себя от готовой
сорваться с губ обиды и злости.
     Когда  же  в  бешеной  пляске  проклятий,   оскорблений,  хулиганских
выкриков,  метавшихся подобно воронью над головами,  вопросы исчерпались и
стали без толку повторяться вновь и  вновь -  мы поторопились окончить эту
позорную, отвратительную бутаду.
     - Итак,  скоро вам по  приказу выступать на  Ташкент!  -  говорили мы
уходя.
     - Никуда не пойдем...
     - Как не пойдем, - значит, приказ не признаете?
     - Вооружить всех,  иначе и месяц и два будем стоять,  а из Верного не
уйдем... Вооружить немедленно!
     - Мы же вам объяснили, товарищи...
     - Да нечего и объяснять было  -  зря  старались,  -  срывали  нас  на
полуслове.  -  Вот двадцать шестой придет,  мы сами тогдаї оїбїъїяїсїнїиїм
все, даже и спрашивать-то вас не будем...
     - Двадцать шестой далеко, он за вами пойдет...
     - Нет, не за нами... Мы подождем...
     Выяснилось,  что  с  быстро  катившим сюда  26-м  полком  у  них  уже
установлена связь, и ждут они его с часу на час.
     Чего тут дальше болтать вхолостую,  -  мы вскочили на коней, медленно
отъехали за казармы и  пустили карьером,  словно хотелось как можно скорей
умчаться от этого гиблого, гнилого, зловонного места.
     А когда поехали шагом - держали беседу-совет.
     Видим: настроен батальонишко пакостно.
     Казалось бы,  было самое для нас простое и подходящее,  - обезоружить
скандалистов,   вызвать  и  выловить  зачинщиков,  махровых  хулиганов,  а
остальных  выпихнуть  быстро  на  Ташкент,   согласно  приказу.  Чего  тут
церемониться с этакой братвой?
     Но  дело обстояло не так-то просто.  Прежде всего -  срок выступления
батальона на  Ташкент еще не пришел,  а  ежели мы прежде времени разоружим
его "за неподчинение":
     "Позвольте,  -  скажут нам,  - мало ли что кто болтал на митинге, это
все были пустые разговоры.  А  батальон в  свой срок уйдет.  За  что же вы
оскорбляете: обезоруживаете, наказываете нас?"
     И пошла и пошла бы кутерьма: не распутаешь.
     Зачем - что значит отнять девяносто две винтовки?
     Они же все равно, эти девяносто две, не решают никакого события. Не в
них главная угроза.
     И, наконец, обезоружив, - ой, как мы накалим атмосферу! А ведь здесь,
в  Верном,  часть 25-го полка,  тоже настроенного буйно,  здесь караульный
батальон,  вполне с джаркентцами солидарный...  Нет, нет, не стоит и гусей
дразнить. Посоветовались мы на ходу и решили пока что батальон не трогать.
     Это было 11 июня, часов в пять вечера.
     В областной семиреченской "Правде" некий смутный репортер писал:

     "Изживая первую  стадию революционной борьбы -  борьбу разрушительную
на   кровавом  фронте,   переходя  на   бескровный  фронт,   на  борьбу  с
экономической разрухой  и  массовой  темнотой,  сам  собою  подымается  на
поверхность вопрос о  привлечении в  ряды борцов всех трудоспособных слоев
общества на эти бескровные фронты труда.
     Предыдущий опыт достаточно сильно убедил, что для успешного и скорого
проведения в  жизнь какого бы  то  ни  было дела или  начинания необходимо
вначале объединить имеющиеся в  стране  трудовые силы  и  пробудить в  них
сознательное,  а  следовательно,  и  воодушевленное  отношение  к  данному
начинанию.
     Безусловно сознательное и  воодушевленное отношение к  делу  возможно
только  при  наличии  известных  принципов,   положенных  в  основу  дела,
характеризующих предшествовавший причинный момент и приблизительно в такой
же мере освещающий конечный результат.
     Эти  принципы  хорошо  известны  членам  РКП,   и   они  с   огромным
воодушевлением и  дисциплиной выполняют всякую  работу.  Что  же  касается
беспартийных масс,  до сих пор стоящих в  стороне от активного социального
строительства и  даже во  многих случаях не  проявивших своего отношения к
Советской  власти,  приходится  информировать их  о  принципах  и  задачах
партийного строительства,  чтобы  путем обмена мнений на  деловом собрании
вызвать их к активному участию в создании социального строя.
     С  целью  привлечь беспартийные массы красноармейцев к  сознательному
активному участию,  в  связи с  переводом армии на  трудовое положение,  в
борьбе  с   экономической  разрухой  и  к  строительству  новой  жизни  на
социалистических   началах    была    созвана   беспартийная   конференция
красноармейцев Верненского гарнизона на 10 июня 1920 года.
     В   назначенное  время  эта   конференция  была   открыта  и   начала
рассмотрение предстоящих вопросов пением "Интернационала".
     На повестке дня стоит семь очень важных по сложности и  по содержанию
вопросов:
     1. Текущий момент.
     2. Экономическая политика Советской власти.
     3. Национальный вопрос и национальная политика.
     4. Военная   политика   Советской   власти   (в   частности   военные
специалисты).
     5. Задача Советской власти и советское строительство в Туркестане  (в
частности о среднем крестьянстве).
     6. Земельный вопрос.
     7. Текущие дела.
     На  конференцию прибыло  165  делегатов.  Безусловно,  решения  такой
многолюдной конференции будут  отражать настроения широких  масс  и  будут
иметь огромное, авторитетное влияние на населенье Семиреченской области".

