываюсь  в  толпу.
Несколько раз меня  останавливали  дружески подмигивающие личности. Опасливо
оглядываясь,  предлагали немедленно пройти  в подворотню,  обещая сейчас  же
осчастливить какими-то непонятными товарами за весьма и весьма низкую цену.
     Внутри вокзала  были та же грязь и беспредел. Возле бюста Ленина стояла
непроходимая толпа (слушала частушечников). Запомнилось:
     "А наш Попа Гавриил москвичам х... побрил!
     Попа - ж... Америка - Европа!
     Быдло  Эльца приподняло,  Эльца  Быдлу  приподнял -  тута Быдло  Эльцей
стало, ну а Эльца Быдлой стал! Опа - ж... Америка - Европа!"
     Откровенно  говоря,  мне  частушки  не понравились.  Я  люблю  частушки
веселые, остроумные, добрые. И уж никак не грязные  и злобные. Судя по тому,
что "народ безмолвствовал", частушки  пелись не для  людей, а для ленинского
бюста.
     Москва,  Москва, как ты пала! Россия будет спасена провинцией, которую,
как и прежде, ты, столица, обманываешь  в своих подворотнях. Слава Богу, что
"народ безмолвствует"!
     В  очереди  за пирожками то  и  дело возникала  перебранка  по  причине
политических пристрастий.
     К лотку подошли два плотно  сбитых  парня в таких же, как и я, кожанах.
Оттеснили так называемых первоочередников,  стали набирать  в пакет пирожки.
Очередь заволновалась, приказала  лоточнице  не обслуживать нахалов. Нахалы,
недолго думая, сняли лоток с табуретки (для равновесия он стоял одним концом
на ней) и  по-хозяйски  покатили его в другой конец зала. Лоточница тоже как
ни в чем не бывало пошла за ними.
     - Милиция, где милиция?! Я -  фронтовик! -  закричал небритый мужчина с
большим сомьим ртом.
     Я обратил внимание, что на людях и у меня рот непомерно увеличивался от
голода.
     -  Тише  ори, а то вернутся и  навшивают, - осадил фронтовика такой  же
небритый и большеротый. И пояснил: - Это же бандиты на своей работе.
     Очередь  распалась и  разошлась.  Всюду  царил  беспредел.  Уж  на  что
московское метро?! Окурки и мятые коробки из-под сигарет на мраморном полу.
     Даже  в некогда образцовой пельменной у  Красных ворот, в которую зашел
не  столько  перекусить, сколько возобновить музыку души  (перед встречей  с
Розочкой), царили заброшенность и  запустение.  Помнится, всегда  смешила  и
восхищала просьба администрации пельменной к своим посетителям, заключенная,
словно некий портрет, в огромную  дубовую раму под стеклом: "Пальцы и яйца в
соль не макать!"
     Стекло было  разбито, а  просьба вырвана  вместе  с фанерой, на которой
крепилась. Огромная дубовая  рама, заключавшая  в  себе  пустоту,  угрожающе
покачивалась, словно  предупреждала, что вот-вот должна сорваться с гвоздя и
упасть.
     Пельмени тоже были другими, больше  похожими на  украинские галушки  и,
как галушки, полностью из теста, то есть без начинки.
     На раздатке громко  ругался  небритый мужчина,  очевидно, "фронтовик" -
грязный и большеротый. Выяснял, почему пельмени без мяса.  Оказывается, фарш
закончился еще вчера, а мясо подвезут только завтра.
     Странное дело -  галушки мне понравились, особенно бульон, но музыки  в
душе  не было. Я  приехал в какую-то совсем другую  Москву  - мы не узнавали
друг друга.

ГЛАВА 33
     По  гусарской традиции  ровно  без пятнадцати  двенадцать уже стоял  на
крыльце  московского  Главпочтамта.  Я  пришел  много  раньше  и  уже  успел
отовариться в магазине "Чай". Купил две пачки печенья, одну маленькую сахара
и  банку растворимого кофе.  Все это  положили  мне  в красивейший  пакет  с
изображением летящего под всеми парусами английского чайного  клипера "Катти
Сарк", в руках с которым сразу  почувствовал себя уверенней, и только  после
отправился  на Главпочтамт. Времени (до  двенадцати) было уйма. Успел дважды
пройти по кругу огромного зала с бесчисленными окошечками и даже помог одной
бабке заполнить извещение. (Ей посылали  деньги  до востребования,  чтобы ее
сын,  алкоголик,  ничего не знал о них, потому  что  все,  что  адресовалось
бабке,  он  с угрозами отнимал  и тут же  беспощадно  пропивал.)  На  минуту
представил  себя  на месте опустившегося  забулдыги,  рядом  со  своей милой
мамой, и чуть не вскрикнул от горькой обиды - тогда уж лучше вниз головой  с
виадука, да так, чтобы сразу под поезд!
     Прогуливаясь  по  залу,  я  не  спускал  глаз  с  молоденьких  девушек,
появляющихся в зале или задумчиво стоящих у окошек (каждая из них могла быть
Розочкой).   Конечно,  требовались   сноровка  и  артистичность,  чтобы,  не
привлекая  к себе внимания, подходить к ним,  а потом удаляться как ни в чем
не бывало. Словом, за  ухищрениями время прошло так быстро, что мне пришлось
выбежать из зала, чтобы не нарушить особой гусарской традиции.
