ише  церемониал  встречи  на  царской
пристани.  Полинька,  успевшая  уже  освежиться после  уличной  пыли,  вошла
тоненькая,  хрупкая,  мечтательная и пахнущая ландышем.  Разговор завертелся
вокруг  французов,  салютов и  празднеств,  причем Юрий  не  отказал себе  в
удовольствии повторить анекдот Бобринского о красном цвете.  Сергей Маркович
сел рядом.
 - Что это с  Наташей?  -  перебил он разговор с всегдашней уверенностью
человека,  который привык,  что к нему прислушиваются.  -  Заплакана,  глаза
распухли...  Мичман! Не ваш грех? Моряки ведь народ такой, времени терять не
любят!..
 - Ну, - дядя, вечно вы, - сказала Полинька, опять вспыхнув.
 Юрий призвал на помощь все своей спокойствие.
 - Нежная  натура,  -  зло  дернул  он  плечом.  -  Видела сегодня,  как
разгоняли забастовщиков,  и разнервничалась.  Там кого-то придавили, женщину
какую-то, отсюда и слезы...
 - Ах, Юрик, - воскликнула Полинька возмущенно, - как можете вы говорить
об этом равнодушно! Это ужасно! Топчут безоружных людей!..
 Собственно, Юрий сам не одобрял казачьих расправ с толпой, считая такие
поступки  унизительными для  военного мундира.  Но  становиться в  споре  на
сторону забастовщиков было тоже неуместно.  Кроме того, обида на Наташу была
еще чересчур свежа.
 - Ну,  во-первых,  не безоружных,  они,  говорят,  камнями швырялись. А
Наташа,  дура,  всего не  видела:  конечно,  их  предупреждали,  уговаривали
разойтись...  А потом, кому не известно, что все эти забастовки организованы
немецкими агентами в ожидании войны!
 Сергей Маркович поднял на него прощающий взор и покачал головой:
 - Эх,  адмирал,  неужели вы верите в эту сказку?  Какие там немцы?  Это
начало революции!  Правительство безумно.  Оно  ослеплено призраком власти и
рассчитывает подавить волну народного гнева привычными нагайками и  залпами.
Оно никак не  хочет понять,  что Россия выросла из полицейских свивальников,
что  ветхий строй абсолютной монархии трещит по  всем  швам,  как  кафтан на
подросшем богатыре.
 - Ну,  поехало,  -  шепнул Миша,  наклоняясь к Юрию, - завелся дядюшка!
Хоть бы  Валька скорей пришел с  ним спорить,  а  то  ведь замучает он  нас,
ей-богу...
 Юрий  кивнул головой,  давая  понять,  что  он  вполне разделяет Мишину
тоску,  но Сергей Маркович продолжал,  вполне уверенный, что его не могут не
слушать.
 - Царские  министры,   назначаемые  придворной  кликой,  непопулярны  в
народе,  они не  могут иметь никакого авторитета,  а  правительство не хочет
этого видеть.  Страшная,  трагическая слепота! Как будто огромные творческие
силы  России  не   могут  выделить  из   передовой  интеллигенции  подлинных
государственных деятелей без  гербов и  предков!  Дайте России ответственное
министерство,  уберите  титулованных мошенников,  дайте  нам  парламент -  и
завтра же забастовки и беспорядки кончатся.
 - Так у нас же есть Дума.  Разве это не парламент? Вполне достаточно, -
сказал Юрий,  чтобы  что-нибудь сказать на  эту  малоинтересную для  него  и
малопонятную тему.
 - Дума!  -  горько усмехнулся Сергей Маркович.  -  Дума,  где  Милюкова
лишают  слова  за  смелую  правду  и  где  терпят все  черносотенные выходки
Пуришкевича!  Это  фикция,  дорогой  мой!..  Дума,  которой  не  дано  права
требовать от  проворовавшихся министров отчета,  куда пошли народные деньги.
