бежавший  в свое  время дорогу Канту,  был математиком.
Почему бы философу Канту  не  попытать счастья в стихосложении: интересы его
разносторонни, а сочинения о прекрасном и возвышенном убеждают  в  наличии у
него тонкого вкуса. Редактировать  же чужие вирши и сочинять собственные  на
официальные  случаи, что входило  в обязанности профессора поэзии, труда  не
составляет.
     Кант все же отказался. У него  была  цель, он шел к ней прямой дорогой,
пусть долгой, но прямой, делать зигзаги было не в его правилах.  Он ждал уже
восемь лет, можно подождать еще.
     Отказ  оценили.  Специальным  рескриптом от  имени короля было  обещано
"весьма  умелого и со всеобщим успехом преподающего доцента  Канта выдвинуть
при первой же возможности".
     Кант  вспомнил  об обещании  через год. Его  финансовые дела  оставляли
желать лучшего. Он никогда не занимал денег  и был очень горд этим, говорил,
что на любой стук в дверь  он может спокойно ответить "войдите", зная, что к
нему не  пожалует кредитор,  но в городе было  известно,  что иногда магистр
Кант  вынужден продавать свои  книги. В октябре 1765  года  Кант узнал,  что
освобождается  место  помощника библиотекаря  в королевском  замке.  На  эту
должность было несколько  претендентов, но Кант напомнил о правительственном
обещании  оказать ему предпочтение. В феврале 1766 года он приступил к новой
работе, не оставляя преподавания в университете.
     Библиотека занимала нижний этаж главной башни замка (наверху помещалась
пожарная  каланча).  Книгохранилище  считалось  одним  из  лучших  в городе,
насчитывая  16  тысяч  томов. Наш  старый  знакомый Болотов в бытность  свою
вершителем дел Кенигсбергских  неоднократно посещал библиотеку  королевского
замка и оставил следующее ее описание: "Книги сии по большей части старинные
и отчасти  рукописные, и  мне  случалось  видеть  очень  редкие,  написанные
древними монахами, весьма чистым и опрятным полууставным письмом, украшенным
разными  фигурами и украшениями из живейших красок; а что того удивительнее,
что многие из них прикованные к полкам на длинных железных цепочках,  на тот
конец, дабы всяким  можно было их с полки снять и по желанию рассматривать и
читать, а  похитить и с  собою унесть  было бы не можно.  Библиотека  сия  в
летнее время  в  каждую  неделю  отворялась,  и  всякому вольно было  в  нее
приходить и  хотя целый день в ней сидеть  и читать любую книгу, а наблюдали
только, чтобы кто с собою не унес которую-нибудь из оных, и дабы чтением сим
можно  бы  было  удобнее  пользоваться,  то поставлены были  посреди  палаты
длинные  столы со скамейками вокруг, и  многие, а  особливо  ученые  люди  и
студенты,  и действительно пользовались  сим  дозволением, и  мне  случалось
находить тут человек по десять и по двадцати, упражняющихся в чтении".
     Времени библиотека отнимала немного, теперь она была открыта только  по
средам и субботам с часу дня до четырех. Но и оклад библиотекаря был невелик
-- 62 талера в  год.  Канту по-прежнему приходилось  думать о дополнительном
заработке. Одно время он взял на себя  заведование частной  минералогической
коллекцией.
     А между тем его известность  растет. Ламберт  и Мендельсон обращаются к
нему  с предложением вступить  в  научную  переписку. Иоганн Генрих Ламберт,
математик, астроном, философ, на четыре года  моложе Канта, но уже профессор
и  член  Берлинской академии.  Его  письмо  привез  прибывший  в  Кенигсберг
богослов.  (Почтовый  сбор  в  то  время  был   весьма  значителен,  поэтому
корреспонденцию  предпочитали отправлять  частным путем.) "Мы  углублялись в
почти  одинаковые изыскания, не ведая  этого", -- писал Ламберт. Он  имел  в
виду  прежде всего совпадение взглядов на природу  Млечного Пути. Ламберт  в
1761  году  повторил  то, что Кант высказал за пять лет до этого. Но, уверял
Ламберт, мысль рассматривать Млечный  Путь как  звездное скопление  посетила
его еще  в 1749 году, однажды "после позднего ужина" при  созерцании ночного
неба; он тогда же сделал  на листке бумаги соответствующую запись. (На Канта
это сообщение не подействовало, он по-прежнему дорожил своим открытием и при
случае  подчеркивал  принадлежащий   ему  приоритет.)  Кроме  того,  Ламберт
намекал,  что  они  квиты:   последние  мысли  Канта  о  философском  методе
воспроизводят то,  что  до  него  опубликовал  он, Ламберт. Дабы  в  будущем
избежать подобных взаимных повторений,  нужно делиться  друг с другом своими
идеями и замыслами. Издатель Кантер уже объявил о ближайшем выходе сочинения
Канта по проблеме метода метафизики, Ламберт ждет его с нетерпением.
