реб к доктору Алексееву.
   - В свой морг, - добавил Ю.
   - Это твой дом, откуда ты собрался уходить, - серь„зно  заговорил  Ди.  -
Это наш дом. Что же могло случиться столь серь„зного,  что  ты  намерен  его
оставить?
   - Да, ты так бурно реагируешь, - подхватила мать. - Можно  подумать,  что
ты имеешь отношение к закопанному младенцу не только косвенное, но и прямое.
И, заодно, к Жанне.
   - Почему - заодно? - спросил Ю.
   -  Какая  дикость,  -  сказал  Ди,  -  говорить  пошлости  за  спиной   у
отсутствующего...
   - Пошлости у не„ перед, - поправила мать, - перед спиной. Будет, в  конце
концов, лишь справедливо...
   - И ты хочешь  справедливости,  -  голос  отца  сорвался.  Все  терпеливо
подождали, пока он откашляется. - И ты тоже?
   - Но ведь и ты собрался уходить, - спокойно возразила мать, - и ты  тоже!
И потом: чем я хуже Жанны? Будем же справедливы: я тоже до  последнего  дня,
как конь бегала с этим пузом.
   - Ну ты, - просипел отец сорванным голосом, - конь справедливости, ты ещ„
спроси, чем хуже Жанны - Ба!
   - Брат! - воскликнул Ю. - Ты забылся!
   - Я опомнился, - прохрипел отец. - А забылся,  родственничек,  ты.  Скажи
Богу спасибо, что я не забываю о родстве, а то бы...
   - Мальчики, мальчики, - сказал Ди.
   - Я тоже родственник? - опасливо спросил его я.
   - Самый-самый, - ответил он.
   - Мальчики, - сказала Ба громко. - Почему же  вы,  мальчики,  отказываете
мне в возможности иметь ещ„ реб„нка?
   Пауза продлилась очень долго, и была выслушана очень, очень внимательно.
   - Мне кажется, - продолжила  Ба,  -  нам  надо  было  уже  давно  завести
третьего.
   - А мы уже и завели, - отшутился Ди, кладя ладонь на мою макушку.
   - Тогда четв„ртого, - возразила Ба. - Нас у родителей было семеро,  и  не
было таких сцен, как эта.
   - Семеро, - прошипел отец, - и где они все теперь?
   - Да, - вздохнул Ди, - надо было. Прости, это моя вина.
   - Прич„м тут ты? - спросила Ба.
   - Что верно, то верно,  -  почти  неслышно  прошептала  мать  в  сторону,
случайно - в мою.
   - Все международные организации...
   - Да, конечно, - опять вздохнул Ди, - ты хозяйка, и вс„  держится  только
на тебе. И Вале.
   - Вот пусть хозяйка мне и скажет, - притопнула Валя, - до каких  пор  это
будет продолжаться.
   - Конкретно, - сказала Ба, - что? Чего вы просите, Валя?
   - Я прошу! - глаза у Вали снова горячечно засверкали. - Никогда, в жизни,
ни у кого, ничего, не просила! Не дожд„тесь. Чтоб мы у вас просили? Это вы у
нас  ещ„  попросите,  когда  время  прид„т.  А  оно  прид„т:  ваше-то  время
кончилось.
   - Значит, ваше уже пришло, - пробормотала мать.
   - А-а! - вскричал Ю, и, как недавно Валя, пророчески воздел руки. - Я вс„
понял! Чего она добивается? Она добивается только одного: чтобы е„  остаться
попросили. Попросили, только и всего.
   - Ты думаешь... - покосился на него отец, - нет, не может  быть.  Что  за
ересь!
   - А что, - сказала Изабелла, - очень как раз может быть. У него бывают  и
дельные мысли. Может, ей надоело быть зрителем в тиянтирах. Может, ей  самой
нужны аплодисменты.
   - Валя, - спросила мать, - неужели это вс„, что вам нужно?
   - В общем... - Валя чуть приспустила веки  и  повела  глазами  в  сторону
печки. Я ждал, что оттуда грянут  аплодисменты.  А  нет,  так  из  открытого
настежь окна.
