, - признал он. - Заверено, с подлинным верно. Только  вот,
похоже, не с дерева ты летал, а с кровати на горшок.
   - А ты в своей Европе, - я уселся на место, - с горшка на кровать?
   - Милый, - отхлебнул Жора из бутылки. - Я там был солист аттракциона  под
названием "Летающий карлик".
   - Я тоже был солист, - сказал я, - когда с дерева...  Маленькие  летающие
люди мы с тобой.
   - У меня за плечами не маленькая жизнь, - обиделся Жора, -  у  меня  есть
биография. Так что ты со своей харей не суйся. Тебя, небось, вовсе никто  не
хочет придушить.
   - Меня мать хотела придушить,  когда  рожала.  Отец  говорит,  она  тогда
сказала: пока эта сука не убер„тся отсюда - рожать не  стану.  Сказала  -  и
перестала дуться, и я чуть не задохся. Но отец вывел суку вон, ведь она была
его знакомая, и вс„  обошлось.  Сука  вообще-то  была  акушеркой,  е„  звали
графиня Шереметьева.
   - А меня придушить хотели не только в детстве, а и  потом,  когда  пришли
немцы, - забеспокоился Жора. - Они посчитали меня не маленьким, а большим  -
но неполноценным человеком. Это значит: не  совсем  человеком,  может,  даже
такой странной машинкой, или говорящей куклой с опилками в  голове.  Знаешь,
такой куклой: ма-а-ма!
   - Шико-о-лат, - мстительно напомнил я.
   - Ма-а-ма, мамочка моя, - отмахнулся он, - за тебя  они  меня  послали  в
печь, в Дахау! Ты меня не придушила, пожалела, и теперь у меня биография,  а
они тут шляются всякие, шиколату у меня просють, хочуть, шоб  я  подох  сам,
ленятся даже придушить! Но, мамочка, не получат они у  меня  шиколату,  ибо,
пока меня посылали в Дахау, я  и  тогда  не  подох,  а  сбежал,  потому  что
вс„-таки маленький. Так что, спасибо тебе, мамочка. И папочка -  спасибо.  И
добрым большим людям, всем, кроме немцев, спасибо:  добрые  большие  люди  в
Европе меня приютили, и переслали во Францию. А во Франции  я  стал  летать.
Большой человек, очень большой человек - вот как Ив! - сажал меня на  ладонь
и бросал, а я летел. Он был чемпион по метанию карликов, а я  рекордсмен:  я
пролетал больше десяти метров. Нас хорошо кормили, и я облетал всю  Францию.
Ту, которую не прибрали к рукам немецкие большие люди.
   - Ты облетал все французские кабаки, - возразил Ив, - а Франции ты  и  не
видал. Ты ведь не летал с Эйфелевой башни.
   - Да, - согласился Жора, - меня всегда спрашивают, был ли я в  Париже,  и
никто ни разу не спросил - бывал ли я во Франции. Я честно отвечаю "нет",  и
тогда все отходят от меня с презрением.
   - А почему бы Иву не запустить тебя летать и тут, у нас? - спросил  я.  -
Успех был бы не маленький...
   - ... у Чрево, - уточнил Ив. - Ты это брось, малый. У нас ему  не  грозит
печь, и ему хватает на пропитание без пол„тов.  А  если  хочешь  возобновить
аттракцион, то давай ты сам полетай,  маленький  человек  без  биографии,  с
очень маленькой жизнью за плечами. Хочешь попробовать? Сам говоришь, у  тебя
есть опыт. А я попаду тобой в горшок вернее, чем ты сам со своей кровати.
   Ив подставил мне огромную серую ладонь, всю  в  складках  толстой,  будто
слоновьей, кожи. Я чуточку отодвинулся от не„ и демонстративно отвернулся.
   - Ты не обижайся, - сказал Жора. - Мы оба маленькие, но у меня за плечами
не маленькая жизнь, а у тебя маленькая. У меня  есть  и  маленький  горб  за
плечами, а у тебя пока ещ„ только  большой  шанс  его  заполучить,  летая  с
деревьев. Так что не обижайся, ведь у меня за  плечами  прошлое,  а  у  тебя
будущее...