     Итак, без  пятнадцати  двенадцать  я стоял на  крыльце и  с  удивлением
наблюдал, как со всех сторон ко мне спешили люди. Впрочем, они спешили не ко
мне: рядом  на  ступеньке  расположился меновщик, который, держа деньги, как
колоду карт, зазывно объявлял: доллары, доллары! А  рассчитываясь, повторял,
точно попка, что у него - как в Центробанке.
     За  несколько  минут соседства с ним  голова  до  того  вспухла  от его
"долларов"  и "Центробанка",  что я  вынужден  был перейти на другую сторону
достаточно обширного (слава  Богу!)  крыльца. Да,  конечно, мое  место здесь
было менее выгодным (людской поток из  метро проходил возле меновщика), зато
здесь никто  не мог  заглушить  моей  внутренней  музыки,  которую я еще  не
слышал, но уже предчувствовал.
     Благодаря пакету,  а  точнее, клиперу  "Катти  Сарк"  я был  достаточно
заметен, но ведь всякое случается?! Помня об ужасном сне, я ни на секунду не
отвлекался.  И пусть простят меня молодые красивые  девушки, но тогда каждую
из них, ступившую  на  крыльцо  Главпочтамта,  я  буквально  ощупывал  своим
бдительным взглядом.
     Розочка появилась  неожиданно,  где-то минут  за  пять до  назначенного
времени. И совсем не с той стороны, с которой ждал, не со стороны метро. Она
появилась со стороны телеграфа (может, paзгoвapивала по междугородному?). Во
всяком  случае, я стоял  к ней почти  спиной,  когда вдруг услышал  музыку -
энергичный  и в то же время раздумчивый перебор струн, очень похожий на тот,
каким  сопровождал  свое  последнее  выступление в  МГУ  Владимир  Семенович
Высоцкий  (переберет  струны  и  задумается - что же еще  исполнить?). Так и
здесь,   кто-то  неторопливо   перебрал   струны   и  призадумался.   Да-да,
призадумался, а я, как сводный  духовой  оркестр, круто  повернулся  на  сто
восемьдесят  градусов  и каким-то  внезапным внутренним взором,  нет-нет, не
увидел, а скорее почувствовал, как музыканты придвинули  мундштуки к губам и
заиграли туш.  Это длилось  секунду,  а может, долю секунды, но я уже  точно
знал, что девушка, идущая со стороны телеграфа, - Розочка.
     На  ней  была такая  же, как  моя, крылатка и из такого же, как у меня,
байкового  одеяла.  Я  даже  разглядел   на  груди  три  застиранных  полосы
непонятного цвета (примечательная деталь для всех общежитских одеял).
     Музыку - отрезало. Я почувствовал,  как подкатил  комок к горлу и глаза
отяжелели. Моя  Розочка  - в  гайдаровской крылатке?!  А  как же  английское
белье?! А как же мать Розария Российская?!  Господи, только не это, пусть  у
нее все будет лучше, чем у  меня! Впрочем, для матери Терезы  одежды внешние
не имели никакого значения...
     Опять  музыка.   Розочка  увидела  меня,  нервно  передернула  плечами,
наклонила голову и закрыла рукой левый глаз и всю  щеку,  впечатление -  что
она чего-то застеснялась. А музыка  струн все длилась и длилась!.. "Розочка,
даю слово, что ты будешь ходить в  кожаном  пальто с воротником из  ламы!" -
мысленно вскричал я и бросился ей навстречу.
     Розочка меня не узнала - я ошибся, решив, что она меня увидела. Когда я
спешил  навстречу,  она исподлобья  посматривала  одним правым глазом  то на
меня, то на мой пакет. Она даже посторонилась, чтобы не столкнуться со мной.
     - Розочка! - окликнул я ее и остановился.
     Она  тоже  остановилась,  в удивлении  всплеснула  руками  -  я  увидел
темно-синий с вишневым подтеком фингал под левым глазом. Он казался каким-то
дополнительным уродливым оком.
     Музыка стала затихать, то есть я остановился, а сводный духовой оркестр
продолжал маршировать в прежнем направлении, унося за собой музыку.
     - Митя, это ты?! - Розочка шагнула ко мне. - Неужели это ты?!
     Я обнял ее (конечно, крепко, конечно, истосковавшись!).
     -   Лицо!..  -  взмолилась  она  и  стала  хлопать  меня  по  спине.  -
Сумасшедший, отпусти! Давай хоть уйдем с тротуара...
     Голос ее угас, мы  чуть не задохнулись  - я  поцеловал ее так, как  она
учила, втянув губы в губы.
     - Сумасшедший, - опять вскрикнула  Розочка, но не обидно, а, узнав свою
школу, даже несколько самодовольно.
     Я  осмелел  окончательно  (почувствовал   себя  большим,   сильным)   и
потребовал, чтобы она немедленно  сказала мне,  кто, где и когда поставил ей
фингал.
     -  А-а, это  еще во время  моего первого  привода, - ответила Розочка и
попросила меня не огорчаться, потому что  с фингалом ей повезло, милиционеры
испугались за свои шкуры и не подвергли ее задержанию, как некоторых.
     -  Господи,   какому  задержанию?!  -  ужаснулся   я,  но  Розочка  уже
рассердилась, потянула меня за рукав к метро.
     Впрочем, мы минули метро,  прошли  по какому-то переулку и оказались на
улице  Огородная   слобода.  Стараясь   смягчить  Розочку,  ее  рассерженное
молчание, я сказал,