ня вредным и даже не
присаживался, чтобы  не  задремать.  Наступало  время  легендарной прогулки.
Кенингсбержцы  привыкли видеть  свою  знаменитость, тихим шагом  совершающую
моцион  по одному и тому  же  маршруту  -- "философской тропе"  --  обычно в
одиночестве,  с опущенной под тяжестью лет и дум головой. Парик на нем сидел
теперь  не так  безупречно,  как  в молодые годы, и  часто сползал набок. По
дороге Кант старался не думать,  но мысли приходили, и тогда он присаживался
на скамейку, чтобы записать их. Конечная цель прогулки -- форт Фридрихсбург.
Вернувшись домой, философ давал  распоряжения по хозяйству. Вечерние часы он
посвящал легкому чтению  (газеты, журналы,  беллетристика), возникавшие  при
этом  мысли опять немедленно заносились  на бумагу. В сумерках,  не  зажигая
огня, Кант  любовался  церковной башней в Лебенихте.  Он настолько  привык к
этому виду, что, когда разросшиеся тополя в соседнем саду заслонили церковь,
потерял покой  и обрел  его  лишь  после  того,  как  сосед,  вняв  просьбам
философа,  стал регулярно подрезать верхушки  деревьев.  В  десять часов дом
Канта погружался в сон.
     Регулярный  образ  жизни,  соблюдение  предписанных себе  гигиенических
правил преследовали одну цель -- поддержание здоровья. Еще в годы работы над
"Критикой  чистого  разума"  оно  стало   внушать  беспокойство:  в  письмах
появились жалобы  на недомогание,  быструю  утомляемость.  Перед глазами был
удручающий пример рано одряхлевшего Мендельсона. Лекарствам Кант не доверял,
считал их  ядом для своей  слабой нервной системы. Одно  время он  регулярно
принимал   средства,  понижающие   кислотность   желудка,   но,  бросив  их,
почувствовал  себя лучше. И вот на пороге старости Кант подчиняет свою жизнь
строжайшему режиму, выработанному на  основе продолжительного самонаблюдения
и самовнушения. Это был уникальный гигиенический эксперимент, привлекающий к
себе и по  сей день пристальное внимание.  Люди, далекие от философии Канта,
изучают его образ жизни и его привычки.
     Большой  интерес к ним, в частности, проявлял советский писатель Михаил
Зощенко.  (В   области  психологии  Зощенко  вел  исследовательскую  работу,
достигнутые им результаты высоко оценивал академик И. Павлов.)
     В  повести  "Возвращенная  молодость"  Зощенко  пишет о  Канте:  "Он  в
совершенстве изучил свое телесное устройство, свою машину, свой организм,  и
он  наблюдал   за  ним,  как  химик  наблюдает   за  каким-либо   химическим
соединением, добавляя туда то один, то другой элемент.
     И это искусство сохранять жизнь, оберегать  и продолжать ее основано на
чистом разуме.
     Силой разума и воли он прекращал целый ряд болезненных явлений, которые
подчас у него начинались.
     Ему удавалось  даже, как  утверждали биографы,  приостанавливать в себе
простуду и насморк.
     Его   здоровье  было,  так  сказать,  собственным,  хорошо  продуманным
творчеством.
     Психическую силу воли он считал верховным правителем тела.
     Автор не считает идеалом такую жизнь, похожую на работу машины.  Но все
же надо сказать,  что опыт Канта удался и  продолжительная жизнь и громадная
трудоспособность его блестяще это доказывают".
     Кант оставил изложение своей "системы". (Речь в данном случае идет не о
системе  философии, а  о  системе  здоровья.)  Изложена  она в работе  "Спор
факультетов",  третья  часть которой  носит  название  "О  способности  духа
побеждать болезни силой одного только намерения". Работа была опубликована в
конце  жизни, но уже в 1786  году  в  одной  из  речей он изложил суть дела:
управляй своим организмом, иначе он будет управлять тобой!
     Кант понимал,  что его  рецепты сугубо  индивидуальны. ("У каждого есть
свой  собственный способ  быть здоровым, отступать  от  которого нельзя,  не
подвергая себя опасности", -- заявлял он  в одном  из писем.) То,  о  чем он
рассказывает, не  образец для  слепого подражания, это всего  лишь пища  для
размышлений,  повод выработать для себя свои нормы поведения. К  тому  же  с
точки зрения  современной  медицины ряд  рекомендаций  Канта  не выдерживает
критики.
