что о подобной Москве ничего не  знал и не ведал, какая
все-таки большая Москва, не город, а целое государство!
     Розочка  промолчала.  Тогда  я  напрямую заявил,  что  поднять руку  на
человека,  красивую   женщину,  наконец,   -  это  по  меньшей  мере  просто
постыдно!.. Разумеется, я старался реабилитироваться в eе глазах.
     Она  остановилась, стала  шарить под крылаткой. Кстати,  крылатка  была
много лучше моей, края подвернуты и прострочены самой настоящей машинкой, ее
вполне можно было  бы  принять за  фабричную, если бы  не  овальный штамп на
плече с надписью черной несмывающейся тушью: "Бабушкинский район, больница №
..."  Номера  не  было,  вместо   него  -  беловатое  пятно,  оставшееся  от
вытравливания.
     Розочка вынула просторную  серую  кепку-восьмиклинку с маленьким,  едва
заметным  козырьком.  Натянула  ее набок,  на фингал, теперь  только  правый
темно-синий глаз весело светился из-под козырька.
     - Ну как  одежка, похожа я на свою цель?! Имей  в виду, что мать Тереза
начинала даже не с медсестры, а с самой простой нянечки.
     Видит  Бог, при всей своей  фантазии я не мог представить мать Терезу в
кепке. В накидке - пожалуйста, а вот  чтобы в  кепке и накидке  - ни  в коем
случае.
     - Ты знаешь, Розочка, - сказал я виновато, - ты все же больше похожа на
английскую принцессу Диану.
     Почему так сказал, и  сам  не знаю. Я действительно видел  фотографии в
каком-то журнале мод: "Под принцессу Ди". Топ-модель  рекламировала головные
уборы, в  том числе и очень просторную кепку. И что хорошо запомнилось - она
была  не  в крылатке или какой-нибудь накидке, она  была в пляжном  костюме,
стилизованном под матроску.
     - Принцесса из Манчестер Сити?! - воскликнула Розочка.
     Я закрыл глаза. Манчестер Сити всегда вызывал во мне сложные чувства, а
после многозначительного восклицания я готов был ко всему. Но  Розочка тем и
замечательна,  что  непредсказуема!  Вместо пощечины,  которую я  ждал,  она
одарила меня восторженными поцелуями.
     -  Какой  все-таки  ты, Митя, лапидарствующий сибарит!  (Новые слова  в
лексиконе!)
     Ни один мускул не дрогнул на моем лице, хотя "лапидарствующий  сибарит"
для меня был так же неприемлем, как мать Тереза в кепке, а принцесса  Ди - в
крылатке из казенного одеяла. Тем не менее ни один мускул...
     - Митя, я же тебе сказала комплимент. Ты знаешь значение?!
     Я мотнул головой - нет, не знаю. Розочка засмеялась - кто не знает, тот
отдыхает! И рассказала, что у них на квартире иногда собираются клёвые парни
из  театральных  студий,  и  вот  один  из  этих  клевых  (такой  хитренький
красавчик)  недавно, выказывая ей свое полнейшее восхищение, сказал, что она
лапидарствующая сибаритка, то  есть  превосходящая всех своими неисчислимыми
достоинствами.
     Я  сразу же возненавидел хитренького красавчика, а когда Розочка  стала
рассказывать,   какой   он  талантливый,   находчивый  и   невозмутимый,   я
возненавидел его  просто  лютой  ненавистью. В  слове "красавчик"  мне стало
слышаться "крысавчик".
     Мы шли под  арками  больших  каменных домов, затем  через  одноэтажные,
почти  барачные дворики. Потом опять - под арками  и опять -  через дворики.
Наш  разговор был труднопередаваемым, а временами я вовсе не  понимал, о чем
речь.  То Розочка  спрашивала, действительно ли  моя куртка кожаная, то живо
интересовалась  качеством джинсов, а мою меховую кепку примерила -  и так  и
осталась в ней.
     - Знаешь, Митя, - сказала она под одной из арок.  -  Я говорю тебе  это
только потому, что ты - Митя. Мы с тобой могли бы, если бы ты захотел, очень
выгодно продать твои куртку и джинсы через этого лапидарствующего сибарита.
     - Крысавчика?! - уколол я и  поинтересовался: - А мне придется остаться
в нижнем белье?!
     Розочка успокоила  - она знает девчонок, которые  из  больничных  одеял
шьют не только моднячие, как у  нее,  накидки, но и самые настоящие куртки и
брюки по фасону шаровар "Рибок".