   - Вот так-так... - покачал головой Ди. - Но это  же  упрощает  вс„  дело!
Пожалуйста, я готов хоть сейчас, при всех...
   Он разв„л ладони в исходную позицию.
   - Тьфу ты, - сплюнула Валя. - Душу с вас вон, конечно же при всех!  Битый
час вам тут долдоню: только не вы, не вы, а она.
   И Валя повела глазами в сторону "Беккера".
   - Пожалуйста, - тоже повела Ба, но плечами. - Я тоже готова.
   - А я бы уволил, - сказал отец. - В конце концов, кто же тут хозяин, она?
   - Успокойся, конечно же Ба, - ответил Ди. - О том и речь ид„т.
   - Не похоже, - с сомнением заявила мать. - Тогда и Ю хозяин.  По  крайней
мере, он рубит дрова и топит печь. И натирает полы.
   - Он и хозяин, и работник, - сказала Изабелла. - Прямо по Толстому.
   - Сейчас лето, - смутился Ю. - Печь не топится.
   - Вы же сами говорили, что уволить нельзя, - вставил я.
   - Он прав, - поспешно согласился Ю. - Помните? Верн„тся по решению суда.
   - Я ей покажу суд, - пригрозил отец. - Меня-то там все знают, не  доктор,
небось, какой-то Алексеев.
   - А, а, ого! - закричала Валя и крупные капли, давно  выступившие  на  е„
лбу, раскатились по вискам. - Нет такого тайного, чтоб не стало явным!  Душу
же из меня вон же! Они тут сами признаются, что скупили все суды  на  свете.
Что Алексеевых там дн„м с огн„м не найти. Погодите, погодите повторять,  что
вы сказали, я сначала приведу людей, я позову людей с улицы, пусть послушают
и они, как у нас тут повсюду СС заседает!
   - Уймитесь, Валя, - встревожилась мать.
   - Ага, испугались! А не надо по базарам шастать, я-то там по делу - а  вы
все зачем? Зачем вы там все шастаете, думаете, я не знаю - зачем?
   - И я? - спросила мать.
   - Пока нет, но будете, скоро. Это я вам говорю. Вы уже  почти  такая  же,
как они. Они быстро научат, педагоги.
   - И я, - сказала Ба.
   - В первую очередь, в первейшую, - быстрее заговорила Валя, - от вас  вс„
и ид„т. Пианино у вас - Алексеев? Музыку чью играете - Алексеева?  На  базар
шастаете - к Алексееву, мать, отца и душу его на телефон-мендельсон? Кого вы
туда проверять ходите  -  своего  Мендельсона?  Нет,  меня.  А  что  у  меня
проверять, пачку вафель на антресоли?
   - Копилку, - подсказала Изабелла.
   - Что за копилка? - спросил Ю.
   - Потом объясню, - отмахнулась Изабелла.
   - А я люблю вафли, - сказал я. - Если они такие, что не разваливаются.
   - У меня ощущение, что разваливается дом,  -  заметил  Ди.  -  Подумаешь,
вафли... Бог с ними, ересь какая-то.
   - А ты держи дом, как я вафли: двумя руками, - посоветовал  я.  -  А  что
такое ересь: крамола или дикость?
   - Я не Самсон, - покачал он головой. - Впрочем, это  к  лучшему,  знаешь,
чем кончил этот Самсон? Но ты прав, вместо ересь надо бы говорить - чушь.
   - Конец света! - торжественно объявила Валя. - Дидок разговорился.  Конец
света, я стану вас просить? Нет, пусть там нас судят, а не в городском суде,
где вас все знают. Там вас не знает никто.
   Она указала пальцем в потолок.
   - Что она говорит! - воскликнул Ди  и  снял  очки.  Глаза  его  оказались
совсем ч„рными, но при этом прозрачными и  слезящимися.  -  Прекратите,  кто
заставляет вас идти в суд!
