эксцессы,  но  окончательный выход  из  положения
все-таки в другом, не в этом...
     Не  выдержали  усталости,   на  заре  поддались,  к  столам  и  окнам
притулились, растянулись, спали крепко на них - холодных и грязных...
     Тих  город.   Крепость  тиха.   В  штадиве  -  беспорядочно  валялись
человеческие тела, словно на поле брани: полегли все мертвым сном.


     Белов  сообщил  нам  свой  разговор  с  Фрунзе.   Крепко  задумались,
взвешивали:  бежать  ему  сейчас или  не  бежать?  Что  выгоднее в  данной
обстановке? И решили, что Панфилычу следует остаться на месте.
     Во-первых, создав   военно-гражданский  центр,  где-то  за  пределами
Верного,  он тем самым вовсе похерит верненскую власть, хоть и призрачную,
хоть и бессильную,  но ведь она и такая для крепости кой-что значит,  - во
всяком случае сдерживает вот уже четвертые сутки крепостников.  Тогда  же,
как убежит, крепости будут развязаны руки, будет как бы подан сигнал к еще
более решительному выступлению.  Верный будет объявлен как бы вне закона -
словом, тогда сами собой откроются военные действия. А наша задача - их не
допустить,  на них решиться лишь тогда, когдаї нїиї оїдїнїоїй, ни малейшей
возможности  не  будет обойтись без фронта.  Это естественно,  что Ташкент
тїаїкї сказал,  а не иначе - для него тот момент и былї пїоїсїлїеїдїнїиїм,
за  которым должен неизбежно развернуться фронт.  Мы тогда сидели частью в
тюрьме.  Штадив ждал разгрома.  Все висело  на  волоске.  А  теперь  снова
вернулась  какая-то  надежда и возможность не допустить столкновения.  Это
во-первых.
     Во-вторых,  близится ташкентская подмога,  приближается к Верному 4-й
кавполк. Когда нависнут над мятежниками эти силы - вряд ли примут они бой,
мы тогда возьмем их голыми руками.  В-третьих,  в  лице Белова мы потеряем
ценнейшего умного советчика, к голосу которого прислушивается и крепость.
     И,  наконец, поползет провокация, что начдив убежал с деньгами или от
трусости, или что-нибудь в этом роде; как материал - крепостникам и это на
руку. Зачем давать? Оставшихся, безусловно, поторопятся перехватить, чтобы
и они не сбежали,  а там -  расправа за расправой. И когда нас не станет -
крепость начнет осуществлять свою "программу".  А  эта программа:  разгром
Советской власти.
     Так мы Белова и не пустили.
     Он известил Ташкент, что остается с нами. Протеста оттуда не было.
     В эту ночь скрылись в горы Масарский и Горячев. Им нельзя было дальше
оставаться  на  виду:  все  чаще  и  чаще  грозили  растерзать.  Им  коней
приготовил Медведич.  Где-то  спрятал  в  ущелье.  И  ночью  сам  их  туда
проводил. Ускакали. А жен с подложными документами - айда на Ташкент!
     Немало пережили они,  пока добрались к  своим.  Их за Верным встретил
неприятельский разъезд, потребовал документы, а документы были заготовлены
фальшивые.  Сошло.  Посмотрели,  повертели,  поверить не  поверили,  но  и
подозрений  больших  не  высказали:   двое  взялись  сопровождать.  И  вот
остановились на  ночевку где-то на перепутье,  у  харчевни.  Выпрягли наши
друзья лошадей,  заправились, улеглись. А сами все подумывали - как бы это
ночью тягу  дать от  своих конвоиров?  Антонина Кондурушкина,  как  только
захрапели  кругом,  уговорила  своего  возницу  запрягать  -  готовиться к
побегу.  Тот  было  поартачился сначала,  однако ж  тихо запряг,  выбрался
неприметно на  дорогу.  Уселись беглянки,  покатили дальше,  на Курдай.  У
харчевни,  видимо,  поздно их  хватились -  крепко,  долго спали конвоиры,
прозевали своих спутников.  Перепуганные, каждую секунду ожидавшие погони,
ехали быстро два-три часа. Вот миновали какой-то полустанок, - не тронули,
никто не остановил.  Подъезжали к другому - глядь, там целая груда народу.
Они  было  мимо  проехать хотели,  благо дорога тут  саженей на  двести от
постройки,  но в толпе загалдели, замахали руками, приказывали подъезжать.
Что тут делать -  надо ехать.  Не  удирать же  на  крестьянской таратайке,
когда там заскакивают на поседланных коней. Повернули оглобли, подъехали:
     - Кто такие?