   - Тоже за плечами, - оттопырил губы я: что им всем далось это будущее?  -
Тебе нужно написать рассказ, как ты летал по Европе.
   - Это зачем? - с подозрением глянул на меня Жора.
   - Чтоб все прочли, - злорадно сказал я, - будет и тебе хорошая  упаковка,
получше  сундука.  Получше  легенды  Сандро,  это  я  тебе  говорю...  лучше
Робинзона. Подумаешь, у них  там  мина  взорвалась,  да  необитаемый  остров
подвернулся, а у тебя есть Дахау!
   - Да, - подтвердил Жора, - мы оба маленькие люди, я летал и ты летал, и у
тебя за плечами будущее.  Только  это  пройд„т,  малыш,  не  беспокойся:  ты
вырастешь и станешь большим человеком. Не то, что я.
   - Извини, - сказал я, - у меня плохое настроение.
   - Да пожалуйста, - ответил он, переворачивая бутылку. Из не„ не выпало ни
капли.
   - Я ведь совсем не то хотел спросить... а вот что: у твоей  подружки  так
же растут волосы подмышками, как у Жанны...  пузо?  Отец  говорит,  это  вс„
антропологические стигматы.
   - Антропо... попо, попа...  -  захлебнулся  Ив,  -  нет,  ни  за  что  не
выговорить. Чего только не напридумала интеллигенция, чтобы мучить народ!
   - Да ты, никак, собираешься про это рассказ писать, интеллигент?  -  Жора
взял меня двумя пальцами за подбородок и повернул мо„ лицо к себе. Я  мотнул
головой. - Ага, почти угадал: ты стихи про это пишешь, уже написал, верно?
   Я снова мотнул головой, на этот раз утвердительно. Врать было ни к  чему,
в конце концов, я знал, с кем болтаю, и последствий признания не опасался.
   - Почитай! - потребовал Жора. - Есть нужда в ч„м-нибудь эдаком,  к  злобе
дня.
   - К пиву, - подсказал Ив. - Вместо раков.
   - Пива нет, - вздохнул Жора, - ты что-то уж слишком злобен, дорогой друг.
Но вс„ равно, малыш, читай.
   Я проч„л:
   - Один раз я видел двух медвежат,
   они были большие и я стал их уважать.
   Я спросил: вкусен ли м„дик у пч„л?
   Один сказал: да, и я это уч„л.
   Другой сказал: постой,
   что ты мелешь! или у тебя котелок пустой?
   - Больших  уважают,  это  правильно  подмечено,  -  вздохнул  Жора,  -  а
маленьких?
   - Маленьких любят, - сказал я.
   - Ну, и где ж у тебя про это? Постой, я сам добавлю... Один раз  я  видел
двух горилл, они были маленькие, и я их полюбил.
   - У тебя не пустой котелок! - воскликнул я. - Или ты тоже стихи пишешь?
   - Почти, - скромно сказал Жора, - я пишу прозу.
   - Нет, - возразил Ив, - котелок у  него  пустой.  Разве  можно  открывать
секреты тому, кто их учитывает?
   - Мне можно, - сказал я, - а другим нельзя. Я так и делаю, никому другому
своих не открываю. Хотя меня и пытаются подкупить.
   - Отец? Чем? - спросил Жора.
   - Нет, Л„ка, - ответил я, - куклой. А вам я открою ещ„ секрет: я  пишу  и
то, и другое. И стихи, и прозу.
   - А у меня стихи не клеются, - пожаловался Жора. - То, что ты слышал  про
горилл, чистая случайность.
   - А у меня не клеются романы, - признался я.
   - Погоди, - пообещал Ив, - ещ„ склеются.
   - Я почему-то дальше вступлений пойти не могу, - сообщил я.
   - Это ничего, - успокоил меня Жора. - Может, дальше  и  не  надо  ходить.