Дума, в которой депутатам - совести народной! - рта не дают раскрыть...
 - Дядюшка,  рупь!  -  вдруг вскрикнул Миша и протянул руку. - Продаю! С
пылу с жару... В самый центр...
 Сергей Маркович повернул к нему свое полное лицо.
 - Сперва скажи.
 - Деньги на кон! Надуете, как прошлый раз.
 - Прошлый раз ты надул, из "Сатирикона" украл, - сказал Сергей Маркович
деловито.
 - Так и это краденое, только вы не знаете откуда... Давайте деньги!
 - Если,  кстати,  и не знаю - отдам, ей-богу, отдам, - побожился Сергей
Маркович. - Вот адмирал свидетель!
 - Ну уж ладно, - вздохнул Миша. - Слушайте в кредит:

 Обрастем мы скоро шерстью,
 И хоть сможем рот открыть, -
 Но уж этому отверстью
 Не придется говорить...

 Сергей Маркович сосредоточенно помолчал, пожевывая губами: похоже было,
будто он пробует четверостишие на зуб,  как двугривенный. Потом одобрительно
кивнул головой,  вытащил записную книжку и  раскрыл ее на странице,  где был
заголовок: "Афоризмы и o mot"*.
 ______________
 * Меткие словечки (фр.).

 - Диктуй, - сказал он, вывинчивая карандаш.
 Миша  продиктовал,  подмигивая Юрию.  Сергей  Маркович собирал  удачные
присловья,  эпиграммы,  сравнения для  оживления своих  бесчисленных речей в
судах,   на  банкетах  и  в  правлении  Невского  судостроительного  завода,
юрисконсультом которого он  числился.  У  Извековых он превратил этот сбор в
милую игру,  оплачивая отыскиваемые для  него  цитаты и  словечки по  таксе,
выработанной Мишей.
 Юрий  облегченно вздохнул:  разговор,  кажется,  приобретал более общий
характер, и теперь можно было свернуть его к царской пристани, к сегодняшним
торжествам,  к смотру на Кронштадтском рейде,  - словом, туда, где он, Юрий,
станет  центром  внимания.  Масса  свежих  впечатлений грозила  увянуть  под
начавшимся осенним  дождем  гражданской скорби  остановить этого  адвоката,
когда он садился на любимого конька, было не так-то легко.
 Сергей Маркович дописывал, усмехаясь самому себе.
 - Откуда?  -  спросил  он,  когда  Миша  торжествующе протянул руку  за
гонораром.
 - У  Вальки  украл,  в  лекциях по  языковедению подсмотрел...  А  ведь
годится?
 - Еще  бы,  -  горько  сказал  Сергей Маркович,  доставая из  жилетного
кармана серебро. - Еще бы! Реакция душит свободные умы... "обрастем мы скоро
шерстью"...  Удачно!  Намек на  нашу  свободу слова!  Действительно,  "этому
отверстию не придется скоро говорить". Отвыкнет!
 "Как бы не так,  -  подумал Юрий с грустью,  - тебя в могилу ткнуть - и
там речи говорить станешь..."
 - Парламент!  - опять вздохнул Сергей Маркович, и Юрий нервно выколотил
в  пепельницу трубку.  -  Если бы в нашем "парламенте" огласить те сведения,
которые подобрал я...  Мертвый удар!  Убийственные цифры!.. Но кто возьмется
сделать такой запрос морскому министру и  кто даст его сделать?..  Целый ряд
хищений,   отвратительных  проделок,   взяток,   растрат  -   безнаказанных,
покровительствуемых Григоровичем -  это ужас,  позор,  юный мой друг! Вот вы
готовитесь служить под  преступным руководством безответственных мошенников,
а  знаете  вы,  что  командир  владивостокского порта,  контр-адмирал  Греве
приказал принять от  поставщика двести с  лишком тысяч пудов муки с  жучком,
хотя  приемная  комиссия  отказывалась  ее  принимать?  Сколько  он  взял  с
поставщика за свое приказание?  Вы знаете, что из параграфа сумм, отпущенных
на ремонт судов,  ваше министерство ухитряется покупать мебель и  люстры для
квартиры начальника морского генерального штаба, строить оранжерею командиру
порта в Николаеве,  строить дачу вашему кронштадтскому божку Вирену? А какая
свистопляска  идет  вокруг  подрядов  на  постройках  ваших  новых  линейных
кораблей,  которых никак не  могут достроить вот  уже пять лет!  Четыре года
назад  были  отпущены огромные деньги на  постройку пяти  новых миноносцев и
трех подводных лодок в Черном море. Где эти суда и где эти деньги, спрашиваю
я вас?
