а плохого здоровья от  университетской карьеры. К  моменту
выхода "Критики" он оказался  проездом  в Геттингене и связал себя обещанием
дать разбор книги еще до того, как увидел се. А прочитав, понял, что она ему
не по зубам. Но  отступать было поздно. В муках  родилась рецензия, попавшая
затем в руки сотрудника редакции профессора Федера, который без ведома Гарве
сократил  ее и кое-что добавил  от  себя;  ему,  в  частности,  принадлежало
сравнение  Канта с Беркли. Гарве  отрекся от опубликованного текста. В ответ
на публичный призыв Канта, обращенный к геттингенскому рецензенту,  раскрыть
свое инкогнито Гарве отправил в Кенигсберг  взволнованное письмо, в  котором
поведал об обстоятельствах дела, ругая себя за то, что взялся за непосильный
труд,  раскаивался  в  содеянном, но  главную вину  возлагал  на  сотрудника
редакции, который  будто бы оставил  от написанного лишь десятую часть. (Это
не  соответствовало  действительности:  впоследствии  рецензия  Гарве  в  ее
первозданном виде была  напечатана во "Всеобщей немецкой библиотеке", и Кант
мог убедиться в том, что она мало чем отличается от геттингенского варианта,
Кант был ею также недоволен и говорил, что его принимают за слабоумного.) На
покаянное письмо Кант ответил любезно и обстоятельно, предлагал поддерживать
знакомство,  успокаивал незадачливого рецензента,  говорил, что единственная
его  забота -- спокойное  обсуждение проблемы.  Озлобленный ученый  спор для
него непереносим,  но, к сожалению, иного ждать не приходится. "Слабые люди,
вы  только прикидываетесь, что вас  заботит  истина  и расширение знания, на
самом деле вас занимает только тщеславие!"
     Была еще одна рецензия, увидевшая свет в  Готе в августе 1782  года. Ее
автор, некто Эвальд,  явная посредственность, вообще не смог дать какую-либо
оценку про читанному. К счастью, он ограничился  лишь пересказом  введения и
первых разделов книги.
     Все это  действовало удручающе. Тем  более  что  Кант  вовсе  не считал
великие умы  обреченными на непонимание. Наоборот, он твердо верил в то, что
самые сложные произведения можно и нужно  сделать  общедоступными, здесь, по
его мнению,  даже заключен своего рода критерий философской истины: проверка
на  популярность.  В  письме  к Гарве  именно  так он и  выразился:  "Каждое
философское  сочинение  надо  уметь  изложить  доступно, иначе под  покровом
мнимого  глубокомыслия  может  таиться  бессмыслица.  Однако  с  популярного
изложения нельзя начинать далеко идущие изыскания".
     Теперь, когда главное было позади, Кант мог позаботиться и о том, чтобы
его правильно  поняли. Еще  в  дни  типографской  работы  над "Критикой"  он
высказал  (в  письме к М. Герцу) намерение  общедоступно изложить содержание
своего главного труда. После  холодного  приема, оказанного  книге,  философ
укрепился  в  своем  замысле.  Но  работа  затягивалась:  одновременно  Кант
приступил к сочинению по метафизике  нравов. Кроме  того,  он ждал рецензий.
Они появились, и Кант больше не откладывал  завершения компендиума  "Критики
чистого  разума".  Под названием  "Пролегомены ко всякой будущей метафизике,
могущей появиться в качестве науки" весной 1783 года книга вышла из печати.
     "Пролегомены"   означает   "предварительные   замечания".   Переложение
"Критики" было  значительно короче основного труда, но отнюдь не популярнее.
"Эти пролегомены предназначены не для  учеников, а для будущих учителей", --
отмечал  автор в предисловии. Акцент был перенесен на  проблему  метафизики.
Понаслышавшись  упреков в том, что он намерен устранить  философию, Кант  не
уставал подчеркивать свою приверженность к мировой мудрости, рисуя перед ней
радужные  перспективы,  если она примет  его  основоположения.  (Но  как она
должна превратиться в науку, оставалось по-прежнему  неясным!) В  заключение
Кант упоминал о появившихся  рецензиях. Именно здесь он призвал  геттингенца
вступить  с  ним  в публичный спор.  Что  касается  обвинений в субъективном
идеализме,  то Кант, сопоставив свои  положения с Беркли,  настаивал на том,
что он высказывает взгляды, прямо противоположные "настоящему идеализму".