     - В Пишпек едем.
     - Из Верного?
     - Из Верного.
     В это время Ия - дочка - шепнула Антонине:
     - Мама, глянь-ка: ведь это Козлов.
     Антонина глянула - и впрямь Козлов стоит - комендант трибунала.
     "Эх, подлец, подлец, и ты с ними", - подумалось скорбно.
     Но и виду не показала, что узнала его.
     А Козлов сам к ней:
     - Вы это каким образом? То-то хорошо - сейчас ему телеграмму дадим.
     - Кому телеграмму?
     - Да Ивану Семенычу (то есть Кондурушкину),  он же в Пишпеке,  он как
раз и не знает, все беспокоится - живы вы али нет.
     - Так вы-то тут?.. - взволнованно глянула она на Козлова.
     - А мы самая застава и есть, - пояснил Козлов, - мы из Пишпека...
     Радости не было границ: своя своих признаша. Беглянок накормили, дали
свежих почтовых лошадей, проводили на Пишпек.
     Рано  утром прибежал из  крепости киргиз-красноармеец из  караульного
батальона:
     - Где Шигабудин, Шигабудин нада скарея.
     - В чем дело?
     - Шигабудин нада - очинь скора, очинь нада.
     Оказалось     тревожное:      по      приказу      Петрова,      всех
мусульман-красноармейцев в крепости разоружили.
     Когда они спрашивали - зачем это делается, им лишь одно отвечали:
     - Петров приказал!
     А Петрова нигде не могут найти.
     Обстоятельство чрезвычайно  подозрительное -  попусту  разоружать  не
станут.  Мы насторожились,  хотели поехать, узнать все на месте, а тут как
раз из крепости прискакали:  Караваев,  Дублицкий,  человек десяток с ними
конных:
     - Получен ли ответ из Ташкента?
     - Нет, не получен...
     - Значит,  что же  это за  власть такая -  то  ее  выбирали,  а  то и
утверждать не  хотят.  Кто  же  так согласится,  а?  Вы  что думаете -  мы
терпеть, ждать, што ли, станем?.. Да там, в крепости, хоть сейчас... Ежели
ответа нет,  мы...  мы и знать тогда ничего не хотим... Мы ждать больше не
станем... Хватит! Д-да!
     Пока мы убеждали Караваева,  что надо повременить,  что в центр мы уж
послали телеграмму,  чтобы там  поторопились с  ответом,  что  ждем  этого
ответа с минуты на минуту,  пока мы об этом обо всем толковали - Дублицкий
во дворе терся около ящиков и корзин с тлевшими бумагами особого отдела. И
кое-что,  по-видимому,  оттуда  выхватил -  такое,  что  не  успело  вовсе
сгореть.
     Кроме  того,   выяснилось  позже,   он  где-то  раздобыл  шифрованные
телеграммы штадива.  Эти бумажки в его руках чуть не сыграли потом для нас
роковую роль.
     Крепостники уехали. Ни от них, ни от кого вообще нам так и не удалось
ничего  разузнать  о   разоруженье  красноармейцев-мусульман.   За  первой
делегацией -  вторая, за второй - третья: через каждые полчаса справляются
про ответ из центра,  заявляют,  что крепость волнуется, терпеть больше не
хочет,  готова выступить,  потому что с  ней-де  не считаются,  ей не дают
работать и т. д., и т. д.
     Стало известно, что Александр Щукин особо рьяно будоражит крепость:
     - Мое  слово -  сейчас же  выступать!  Мое слово -  не  ждать никаких
ответов:  ну, к черту эти ответы. Власть наша, и наступать надо немедля, а
то - какая мы есть сила?!!
     Крепость гулко откликается ему активным сочувствием.  Охота выступать
нарастает минутами. Скоро она назреет до предела - и тогда...
     Мы  торопим центр с  ответом.  Мы  сообщаем о  том,  как  взволнована
мятежная масса, как ее провоцируют на этом долго не присылаемом ответе, мы
настойчиво просим торопиться...
     Здесь обнаружилась разница масштабов,  которыми Ташкент и мы измеряли
события:  если там измеряли их часами,  то мы считали каждую минуту, - нам
вовсе  не  безразлично было,  в  одиннадцать или  в  двенадцать получим мы
ответ.  Дорога была буквально каждая минута.  Из-за этого "ответа" у нас с
Ташкентом даже произошла небольшая перепалка. Когда терпенье истощилось, а
крепость участила справки про "ответ", дав нам всего один час сроку, когда
совершенно стало  очевидным,  что  "промедление краху подобно",  -  я  дал
центру ультимативную телеграмму:


                  Реввоенсовет Туркфронта. Вне очереди.