 - Напрасно спрашиваете,  - пожал плечами Юрий, - я не министр. Впрочем,
я  отвечу вам  очень коротко:  беда,  коль пироги начнет печи сапожник...  Я
всегда улыбаюсь,  когда слушаю гневные рассуждения штатских людей о военном,
особенно  о   морском  деле.   Самое  забавное  в  таких  запросах  министру
заключается в  том,  что  его судят люди,  которые ни  черта не  понимают во
флоте...  Не  прикажете ли раскрыть вам тайны,  планы и  замыслы,  чтобы они
завтра же стали известны врагам? Смешно, в самом деле...
 - При чем тут военное искусство и военные тайны?  Дело просто:  мы даем
деньги и имеем право требовать за эти деньги боеспособный флот,  который мог
бы защищать родину.  Я ничего не смыслю в портняжном деле,  но,  уверяю вас,
отлично вижу,  хорошо или плохо сшил мне портной визитку.  И если мой сделал
мне ее  за  тридцать рублей,  а  соседу его портной такую же визитку сшил за
семнадцать -  я имею право назвать своего дураком или мошенником.  А вот вам
денежные  показатели  гения  ваших  флотоводцев:   содержание  нашего  флота
обходится русскому народу что-то вроде семидесяти миллионов рублей в год,  а
немцы на эти же деньги держат флот вдвое больший,  чем у  нас...  Вы тратите
двадцать миллионов в год на плаванье флота по Финскому заливу, а немцы на те
же двадцать миллионов гоняют по всем океанам шесть заграничных эскадр... Нам
прожужжали уши,  что  урезывание морского  бюджета  вынуждает к  постоянному
некомплекту личного состава,  а  цифры беспощадно обличают ваше неуменье:  у
нас  сорок  семь  тысяч  матросов,  а  в  Германии (на  вдвое  большем числе
кораблей,  не забудьте) всего сорок шесть... Вы плохо шьете визитки, адмирал
Григорович!  Белые нитки видны везде,  и не надо иметь флотского ума,  чтобы
понять, в чем дело. Хотите, я вам скажу?
 - Ну,  любопытно,  - сказал Юрий, начиная сердиться и тщетно подыскивая
возражения. Но их не было. Морской корпус обучал многим вещам, до богословия
включительно,  но не касался этих денежных вопросов: дело морского офицера -
воевать, а не торговать.
 - Это  главный  козырь  в  наших  картах,   -  сказал  Сергей  Маркович
самодовольно.  - Сравните тоннаж нашего и иностранного флотов, и вы увидите,
что  собственно боевых судов -  если  считать боевыми судами древние калоши,
которые развалятся от  одного  залпа  немецкого дредноута,  всякие  "Славы",
"Цесаревичи",  "Александры",  которым в субботу сто лет стукнет, и крейсера,
которым в  ту же субботу стукнет двести лет,  -  так боевых судов у  нас 260
тысяч тонн.  А небоевых -  учебных судов, яхт - императорских, министерских,
адмиральских,  транспортов,  портовых судов  и  прочих кораблей,  никогда не
имевших на борту пушки,  - таких наберется 300... или, позвольте... кажется,
даже  310  тысяч  тонн.  Вот  часть  разгадки!  У  Германии это  соотношение
выражается в  цифрах -  610 тысяч тонн боевых судов и  90  небоевых...  А  у
Англии -  слушайте,  мичман,  -  у Англии,  владычицы морей,  в списке флота
состоит всего 19 тысяч тонн небоевых судов, то есть в пятнадцать раз меньше,
чем у  нас!  И всю эту ораву надо комплектовать командой,  тратить деньги на
топливо, на ремонт, на краску...
