е, Свифт,  Вольтер,  Филдинг,  Стерн,  Лихтенберг принадлежали к
числу его любимых авторов. "Человек -- животное, которое способно смеяться",
--  говорил  Кант.  Он  тонко  чувствовал   природу   смеха,  хотя   и  мало
распространялся на эту тему. В том, что  вызывает смех, утверждал он, должно
быть нечто  нелепое.  (Не  случайно Кант вслед  за  Шефтсбери считал пробным
камнем истинности  учения способность выдержать осмеяние.) Шутка основана на
нелепости.  Вы  ждете  что-то,  а  слышите  (или  видите)  нечто  совершенно
неожиданное,  и  вы смеетесь. "Смех  есть аффект  от  внезапного превращения
напряженного  ожидания   в  ничто".  Свою  мысль  Кант  иллюстрирует   тремя
остротами. Англичанин угощает  индийца пивом, тот поражен, увидев вытекающую
пену.  Что  вас удивляет, спрашивает англичанин. То,  как ее туда  втиснули.
Наследник  жалуется: ему  не  удалось  устроить  достойные  похороны  своему
благодетелю:  чем  больше   он  платил  плакальщикам,  чтобы  они  выглядели
опечаленными, тем веселее они становятся. И  наконец, история купца, который
в  страшную  бурю вынужден  был выбросить  за борт  все  свои товары  и  так
горевал,  что у него  за  ночь  поседел парик. Вот,  пожалуй, все, что можно
прочитать  о  комическом на страницах "Критики способности суждения". Причем
сказано  это мимоходом в параграфе, озаглавленном "Примечание". Об иронии --
ни слова.
     Но  Кант  не  мог не быть ироником.  Он  жил в  раздвоенном  мире,  где
жизненные  обстоятельства,   сложившиеся  нравы  и  предписания   заставляли
говорить  "да", в то время  как  голос  совести кричал  "нет". Как  в  таких
условиях  не дать ему заглохнуть,  не  превратиться  самому  в обывателя или
конформиста? Своеобразной попыткой ответа на этот вопрос была дуалистическая
философия Канта, отделявшая прочной  стеной мир  явлений, которые  подчинены
внешней  необходимости,  от  мира  вещей  "самих  по себе", где господствует
свобода и нравственная чистота.
     Надо  сказать,  что  Гегель  ясно   видел  морально-эстетические  корни
кантовского  дуализма  и  решительно стремился  к его преодолению. При  этом
Гегель не притуплял остроты поставленной  Кантом проблемы. Мир действительно
раздвоен,  наряду с  подлинным  существует  "мир  наизнанку". Последнее  для
Гегеля не  фигуральное выражение, а одна из категорий "Феноменологии  духа".
Комментаторы  Гегеля давно  обратили  внимание на  сатирический  смысл  этой
категории.   То,   что   содержится    в   "мире   наизнанку",   не   просто
противоположность существующего  мира.  Это  перевертывание,  как  в  кривом
зеркале, дает возможность узреть тайную извращенность того, что происходит в
реальном  мире.  Снятие  "мира  наизнанку"  означает  снятие  сатиры.  Тогда
объектом  ее невольно становится сама философия. С Гегелем так и получилось.
Раздвоенность   мира,   по   Гегелю,   исчезает    в   движении    сознания,
противоположности  примиряются  и  сливаются.  И  здесь  нельзя не вспомнить
Маркса,  в насмешливых  тонах перелагавшего  подобное "движение" гегелевских
категорий:  "Да"  превращается  в  "нет",  "нет" превращается в  "да",  "да"
становится  одновременно  и  "да" и "нет",  "нет" становится  одновременно и
"нет"  и  "да".  Таким  путем  противоположности  взаимно  уравновешиваются,
нейтрализуют и парализуют друг друга" 1.
     1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, с. 132.

     Кант  слишком  трезво  смотрел  на  вещи,  чтобы  дать  успокоить  себя
какой-либо  иллюзией.  Ирония  стояла на страже,  четко  прочерчивая границу
между "да" и "нет". (Ироник никогда не путает эти вещи, его мнимое "да" лишь
оттеняет "нет", его могут неправильно понять, но сам-то  он всегда  знает, в
чем  дело.)  Ирония  Канта  чутко  фиксировала  то, что  в  мире  существует
"наизнанку" и, говоря словами Гете, "не делится на разум без остатка".