     Основное правило  диететики (так Кант называет искусство  предотвращать
болезни в отличие  от терапевтики -- искусства их  лечить)  не  щадить  свои
силы, не расслаблять их  комфортом и праздностью. Неупражнение  органа столь
же пагубно, как и перенапряжение его. Девиз стоиков "выдержка и воздержание"
-- вот  чем надо руководствоваться не  только  в учении добродетели, но и  в
науке о здоровье.
     Гигиеническая  программа  Канта несложна:  1) Держать в холоде  голову,
ноги и грудь. Мыть ноги в ледяной воде ("дабы не ослабли кровеносные сосуды,
удаленные  от  сердца"). 2) Меньше спать.  "Постель -- гнездо  заболеваний".
Спать только ночью, коротким и глубоким сном. Если сон не приходит сам, надо
уметь  его  вызвать. На Канта магическое снотворное действие оказывало слово
"Цицерон";  повторяя  его про  себя, он рассеивал мысли и быстро засыпал. 3)
Больше двигаться: самому себя обслуживать, гулять в любую погоду.
     Что  касается питания, то  Кант прежде  всего рекомендует отказаться от
жидкой  пищи и по возможности ограничить питье.  Сколько раз  есть в течение
дня? Поразительный ответ Канта нам уже известен -- один! В зрелые годы можно
(но не  обязательно) умерить за обедом свой аппетит, с тем чтобы утолить его
окончательно за ужином. Но в старости это определенно вредно: желудок еще не
справился с первой порцией, а ему добавляют другую.
     Вредно за  едой  (как  и  во  время  ходьбы) напряженно  думать. Нельзя
заставлять  работать одновременно  желудок  и  голову  или ноги и голову.  В
первом случае развивается  ипохондрия,  во  втором  -- головокружение.  (Что
такое  ипохондрия,  Кант  великолепно  знал:  он  с  детства  страдал   этой
"способностью мучить самого себя",  когда жизнь не  мила,  когда находишь  в
своем организме все болезни, вычитанные в  учебнике медицины. Здесь бессилен
любой  врач;  излечивает  только  самообладание,  это  Кант   тоже  знал  по
собственному  опыту.)  Искусство  диететики  состоит  в  умелом  чередовании
механической нагрузки на желудок и ноги с нагрузкой духовной.
     Если  обедать  одному,  погрузившись  в  чтение   или  размышление,  то
возникнут  болезненные  ощущения,  так  как работа мозга отвлекает  силы  от
желудка.   То   же   самое,  если   думать  при  ходьбе.  В   этих   случаях
целеустремленная   мысль   должна   уступить   место  "свободной  игре  силы
воображения". Поэтому наш философ всегда обедал в обществе друзей.
     Гулять,   правда,  Кант   предпочитал   без  спутников:   необходимость
разговаривать на улице и, следовательно, открывать рот приводила к тому, что
в организм попадал холодный воздух, который вызывал у философа ревматические
боли. Правильному дыханию Кант уделял вообще большое внимание. Нам покажется
тривиальным его настойчивый совет дышать носом, плотно сдвинув  губы. Но для
той  эпохи  это  было,  видимо, радикальным новшеством,  ибо  Кант  подробно
рассуждает   на  эту  тему.  Правильное  дыхание  спасает  его  от  простуд,
способствует хорошему сну и даже отгоняет жажду.
     Могут вызвать улыбку рассуждения Канта о  пользе холостяцкой жизни. Сам
старый холостяк,  философ уверяет, что неженатые или рано овдовевшие мужчины
"дольше сохраняют  моложавый вид", а лица семейные  "несут печать ярма", что
дает возможность предполагать долголетие первых по сравнению  с  последними.
(Здесь  у Канта нашлись  оппоненты,  которые опровергали его статистическими
выкладками.)