     Обвинения  в  берклеанстве  продолжали беспокоить  Канта.  Вот  почему,
подготавливая  второе  издание "Критики  чистого  разума", философ добавил в
книгу раздел "Опровержение идеализма", а в предисловии назвал "скандалом для
философии"  необходимость доказывать  реальное  существование вещей вне нас.
Видимо,  по   этим  же  соображениям   он  значительно   сократил   материал
относительно  порождающей роли продуктивной способности  воображения.  Здесь
купюры  столь  значительны,  что   заставляют   современного  исследователя,
желающего  получить  полную картину,  обращаться  к тексту  первого издания.
Тексты последующих трех прижизненных изданий изменению не подвергались.
     Второе  издание вышло  в  1787  году.  К  этому  времени лед  тронулся:
критическая философия  постепенно прокладывала  себе  дорогу к  читательской
аудитории. Неожиданно  сама  собой  решилась  и волновавшая  автора проблема
популяризации. Объявился тот самый Иоганн Шульц, которому еще в августе 1781
года был презентован экземпляр "Критики". Два года ушло  у него  на изучение
книги. (Мендельсону и этого срока  оказалось мало; через два  года он  писал
Канту: "Ваша "Критика чистого разума" стала для меня критерием здоровья. Как
только я могу польстить себе, что мои силы окрепли,  я отваживаюсь приняться
за Ваше произведение, пожирающее нервные  соки, и я еще не потерял  надежды,
что  до конца  дней  своих я  смогу его полностью  осмыслить".) Основательно
проштудировав  труд  Канта,  Шульц  написал  обстоятельную  рецензию.  Перед
опубликованием он  послал ее Канту,  полагая,  что автор  -- "лучший  знаток
собственных слов",  а  публика  заинтересована  прежде  всего  в  адекватной
передаче смысла рецензируемой книги.
     Кант был обрадован. Не тому, что с ним согласовывали текст рецензии, но
что нашелся наконец человек, правильно его понявший. Он рекомендовал Шульцу,
сделав ряд  добавлений,  выпустить  работу отдельным изданием.  Шульц совету
последовал. Он считал себя вправе выступить  с  популяризацией учения Канта,
ибо "Пролегомены" этой задачи  не решили; сами по себе, без "Критики чистого
разума" они просто непонятны. Рецензия превратилась  в  книгу. "Разъясняющее
изложение  "Критики чистого разума" Шульца представляет собой добросовестный
комментарий к теории познания Канта.
     11  февраля  1784 года  "Готская  научная газета"  в  разделе  новостей
сообщила,  что  Кенигсбергский  придворный проповедник  Шульц  работает  над
популярным   изложением  "Критики  чистого  разума".   Далее  был  напечатан
следующий текст: "Излюбленная  идея господина профессора Канта заключается в
том, что конечная цель  человеческого  рода -- достижение наисовершеннейшего
государственного  устройства, и  он  желает,  чтобы какой нибудь  философски
мыслящий  историк  предпринял  попытку   создать   в   этом   плане  историю
человечества  и   показать,  насколько  человечество  в  различные   периоды
приближалось к этой конечной цели или удалялось от нее  и что следует делать
для  ее  достижения". Заметка  появилась неспроста.  Она  говорила  о  новых
интересах Канта, о новых замыслах.

Глава четвертая
     ИДЕЯ ЛИЧНОСТИ
     Две  вещи  наполняют  душу  все  новым   и  нарастающим  удивлением   и
благоговением,  чем чаще,  чем  продолжительнее  мы  размышляем  о  них,  --
звездное небо надо мной и моральный закон во мне.