     Мы  уже  знакомы  с   "Грезами  духовидца"  --  блистательным  образцом
кантовского искусства  иронии. В статье  "Предполагаемое начало человеческой
истории" ирония скрыта. Лишь  еле  заметная улыбка автора  оживляет внимание
читателя.  Кант   уверяет,  что  намерен  совершить  "просто  увеселительную
прогулку"  по  истокам истории, используя "священный документ как карту", но
трактует вещи серьезные. Библия предстает как исторический источник.
     У своего читателя Кант предполагает  безукоризненное  знание Священного
писания. Нам же  придется напомнить текст. Речь идет о детях Адама.  "И  был
Авель пастырь  овец, а  Каин был  земледелец". Кант видит в этом "переход от
дикой охотничьей  жизни и собирания плодов во второе  состояние",  то есть к
труду.
     "3. Спустя  несколько  времени Каин принес от плодов земли дар Господу;
4. и  Авель также принес  от первородных стада своего. И  призрел Господь на
Авеля  и на дар его;  5.  а на  Каина и  на дар его  не призрел. Каин сильно
огорчился,  и  поникло  лицо  его".   Пастушеская  жизнь,  рассуждает  Кант,
привольна и дает наиболее верный доход. Земледельческий  труд тяжел, зависит
от погоды, требует постоянного жилища, земельной собственности и силы, чтобы
ее   охранять.    "Земледелец   мог    завидовать    пастуху,    как   более
покровительствуемому небом (ст. 4), и  в действительности последний стал ему
в тягость, поскольку пасущийся скот не щадит посевов".
     За сим последовало братоубийство и  уход Каина в  страну Нод. Иначе, по
Канту, и быть не могло. "Именно земледелец первый должен был употребить силу
против  подобных поступков,  которые другой не считал недозволенными; и если
он не хотел  потерять плоды своих долгих  усилий, он  вынужден был, наконец,
удалиться  по  возможности  дальше от  пастушеских  племен. Это  расставанье
знаменует собой  третью  эпоху", то  есть  разделение труда. "Увеселительная
прогулка"  обернулась  научной  экспедицией,  содержательной  интерпретацией
первых этапов всемирной истории.
     В "Критике чистого разума" ирония уходит внутрь,  высвечивая глубины  и
лишь изредка выплескиваясь на поверхность. Вспомним знаменитый афоризм: "Мне
пришлось   устранить   знание,   чтобы   освободить  место  вере",   который
одновременно   звучит  как  "мне   пришлось  поднять  знание...".   В  каком
биографическом  контексте  прозвучали эти слова, читатель узнает в следующей
главе.

Глава шестая
     ВЕРА -- НАДЕЖДА. ЛЮБОВЬ
     Страшен бог без морали.
Кант
     Поздней   весной  1789   года  начинающий  русский   литератор  Николай
Михайлович Карамзин отправился в  многомесячное путешествие. Во Франции  уже
разгорался  очаг будущего революционного пожара, но на  окраинах Европы было
спокойно; молодой человек не спеша,  с  долгими  остановками  продвигался  в
западном направлении. Он вел  дневник,  записывая  по свежим следам дорожные
впечатления.  Кенигсберг поразил приезжего своими  размерами  ("в окружности
около пятнадцати верст"). Дело было перед ярмаркой, и улицы города заполняла
шумная праздничная толпа. Повсюду бросались в глаза яркие мундиры военных --
синие, голубые, зеленые с красными, белыми  и оранжевыми отворотами. Обедать
Карамзину  пришлось в обществе офицеров;  разговор  шел о  прошедшем смотре,
сыпались плоские шутки, раздавался громкий смех. Писателю все это было не по
душе:  к  военному  ремеслу  он  не питал пиетета  и  приехал  сюда  не  для
знакомства с прусской армией.
     Окончив  трапезу, Карамзин  отправился  искать  Принцессинштрассе.  Еще
перед отъездом из Москвы  от немецкого поэта Ленца, бывшего "штюрмера", ныне
обосновавшегося в  России,  он получил совет навестить Канта. Не без трепета
душевного входил молодой человек в дом знаменитого философа.