   - О, - отшатнулась Валя, - я ж говорила, конец света: и этот  дидок  туда
же... Когда всеми международными организа... В тот суд пойти и вас заставят,
не бойтесь.
   - Боже  ж  ты  ж  мой  же!  -  вскричала  Изабелла.  -  Зловреднейший  из
микроорганизмов,  до  каких  же  пор  ты   будешь   отравлять   человеческое
существование!
   - Бог вам покажет: микроорганизм, - пообещала  Валя.  -  Его  вы  ещ„  не
упрятали в ваши железные коробки. Чем выступать тут, лучше бы  последили  за
вашим муженьком.
   - Разве его тоже прятали в коробку? - спросил я. - Я думал,  эта  кулибка
только для микробов.
   - Нет, не только, - возразила Валя. - Там и обезьянии почки,  я-то  знаю.
Тебя эти педагоги учат не врать, а сами?
   - Это правда? - спросил я.
   - Ну да, - раздраж„нно ответила Изабелла. - Ну и что?  Что  тебе  сделали
эти почки?
   - Ты сама говорила: почки важней самой обезьянки, - объяснил я.  -  Зачем
же было держать меня в обаянии?
   - Ты сам обезьяна, - ответила она,  -  я  это  не  тебе  говорила.  А  ты
повторяешь подслушанные чужие слова, смысла которых  не  понимаешь.  Но  это
естественное следствие того замысла, по  которому  мальчик  ночует  в  одной
комнате с нами. Интересно, кстати, чей это замысел?
   - Да, - подтвердил Ю. - Тебе же про микробов никто  не  говорил?  Значит,
никто и не обманывал.
   - А надо было сказать, - уп„рся я, - в том-то, может, и вс„ дело.
   - Вот результат твоих методов, - сказал отец, - гордись, филолог.
   - Я ношу эти коробки, и должен был знать, что в  них,  -  повторил  я.  -
Больше носить не буду.
   - Теперь вы сами слышите, - сказала Валя, - каким может быть этот звер„к.
   - Ты или заткн„шься, или убер„шься вон, - постановил отец.
   - Я, не Валя? - прошептал я в сторонку, и добавил погромче: - А десерт? У
нас что на десерт?
   - Почки, - огрызнулся отец. - Сегодня ты без десерта, понял?
   - Почки завтра на обед, - возразила Ба. - С рисом.
   - А он предпочитает битки по-столовски, - сказала мать.
   - Язву заработает - назад в  дом  попросится,  -  пообещала  Валя.  -  Не
бойтесь.
   - В какой дом, в этот? -  воскликнул  отец.  -  Я  скорей  в  сумасшедший
попрошусь... А сюда проситься не заставите.
   - Вот и он хочет, чтоб его попросили, - сказала Изабелла. - Они  с  Валей
родственники.
   - А говорили - со мной, - сказал я.
   - Кстати, Валя, - вдруг заговорил Ю, - может, вас устроит, если я попрошу
вас остаться?
   - Ты малость запоздал, - усмехнулся отец. - Она уже осталась. Вместо  не„
выгнали моего сына.
   - Кто выгнал-то? - спросил я, удирая за дверь.
   - Бунтовать? Вон! - не менее запоздало выкрикнул отец. - Проси, проси е„,
братец, это по тебе дело. Оно так и загорится в твоих умелых руках-языках.
   - И сгорит! - из-за двери крикнул я.
   - Стыдись, - донеслось из столовой.
   - To late, - пробежало вдогонку.
   - Хорошо, Валя, давайте конкретно...
   Я уже строил себе кулибку в кабинете Ди:  утро  вечера  мудренее.  Другие
тоже в целом следовали  этому  правилу,  самовар  откипел  сво„,  духи  дома
надорвали голо...
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   ... са, эхо которых так  свободно  гуляет  теперь  в  предзеркальи  моего
мозга, по устьям его  извилистых  канавок.  Да,  не  чириканье  колокольчика
выступает там на первый  план,  а  охрипший  сорванный  глас  кладбищенского
колокола, бу-бу, удары чугунной бабы в стены  нашего  дома,  бум-бум:  бунт.