     Сообщите,  будет ли  получен от  вас  через час приказ,  утверждающий
власть Семиречья. Если не будет получен положительный ответ - мы вынуждены
будем  до  вашего  утверждения  создать  временную  власть,   ибо  влияние
гарнизона и общая нервность могут разрешиться нежелательным образом.

                                          Предвоенсоветаї Фїуїрїмїаїнїоїв.


     На эту телеграмму получил я подзатыльник:


               Верный. Предвоенсовета дивизии - Фурманову.

     Ваш запрос  с  постановкой  срока  для  ответов  Реввоенсовет считает
возмутительным.  Ответ Реввоенсовета последует в срок по  усмотрению  и  в
течение сегодняшнего дня.

                                       Секретарь Реввоенсоветаї Сїаївїиїн.


     Заострять отношения в такой момент - беда. Надо вывести все на чистую
воду,  все сделать понятным.  Я дал ответ, правда, суровый и соленый, зато
откровенный до конца*.
     _______________
          * Этот  ответ  был  несколько  позже,  когда  мы с крепостниками
     устроили "заседание". Об этом заседании - речь впереди.

     Вот он, ответ Ташкенту:


                    Реввоенсовет Туркфронта. Ташкент.
                       Вне всякой очереди. Военная.

     Реввоенсоветом фронта  совершенно  неправильно  понято  предложение о
сроке,  в  который  должен  быть  дан  ответ  о  конструировании власти  в
Семиречье.  Я,  Фурманов,  этого вопроса не ставил и не мог ставить в силу
дисциплинированности.  Вопрос  поставлен большинством членов объединенного
заседания  членов  Военсовета  и  Боеревкома  крепости.   Следует  уяснить
конкретную обстановку,  в  которой  выносятся  всякие  постановления:  все
войска под ружьем;  по городу разъезжают вооруженные группы; обстановка до
крайности наэлектризована и может разрядиться тяжким образом из-за чьей бы
то  ни  было  медлительности.  Заключение центра и  его  возмущение считаю
ошибочным,  поспешным  и  основанным на  недоразумении.  Все  будет  позже
освещено, объяснено подробно, если это вообще когда-либо придется сделать.
Рекомендую не  упускать из  виду  того,  что  в  данное  время  пятнадцать
центральных  работников  отчаянно  борются  за  предотвращение висящего  в
воздухе  кровопролития,  за  оставление,  хотя  бы  в  несовершенном виде,
государственного  аппарата,   и   эта   борьба  идет   против  вооруженной
многотысячной красноармейской массы  во  имя  революции.  Отвечайте впредь
более осторожно и  не  дискредитируйте нас своими ответами,  ибо вы можете
окончательно подорвать  своей  неосторожностью налаживающееся соглашение и
потопить Верный, а может быть, и все Семиречье в огне безумного, кровавого
столкновения.  Об осторожности и фактическом понимании наших сообщений вас
предупреждали неоднократно,  и  я  полагаю,  что  ваша ошибка с  поспешным
заключением  ясна  теперь  и  вам  самим.   Положение  начало  значительно
проясняться после того, как (мы. - Д. Ф.) были выпущены из крепости из-под
ареста.   Требуется  максимальная  вдумчивость  и   осторожность  даже   в
мельчайших вопросах, что усвоить следует как нам, так и вам.

                                                          Фїуїрїмїаїнїоїв.


     На это послание дипломатичный Ташкент ответил коротко:


                        Предвоенсовета Фурманову.

     По   поручению   Реввоенсовета   сообщаю,   что   замечание   его   о
недопустимости назначать срок ответа не относилось лично к вам.

                                                     Секретарьї Сїаївїиїн.