     Никакого,  товарищ репортер! Решительно никакого влияния на население
и красноармейцев конференция эта не имела.
     Даже наоборот:  они на нее оказали маленькое "влияние", вид давления:
насильственно придушили.
     Открылась  конференция  10-го.  Счастье  председательствовать в  этом
омуте досталось мне.  Первый и второй вопросы интересовали аудиторию мало,
- совершенно было очевидно, что вся она пригвождена иными вопросами, иными
думами,  и нет ей теперь никакого дела ни до Польши, ни до Врангеля, ни до
"индустриализации" -  тут есть дела и интересы поближе, похлеще, породнее:
свои, семиреченские!
     По национальному вопросу шебуршили много,  а  больше всего опять-таки
знакомое:
     - Зачем киргиз вооружать? Зачем бригаду создавать киргизскую?
     С   большим   трудом   удавалось  выдерживать  вопрос   в   плоскости
принципиального обсуждения,  -  то и  дело выковыривали из него что-нибудь
свое, разлюбезное и начинали крыть почем зря.
     К четвертому вопросу, под напором общих требований, пришлось делать в
повестке дня прибавление: "в частности, военные специалисты".
     А  вышло так,  что одну эту "частность" и  прищучивали.  Жарко на ней
посеклись.
     В пятый вопрос добавка вставлена опять-таки под напором. Кричали:
     - Какие тут у  нас кулаки?  Все говорят:  "кулаки,  кулаки".  На  всю
область один середняк стоит,  -  вали,  записывай на повестку: "о среднем,
мол, крестьянстве".
     Записали.  На  этом  вопросе горячий скандал был  в  том  месте,  где
заговорили о продразверстке. Что тут было - только ахнуть!