     "Я не имел к нему  писем, но смелость города берет, -- и мне отворились
двери в  кабинет  его. Меня встретил  маленький, худенький старичок, отменно
белый и нежный. Первые слова мои были: "Я -- русский дворянин, люблю великих
мужей и желаю  изъявить мое почтение Канту". Он тотчас  попросил меня сесть,
говоря: "Я  писал такое,  что  не  может  нравиться  всем:  не многие  любят
метафизические тонкости".
     Вначале беседа шла  о  "разных вещах",  и философ блистал  познаниями в
области географии  и истории, но затем  гость решительно перевел разговор на
философскую почву. Он  был  знаком с  "Критикой чистого разума", но не читал
этических  работ  Канта,  его  обуревали  нравственно-религиозные  сомнения,
которыми он  поспешил поделиться  с хозяином. Кант ответил изложением  своих
взглядов,  он говорил  быстро, негромко и невнятно; русский весь превратился
во внимание. Разговор продолжался около трех часов.
     "Действительность есть наше определение.  Человек не может быть никогда
совершенно  доволен  обладаемым и  стремится всегда к  приобретениям. Смерть
застает нас в пути  к чему-нибудь, что мы еще иметь хотим. Дай человеку все,
чего  желает, но он в ту же минуту почувствует, что это все не  есть все. Не
видя  цели или конца стремления нашего к здешней жизни, полагаем мы будущую,
где узлу надобно развязаться. Сия мысль тем приятнее для человека, что здесь
нет никакой соразмерности между радостями и горестями, между наслаждением  и
страданием. Я утешаюсь тем, что  мне  уже шестьдесят лет и что скоро  придет
конец  жизни моей,  ибо  надеюсь  вступить в другую, лучшую. Помышляя  о тех
услаждениях, которые имел я в жизни,  не чувствую  теперь удовольствия,  но,
представляя   себе   те   случаи,  где   действовал   сообразно  с   законом
нравственности, начертанным у меня в сердце, радуюсь. Говорю о  нравственном
законе: назовем его совестью, чувством добра и зла -- но они есть. Я солгал,
никто  не знает лжи  моей, но  мне стыдно. Вероятность не есть  очевидность,
когда мы  говорим о будущей жизни;  но, сообразив  все, рассудок  велит  нам
верить ей.  Да  и  что  бы  с нами было,  когда бы мы,  так сказать, глазами
увидели ее? Если бы она  нам очень полюбилась, мы бы не могли уже заниматься
нынешней жизнью и  были бы в беспрестанном томлении; а в противном случае не
имели бы  утешения сказать себе  в  горестях здешней жизни: авось там  будет
лучше! Но, говоря о нашем определении, о жизни будущей и проч., предполагаем
уже бытие  Всевечного  Творческого  разума, все для  чего-нибудь и все благо
творящего.  Что?  Как?  ...Но  здесь  первый   мудрец  признается   в  своем
невежестве. Здесь разум  погашает светильник свой,  и  мы во тьме  остаемся;
одна фантазия может носиться во тьме сей и творить несобытное".
     Вернувшись  в гостиницу, Карамзин поспешил занести на бумагу содержание
разговора. "Почтенный муж! --  обращался он  мысленно к философу. -- Прости,
если  в  сих строках обезобразил  я  мысли  твои!" Русского  путешественника
поразила  в Канте не только  глубина  умозрения,  но еще  одна  удивительная
душевная  черта -- терпимость, уважение  к чужой точке зрения. "Тот есть для
меня  истинный  философ,  кто со всеми  может ужиться  в  мире;  кто любит и
несогласных  с  его образом  мыслей. Должно  показывать  заблуждения  разума
человеческого  с благородным  жаром,  но без  злобы. Скажи человеку,  что он
ошибается и  почему,  но не поноси сердца его  и  не называй безумцем. Люди,
люди! Под каким предлогом вы себя ни мучите!"
     Так резюмировал Карамзин разговор с Кантом о религии.