Вступление ведь тоже надо уметь написать. Вот у меня как раз наоборот,  туго
с началами. Наверное, как и в стихах, потому они у меня и не получаются. Вс„
дело там не в том, о ч„м ты рассказываешь, а в ритме: попал - пош„л  дальше,
не попал - пош„л вон.
   - А я никогда не знаю, о ч„м буду рассказывать, - сказал я. - И не  знаю,
откуда потом, когда уже рассказано, бер„тся там смысл. Если  б  я  с  самого
начала об этом думал, то ничего и не написал бы. Что ж тогда такое он,  этот
смысл?
   -  Ну...  скажем  осторожно,  -  поднял  указательный   палец   Жора,   -
какой-нибудь смысл есть во вс„м. Он повсюду.
   - Но мне часто нужен не какой-нибудь, - возразил я, -  а  какой-то  один.
Хотя я не знаю, какой именно. Но я чувствую, какой он  должен  быть.  Сандро
говорит, что он примерно  так  и  стреляет:  он  чувствует  цель,  будто  не
винчестер у него в ногах, а сама уже тарелочка. Ему выстрелить - вс„  равно,
что топнуть ногой.
   - Тогда так, - предложил Жора. - Не  выстрел  исполнен  смысла,  а  смысл
начин„н выстрелами. Я хочу сказать, что одно без другого -  ничто.  Вот  как
это происходит:  есть  ритм,  подошла  его  волна,  раздался  выстрел,  цель
поражена. А выглядит это для публики так, будто выстрелил и попал ты сам.
   - Да, и попал! - подчеркнул Ив.
   - Да, это важно, - согласился Жора.
   - Нет, это сложно, - сказал я. - Понять нельзя.
   - И не надо, - возразил Жора. - Кто  знает,  может,  пойм„шь  -  и  сразу
перестанешь попадать в цель, даже топая ногой.  Лучше  понять  другое.  Вот,
скажем,  смысл  уже  есть,  вс„  написано,  ты  топнул  и  попал,  тарелочки
раздавлены успешно. Зачем же снова топать? Почему опять тянет топать?
   - Может, есть надежда попасть в другой смысл, - предложил я.
   - Не знаю, - покачал головой Жора. - По виду, тарелочки точно такие,  как
и в прошлый раз. Наверное, писать нужно  снова  для  того,  чтобы  было  что
читать. Это в мо„м аттракционе с Чрево важно, чтобы повторялось  одно  и  то
же, хоть и сто лет. Или у Сандро: если не одно и то  же  -  то  и  смысла  в
номере нет. Этот номер, чем он старше, тем в н„м смысла больше. Я не говорю,
конечно, про номера в программе Большого цирка, там другое... А проза  нужна
всегда новая.
   - Не знаю, - покачал головой и я, - вот я сто раз уже читал Робинзона,  и
теперь с каждым разом он вс„ лучше. Или вот Мифы Греции.
   - Может быть, - сказал Жора, - тебе виднее. А по мне номер - это  тв„рдый
предмет, а проза - бесплотные мечты.  Или  почти  бесплотные,  у  них  такая
туманная плоть, что... Плоть мечт... нет,  тут  во  множественном  числе  не
скажешь.
   - Dreams, - подсказал я. -  Потому  образованные  люди  и  выражаются  на
других языках, из-за таких трудностей в русском.
   - Это тебе ещ„ виднее, - надул губы Жора. - А только мне во Франции ничем
не помог французский. Меня совсем перестали понимать.
   - Как это, плоть дримс? - спросил Ив. - Нет, так ещ„ трудней.
   - Наверное, body of dreams, - посоветовал я. - А  может,  в  этом  случае
надо выразиться по-немецки, как советует папа.
   - Нет-нет, и так уже хорошо, -  повеселел  Жора,  -  не  надо  немецкого.