Кант
     Весной 1784 года Кант  отметил свое шестидесятилетие. Юбилей застал его
в  расцвете  духовных  сил.  Он  не  мог,  правда,  этого  сказать  о  силах
физических. Хотя до дряхлости  было  далеко.  Наступил наиболее продуктивный
период жизни. Уже прожито было три четверти отпущенных лет, но не написана и
половина  произведений.  Теперь они  появляются  одно  за  другим  -- книги,
статьи,  рецензии. Кант  расширяет  рамки  критической философии;  принципы,
найденные в теории  познания, применяет  в  сопредельных сферах.  Обретенная
истина  подвергается  многократной   проверке,   выдержав  которую  получает
дополнительное обоснование, а не выдержав, заменяется новой, подвергающейся,
в свою очередь, проверке, 'уточнению и совершенствованию. Лучшее наслаждение
жизнью -- работа, скажет семидесятипятилетний Кант. В  шестьдесят лет  он не
помышляет о другом.
     Публичное  чествование  состоялось раньше  срока  --  4  марта,  в день
окончания  семестра. Студенты  поднесли профессору  памятную медаль.  На  ее
лицевой  стороне   --  портрет  юбиляра,  на  оборотной  --   аллегорическое
изображение: наклонная  Пизанская башня  со  спущенным вниз  лотом,  а у  ее
подножия -- сфинкс. Идея принадлежала Мендельсону. Мы  знаем, с каким трудом
он осваивал "Критику  чистого разума". Образ  башни, воздвигнутой философом,
был   заимствован   из   "Пролегоменов".  Мендельсону  кантовская  философия
представлялась постройкой, готовой рухнуть,  он  предложил поэтому следующую
надпись:  "Угрожает,  хотя  не  падает".  Но  намек  был слишком  прозрачен,
пришлось выбрать  другой текст:  "Истину укрепляет исследование  ее  основ".
Теперь лишь  фигура сфинкса  могла напомнить о  необычности кантовских идей.
Год  рождения философа был указан ошибочно  -- 1723. (Ему  часто  прибавляли
один  год, по-видимому,  из-за  его  привычки  называть  не  количество  уже
исполнившихся лет, а  тот  год, в который  он  вступил.) Вкралась ошибка и в
написание  имени.  К  тому  же  между портретом  и оригиналом сходство  было
приблизительным.  Медаль  юбиляру  не  понравилась.  Особенно  двусмысленная
аллегория на оборотной стороне.
     В "Пролегоменах" действительно говорилось о том, что человеческий разум
периодически строит башни, а затем  разбирает их, чтобы  обозреть устройство
фундамента. Но к самому  себе Кант это не относил: он начал с фундамента  и,
только убедившись в его прочности, стал строить дальше -- ввысь и вширь.
     О   последнем    (о    стремлении    расширить    размеры    постройки)
свидетельствовали,  в частности, упомянутые уже  размышления над  философией
истории. Это  была  "новая наука", как  назвал  свой  труд  итальянец  Вико,
который  одним  из  первых  вознамерился  осмыслить  развитие  человеческого
общества.  Если  теория познания  имела  тысячелетнюю  давность,  то  теория
исторического процесса возникала на глазах Канта.
     Плодотворные  импульсы  приходили  из-за  рубежа.  Еще в  1750  году  в
Сорбонне будущий министр  Людовика  XVI  Тюрго произнес знаменитую  речь  об
успехах человеческого  разума. Интерес, честолюбие и  тщеславие, говорил он,
обусловливают непрерывную смену событий на  мировой сцене и  обильно орошают
землю  человеческой  кровью.  Но  в  процессе  вызванных ими опустошительных
переворотов нравы смягчаются, человеческий разум просвещается, изолированные
нации сближаются,  торговля  и политика соединяют  наконец все части земного
шара.  И вся масса человеческого рода,  переживая попеременно спокойствие  и
волнение,  счастливые времена и годины бедствия,  неизменно шествует, хотя и
медленными шагами, ко все большему совершенству.
     Мысль, сформулированную Тюрго, разделяли в то время многие. Вольтер уже
работал над "Опытом о нравах  и духе народов", в основе которого лежала идея
прогресса знаний и просвещения. В Германии вышла книга  Исаака  Изелина  "Об
истории  человечества",  в  которой  была  нарисована трехступенчатая  схема
деления всемирной истории. Первая ступень -- верховенство чувств,  состояние
первобытной "простоты",  детства человечества; на этой ступени  остановились
восточные народы.  Греки и римляне  достигли  второй ступени, когда  сильнее
чувств оказалась  фантазия; добродетель  и  просвещенная  мудрость  смягчили
нравы,  хотя   и  не   преодолели  еще  полностью   варварства.  Лишь  после
тысячелетнего   царства  тьмы  (таким   рисовалось   Изелину  средневековье)
европейские  народы  достигли  цивилизации,   когда  разум  берет  верх  над
чувствами и фантазией. Таким  образом, история человечества есть постепенное
и постоянное движение разума и морали ко все большему совершенству.