 - Так что же, по-вашему, флота иметь не надо? - вскинулся Юрий. - Какое
вы  имеете  право  судить,  нужны  или  нет  эти  транспорты,  учебные суда,
мастерские, о которых вы понятия не имеете?
 - Не я сужу,  милый юноша,  деньги судят!..  Деньги -  критерий всякого
таланта  и  всякой  бездарности,  лакмусовая бумажка  всех  явлений!  Дебет,
кредит,  баланс  -  вот  прожектор,  освещающий все...  И  баланс показывает
безумные ваши расходы, расходы людей, не умеющих сосчитать до ста... Штабы и
адмиралы -  вот  ваша вторая бочка данаид.  Опять сравните цифры,  все время
помня,  что собственно флота,  то есть кораблей,  могущих вести бой,  у  нас
вдвое меньше,  чем у  немцев.  Но  у  них адмиралов -  двенадцать,  у  нас -
двадцать пять!  Но  у  них капитанов первого ранга восемьдесят,  а  у  нас -
полтораста!.. Иначе говоря, у них один высший начальник делает то, что у нас
четыре.  Посчитайте теперь,  чего  стоят  народу три  бездельника на  каждом
командном месте!..  Не  надо  иметь какой-то  особенной "флотской" головы на
плечах,  чтобы,  всмотревшись в  эти  цифры,  не  схватиться за  нее  обеими
руками...
 Сергей   Маркович  действительно  схватился  за   голову,   покачал  ею
сокрушенно и потом воздел руки в обличительном пафосе.  Сергей Маркович имел
все  шансы  самому  быть  думским  депутатом и  чрезвычайно жалел,  что  эту
эффектную речь не доведется ему прогреметь с думской трибуны лично.
 Юрий сидел надувшись и  покраснев,  решительно не  имея что  возразить.
Цифры  Сергея  Марковича  были  верны.  Они  унизительно били  по  флотскому
самолюбию Юрия,  надо  было  что-то  противопоставить такому  хозяйственному
подходу к военным делам, но ничего не наворачивалось на язык.
 Сергей  Маркович  вдруг  махнул  рукой  и   неожиданно  изменил  своему
ораторскому пафосу.
 - Эх,  Юрий Петрович,  Юрий Петрович!  -  сказал он просто и без всякой
позы.  - Кулаки сжимаются, когда вот так залезешь в суть дела! Вы вот небось
сидите и  думаете:  лезет штафирка не  в  свое дело,  не совался бы...  А  у
штафирки этого не меньше вашего душа болит, когда все это видишь, знаешь - и
ничем не можешь исправить...  Хозяина нет на Руси,  Юрий Петрович, хорошего,
крепкого и  умного хозяина!..  Впрочем,  хозяева эти есть,  да строить им не
дают...  А  коли  б  дали,  была бы  Россиюшка страной -  не  Франциям чета!
Посмотрите,  как  русский мужик  избу  строит,  когда дорвется до  кой-каких
деньжат:  истово,  хозяйственно,  ладно,  бревнышко  к  бревнышку подбирает,
потому -  свое, кровное, потом облитое. И построит - зубами вцепится, никому
не  отдаст...  И  посмотрите на  него  же,  когда он  школу или  больницу по
приказанию начальства рубит: лентяй, мерзавец, тяп-ляп, лишь бы с рук сбыть!