     Этот ответ был получен на  следующий день.  Мы  дружно посмеялись над
ловкостью, с которой он был составлен.
     Теперь  о  деле:  дав  телеграмму в  Ташкент с  просьбой торопиться с
ответом,  мы,  разумеется,  не  могли  сидеть сложа  руки  и  пробавляться
ожиданьем. Так, пожалуй, дождались бы чего-нибудь существенного.
     Надо было что-то делать - но что же?
     Идти в крепость и уговаривать ее? Пустое, не выйдет ничего, не станут
слушать, только больше обозлятся.
     И  у  нас  блеснула  верная  мысль:  известить вождей  крепости,  что
немедленно надо  в  штадиве открыть срочное,  важное,  неотложное -  какое
хотите -  заседанье для разрешения крупнейших вопросов:  созвать и  на нем
точить балясы, сколько хватит сил. Да, иного выхода нет. Надо взять их "на
пушку"; водить на этом заседанье несколько часов, задержать около себя, не
отпускать до  тех пор,  пока не получим ташкентского ответа.  Повестка дня
нас ничуть не смущала.  Мы уверены были заранее, что только затей разговор
про власть,  про особый отдел или трибунал, про оружие - они, как волки на
падаль,  кинутся на эту приманку,  клещами не оторвешь.  Пойдут ли только,
вот сомненье?
     Настрочили бумагу. Отослали в крепость. Часть представителей крепости
была  здесь же,  в  штадиве.  И  вместе с  ними,  не  дожидаясь остальных,
подошедших позже, мы открыли свое никчемное заседанье.
     Набросали повестку дня  -  все те  же  самые вопросы про власть,  про
разверстку, трибунал и прочее, прочее.
     Расселись чинно  вокруг  стола.  Мне  поручили  председательствовать;
секретарем сидел Мутаров.
     Что мы теряем? Ровно ничего.
     С руки  на руку будем,  как мячики,  перекидывать разные соображенья,
которые уже сотню раз повторяли раньше;  поспорим  и  погорячимся,  внесем
кучу  предложений,  наплодим груду бумажных,  пустяковых решений - не один
черт? Разумеется, главное дело не в этих глупейших заседаньях и обещаньях,
- наше дело было в ташкентских броневиках и в 4-м кавполку, которые шли на
помощь.  Но делать нечего - стали совещаться.  Уж водили мы их водили,  уж
путали,  путали.  Час прошел,  два прошло - из Ташкента ответа все нет.  В
крепость послали одного  из  присутствующих  крепостных  делегатов,  чтобы
известил  о  происходящем  "секретном и важном" заседанье в штадиве,  чтоб
попросил не волноваться и ждать результатов.
     Крепость ответила неожиданно и дружно:
     - Коли так,  подождем и  до утра,  некуда торопиться...  свои просят,
крепостные.
     Мы  заседали -  целых четыре часа заседали!  Не стоит вновь повторять
страстные  споры  о   трибунале,   особотделе,   расстрелах,   "грабителях
продагентах" и т. д., и т. д. Средь заседанья ворвалась в комнату хмельная
ватага  -  впереди Караваев и  Дублицкий.  Караваев что-то  кричит,  будто
командует торопливо, боится в чем-то опоздать... Но он на втором плане.
     Все внимание на Дублицком.
     - Все  они...  шифрованные...  -  кричит он  с  ребяческим вызывающим
задором  и  размахивает в  воздухе  небольшою пачкою  бумаг.  -  Все  ваши
шифровочки тут...  -  он причмокнул,  хлопнул по пачке и  посмотрел на нас
торжествующим победным взглядом:
     "Ага,  дескать,  попались,  голубчики.  Теперь вы все у меня в руках:
хочу - помилую, хочу - прикончу!"
     - Как шифровки, какие? - изумляемся мы.
     - А  такие -  все они вот тут у меня,  которые с пути взяты,  которые
здесь...
     - Ну, о чем же?
     - О чем?  -  гаркнул Караваев. - А мы затем и приехали... Потребовать
от вас немедленного ответа, о чем они...
     - Немедленно расшифровать! - выкрикнул и Дублицкий.
     - А то поди клевета разная?
     - У...  у... тогда мы... - рявкнул в тон Караваев и неистово свистнул
по голенищу сапога.
     Наше дело -  дрянь.  Да и что же могло быть в шифрованных телеграммах
наших Ташкенту? Одно:
     "Давайте подмогу... Бандитов-мятежников надо прикончить... План наших
действий следующий"... И т. д., и т. д.
     Словом,  раскрыть  шифровки  -  это  все  равно,  что  подписать себе
смертный приговор.  Там обнаружатся все наши планы,  все затеи, все тайные