Помню, немцы как что скажут  -  так  вс„  уж  слишком  понятно.  Смысл,  как
тарелочка на ладони: кому выстрел, кому печь, каждому сво„. И никому:  пош„л
вон, вс„ сгодится в хозяйстве. Кому ж он нужен, такой смысл? А  вот  у  тебя
получилось совсем непонятно, так что ищи там какой  хочешь  смысл.  И  из-за
этого у тебя понятно вс„. Это здорово, знаешь, я точно так и стараюсь писать
прозу! Чтоб е„ на ладонь  не  поймали,  чтоб  неизвестно  было,  за  что  е„
сжигать...
   - За что е„ печатать, - поправил Ив.
   - Да, меня не печатают... - признал Жора. - И известно, за  что:  за  мой
талант. Печатают тех, кто плохо, или вовсе ничего не пишет.
   - И меня тоже не печатают! - подскочил я, и милосердно добавил: - И...  и
Ива тоже, хотя он ничего и не пишет.
   - Между прочим, я тоже имею отношение к литературе, - сказал  Ив.  -  Как
известно, и я потомок Ганнибала, только по другой линии. Не думайте,  это  я
по прямой, а Пушкин как раз по кривой.
   - Ты по ракообразной,  -  возразил  Жора.  -  И  доказываешь  это  часто,
постоянно становясь на карачки, раком. В тво„м номере это ключевая поза.
   - Эта поза называется партер, - объяснил Ив. - И потому она ключевая,  не
то, что твоя: на гал„рке в сундуке. А линия у меня прямая, все негры в нашей
стране - потомки Ганнибала, и мой папа тоже. Сравни твою рожу с моей,  и  ты
сам заткн„шься, без моей помощи. Не знаю, кто там у тебя был папа, а у негра
папа известен: негр, и тут сомнений быть не может.
   - У негра известная папа, - поправил Жора.
   - И у негры известный мама, - кивнул Ив. - А также  известные  дедушка  и
бабушка.
   - А моя известная дедушка говорит, - вставил я, - что сходство переда„тся
через голову поколения. Так что папа-мама могут быть вовсе не прич„м.
   - Тем более, - обрадовался Ив, - значит, от моей прадедушки Пушкина через
голову всех поколений я и получил литературный  талант.  И  все  необходимые
знания впридачу, потому мне и было так скучно на  уроках  в  детдоме.  Кроме
того, я ведь получил и его рожу, тоже ведь был урод, каких мало. Но  ему  не
приходилось качать в детдоме мышцы, чтобы отстоять право на существование  в
том виде, в каком уж уродился, как довелось мне. Потому что ему  можно  было
стрелять из пистолета, а мне почему-то  нельзя!  О...  а  не  прадедушка  ли
Пушкин, только по другой линии, нашего друга Сандро?
   - Да, - подтвердил я, - моя папа приблизительно так и говорит. И Ю  тоже,
только про мышцы. Он тоже качал мышцы, только не в детдоме, а в эвакуации.
   - Это одно и то же. Ну, и что ты узнала от своей прадедушки Пушкина не  о
мышцах, негра, а о литературе? - ревниво спросил Жора.
   - Что в ней самое главное то, что непонятно, - охотно сообщил Ив.
   - А я тебе говорю, что самое главное в ней то, что непонятно - что именно
не понятно! - возразил Жора.
   - Мой друг, - положил руку  на  сердце  Ив,  -  ты  великий  продолжатель
великого дела. Я счастлив, что живу в одно время с тобой.
   - В одну эпоху, - выпятил грудь Жора.
   - В одном году, - добавил я, - в тысяча девятьсот пятьдесят втором.
   Ив подставил ладонь, и мы с Жорой вложили в не„ свои руки.  И  Ив  крепко
сжал их.
   - Аудиенция окончена, аудиенция окончена, - церемонно провозгласил  Жора,
кланяясь нам в  обе  стороны.  -  Кончена  официальная  часть,  переходим  к
водным... вольным процедурам. Теперь ты должен,  за  компанию,  прочитать  и
сво„ литературное произведение, Ив.  Давай  хоть  то  самое...  Ты  ведь,  к
сожалению, не так плодовит, как твоя прадедушка.  Плодовитости  он  тебе  не
передала через головы поколений.