Великое дело -  свою собственность ощущать! А для адмиралов ваших, как и для
министров наших,  все это -  казна,  чужие деньги,  кем-то данные...  А есть
люди,  кому флот - свое хозяйство, кто на этот флот деньги, ум и талант свой
отдает!  Кому флот этот не казна,  а их собственность!  У кого сердце кровью
обливается, когда видишь, как растаскивают его по винтику ваши адмиралы!..
 Юрия  поразила обида,  прозвучавшая во  всем этом,  и  он  посмотрел на
Сергея Марковича совсем по-новому.  Смутной догадкой мелькнула где-то мысль,
что  не  было бы,  пожалуй,  ошибкой дать таким людям наладить флот.  Ведь и
Николай почти так же упрекал верхушку флота в бездарности,  но,  как всегда,
по-своему - под маской цинического равнодушия.
 - Цусима!  Цусима!  - продолжал Сергей Маркович, вновь впадая в пафос и
потрясая руками так,  что манжеты защелкали, как кастаньеты. - Неужели нужен
второй   разгром,   чтобы   обучить   сиятельных  идиотов  четырем  правилам
арифметики?  Вы  опять,  как до  Цусимы,  за  счет флота содержите береговое
ведомство,  штаты,  порты,  адмиралтейство и дачи ваших адмиралов...  Позор!
Честное слово, мы задыхаемся в атмосфере бездарностей, взяток, преступлений!
У  нас связаны руки,  заткнуты рты,  мы не можем протестовать против засилья
бюрократического генералитета.  Ей-богу,  само  правительство толкает нас  к
крайним мерам!  Оно дождется,  что мы выйдем на баррикады вместе с теми, кто
борется сейчас на окраинах за свободу и справедливость!..
 Теперь Юрий обозлился: после Цусимы вошло в моду ругать русский флот на
чем  свет стоит,  это сделалось хорошим тоном для всех либеральных деятелей,
вроде  этого  адвоката.   Юрий  лихорадочно  вспоминал,   чем  отбрил  этого
обличителя Николай,  как-то  заспорив с  ним о  флоте и  тоже докатившись до
неизменного упоминания о  Цусиме.  Что-то он тогда ловко ввернул такое,  что
заткнуло  адвокатское  "отверстие",   как  клепкой...   Какую-то  историю  с
телефонами акционерного общества  Н.К.Гейслер  и  Кo,  в  правлении которого
Сергей Маркович тоже играл что-то вроде роли.  Телефоны, кажется, предлагала
Япония,  и  задешево.  Но  кто-то  кому-то дал взятку,  и  флот получил наши
телефоны -  втрое дороже и всемеро хуже.  Однако,  не вспоминая тонкого хода
взятки,  боясь запутаться в  незнакомом вопросе и  этим  только дать  лишнее
оружие  адвокату,  Юрий  собрался было  ответить мальчишеской резкостью,  но
неожиданно вошел Валентин.
 За громовой речью Сергея Марковича даже не было слышно его звонка. Юрий
обрадовался его  приходу -  Валентин умел  спорить с  дядюшкой до  хрипоты и
отлично сажал его в  калошу.  Хотя он держался взглядов гораздо более левых,
чем Сергей Маркович, и мирился только на демократической республике, но Юрий
не   придавал  значения  его   левизне,   отмечая  только  факт  посрамления
говорливого адвоката.  Студент мог  ловко  обращать оружие  Сергея Марковича
против  него  самого и  дядюшкины обличения министров расширял до  обличения
самого дядюшки в беззубом либерализме. Юрий раскрыл было рот, чтобы стравить
их  в  жестоком  споре,   но  Валентин,   озабоченно  кивнув  всем  головой,
взволнованно подошел к Полиньке:
 - Мамы нет?  Ну  ладно,  слушай,  сестра...  Я  обещал своему товарищу,
Егору,  из Техноложки -  помнишь,  я рассказывал?  - замечательный парень! -
приютить его  на  день-два.  Ему необходимо переждать волну арестов,  у  нас
никому в  голову не придет его искать...  Я думаю,  мама согласится,  как ты
считаешь?