наши надежды.  И  там -  ни одного "приятного" слова о  мятежниках,  а  за
"бандитов" нам, пожалуй, не поздоровится. Как выйти из положения?
     Главное и первое, конечно, - глазом не моргнуть. И отдаленным намеком
не дать понять,  что ты опешил,  растерялся, что тебя прижали к стене, что
нечем тебе оправдаться,  опровергнуть,  доказать.  Надо делать так, как бы
ничего  и  не  случилось  особенного,   как  будто  все  их  подозренья  и
предположенья -  одна ошибка,  чуточное заблужденье,  которое мы им сейчас
же, походя, легко раскроем и докажем.
     Спокойствие -  вот лозунг, который первым сверкнул в уме, под которым
надо сражаться.
     - Эге,  да покажите-ка,  - тянемся мы за пачкой бумаг к Дублицкому, -
так и есть: одни оперативные... одни оперативные...
     - Нет, вы нам... вы нам, - задыхающимся голосом заявляет Дублицкий, -
шифр... и сейчас же все открыть... Где шифр?
     - Да!  Чтобы  сейчас  раскрыть!  -  бухнул Караваев.  -  А  то  мы  в
крепость... И оттуда потребуем как следует... Шутить не будем...
     - Мы  не  потерпим,  чтобы дальше обманывали,  -  подкрепил Караваева
Дублицкий.  -  Это что же такое:  вчера в ночь и неведомо зачем из Илийска
вызывали к проводу Белова...  Ну,  да я, положим, не разрешил. Я приказал,
чтобы не звали... Знаем мы, зачем зовут...
     - Предлагаю выйти, - басисто, осанисто вдруг заявил Караваев, - выйти
всем представителям крепости...  Надобно совещанье...  Свое. Тут что-то не
так...
     И, отбрасывая стулья, верезжа скамейками, они повскакали из-за стола,
выбежали в другую комнату. Говорили кратко, вернулись - и сразу вопрос:
     - Будете отвечать али нет?
     - Что отвечать, товарищи?
     - Шифровки, - спрашиваем, - будут аль нет раскрыты?
     - Вот что,  - утешаем мы буянов,  - сядьте.  Прежде всего - сядьте на
пять минут и давайте обсудим спокойно...  Дело очень серьезное, - его надо
решать не сплеча, вдумчиво. А дело в следующем...
     В  эту минуту тайком выбрался Мамелюк из  зала заседаний к  проводу и
сообщил Ташкенту:
     - В  данное время в  штабе происходит объединенное заседание с боевым
советом... Совещание протекает очень скверно... Есть основания определенно
думать, что нас за совещанием же и арестуют...
     А мы говорили крепостникам:
     - Товарищи,  установим  сначала  главное:  дорога  ли  и  вам  и  нам
Советская власть?
     - Нечего об этом... Дело надо... о шифровках.
     - Это и будет о шифровках...  Но сначала скажите... все или не все мы
за Советскую власть?
     - Конечно, все! - сердито крикнул Караваев.
     - А власть Советскую оберегает Красная Армия...
     - Ладно рацей разводить - дело говори...
     - Красная Армия...  -  повторяем мы последние свои слова.  - Здесь, в
Семиречье, мы кончаем последние остатки белых...
     Крепостники бурно, недовольно заерзали на местах.
     И мы торопимся - сразу к делу.
     - Эти шифровки -  о том и есть: как добить остатки белых... Товарищи,
объяснять вам  нечего,  вы  сами люди военные,  сами с  боем шли по  всему
Семиречью целых два года...  Ну,  скажите откровенно...  Положим,  вот ты,
Караваев,  сам, - ну был бы ты командиром бригады... Мог ведь быть, не так
ли?  (Караваев неопределенно самодовольно искривил губы.)  И  перед  тобой
враг.  Ты отдаешь боевой приказ: что ты его - с площади в открытую станешь
отдавать?  Нет, не с площади. Тайком. Вот такими же шифровками, не так ли?
Ну,  так что тут и  удивляться,  товарищи,  когда начальник дивизии отдает
секретно свои боевые приказы. Разве это неправильно? И разве...
     Вдруг распахнулись двери, быстро вошли несколько человек.
     - Представители  партии,  -  отрекомендовались они  собранию.  -  Нас
контролерами прислали на телеграф...
     Вся  обстановка  заседания  перевернулась.   Надо  было  не  упустить
момента.
     - Вот видите,  товарищи,  -  подхватываем мы,  - в дальнейшем даже ни
одного слова не пройдет мимо вашего общего контроля. Чего еще?
     И таким образом повернули мы разговор, что присутствующие согласились
на необходимости в тайне держать оперативные приказы, на том, что знать их
над