   - Она передавал, - вздохнул Ив. - Да эти поколения  как  раз  по  пути  и
расхватали.
   - Так ты тоже пишешь! - воскликнул я.
   - Я написал только одно произведение, - признался Ив, - только  одно.  Но
дорогое сердцу, ибо оно и написано там, в сердце, а не на  паршивой  бумаге.
Закономерно, что оно написано кровью, а не чернилами. Именно  так  писать  и
завещано нам... через  головы  поколений,  малыши.  Ишь  ты  -  смысл-смысл,
ритм-ритм! Непонятно-понятно! А на самом деле вс„ просто и  понятно:  сердце
бь„тся - вот вам и ритм, кровь ль„тся - вот и смысл. Именно так  и  написано
мо„ сочинение, про папу.
   - Глава первая, - шепнул я. - Я люблю Па.
   - Папа был простой фермер, и приехал сюда со своей дал„кой родины...
   - Эфиопии, - подсказал я.
   - Почему Эфиопии? - удивился Ив. -  Из  Нового  Света.  Эфиопия  это  его
прародина.
   - И брат Ди в Америке, - удивился и я, - Борис.  Может,  они  друг  друга
знают?
   - Знали, - поправил Ив. - Но на том свете действительно  все  друг  друга
знают, как в вашей части города.
   - А говорят, - вмешался Жора, - что в мире ином друг друга они не узнают.
   - Кто говорит-то? - презрительно спросил Ив.
   - Шекспир, что ли... - сказал Жора.
   - Не знаю, - усомнился я, - я Шекспира читал.
   - Вот и заткнитесь, - велел Ив, - если не знаете. Мой папа  приехал  сюда
строить колхоз.
   - А что, нельзя было строить его на родине? - спросил я. - Почему  именно
сюда?
   - Или на прародине? - поддержал меня Жора.
   - Там было нельзя, -  отрезал  Ив.  -  Некоторые,  конечно,  ехали  тогда
строить колхозы в Германию, а другие некоторые - в Палестину,  но  это  были
белые, а мой папа ч„рный, вот он и приехал сюда...
   - Один? Строить целый колхоз? - изумился Жора. - Он у тебя был, наверное,
очень большой и очень ч„рный человек.
   - Их было сто, - каменным голосом сказал Ив, - ч„рных и, чтобы вы  теперь
не придирались, немного белых людей. И никто из них не...
   - ... заметил, что корабль уже отчалил, - вставил я.
   - ... что по пути кто-то умер, а кто-то  потерялся.  В  конце  пути  папа
остался один. И тогда ему пришлось, вместо колхоза, пойти на манеж. Он  стал
чемпионом манежа, но однажды, когда неудачно приземлился после броска...
   - Значит, не он бросал, а его бросали, - заметил Жора. - Кто же  способен
бросить самого чемпиона?
   - Бог! - взревел Ив. - Прямо на карачки...
   - Боги, - поправил я, - прямо в партер.
   - ... и швырнул. И тогда папа сказал  вслух:  в  мать  и  в  душу  вашего
отца...
   - Так это он всего лишь на Бога, на какого-то несчастного  Саваофа  бочку
покатил! - догадался Жора.
   - На Адонаи, - снова поправил я, - на каких-то несчастных Элохим.
   - А я-то думал... - разочарованно надул губки Жора. - Но тогда почему его
затем так бросили, что он приземлился на крайнем севере? За что? Я думаю, ты
просто заврался, парень. Пора тебе кончать. И вообще, мы вс„ это слышали,  а
повторяешься ты неуместно. Это тебе не твой номер на манеже,  а  литература.
Никакого качества... Ничего ты не получил в  наследство  от  прадеда,  кроме
рожи.
   - Ну и давай свой номер, если так, - надул  свои  громадные  губы  Ив.  -
Перебивают,  понимаешь,  творить  мешают,  сволочи...  Клакеры.  Подкуплены,
подосланы, не сомневайся, негра. Давай-давай, поглядим, какого он  качества,
твой номер, какая у него рожа-жора. Впрочем, известно, какая: шиколат.