     Я отклонил предложение. Розочка рассердилась, молча взяла у меня пакет,
положила  в него свою серую кепку и пошла впереди. Я поплелся сзади - ну что
она, в самом деле, придумывает?! Я прилично одет, и то она привередничает, а
когда оденусь  в  "самиздатский Рибок" - вовсе  отвернется.  (Кроме  того, я
подозревал, что куртку и джинсы она присмотрела для хитренького крысавчика.)
     Мы зашли в глухой одноэтажный дворик. Розочка вдруг круто повернулась:
     - Слушай, Митяйка, может, у тебя сроду  и денег нет - ты  что написал в
телеграмме? Может, ты решил наколоть свою Розочку? Не выйдет!
     Никогда я не  чувствовал  себя  столь раздавленным. И  кем?!  По  сути,
родным человеком.  Я - Митяйка?! Никогда  прежде она не называла меня так!..
Дома  и дворик покачнулись,  мне стало  дурно. Наверное, Розочка заметила...
Подскочила, обняла меня, чтобы не упал.
     - Спасибо,  -  сказал  я и отстранился,  дескать, все нормально, кризис
миновал. -  У меня есть  деньги, много денег! Я  - не Митяйка!  Я  - капитан
Пэрэрро, торговец черным деревом!..
     Розочка поняла, что перегрузила корабль, мой "Катти Сарк", засуетилась:
     - Хорошо, Митяйка... ты - не  Митяйка! У тебя есть деньги, много денег,
я тебе  верю,  верю... Я даже не  прошу тебя,  Митенька, их показывать -  не
надо... Мы уже пришли... Потом, Митенька, потом... Вот наша крыша.
     Крыша  действительно  была  замечательная,  почти  готическая, покрытая
рубероидом,  местами оторванным от  реек, которые высоко  вверху  смыкались,
напоминая некий скелет чума. Она давно бы рухнула, если бы не прилепливалась
к торцу трехэтажного дома из красного кирпича, к которому с течением времени
припаялась  намертво  и  стала как бы и его  частью.  Под  такой грандиозной
крышей самого одноэтажного строения словно и не было.  Но оно было: навесная
дверь с амбарным замком, маленькое  деревенское окно с крестовидной  рамой и
железной решеткой  внутри  и, наконец, уборная  - тоже прилепленная к  торцу
трехэтажки  и сооруженная  как бы  наспех из  всякого попавшегося  под  руку
стройматериала (от обломанного  листа  шифера  и  куска фанеры  до  побитого
кухонного подноса и местами облупленной шахматной доски).
     Мы  с Розочкой прошли к двери по натоптанной на снегу тропинке  (в тени
многоэтажек снег во дворике только-только подтаивал), висячий на петле замок
оказался фикцией  (Розочка  сняла его  без  ключа).  По-настоящему  пугающей
выглядела   черная   дощечка,  прибитая  над  дверью.  С  надписью  "Высокое
напряжение" и рисунком черепа с костями.
     В сенях  действительно валялись какие-то оголенные  провода, а дверь  в
помещение была обита жестью, на которой красной краской был изображен зигзаг
молнии и выведено "Смертельно!".  Словом, в  сенях  все выглядело  настолько
правдоподобно, что я постарался не наступать на провода.
     Между  тем  Розочка  вставила  в  английский  замок  ключик,  и  дверь,
недовольно прорычав, отворилась. Она была толстой, массивной, обитой изнутри
дерматиновым утеплителем.
     Из жилого помещения дохнуло лекарствами и больничным теплом.
     - Вот мы  и дома! Входи, - сказала Розочка и, притянув вновь зарычавшую
дверь, щелкнула выключателем.
     Неоновая  лампа  под  потолком,  знакомо  позванивая,  задребезжала  и,
мигнув, наконец вспыхнула, да так ярко, что я зажмурился.
     Возле  окна,  рядом  с  темно-синей отопительной батареей,  стоял стул.
Розочка на него сбросила крылатку - пригласила вместе с нею  осмотреть "наши
апартаменты" - так она сказала.
     Апартаменты состояли  из прихожей, довольно-таки просторной  (мебель  я
уже указал - стул  возле  окна), и двух  отдельных комнат. Розочкиной, когда
заходишь с улицы - налево, за окном. И  ее соседки  (тоже подрабатывающей на
"скорой") -  направо,  за настенным зеркалом и умывальной раковиной  с двумя
чугунными кранами для холодной и горячей воды.
     Вначале мы вошли к соседке (так захотелось Розочке).