Словечко отца, выкинутое так, между прочим, выдало невзначай и его  пророчью
суть. Бунт вспыхнул благодаря, вроде бы, Вале, но  сч„т  по  справедливости,
замаскированной под случайность, был предъявлен тому, кто был его безгласным
подстрекателем: мне. После этого Вале уж никто не мог помешать...
   Между тем, раньше, когда она действовала по собственной инициативе, такие
попытки пресекались легко. Что же  произошло  с  отработанной  бдительностью
стражей дома, не была ли обрезана и она,  подобно...  самсоновой  бороде,  в
парикмахерской   кварталом   ниже   по   нашей   улице   -   в   "Образцовой
парикмахерской"? Не лежат ли клочья этой бороды, атрибута мощи  стражей,  на
цементном полу в мужском зале, где в тройных зеркалах  отражается  отныне  и
навеки  бабья  наружность  Самсона,   всеми   международными   организациями
подтвержд„нная? Бум-бум, но и это - ещ„ только начало.
   Вероятно, такого рода жалобы следовало направлять в адрес,  вс„-таки,  не
мой - а главного виновника перемен, верховного стража-духа Бориса. Что-то  у
них там сначала переменилось, в мире невидимом, представленном в мире вполне
ощутимом вдруг скрипнувшим ночью боком пузатого шкафа, ненароком  хлопнувшей
ставней, ворчаньем труб в подполе или шорохами в чулане, а из палисадника  -
запахами, переш„птываниями,  промельками  чего-то  едва  уловимого  органами
чувств. А потом уж и в мире  материальном  вс„  забунтовало,  соответственно
правилам этого мира - вполне уловимо: вместо фиалочьего духа тут действовали
чугунными бабами.
   Первым испытал мощь бабы дом доктора Щиголя, как известно. В томительном,
преисполненном пауз, разговоре с родственниками столь  неожиданно  почившего
близкого знакомого, Ба - представляя собой образцовый пример сдержанности  и
в трауре, никаких преувеличений, ни одного  безвкусного  акцента!  -  сумела
умолчать о том, что и в е„ доме,  кажется,  уже  слышны  удары  беспощадного
ядра. В стенах дома покойного зияла всем очевидная дыра, и  тут  ассоциации,
оснащ„нные вполне в других случаях приличным словечком  "кажется",  были  бы
действительно - безвкусны. Домашние покойного Щиголя выглядели уныло,  никто
не пытался заткнуть своим телом пробитую в  семье  брешь:  принять  на  себя
главенство и, стало быть, преемственность в вопросах заботы о пропитании.  Я
видел в их лицах отч„тливые приметы распада,  будто  и  они  начали  умирать
вслед за своим стариком: по обыкновению, по  инерции  обыкновения  Ди  и  Ба
взяли меня с собой, хотя повод для визита был не совсем обыкновенный. Щиголи
расположились за овальным  щиголевским  столом,  ничем  не  отличавшимся  от
нашего, вдова и дочь с мужем, дальше - Ди и Ба, чтобы поговорить о покойном.
   - Мне было далеко до него, - зайцы на ст„клах  очков  Ди  сидели  смирно,
тоже приуныли. - Он был необыкновенный специалист.
   - Он был идиот, - басом возразила дочь Щиголя. - Он так и не понял, что в
наше время нельзя уже переходить улицу вот так, думая о сво„м.
   - Он думал и об общественном, - возразил е„ муж.
   - Ты-то чего лезешь? - вскинулась дочь.  -  Ты-то  тут  прич„м?  Тебе  не
понять, что произошло: катастрофа. А произошла она потому, что он не думал о
нас. Он думал только о сво„м, только о себе.
   - Милая, - вмешалась Ба, - теперь вам нужно думать  только  об  одном,  о
единстве. Ведь теперь вс„ ляжет на вашего мужа.
   - Вот именно, - подтвердила дочь Щиголя, - и он ляжет. Вон, один уж  л„г.