     После  митинга в  Джаркентском батальоне я  поехал открывать вечернее
заседание   конференции.   Открылось   в   шесть,   кончили   в   половине
одиннадцатого.  Назавтра ждали мы главного боя:  будут обсуждаться наказы,
которые получили делегаты от  своих выборщиков.  Частично нам известны уже
были эти наказы -  ужас белый:  всех долой и разоружить, никаких больше не
надо  "насилий Советской власти",  оставить в  силе вооруженного до  зубов
одного лишь тугого, крепкого мужичка - он и будет хозяином области.
     На этих наказах, кто знает, как разгорелись бы страсти. Но не суждено
было им  огласиться,  не суждено было конференции проскочить до резолюции:
ночью грохнуло восстание.
     После заседания конференции - у всех  у  нас  было  тошное,  паршивое
состояние духа,  будто объелись какой-то клейкой терпкой гадостью. В самом
деле - эти речи,  призывы наши,  разъясненья,  убежденья, просьбы - к кому
они обращены?  Кому они в чем помогли, кого образумили? Ухнули они будто в
бездонную бочку, и из бочки навстречу им вырвался торжествующий, злорадный
хохот. Стоило ли дальше упражняться столь бесплодно, надо ли тратить время
на голые разговоры,  вслед которым несутся лишь одни,  все  одни  крики  и
угрозы:
     - Не трожь крестьянский хлеб!
     - Долой продразверстку, долой, долой!..
     - Разоружай немедленно мусульман!
     - Не трожь войско из области!
     По  каждому вопросу -  только и  слышишь эти  протесты и  требованья,
только хлещет через край жадная забота о  шкуре,  а пониманья обстановки -
нет его,  вовсе нет, и никому не хотят, не будут они помогать, кроме самих
себя.
     Но нет - успокаиваем  мы  себя  -  это  лишь  видимость  одна,  будто
совершенної  бїеїсїпїлїоїдїнїої минует конференция,  будто втуне останутся
все речи, призывы, убежденья. Этого никогда не может быть: нужные, большие
слова  найдут себе нужное место,  и пусть промчатся мимо десяти,  двадцати
голов - зато в  двадцать  первой  осядут,  произведут  свою  непостижимую,
неуловимую  работу,  как-то  по-иному перевернут мозги,  и рано или поздно
этот мозговой поворот даст себя знать.  Ради этих  даже  десятых-двадцатых
надо делать подобное дело:  оно окупит себя впоследствии,  хотя бы и вовсе
неуловимыми и вовсе неприметными фактами!
     Так, казалось бы, надобно было рассуждать и насчет нашей конференции.
Но  под живым впечатлением пережитого в  казарме позорного содома,  словно
заплеванные, мы были во власти тяжелых, смутных настроений.
     Сидели  грудкой,  обсуждали,  перебирали подробности дня,  взвешивали
обстановку. Потом разбрелись по комнатам.
     Уже поздний вечер. Дело к одиннадцати. Вдруг торопливым шагом вбегает
Муратов,  по  привычке на  ходу  срывает  запотевшее пенсне,  поблескивает
осоловелыми, без стеклышек смешными и беспомощными глазами:
     - У нас неблагополучно...
     - Где?
     - В  городе  нехорошо...  Среди  красноармейцев брожение.  Происходят
какие-то таинственные приготовления...
     - Откуда все знаешь?
     - Масарский говорил,  -  у  них  от  особого есть там ребята -  они и
сообщили... Сейчас только прибежали...
     Звоню Масарскому в особый:
     - Приходи, есть срочный разговор...
     Только Муратов ушел,  как  явился Белов,  за  ним в  дверях показался
сотрудник шифровального отделения,  -  не  помню  теперь его  фамилию,  но
помню, что парень был верный, в штадиве состоял на хорошем счету.
     - Вот, послушай-ка, что расскажет, - скороговоркой выпалил Панфилыч и
головой мотнул  в  сторону шифровальщика,  а  тот,  не  дожидаясь вопроса,
заторопился:
     - Прибегали в комендантскую команду какие-то два неизвестных...
     - Когда?
     - Да вот только что...  недавно...  И  сообщили,  что ночью будет два
сигнальных  выстрела...   По   этим  выстрелам  все  красноармейцы  должны
подыматься...
     - Подыматься?
     - Да. Подыматься и выступать.
     - Куда выступать?
     - Не  знаю...   Ничего  никто  не  знает,   но  по  выстрелам  тотчас
выступать...
     - А что вы не задержали этих двоих?
     - Не успел никто...  А они,  как только объявили, - сейчас же бежать.
Да и ночь, видите, темная...
     За окном чернела густая тихая ночь.
     Мы  еще минутку поговорили о  самой команде штабной -  как отнеслась,
каково настроение в данный момент, что можно ждать от нее. Рассказчик мало
что мог сказать точно, а в догадках путаться не хотел. Мы его отпустили.
     Панфилов тут же сообщил новую неприятность:
     - Говорили  мне,   что  транспорт  с  оружием,  шедший  из  Сарканда,
красноармейцы разбили и растащили...
     - Надо сейчас же проверить...
     - Конечно... Я от тебя побегу к начснабу... потом ворочусь...
     - А я жду Масарского - он сейчас все расскажет о казармах...
     Масарский подскакал верхом,  быстро вбежал и  впопыхах обычным частым
говорком затараторил:
     - В  казарме дело дрянь...  Я  послал сейчас еще новых агентов...  Но
ясно и без того - собираются что-то делать...
     Ная в это время звонила ребятам,  чтобы собирались ко мне немедленно,
а верный друг,  Медведич, поседлал нашего любимого Жучка и обскакивал тех,
кого телефоном было трудно нащупать...
     Через несколько минут собрались:  Позднышев,  Кравчук,  Шегабутдинов,
Рубанчик,  Верменичев,  Мамелюк, Никитченко, Альтшуллер, Колосов - словом,
набралось человек десять -  двенадцать*.  Между прочим, Иона сообщил, что,
едучи сюда,  слышал со стороны казарм два выстрела...  В комнатке за шумом
они не были слышны...
     _______________
          * Кондурушкин в это время объезжал  область  и  был  в  Пишпеке;
     Кушин  после джиназаковской истории уехал в Ташкент;  туда же уехал в
     командировку и Полеес.