     Комната  была   большой,  очень  большой,   квадратов  двадцать!  Стены
абсолютно  голые и желтые  (так желтеет водная эмульсия). Окно крестьянское,
то есть такое же,  как в прихожей, только стекла полностью забеленные, как в
общественном туалете, и железная решетка не из рифленых арматурин, а катанки
(лампочка  на  длинном шнуре светила достаточно ярко, я рассмотрел). Рядом с
окном стояла белая, явно больничная тумбочка с приоткрытой дверкой.  На  ней
лежали  какие-то  медикаменты  -  пахло  карболкой  и этиловым  спиртом.  На
некотором удалении от  нее кровать, полутораспальная, с панцирной сеткой, на
которой  (у большой спинки)  лежал скрученный, как на вагонной полке, матрас
без  матрасовки,  а  на нем -  подушка  без  наволочки. (Кстати,  я  обратил
внимание,  что  в  скрученном матрасе никаких простыней  не  было.)  Еще  из
утвари: вешалка, прибитая к двери, открывающейся внутрь комнаты,  и помойное
ведро с веником.
     - Негусто, - сказал я самодовольно (все-таки мое жилье было богаче). Но
Розочка тут же парировала, что всякие мебеля - мещанство! Лично ей  не нужны
ни столы,  ни шифоньеры, ни даже электроплитка,  которая недавно перегорела,
потому  что  после  учебы  и  двенадцатичасового  дежурства  проще  поесть в
какой-нибудь забегаловке, а лишний час лучше поваляться в постели.
     Она  прижалась ко мне, и тут началось что-то невообразимое. Дело в том,
что, сбросив накидку, Розочка осталась в медицинском халате.  Я полагал, что
она надела его  на какую-нибудь  одежду. Может, на джинсы и кофточку, ну, не
джинсы, так трусики, - ничего подобного.
     На ней были,  кроме халата, туфли на полушпильках  и сползшие на колени
чулки. Вот и всё...
     - Что, Митенька?!
     Она  повернула  мою  меховую кепку козырьком  назад  и до того потешной
стала   с   этим   фингалом   -   точь-в-точь   сорванец-хулиган!   А   сама
плутовски-плутовски так посмотрела на меня снизу вверх, перехватила взгляд и
опустила глаза. Но не долу, а в разрез расстегнутого на груди халата, да так
красноречиво,  словно  указывала - вот где твое настоящее богатство, вот где
твои настоящие мебеля!
     Сказать, что я  согласился с  нею, - стало  быть,  ничего  не  сказать.
Потому что  ее указание глазами открыло  мне такие глубины истинной красоты,
что в мгновение  ока  я  взлетел в небеса  и, грянув оземь, обернулся добрым
молодцем Иваном-царевичем. А уж если ты почувствовал  себя  добрым молодцем,
да еще и Иваном-царевичем, то никак не забоишься взять свою царевну на руки.
     И я взял ее и понес в горенку-то светлую, на покрывала-то  атласные, на
перины-то мягкие, на перины-то пуховые.
     Проклятая  дверь!  Я  уже говорил, что она открывалась внутрь  комнаты.
Одолел я  ее. С превеликим трудом, но все ж  таки... Одолеть-то одолел, но и
силушку-то порастратил свою молодецкую.
     Розочка  хохочет - весело  ей, а  у меня от напряга огонь в глазах. Шаг
ступлю и проваливаюсь  -  не держит меня  мать-земля. А  тут еще  и раковина
умывальная,  зацепился за нее, ну  и на  пол  сел. Но  Розочки  не выпустил,
чтобы, не дай бог, не ушиблась она, а уж о своих ушибах я и думать не смел.
     Розочка  вскочила,  смеясь, набросила крючок на входную  дверь  и давай
меня  поднимать -  кепку уронила, туфли свалились, халат раскрылся, но она и
не подумала отступать. Хохоча, потащила меня за руку, и тогда я опять взмыл,
взмыл в небеса хищной птицей, кречетом, кречетом весьма сильным. И оттуда, с
небес, набросился я на свою голубку,  а она и сама стряхнула с себя одежды и
еще краше стала.
     - Розочка! - вскричал я в восторге. - Вот твои деньги!
     Я  вынул из внутреннего  кармана кожанки триста долларов  и вложил ей в
руку.
     - О-о! - воскликнула она.
     Потом  несколько  раз  пересчитала  три сотенные  и  так быстро и ловко
спрятала  их, что я не  заметил  куда.  Впрочем, я и  не старался  заметить.