     Философия  религии  Канта  непосредственно примыкает  к его  этике.  Мы
помним тезис:  мораль не  возникает из божественных установлений. Но знаем и
антитезис:  мораль  неизбежно ведет  к  религии.  Человеческих  способностей
недостаточно для  того, чтобы привести в соответствие право людей на счастье
с их обязанностями, необходимо  признать всемогущее  моральное существо  как
владыку  мира.  (Признать? Атеист Фейербах сказал бы --  измыслить. Кант  --
верующий и выражается куда осторожнее: "Звучит что-то,  хотя и сомнительное,
но отнюдь не предосудительное,  когда говорят, что каждый человек делает сам
себе  бога".) Обоснованию  антитезиса посвящен  трактат  "Религия в пределах
только разума".
     Кант  начинает  с  размышлений  о нравственной природе  человека.  Одни
мудрецы убеждены, что человек безнадежно  погряз во  зле. Иные видят  его по
природе добрым,  а злым  лишь под  влиянием обстоятельств. И те  и другие --
ригористы, категоричные в  своих суждениях. Им противостоят индифферентисты,
которые полагают, что человек по природе своей нейтрален -- ни добр, ни зол,
-- и синкретисты, считающие его одновременно и добрым и злым.  Кант в  делах
морали  ригорист,  но  одновременно  он... диалектик. Он  и  здесь  пытается
совместить, более того -- столкнуть противоположности.
     Человек, утверждает  Кант,  по природе зол. В нем заключена  неизбывная
склонность творить  зло, которая выглядит как приобретенная, будучи, однако,
изначально  ему присущей.  Вместе  с  тем человек  обладает  первоначальными
задатками добра. Моральное воспитание  в том и состоит, чтобы восстановить в
правах  добрые  задатки,  чтобы они одержали  победу в борьбе с человеческой
склонностью к злому.
     Такая победа  возможна только  как революция  в образе мыслей и чувств.
Кант  в  свое  время  сам пережил  ее  и  считал,  что коренное нравственное
обновление,  своего  рода  второе  рождение  является  непременным  условием
формирования характера -- человека и человечества.
     И  еще одно важное условие победы  добра. "Высшее нравственное благо не
может быть осуществлено исключительно через стремление отдельного человека к
его собственному моральному совершенству, а требует для этой цели соединения
в одно  целое, в систему благомыслящих людей,  в которой и только  благодаря
единству которой  оно  может осуществиться".  Благо (добро)  -- общественная
потребность  и порождение общества.  В  учении  о религии абстрактная  этика
Канта обретает социальные черты.
     Кант вводит понятие "этической общины". Без нее невозможно преодолеть в
плане  нравственности  "естественное состояние", где, согласно  Гоббсу, идет
война всех против всех, где нет не только законов, но и моральных заповедей.
Этическая община -- это церковь. Определенный тип  религии  на  определенном
этапе духовной  истории  человечества оказывается  необходимым инструментом,
цементирующим ц совершенствующим людское сообщество.
     Еще в древности появилась просветительская  концепция религии -- "страх
породил богов".  На  исходе средневековья эта концепция была уточнена: страх
подготовил  почву,   а  бессовестные  обманщики   навязали   темному  народу
представления о тех или иных богах. "Бросьте взгляд на большинство пародов и
эпох,  исследуйте те религиозные принципы, которые фактически господствовали
в мире,  --  вряд  ли  вас можно  будет  убедить  в том,  что они суть нечто
большее,  чем  бред  больных  людей".  Таков   вывод,  к  которому  приходил
почитаемый Кантом Юм. Но почему "обман", почему "бред" получил столь широкое
и прочное  распространение?  Как возникла идея  страдающего бога?  По мнению
Юма, религия -- это необъяснимая загадка; единственный результат ее изучения
-- сомнение и отказ от каких-либо оценок.
     Немецкое  Просвещение,  выросшее  на  почве протестантизма  и пиетизма,
всегда  смотрело на религию сквозь исторические очки. Лессинг  в "Воспитании
человеческого  рода"  набросал  схему  развития  религиозных  верований  как
нравственного совершенствования  людей  и,  заглядывая в будущее, предсказал
наступление безрелигиозного времени, когда мораль сможет обходиться без веры
в высшее существо.
     Кант присматривается к  прошлому, ищет социально-психологические  корни
веры в  бога и видит  в человеке (человечестве) борьбу двух начал -- добра и
зла. Зло изначально преобладает, но задатки добра  дают о  себе знать в виде
чувства вины, которое вдруг овладевает людьми.