     По  всем  этим  обрывочным сведениям нельзя еще  было  вывести ничего
определенного,  было  ясно  лишь  одно:  казармы  неспокойны и  к  чему-то
готовы...
     Но как же, как и чем предотвратить нам готовую ударить грозу? События
заскакали с быстротой невероятной.
     - Товарищи,  положение таково,  что  медлить нельзя ни  минуты...  Мы
должны  быть  готовы  ко  всему.  Надо  встретить опасность организованно.
Сейчас же распределим свои силы.  Прежде всего создадим штаб... человека в
три. Одному в такой обстановке нельзя!
     Назначили троих:  Мамелюк, Фурманов, Муратов... Через несколько минут
воротился  Белов.  Он  в  боевом  нашем  штабе  занял  место  Мамелюка.  О
транспорте с оружием -  горькая правда:  его разбили,  и все оружие теперь
разграблено... О, черт дери!
     - Штабу  надо  немедленно  подсчитать  и  мобилизовать  все  наличные
силы...  Взять на  себя руководство событиями...  Сосредоточить в  руках у
себя часть оперативную*. Связаться с особым отделом, трибуналом, партийной
школой,  комитетом партии,  ротой интернационалистов. Все и всех поставить
на  ноги.  Прикинуть план действий в  зависимости от  того,  что передадут
агенты особотдела, только что отправившиеся в казармы...
     _______________
          * Надо сказать,  что военный совет хотя и существовал,  но  пока
     больше  теоретически  -  в  работе  он  себя еще не проявил.  Мы,  по
     старинке, держались за управление уполномоченного, но в данном случае
     ни  уполномоченный,  ни  начдив  не смогли бы единолично выступать от
     имени всех организаций. Был нужен боевой штаб.