     И наконец, занятие  философией (разумеется, не в качестве профессии,  а
любительским образом). Это великолепное  духовное средство  для  преодоления
разного рода недомоганий, своего  рода  "стимулятор  настроения".  Философия
отвлекает  от  внешних  обстоятельств,  порождает   духовную  силу,  которая
восполняет наступающую с возрастом телесную немощь. Человек  должен быть при
деле;  на  худой конец, для "ограниченной головы"  годится и  любой суррогат
деятельности.  Например, некий старичок собрал коллекцию  настольных  часов,
которые били друг за другом, но никогда одновременно и т. д. и т. п.
     К  лекарствам, как  мы знаем, Кант  относился отрицательно, остерегался
их. Это не значит, конечно, что философ пренебрегал медициной. Напротив,  он
следил за ее успехами, проявляя к ним почти профессиональный интерес.
     Над своей жизнью Кант не дрожал, страх смерти был ему неведом. Здоровье
Канту   требовалось  только   для   работы,   забота   о   нем   была   лишь
осмотрительностью, необходимой  для проведения удачного эксперимента. И опыт
удался.
     "Это   был   поразительный  опыт,   который  закончился   победой,   --
констатирует  Зощенко. --  Но  тут крылась и  ошибка,  которая создавала  из
человека некое подобие машины для работы.
     Можно создать  любую привычку для  тела, но нельзя  забывать,  что  при
частой повторности психика  как бы усиливает  эту привычку  и доводит  ее до
крайности... Кант через двадцать лет уже приобрел свойства маньяка".
     Зощенко как раз обеспокоен тем, чтобы устранить из жизни человека любую
маниакальность, чтобы человек не превращал себя в машину (даже для думанья).
Смысл жизни, говорит он,  не в том, чтобы  удовлетворять свои желания,  а  в
том, чтобы  иметь их (кстати, Кант держался  того  же  мнения). И  притом по
возможности  разносторонние.   Зощенко  здесь,   безусловно,  прав.   Но  он
совершенно не прав, считая  судьбу Канта трагической. "Трагична жизнь Ницше,
Гоголя, Канта, которые  вовсе не знали женщин". -- читаем мы в "Возвращенной
молодости".  Кант с  годами  все  больше убеждал  себя, что  ему  повезло  с
безбрачием. Трагична сознательная  преждевременная  гибель или  осознаваемая
потеря  чего-то  чрезвычайно важного для  жизни.  Кант  потерял  только свои
болезни, он прожил долгую жизнь, и именно такую, какую считал необходимой.

Глава пятая
ИСТИНА, ДОБРО И КРАСОТА
     О смертном человеке  пока еще никто не сказал  более  высоких слов, чем
Кант, что и составляет содержание всей его  философии: "Определи  себя сам".
Эта  великая  идея  самоопределения светит  нам,  отражаясь в  тех  явлениях
природы, которые мы называем красотой
Шиллер
     В  конце  80-х годов  в философских  воззрениях Канта  происходит новый
перелом.  Оставаясь  в целом  на позициях критицизма,  он уточняет (а  порой
решительно меняет)  свои  воззрения на ряд  существенных для него проблем. В
первую  очередь  это  затрагивает  проблему метафизики.  В "Критике  чистого
разума" вопрос  остался открытым. С одной стороны, Кант убедительно показал,
что  метафизика  как теоретическая дисциплина  невозможна.  С  другой  -- он
декларировал    программу   создания   новой    метафизики   как   науки   о
сверхчувственных вещах -- боге и бессмертии души. Любовь Канта  к метафизике
была слишком  пылкой  и длительной,  чтобы  разрыв  произошел  моментально и
безболезненно.
     В  1788  году  стало известно,  что  Берлинская  академия  намеревается
объявить конкурс на лучшее  сочинение  по  теме "Какие действительные успехи
сделала  метафизика  со  времени  Лейбница  и Вольфа".  Через  несколько лет
премией была  увенчана работа  старого вольфианца  Шваба, утверждавшего, что
никаких успехов метафизика не сделала, да в этом и нет необходимости.
     Кант  в  конкурсе  не  участвовал,  хотя  трижды принимался  за работу.