     И  еще два труда и два имени  следует назвать, чтобы  картина,  на фоне
которой  выступили  Кант  и  его  ученик  Гердер,  была полной.  "Воспитание
человеческого  рода" (1780) Лессинга  и "Опыт истории культуры человеческого
рода"  (1782)  Аделунга. В  первом  идея развития  была приложена  к истории
религиозных верований, христианство рассматривалось всего лишь как ступенька
в нравственной эволюции человечества, стремящегося к идеалу  гуманности.  Во
втором внимание автора привлекали проблемы  истории  культуры,  определяющий
фактор которой Аделунг видел в росте народонаселения.
     Первая часть "Идей философии истории человечества" Гердера  вышла в мае
1784  года,  статья  Канта  "Идея всеобщей  истории  во всемирно-гражданском
плане"  -- в  ноябре того же  года.  Написана  статья  была, видимо, весной;
процитированная   выше   заметка   в  "Готской   научной  газете"   как   бы
предуведомляла  о ее появлении: в  начале статьи Кант  напоминал о заметке и
отмечал, что должен уточнить свои взгляды на историю,  изложенные в беседе с
посетившим  его  ученым  и  попавшие  в  печать.  "Идея..."  Канта  возникла
независимо от "Идей..." Гердера.
     Это  необходимо  уточнить, так как ученик обвинил (правда,  непублично)
своего учителя в плагиате.  Мы расскажем далее, как дело  дошло до открытого
конфликта, но  сначала  познакомим читателя с содержанием  статьи, лапидарно
(почти  в тезисной  форме) изложившей основы  кантовской  философии истории.
Статья, напечатанная в "Берлинском ежемесячнике", автору удалась.  При жизни
философа она выдержала ряд изданий. Знакомство Фридриха Шиллера с кантовской
философией, ярым  адептом  которой он вскоре  стал, началось  именно  с этой
статьи.
     Статья "Идея всеобщей истории" открывается констатацией обстоятельства,
которое в XVIII  веке стало  более или менее общий  достоянием, --  действия
законов  в жизни общества.  Казалось  бы, что может быть случайнее в  судьбе
человека, чем  вступление в брак. Между тем ежегодные данные показывают, что
этот процесс в больших странах подчинен постоянным законам, как и изменчивые
колебания погоды, которые в единичных случаях нельзя  заранее определить, но
которые в общем непрерывно и равномерно поддерживают и произрастание злаков,
и  течение рек,  и другие устроения  природы. Отдельные  люди  и  даже целые
народы  не думают о том, что, преследуя собственные цели -- каждый по своему
усмотрению, нередко  неразумно и в ущерб другим, -- они незаметно для  самих
себя идут к неведомой им цели природы как  за путеводной нитью и содействуют
достижению  этой  цели.  Подобную  мысль  о  несовпадении  личных  целей   и
общественных  результатов  человеческой деятельности  высказывал  уже  Вико.
Затем ее повторит Гердер, а Гегель назовет "хитростью разума".
     Предполагать у  отдельного человека наличие разумной цели, по Канту, не
приходится;  скорее  глупость,  ребяческое  тщеславие,  злоба  и  страсть  к
разрушению выступают как мотивы поведения;  но если отвлечься от  них, то  в
общем ходе истории можно увидеть некую общую для всего человечества разумную
цель.  В этом смысле природные задатки человека, направленные  на применение
его  разума, развиваются полностью не в индивиде, а в роде. Индивид смертен,
род  бессмертен. Нужен  необозримый  ряд  поколений, которые последовательно
передавали  бы друг другу  просвещение, дабы довести  задали, содержащиеся в
нашем роде, до полного их развития.
     Какими средствами пользуется  природа, чтобы развить заложенные в людях
задатки?  Причиной   законосообразного  порядка  в  человечестве   служит...