Наоборот, я пытался попасть рукой в  карман  своей  джинсовой сорочки, чтобы
извлечь    оттуда     и     другие    оставшиеся     деньги.    Двуносовская
предусмотрительность,  которой  я  следовал, показалась  мне  в  тот  момент
преступной. Но я  ничего не  мог поделать,  рука  скользила  мимо  -  клапан
кармана мешал мне.
     Розочка по-своему  истолковала  мои действия. Стала помогать стаскивать
кожанку и другие всякие одежды. Это было так здорово, так великолепно, что в
порыве великой откровенности я спросил ее:
     - Розочка,  если  я  стану богатым  человеком, ну,  не  миллионером,  а
благосостоятельным - ты вернешься, ты захочешь быть вместе со мной?
     - А я что делаю, - залилась  веселым смехом Розочка, - я уже вернулась,
я уже хочу быть с тобой!..
     Мы  обнялись,  как  Иван-царевич  со  царевной, и унеслись в тридевятое
царство в  тридесятое государство.  А все, что там было с  нами, - я называю
сладостным безумием.
     Где-то к утру страшный стук в дверь достал нас аж в тридевятом царстве.
Розочка  приподнялась, мы  поцеловались, а потом она сказала,  что  ей  надо
одеться и открыть дверь - соседка вернулась. В  полумраке комнаты Розочка не
смогла отыскать  халат, я посоветовал ей надеть мои  джинсы  и  кожанку. Она
надела и побежала в своих полушпильках  (характерный стук гвоздиков).  Потом
послышались голоса женские и мужские и общий веселый смех.
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .

     Розочка  открыла  дверь.  В  полосе  света  она  -  новая амазонка! Она
молчаливо  подходит ко мне, медленно наклоняется, словно  выполняет какой-то
важный  ритуал.  Во всяком  случае, когда  я пытаюсь взять ее за  руки,  она
отстраняется.  Я не хочу перечить, она опять  наклоняется  и очень задумчиво
целует меня в лоб. Мне смешно, я привлекаю ее, и мы целуемся в губы.
     - Сумасшедший, - нежно  констатирует она и просит, чтобы я отдыхал - ей
нужно поговорить с соседкой. - В любом  случае, Митенька,  знай, ты для меня
лучше всех!
     Я приподнимаю голову, новая амазонка в полосе света. Дверь закрылась, я
роняю голову и засыпаю. Засыпаю легко и радостно, точно святой.

ГЛАВА 34
     Я  открыл глаза. Отставшая  от потолка краска  свисала как бы складками
материи, она создавала эффект купола парашюта. Я лежал и, улыбаясь,  парил -
жизнь прекрасна! Минуту назад  я пришел к  выводу, что человек может быть не
просто счастливым,  а бесконечно счастливым.  Да-да,  бесконечно...  Возьмем
меня  - выспавшийся,  довольный,  я  не просто  валяюсь  в постели, а  тщусь
услышать музыку серебряных  струн.  Кажется, все получил,  все есть,  ну что
тебе еще надо?! А вот надо...
     Я  оглядываю Розочкину  комнату,  здесь  все  как  у соседки:  кровать,
тумбочка, окно...  Нет-нет,  оконные стекла забелены не  полностью,  верхний
свет  как  раз и освещает "купол  парашюта". И  еще -  у Розочки нет ведра с
веником. Зато  у  нее есть простыни! Как хорошо,  как  замечательно!  Не зря
говорится, что счастье оглупляет.
     Я жду Розочку - откуда-то знаю, что она пошла приготовить кофе, которое
подаст  мне вместе с печеньем в постель. Что ни  говорите, а жизнь  семейная
сладостна  даже  вот таким  ожиданием. Зачем  прислушиваться  к  музыке, она
приблизится к моему изголовью вместе с Розочкой!
     Прорычала  входная  дверь, голоса  -  мужской, настаивающий, и женский,
виновато умоляющий.  Голоса другие,  не  те, что разбудили  перед  утром.  И
Розочки среди них нет?! Да, нет - отметил с уверенностью. А где же она может
быть?  Наверное,  побежала  в  забегаловку  за кипятком.  Естественно,  ведь
электроплитка перегорела.
     И опять блаженство  - открою банку с кофе, а она будет наливать кипяток
из  термоса  и  размешивать.  Мне так отчетливо  все привиделось, что я даже
услышал запах кофе.
     Между тем голоса  стали глуше.  Очевидно, соседка  пригласила  гостя  в
комнату. Однако тогда женский голос  был совсем  другим, более  проникающим,
что  ли! Я  еще находился  под  впечатлением голосов, когда  соседская дверь
резко хлопнула и сердито спешащие мужские шаги исчезли, то есть утонули в не
менее сердитом  pыкaнье входной двери. Воцарилась какая-то  плотная  тишина.