Доктор Щиголь лежал в это время в гробу, в своей  клинике,  выставленный  на
всеобщее обозрение. С ним прощались коллеги и пациенты.
   - Твой отец был замечательный человек, - сказал Ди.
   - Был, - повторила вдова и заплакала.
   Меня и внучку Щиголя, Лену, точнее - Л„ку, отправили в спальню,  нам  ещ„
рано было сидеть за таким столом. У Л„ки был там свой уголок, как и у меня в
спальне Ю и Изабеллы, но с куда большим  шиком  устроенный:  туда  вместился
кукольный столик, шкафик и посуда. Смерть деда не нарушила  порядка  в  этом
углу  жизни.  Л„ка  сразу  же  рассадила  с  десяток  своих  кукол,   труппу
лилипутиков,  которой  самодержавно  владела,  вокруг  столика  и  стала  их
кормить. Я пассивно участвовал в этом аттракционе, стоял рядом, как  и  было
издавна заведено.
   - А я знаю, - сказала она.
   - Что? - спросил я.
   - Где дедушка.
   - Все знают, в клинике, - пожал плечами я.
   - Не-а! - злорадно возразила она. - В тюрьме. Мне мама сказала. То  есть,
она при мне говорила дедушке: катастрофы не избежать, ты вс„ равно в  тюрьму
сядешь, рано или поздно. А вчера  я  спросила,  где  дедушка,  и  она  стала
кричать, что я ничего не понимаю,  потому  что  произошла  катастрофа.  А  я
понимаю, что дедушка сел в тюрьму, потому что помню, что  она  говорила  про
катастрофу.
   - Дура, - сказал я. - Ты хоть знаешь, что такое катастрофа?
   - А ты? - хихикнула она.
   - Дура, - повторил я, наткнувшись на трудности в объяснении.
   - Не-а, - повторила и она. - Я знаю... Думаешь, я и про тебя не знаю?
   - Что ты ещ„ знаешь?
   - Что тебе Танька бантик привязывала! Она мне вс„ рассказала.
   - Тоже дура, - объявил я, - нашла, кому рассказывать.
   - Не нашла, - захихикала Л„ка. - Я ей куклу за это подарила.
   - Продалась, значит, - заключил я. - С вами вс„ понятно, все вы продажные
твари.
   - А я и тебе подарю, хочешь? - не обиделась она. - Мне не жалко.
   -  Мне,  куклу!  Вот  уж  дура,  так  дура,  -  я  был   сраж„н   наповал
предположением, что меня можно купить  куклой.  На  мо„м  языке  завертелось
признание... проклятые помидоры!...  в  том,  какая  сложная  и  интересная,
взрослая жизнь у меня теперь - и я с трудом удержал его, применив  усвоенные
в иных мирах навыки: пару раз сглотнул слюну, проглотив вместе с нею  в  два
при„ма и опасное признание.
   - Тогда я тебе бантик завяжу просто так, без куклы, - предложила Л„ка.  -
Давай?
   - Ну, давай, -  согласился  я:  что  с  нею,  с  такой  настырной  дурой,
поделаешь.
   Я расстегнул  бриджи,  надетые  по  случаю  официального  визита,  и  она
повязала мне бантик. Было похоже,  что  ей  уже  приходилось  это  делать  и
раньше, она-то не наткнулась на трудности, и объяснения ей не  понадобились.
Не высказала она также и удивления по поводу разительного  несходства  своей
анатомии с моей.
   - А теперь что мне делать? - спросил я.
   - Стой на месте, - велела она. - Ты теперь будешь мажордом.
   - Минордом, - наш„л я, что пробурчать в ответ.
   Но и столь грубая острота прошла мимо, е„  не  учили  музыке.  Да  и  мне
насладиться собственным остроумием  не  удалось:  за  моей  спиной  раздался
хриплый писк. Я обернулся. Л„кина мать - дочь покойного  Щиголя  -  это  она
была творцом писка, таков был праздничный фальцет е„ будничного  баса.  Л„ка
мгновенно сделала вид, что ровным сч„том ничего не знает, ни о ч„м на свете.