     Переживание  вины  (своей  собственной  или   чужой,  которой  ты  лишь
сопричастен) -- основа  морали.  Спокойная  совесть --  изобретение дьявола,
скажет впоследствии  Альберт Швейцер (защитивший  диссертацию по религиозной
философии  Канта).  Человек,  который  "всегда   прав",  погиб  для  морали.
Нравственное обновление возможно только как борьба с самим  собой. Отыскивая
корни религии, Кант вдруг набрел на первоистоки нравственности. Обнаружил ее
фундамент.  И  встретил   знакомого  нам   "конструктора"   --  воображение.
Присмотримся к тому, как оно работает в данной области.
     Страх породил богов, рассуждает Кант, а боги установили запреты. Боязнь
нарушить  табу, страх перед  тем, что  это  уже  совершилось,  рождает  идею
искупительной    жертвы.     Когда    жертвоприношение     превращается    в
самопожертвование,  происходит  нравственно-религиозная  революция. Человек,
решившийся на самопожертвование, уподобляет себя  богу. Так  возникает образ
страдающего "сына божьего", вестника, который одновременно и бог и человек.
     Учитель Евангелия провозгласил себя  посланником неба, объявил  старую,
рабскую веру  в  формулы и обряды  как  нечто  само  по  себе  ничтожное,  а
моральную  веру  как  единственно  душеспасительную. Своей  жизнью  и  своей
смертью,  полной величия, он  дал пример подлинно богоугодной  человечности.
"Этой  смертью, -- добавляет  Кант,  -- его  публичная история  и кончается.
Приложенная  к ней как дополнение более таинственная и совершившаяся  только
перед глазами близких ему лиц история воскресения и вознесения на небо... не
может  без  ущерба для ее  исторического  достоинства быть  использована для
религии в пределах только разума".
     ...Пройдет несколько лет, и  молодой,  еще никому не известный  магистр
богословия Вильгельм Гегель  под впечатлением Канта  напишет  "Жизнь Иисуса"
как биографию великого моралиста, без каких-либо  сверхъестественных  чудес.
Учение Иисуса Гегель противопоставит учению  Моисея как живое  слово мертвой
догме, Новый завет -- Ветхому, и здесь он тоже повторит Канта...
     Сопоставлению христианства с Ветхим заветом Кант придает принципиальное
значение. Десять библейских заповедей изложены как "принудительные  законы",
они устремлены  на внешнюю сторону дела,  в них  нет  требования  морального
образа мыслей, что является главным для христианства. Это во-первых.
     Моисей  хотел  основать  только  политическую,  а не  этическую общину.
"Иудейская вера  по  своему первоначальному  устройству  представляет  собой
только   совокупность   статуарных   законов,   на    которых   основывается
государственный образ правления, ибо если какие-либо моральные добавления --
с  самого  ли  начала  или впоследствии  --  к ней и  прицепились,  то  они,
безусловно, относятся не к иудейству как таковому. Последнее, собственно, не
есть религия, но только соединение толпы людей, которая, -- так как вся  она
составляет  одно  особое племя,  -- сформировалась  в один  общий  строй под
политическими  лишь  законами  и,  значит,  не  сложилась  в  церковь".  Это
во-вторых.
     И  в-третьих.  Иудейство "исключало  весь  человеческий род  из  своего
общения,  считая  себя особым народом,  народом-избранником Иеговы,  который
ненавидел все  другие народы  и был поэтому ненавидим каждым  из  них. И при
этом вера  в свое исключительное  избрание доходила  до того, что этот народ
только себя одного делал всеобщим миродержцем".
     Возникновение  христианства  означало  полное  отрицание  ветхозаветной
веры. Это была  революция  в религии.  Только с христианства  Кант  начинает
"всеобщую церковную историю".
     В учении о религии  четко проявился историзм кантовского мышления. Кант
видит  изначальное, по  сути  дела,  безрелигиозное  состояние людей,  затем
первый  еще  несовершенный  тип  религии, который  называет "богослужебным".
Третий этап -- вера разума. Богослужебная религия (наиболее распространенный
тип  веры)  рассчитана  на снискание  благосклонности  верховного  существа,
которое  можно   умилостивить   путем   почитания,   сакральными   жертвами,
соблюдением предписаний и обрядов. Человек льстит себя мыслью, что бог может
сделать его счастливым без  того,  чтобы  само