Сохранившаяся рукопись красноречиво свидетельствует о его нынешнем отношении
к метафизике. Кант настаивает на том, что за пределами чувственного опыта не
может   быть  никакого  теоретического   познания.  Чтобы   придать  понятию
объективность,  нужно  подвести  под  него  какое-либо  созерцание.  Поэтому
теоретически мы не можем  ничего узнать ни о  боге, ни о свободе, ни о нашей
душе (отделенной от тела). "Практически мы сами создали себе  эти предметы",
мы  верим   в  них  и  ведем  себя   соответствующим   образом.   Метафизика
сверхчувственного   возможна  только  с  "практически-догматической"   точки
зрения. А метафизику  природы  Кант  представляет себе лишь  как  разработку
понятийного аппарата естественных наук. Метафизика есть  критика, поправка к
здравому смыслу, и ничего более, -- можно прочитать в черновиках.
     За два года до того,  как заговорили о берлинском конкурсе, он выпустил
работу  "Метафизические начала  естествознания".  Если  в  "Критике  чистого
разума", набрасывая структуру своей будущей философии природы, Кант разделил
ее на рациональную физику  и рациональную психологию, то теперь природу души
он не считает объектом научного познания. "В любом частном учении  о природе
можно  найти науки в собственном  смысле лишь столько, сколько имеется в ней
математики".  Душа  не экстенсивная величина,  описание  душевных явлений не
естествознание. Последнее имеет дело только с телами.
     Изменение   тела   --   движение;   последнее   и  является   предметом
метафизического  учения  о природе. Перед  Кантом встает вопрос о  том,  что
можно узнать о движении априорно, доопытно с помощью одних чистых понятий. В
соответствии с четырьмя видами категорий Кант рассматривает движение с точки
зрения его количества, качества, отношения и модальности. Так возникает идея
четырех наук о движении -- "форономии", где изучается проблема перемещения в
пространстве,  "динамики",  рассматривающей  движущие  силы,  "механики"  --
учения  о взаимодействии движущихся  тел  и  "феноменологии", применяющей  к
проблеме    движения    категории    модальности   (то   есть   возможности,
действительности  и необходимости). В  кантовской  философии  естествознания
современного читателя может привлечь идея относительности движения и  покоя,
отрицание физической реальности пустого пространства.
     Перейдя на позиции критической философии, Кант не забывал об увлечениях
молодости,  о  своей "первой любви" -- естествознании. Он  продолжал  читать
курсы  физической  географии  и  теоретической  жизни.  Сохранял  интерес  к
астрономии и небесной механике: написал две статьи на  эту тему ("О вулканах
на Луне" и "Нечто  о влиянии Луны  на погоду"), а в 1791 году поручил своему
ученику  Гензихену сделать извлечения из  "Всеобщей истории  и теории неба",
которые  с примечаниями, составленными по его  указанию, увидели свет в виде
приложения  к книге английского астронома В. Гершеля "О строении  неба".  (В
конце 90-х годов вышло еще пять изданий космогонической гипотезы Канта.)
     Философ принимал посильное  участие и в практической реализации научных
открытий.  С   именем  Канта   связано   сооружение  в  Кенигсберге  первого
громоотвода. История тянулась нескончаемо долго. Еще в 1774 году после того,
как   была  отремонтирована   разрушенная  молнией  Габербергская   церковь,
магистрат обратился в университет за советом, как избежать повторения  беды.
Вопрос передали на рассмотрение  профессору  физики Ройшу,  с  тем, чтобы он
привлек компетентного специалиста --  философа.  Ройш выбрал Канта  и вручил
ему на  отзыв свои соображения.  Кант их одобрил.  "То немногое, на  что мне
хотелось бы обратить внимание, -- писал  он  Ройшу, --  состоит в следующем:
отводное  устройство должно предназначаться лишь  для того, чтобы убирать  с
металлического покрытия башни материю стихии, а не для того, чтобы извлекать
ее из грозовых облаков. Поэтому  его надлежит  изготовить  без  заострения и
прикрепить к штанге и медным листам наверху".
     Дело о  громоотводе  обрастало  бумагами,  но  вперед  не  двигалось. В
результате молния  снова ударила  в  башню.  Отцы города снова  обратились к
ученым. Ройш написал новую докладную записку, от которой Кант  был  просто в
восторге:  "Это самое лучшее, что мне когда-либо в подобном роде приходилось
читать  как  по  подробному изложению,  так  и  краткости,  обоснованности и
четкости".