Я же поскорей отправил улику на е„ обычное место и стал заст„гивать  бриджи,
вытаращив глаза и не отводя взгляда, несмотря на растущий в животе ужас,  от
багрового лица дочери Щиголя. Окончательное решение вопроса,  кто  на  самом
деле дура, а кто нет, следует предоставить стороннему наблюдателю.
   Дочь Щиголя не дала мне закончить туалет, с  рычанием  схватила  меня  за
плечо и потащила в столовую. Я предстал  высокому  взрослому  суду  в  пусть
неполной, но достаточно беззащитной наготе. От  волнения  я  стал  и  косить
намного больше, и вс„ глотал-глотал слюну,  заранее  сглатывая  подступавшую
тошноту и неизбежные обиды от наказания, предназначенные мне одному: о Л„ке,
конечно же, все забыли. Кроме собственной ловкости,  е„  защищала  и  смерть
деда. Было бы не очень прилично  наказывать  и  без  того  наказанное  самой
жизнью, осиротевшее дитя.
   - Что случилось? - поинтересовалась Ба.
   - Мы решали, - медленно, а потом постепенно раскручивая  темп,  захрипела
дочь Щиголя, - мы-то думали, отчего  дети  так  тихо  сидят  в  спальне.  Мы
предполагали, что и они чувствуют трагедию семьи,  что  и  они  не  остались
равнодушными  к  катастрофе,  постигшей...  Когда  мы  тут,  а  они   там...
оказывается... они там показывают друг другу глупости!
   - Мы ничего не делали! - закричал я. - Мы играли в куклы!
   - Тогда зачем ты кричишь? - спросил Ди. - Успокойся.
   - В куклы? - рявкнула дочь Щиголя вернувшимся к ней чистым басом. - Да, в
куклы, но... в какие именно! А вот в какие.
   Она мощно рванула мои не до конца ещ„ заст„гнутые бриджи и,  несмотря  на
мо„  сопротивление,  двумя  пальцами  ловко  ущемила  упомянутую  куклу.   Я
посмотрел вниз и обомлел, изворачиваться и дальше было бы полным идиотизмом:
на кукле алел ш„лковый бантик, в спешке  уничтожения  улик  мною  совершенно
упущенный из виду. Последующая за этим  пауза  была  преисполнена  огромного
значения, может быть, большего, нежели  пауза  после  получения  известия  о
смерти доктора Щиголя. Первым вышел из обморока Ди.
   - Ну-ну... - сказал он, и вс„.
   Но тут же  все  задвигались,  зашуршали,  муж  дочери  Щиголя  попробовал
хихикнуть, но сразу проглотил смешок: взгляд его жены заставил бы и м„ртвого
е„ отца проглотить  что  угодно,  даже  рыбий  жир.  Вдова  Щиголя  тихонько
заплакала.
   - Он воспользовался нашим горем, чтобы без помех поиграть  своей  любимой
игрушкой, - продекламировала дочь Щиголя. - Уверена, что и некоторые  другие
делают сейчас то же,  и  потому  их  здесь  нет.  Я  всегда  говорила:  этот
маленький... развратник уродился в своего отца.
   - Ну-ну, - чуть погромче сказал Ди.
   - Вс„ рушится, - плакала вдова, - вс„ течет и ничего не меняется.
   - Ничего страшного, - бодро заявил муж  дочери.  -  У  меня  и  не  такое
бывало.
   - Воображаю, - отрезала дочь  Щиголя.  -  Ну,  а  вы  что  скажете,  чего
молчите? Что будем делать?
   - Я? - переспросила Ба, разглядывая свой перстен„к с  белым  профилем  на
н„м. - Я б сказала...
   Она перевела взгляд на меня, чуть отсутствующий - и чуть скептичный.
   - Я б сказала тебе, мой друг,  что  вот  этого-то  я  от  тебя  никак  не
ожидала.
   После чего о