антагонизм между людьми, их  "необщительное  общение", склонность вступать в
общество,  оказывая  одновременно  этому  обществу   сопротивление,  которое
угрожает распадом. Побуждаемый корыстолюбием, честолюбием или  властолюбием.
человек создает себе определенное положение среди своих близких, которых он,
правда,  не  может  терпеть, но без  которых  он не  может  обойтись.  Здесь
начинаются первые шаги от варварства к культуре. В условиях жизни  аркадских
пастухов,  в  обстановке единодушия, умеренности и  взаимной  любви  людские
таланты не  могли бы себя проявить,  и люди, столь  же кроткие, как их овцы,
вряд ли сделали  бы  свое  существование более  достойным, чем существование
домашних  животных. Поэтому да будет благословенна природа за неуживчивость,
за завистливо  соперничающее  тщеславие,  за  ненасытную  жажду  обладать  и
господствовать. Человек  хочет согласия, но природа лучше знает, что  хорошо
для его рода, и ведет его по пути раздора!
     Куда ведет этот путь? Кант оптимист, он убежден, что в конечном итоге к
достижению  всеобщего  правового  гражданского  общества,   членам  которого
предоставлена  величайшая  свобода,  совместимая, однако, с  полной свободой
других. Антагонизм в этом обществе  будет  существовать,  но  его  ограничат
законы. Только в таких условиях возможно  наиболее полное развитие потенций,
заложенных в человеческой природе.
     Достичь всеобщего правового состояния -- самая трудная задача и позднее
других  решается человеческим родом. Дело в том, что  человек есть животное,
нуждающееся в повелителе; как разумное существо, он стремится создать закон,
определяющий   границы   произвола  для  всех,  но   своекорыстная  животная
склонность  побуждает   его  делать  для  самого  себя   исключение.  Каждый
облеченный властью всегда будет злоупотреблять своей свободой, когда над ним
нет никого, кто  распоряжался  бы  им  в соответствии  с законом. Вот в  чем
трудность   стоящей  перед   человечеством  задачи.  Полностью   решить   ее
невозможно, но  приблизиться к решению -- веление природы. Три условия в  их
сочетании  необходимы   для  этого:  правильное  понятие  о  государственном
устройстве, в течение  веков приобретенный опыт, добрая воля. Кант не строит
иллюзий относительно того,  когда это станет возможным. Не скоро.  Очень  не
скоро, после многих тщетных попыток.
     Проблема   создания   совершенного   гражданского   устройства   внутри
государства   зависит   еще   от  одного   обстоятельства  --   установления
законосообразных внешних  отношений между государствами. И  здесь происходит
то  же,  что  с  отдельными  людьми,  объединяющимися  в  государство,  дабы
воспрепятствовать  взаимному  истреблению.  "Природа,  таким  образом, опять
использовала  неуживчивость людей,  даже  больших обществ  и государственных
организмов, как средство для того, чтобы в неизбежном антагонизме между ними
найти состояние покоя и безопасности; другими словами, она посредством  войн
и  требующей чрезвычайного напряжения, никогда не  ослабевающей подготовки к
ним,  посредством бедствий,  которые из-за этого должны даже в мирное  время
ощущаться  внутри каждого  государства, побуждает  сначала  к  несовершенным
попыткам,  но в конце концов после  многих  опустошений,  разрушений и  даже
полного внутреннего истощения сил к тому, что разум мог бы подсказать им без
столь  печального  опыта,  именно выйти  из  не знающего законов варварского
состояния и  вступить  в  союз народов,  где  каждое, даже самое  маленькое,
государство  могло  бы  ожидать  своей  безопасности  и  прав  не  от  своих
собственных сил, а исключительно от великого союза народов".
     Кант жил проблемами всемирной истории,  когда из Иены  пришло письмо  с
заманчивым  предложением.  Известный  филолог  профессор  Шютц рассыпался  в
похвалах  "Критике чистого  разума",  которая дает "каждодневное  пропитание
духу",  высказывал  некоторые  свои соображения  по поводу  книги,  а  затем
сообщал,  что  с  будущего года  он намерен издавать "Всеобщую  литературную
газету",   всецело   посвященную   рецензированию    выходящей