     В   дверь   постучали,   вошел  быстрым  ходом  Донских  -   командир
Джаркентского батальона. Лицо бледно, глаза горят, дыхание порывисто... Он
к нам скороговоркой:
     - Батальон у  меня  весь на  ногах.  Построился...  собрались куда-то
выступать  -  надо  быть  на  крепость.  Никто  ничего  не  говорит,  меня
сторонятся...  Хотели арестовать -  убежал... Народу у казарм масса, и все
вооружены -  не знаю,  откуда достали оружие...  Заметил среди своих много
чужих, незнакомых лиц...
     Мы его выслушали с затаенным волненьем, внимательно, но недоверчиво:
     "А что,  как утка?  Вряд ли комбат не знает, что у него делается - не
подвох ли тут?"
     И мы ему в благодарность за рассказ:
     - Пока побудь,  -  говорим,  - в соседней комнате, никуда не уходи, у
дверей будет охрана. А мы все эти сведения сейчас проверим...
     По  всем  направлениям была  у  нас  уже  выставлена  связь,  пустили
несколько  разведок  из  трибунальской и  особотдельской команд,  наказали
захватывать и приводить подозрительных...
     - Ты,  Шегабутдинов,  направляйся живо в караульный батальон,  выясни
там  положение,  скажи хоть по  телефону,  что  делается и  что  там  надо
делать...
     Лиденбаум  -  в  интернациональную роту,  Никитченко -  к  трибуналу!
Панфилыч выяснял с командой штадива.
     Вдруг прилетела весть:
     - Пошли... Выступили...
     - Кто, откуда?
     - Из казарм... На крепость пошли...
     - Много?
     - Пока встретилось человек сорок - пятьдесят...
     Надо сейчас же перехватить. Кого послать? Отрядили интернационалистов
двадцать восемь человек,  -  наперерез,  ближними к крепости путями.  Дали
задачу;
     - В  крепость не впускать.  Постараться обезоружить.  Стрелять лишь в
крайнем случае.  Сразу же завязать переговоры.  Потребовать, чтобы сложили
оружие.
     Интернационалисты поступили  проще  всех  наших  советов  и  наказов:
присоединились к  восставшим и  вместе  с  ними  очутились в  крепости.  А
крепость -  ни выстрела, охрана крепостная не противилась. Там были все те
же,  семиреченские,  "свои": и ворота открыли и замки посшибали: бери, что
хочешь.
     Когда  мы  узнали,  что  последний  отряд  перешел  к  восставшим,  -
захолонуло сердце...
     Эта рота былаї нїаїдїеїжїнїеїйїшїеїйї нашей частью.  А теперь на кого
положиться? Правда, ушла только ее частичка, но где уверенность, что через
час не уйдут и все остальные?
     Шегабутдинов звонит из карбатальона:
     - Батальон выступил на помощь восставшим, пошел в крепость...
     - Весь ушел?
     - Нет.  Осталось человек пятьдесят мусульман -  я сейчас посылаю их к
вам.
     - Да,  немедленно,  только не  сюда.  Мы  со своим штабом переходим в
штадив... Туда и посылай!
     В  темноте  спускались с  крылечка  Белоусовских номеров,  шли  почти
ощупью в чуткой, затаившейся, мраком укутанной улице.
     Торопились.  Ничего по пути не говорили,  быстрым шагом, спотыкаясь и
бранясь, спешили скорей к штадиву.
     - Алеша,  -  дали Колосову задание,  - ты несись в партийную школу и,
вооруженную, приводи сюда.
     Алеша мигом за дело.
     Верменичев тем  временем,  как  член  областного комитета  партии,  с
нашего  общего  согласия  дал  от  имени  обкома  знать  уездно-городскому
комитету,  что надо экстренно собрать партийцев и  в  строю,  вооруженных,
привести к штадиву.
     Через  несколько минут под  командой китайца* Масанчи из  караульного
батальона  пришел  посланный  Шегабутдиновым отрядик  в  пятьдесят  четыре
человека - мы ввели его во двор штаба.
     _______________
          * Некоторые товарищи сообщали,  будто Масанчк - дунганин,  а  не
     китаец.

     Во дворе тревога: шмыгают тени взад-вперед, что-то торопливо в разные
стороны перетаскивают красноармейцы,  кому-то кто-то строго, кратко отдает
у крыльца приказание - слышны только чеканные отдельные слова;  проволокли
к воротам пулемет,  у нагороди  конь  кусанул  соседа  под  гриву,  и  тот
взревел,  -  стоявший  рядом  красноармеец  вытянул забияку прикладом;  на
крыльцо и с крыльца штадива то и дело скачут  черные  силуэты,  -  двор  в
тревоге,  в возбужденном, беспокойном броженье... Мы все в штадиве сбились
в  большой,  слабо  освещенной  комнате,  за   дубовым   широким   столом,
подсчитываем силы. Вот они, наши силы:

            Команда трибунала . . . . . . . . . . . . 60 чел.
               "   особотдела . . . . . . . . . . . . 75  "
            Рота интернационалистов . . . . . . . . . 100 "
            Партийная школа . . . . . . . . . . . . . 40  "
            Комрота штадива . . . . . . . . . . . . . 60  "
            Остатки караульного батальона . . . . . . 54  "
            Городская парторганизация . . . . . . . . 20  " *
     _______________
          * По анкетам,  в городской организации вооруженных членов партии
     было только 20 человек.

     Это -  наличность штыков. Итого - около четырехсот. Сила немалая. Да,
немалая, кабы верная да надежная...
     - Тш... ш... ш... Это что?
     Мы прислушались, - доносилась издалека все явственней и громче боевая
походная песня:

                         Вышли мы все из народа,
                         Дети семьи трудовой...

     Кто может быть?  Неужто идут?  Но мы ждем ведь удара совсем с  другой
стороны,  от сквера.  А  там повсюду разведчики наши и дозоры.  Кто же это
может идти под боевую-походную?
     Жена Горячева,  жена Кравчука,  Ная,  Антонина Кондурушкина - эти все
время с нами,  вместе пришли в штадив, приготовились разделить общую долю.
Они были теперь особенно к делу; надежней не найти разведчиц!
     - А ну, в разведку...
     Они срываются с подоконников, исчезают и скоро сообщают радостное:
     - Подходит партийная школа...
     Она  прошла  кругом и  близилась переулками,  з