     Но  магистрат  не  мог  сразу решиться  на  нововведение. Был привлечен
консультант из  Гамбурга. Он внес свои  дополнения к проекту  Ройша ("только
затем,  чтобы  обращение  к  нему  не  выглядело  совершенно  излишним",  --
комментировал  Кант).  На  факультет   поступил  новый   запрос   магистрата
относительно  предложений  гамбургского  консультанта.   Долго  дебатировали
проблему заземления:  делать ли его  в грунте или вывести в соседний водоем.
Приготовления  продолжались десять  лет. Только в  1784  году  Габербергская
церковь получила наконец свой штырь на крышу.
     Менее  успешной оказалась попытка внедрить  на  прусских фабриках новый
тип  ткацких  машин.  Иоганн  Бэттигер  создал  станок  более  простой,  чем
существующие,  но  превышающий  производительность труда в три раза. Провели
испытания, результаты отправили в Берлин с  просьбой наградить изобретателя,
но  столичные  чиновники ответили, что достигнутый эффект  невозможен.  Кант
пытался  помочь  изобретателю  частным  путем.  Он  обратился  к   знакомому
берлинскому  коммерсанту  с  письмом,  в котором  сулил  миллионные  барыши,
"подъем промышленности, а  с ним и благосостояние, за которым обычно следует
более высокий образ мышления". И опять ответ из Берлина был отрицательным. А
в Англии в это время внедрялись куда более совершенные машины!
     Главные интересы Канта лежали в собственно философской сфере. Когда для
него  выяснилась несостоятельность  попытки заново построить разрушенное  им
здание  умозрительной  метафизики,  он  стал   искать  новые  пути  создания
философской системы. Ибо в философии он ценил прежде всего систематичность я
сам был великим систематиком.
     "Иные полагают, -- читаем в черновиках, -- что система относится только
к изложению,  но она  принадлежит  к объекту  познания  и  мышлению...  Иные
полагают,  что создают  системы,  но  у  них  возникают  лишь агрегаты.  Для
последних нужна лишь  манера; система  требует метода... Исторические знания
можно приобрести  без  системы, до известной степени также и математические,
но философские без .системы  никогда.  Контур целого  должен  предшествовать
частям".
     Общие  контуры учения сложились у  него  давно. Но системы пока еще  не
было.  Конечно, обе первые "Критики"  связаны  определенным  образом, в  них
развита одна и та же концепция. Но достигнутое единство  между теоретическим
и   практическим  разумом  представлялось   ему  недостаточным.  Не  хватало
какого-то важного опосредующего звена.
     Система  философии  возникла у Канта лишь после того, как он  обнаружил
между природой и свободой своеобразный "третий  мир"  --  мир красоты. Когда
Кант создавал "Критику чистого разума", он считал, что эстетические проблемы
невозможно  осмыслить   с   общезначимых  позиций.  Принципы  красоты  носят
эмпирический характер и,  следовательно, не могут  служить  для установления
всеобщих  законов.  Термином  "эстетика"  он   обозначал   тогда   учение  о
чувственности, об идеальности пространства  и времени.  Но вот в 1787 году в
письмах появляются упоминания о работе над "Критикой вкуса", а в конце  года
Кант  сообщает  Рейнгольду об  открытии  нового всеобщего  принципа духовной
деятельности,  а именно  "чувства  удовольствия  и  неудовольствия".  Теперь
философская система Канта обретает более четкие контуры.
     Он   видит  ее  состоящей  из  трех  частей   в  соответствии  с  тремя
способностями  человеческой  психики:  познавательной,  оценочной  ("чувство
удовольствия") и волевой ("способность желания"). В "Критике чистого разума"
и  "Критике практического  разума" изложены  первая и третья составные части
философской  системы  --  теоретическая и  практическая. Вторую, центральную
Кант  пока  называет  телеологией  --  учением   о  целесообразности.  Затем
телеология  уступит  свое  место  эстетике -- учению  о красоте.  Задуманное
произведение Кант намеревался окончить  к весне 1788 года.  Но работа  опять
затянулась. Потребовалось еще две весны и два лета, прежде чем рукопись ушла
в типографию. Трактат получи