   - И правда, Жора, - попросил я, - почитай сво„. Хоть какое,  хоть  совсем
маленькое.
   - У меня все совсем маленькие, - объявил Жора с интонациями гида. - Автор
маленький, и произведения рассчитаны на карманное издание. Вс„ гармонично. В
названии сочинения, которое я вам прочитаю, вы услышите знакомые,  чеховские
интонации, из его рассказа "Володя большой и Володя  маленький."  Пусть  это
никого не смущает, во-первых, мо„ произведение - не рассказ, а роман, хотя и
называется похоже: Жора большой и  Жора  маленький.  А  во-вторых,  чтоб  вы
лишнего не думали, это как базары - Большой  и  Малый,  понятно?  А  не  как
какие-то там Чеховы, подумаешь, нашлись Адонаи!
   - Понятно, давай, - поторопил его я, предвкушая... а,  ясно,  что  именно
предвкушая.
   - Слушайте, - Жора вскочил на ноги, хотя мог обойтись и без этого:  новая
поза мало что изменила в его габаритах, е„ можно было вообще не заметить.  -
И ты, негра, слушай тоже: тебе будет полезно.
   Он прокашлялся и отставил правую ногу. Потом  запрокинул  голову,  прижал
затылок к косяку двери вагончика и запищал:
   - ГЛАВА ПЕРВАЯ. Мой пра Ди был большой и пил горькую. Его пра-пра Ди  был
ещ„ больше, и пил ещ„ более горькую. У первого пра был сын, он пил  горькую,
но поменьше. От пра-пра до просто пра и его сына все  пили  горькую,  и  все
мал-мала-меньше. ГЛАВА ВТОРАЯ. После моего пра Ди, папы просто Ди, все  пили
горькую вс„ меньше и меньше, но и сами становились меньше. А после моего Ди,
через голову моего папы, все стали маленькие совсем.  Все  -  это  я.  ГЛАВА
ТРЕТЬЯ. Я - маленький Жора, или Жора очень маленький, или  совсем  маленький
Жора. Я меньше Малого базара. Я  выпиваю  две  рюмки  и  с  копыт.  А  Чрево
нравится, когда я  с  копыт,  тогда  он  допивает  мо„.  ГЛАВА  ЧЕТВ‚РТАЯ  и
ПОСЛЕДНЯЯ. У очень маленького Жоры детей нет и  не  будет.  Ему  можно  пить
горькую через головы всех последующих поколений. Он и не думает о них.
 ЭПИЛОГ.
 Так пусть приходит Чрево, с двумя рюмками.
   - Гениально! - прорычал Ив. - Это обязательно напечатают, и я знаю где! В
энциклопедии, на букву Ж. Только тебе для этого нужно  избавиться  от  пауз.
Очень уж их у тебя много, а места в энциклопедии мало.
   - Меня напечатают рядом с жопой, - кивнул Жора. - И стоять нам ещ„ ближе,
чем рядом: ты на Ж, и я на Ж, без никаких пауз. Жаль, паузы очень важны, они
придали бы нам куда больше выразительности.  Они  ведь  просто  преисполнены
выразительности, паузы...
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   ... А ты меня утешил, ничего не скажешь.  По-твоему,  значит,  ничего  не
изменится и когда меня напечатают. Опять в одном номере  с  жопой,  назовись
она хоть триста раз для конспирации Чрево.
   - Звали? - откликнулся Чрево, вырастая из-под лесенки, а может быть  и  -
из-под базарной мостовой. - А я уже тут.
   Без накладного пуза он выглядел тощим, как пугало. На н„м так же болтался
засаленный клифт. Одна пола клифта была, очевидно,  тяжелей  другой,  потому
что болталась не так свободно, как другая.
   - Мы не тебя звали, а Ганнибала, - явно забеспокоился Ив. - Мы  вопрошали
о прошлом и будущем его чрево, а не тво„.
   - И как оно, ответило? - спросил Чрево.
   - Оно переваривало  горькую,  -