 Полинька подняла на него глаза с испугом и обожанием. Валентин время от
времени пугал семью неожиданными поступками. Раз он притащил на хранение пук
нелегальных брошюр,  и  их  прятали всей семьей,  совместно придумывая особо
надежное хранилище, причем Миша развернул все свои пинкертоновские познания,
а  Анна  Марковна,  проходя мимо продуктового ларя около кухни,  всю  неделю
вздрагивала и  старалась ступать на  цыпочках,  как бы  ожидая,  что брошюры
взорвутся.   Другой  раз  Юрий,   придя  в  отпуск,   застал  незнакомую  (и
прехорошенькую притом) курсистку,  которую даже ему  представили в  качестве
якобы приехавшей из  Воронежа племянницы Анны Марковны,  пока курсистка сама
не проболталась за вечерним чаем, что у ее подруги был обыск. Юрий ничего не
имел   против   Валиных  революционных  увлечений.   Они   были   совершенно
естественны,  и  он  расценивал их  как обычную традицию:  пажи и  правоведы
должны  быть  фатоватыми,  павлоны и  николаевское кавалерийское -  круглыми
идиотами,  гардемарины  Морского  корпуса  -  сдержанными и  остроумными,  а
студенты - волосатыми и обязательно революционерами. Таков был стиль каждого
учебного заведения, и студент, занимающийся революцией, казался Юрию гораздо
естественнее,  чем студент-белоподкладочник,  раскатывающий на лихачах,  как
правовед,  французящий,  как лицеист,  и  называющий царя не  царем,  а  его
величеством,  как  пажи.  Это  было так же  смешно,  как если бы  Юрий вдруг
занялся изучением тех брошюрок, которые прятались Валентином. В конце концов
Валентин все это на  себя напускает для придания себе весу и  для оправдания
того,  что  за  четыре года он  едва перешел на  третий курс филологического
факультета.  Сам  же  по  себе  он  -  добрый малый,  любит  поволочиться за
женщинами,  свободно  и  хорошо  держится  в  обществе  и  большой  приятель
лейтенанта Ливитина, с которым (и с Пахомовым) он кончил гимназию.
 - Что  ж,   Валя,   если  нужно  помочь  человеку,  мама,  конечно,  не
рассердится,  -  сказала Полинька и добавила значительно:  - Никто не видел,
как вы вместе вошли? Где он?
 - На лестнице,  внизу... Мне кажется, мы сбили след, - ответил Валентин
так же значительно, откидывая прядь, падавшую на лоб.
 Эта  прядь черных волос и  демократическая косоворотка под студенческой
тужуркой необыкновенно ему шли.  У него,  как и у всех Извековых, была очень
тонкая кожа, и когда он волновался в споре, кровь проступала на щеках нежным
пятнистым  румянцем,  что  вместе  с  черной  прядью,  крайними  взглядами и
неоспоримой  смелостью  поступков,   вроде  скрывания  литературы,   служило
причиной  бесчисленных  романов  с  медичками.  Сейчас  он  тоже  порозовел,
возбужденный ощущением собственного героизма.
 - Это  замечательный  человек,  умница,  твердый  характер,  прекрасный
организатор...  Ему,  понимаешь, решительно негде ночевать, все его квартиры
под слежкой, и ночью, наверное, будет обыск... Так я побегу...
 - Постой,  Валентин,  -  сказал  Сергей Маркович,  подымаясь из  кресла
обиженным Саваофом. - Я понимаю, что не могу иметь на тебя никакого влияния,
ты  живешь своим умом.  Но  все же послушай голоса благоразумия,  оставь это
дело.
 Валентин даже остановился.
 - Дядюшка,  -