Соседки  не  было слышно.  Я  уже  стал  подумывать,  что  каким-то  образом
пропустил  ее  и она ушла с сердитым мужчиной. Но нет, внезапно дверь в нашу
комнату отворилась (я почему-то лежал головой к двери).
     - А-а, вот они где!..
     В  груди  похолодело.  Такого радостно-свирепого  клика  я  никогда  не
слышал. Резко сел, готовый ко всему, но соседка уже выбежала:
     - Ну Розка, ну миссионерка любви!.. Все никак неймется - опять слямзила
простыни!
     Рычание входной двери поглотило и эту разъяренную брань.
     Я остался один.  Тревожное  чувство охватило  меня. Какое-то время  еще
лежал, ждал  Розочку,  но  все-таки решил  одеться. Рукой  пошарил  рядом  с
кроватью - трусы (не хотелось думать,  но невольно подумалось: из  Манчестер
Сити), кальсоны (голубоватые,  финские, с белой  мелкой  полоской повдоль) и
сорочка (джинсовая,  с большими  нагрудными  карманами). Когда надевал  ее -
выпал паспорт, но  я не  хватился и,  только основательно занявшись  поиском
брюк, а  потом и куртки, нашел его под кроватью.  Нашел, и  сразу  как током
ударило  -  деньги!  Деньги, и советские,  и двести долларов,  оказались  на
месте, в паспорте, в целлофановом карманчике. Не знаю почему, но это вселило
в меня дополнительную уверенность, что Розочка скоро вернется. В самом деле,
ведь не может она уйти в моей кепке, куртке и, наконец, в моих штанах?!
     Я заправил  сорочку  в  кальсоны,  надел  землистого  цвета постиранные
носки, обул полусапожки и только после вышел в прихожую.
     На  стуле возле окна лежала  Розочкина крылатка,  то  есть  накидка.  Я
поднял ее,  все еще  надеясь, что под нею  найду  хотя бы брюки  - ничего...
серая  просторная кепка упала мне на  ноги.  Не знаю почему,  но именно  она
подвигнула меня на решительные действия.
     Я притянул  входную дверь и,  закрыв на крючок,  не стесняясь, вошел  в
комнату соседки.  Здесь  все было так же, как и вчера, -  голая, практически
пустая комната. Говорить, что в поисках своей верхней одежды я перевернул  в
ней  все  кверху дном, -  глупо. Здесь  нечего  было  переворачивать.  Но  я
осмотрел все углы, все изгибы с такой тщательностью, что, выходя из комнаты,
был уверен  - в этой квартире моих брюк и куртки  нету. Более того,  нету  и
моего пакета с содержимым. Да Бог с ним, с пакетом!..
     Я накинул Розочкину крылатку и поспешил во двор.
     День был великолепным!  Солнце стояло в  проеме двух темно-серых, почти
темно-синих многоэтажек, и  весь дворик утопал в дыхании синевы. Нет-нет,  я
не оговорился, именно  в дыхании, так  казалось потому,  что, соприкасаясь с
тенью, лучи как бы вскипали на слюдянисто-синей корочке снега, и он, мерцая,
истекал синевой,  которая равномерно и медленно  колебалась. Эманация синевы
была настолько сильной, что дворик стоял в ней, как в воде.
     Я нисколько не удивился, что затрапезный туалет  внутри был  достаточно
чистым и удобным. Я вообще уже  привык, что там, где Розочка, все  не так уж
плохо. Единственное,  что подействовало удручающе, - использованные  разовые
шприцы, повсюду разбросанные: и под  ногами, и в ведре, и  даже в ящичке для
бумаги. Меня даже стошнило от них.
     Наша  медицина  пошла по  неправильному пути. Пилы, скальпели, молотки,
сверла, ножницы, щипцы, шприцы,  дозаторы, амортизаторы и  так далее, и  так
далее  (я  уже не говорю о специальных столах и креслах) - все эти  предметы
как-то не вяжутся с понятием врачевания. Все  они, может быть,  и уместны  в
застенках нелюдей,  но уж никак не в операционных. Наши хирурги (я, конечно,
перед ними снимаю шляпу, которой у  меня  нет) не  виноваты - таков  уровень
медицины. Но все  же они  больше  походят на мясников,  чем на врачевателей.
Однако мясники имеют дело мы знаем с чем,  а хирурги -  с  живым  человеком,
сотворенным по Божьему подобию.
     В будущем  медицина будет иной