     Кант был польщен. Отвечая, он назвал Ламберта "первым гением Германии".
Их методы действительно совпадают. (Это признание важно: Ламберт считал себя
эмпириком,  вслед за Бэконом свое главное философское произведение он назвал
"Новый  органон".)  В своем методе,  где главную роль играет наблюдение,  он
утвердился  после "многих  переворотов"  в  собственном сознании.  То, о чем
далее  писал  Кант,  предвещало  новый,  более  решительный переворот.  Беда
философии,  что она  не  располагает общеобязательным  эталоном для проверки
своих положений. Что касается сочинения о философском методе, то  это  явное
недоразумение, издатель  поспешил  с  рекламой.  Подобное сочинение, которое
явится  главной целью его жизненных усилий,  еще очень далеко от выполнения.
Ему он намеревается  предпослать  несколько мелких работ по теоретической  и
практической метафизике. Здесь впервые Кант говорит о своем "главном труде".
Это заявка на "Критику чистого разума".
     Следующее письмо  Ламберта  представляло  собой  уже целый  трактат;  в
тринадцати пунктах он  излагал  свое  понимание философского метода, затем в
пяти пунктах уточнял  взаимосвязь  между  формой  и материей,  дополняя  эти
пункты  еще  девятью  тезисами. С  нетерпением  ожидал Ламберт мнения своего
Кенигсбергского коллеги.
     В  XVII веке, когда не было научной прессы,  ученые охотно использовали
корреспонденцию для обмена идеями. Переписка Спинозы своего рода философский
журнал. Иное дело письма Канта:  за редким исключением  не предназначавшиеся
для печати,  лапидарные, в меру обстоятельные, сухие, они представляют собой
зеркало  не  столько научных,  сколько деловых его интересов. В  XVIII  веке
эпистолярный жанр стал одной из излюбленных  форм  литературного творчества.
Канта это увлечение не коснулось,  в переписке он не напрягал свой талант  и
не отличался прилежанием.  Ламберту снова он написал лишь четыре с половиной
года спустя.
     Правда,  хороший тон  как  будто  при этом не пострадал.  Через  своего
ученика  Иенша,  отправившегося  в Берлин,  Кант передал Ламберту  дружеский
привет.
     И  еще  один  ответ   получил   Ламберт  от  Канта.  Пересланную  через
Мендельсона новую работу "Грезы духовидца,  поясненные грезами  метафизики".
Это опять не  трактат, а  скорее  эссе,  посвященное  деятельности Иммануила
Сведенборга, человека необычайного.  Шведский  философ и математик,  он рано
прославился  своими работами по механике,  горному  делу, минералогии  и был
избран в Петербургскую  академию наук.  Под старость Сведенборг объявил себя
ясновидцем, которому  сам  бог поручил основать новую церковь, как она  была
обещана в  откровении Иоанна  Богослова. Он  уверял, что состоит  в  близких
отношениях  с  душами  умерших, получает  от них сведения из иного мира и, в
свою очередь, рассказывает им о посюсторонних делах.
     Впервые о  Сведенборге Кант узнал  от своего бывшего студента, датского
офицера. Философ стал собирать подробности, сопоставлять  свидетельства.  Он
написал  Сведенборгу, но ответа не получил,  ответ  был  обещан всем в  виде
книги.  Один  из  знакомых  Канта  по  его  просьбе  посетил  Сведенборга  в
Стокгольме и из уст  самого духовидца услышал ту же историю: бог наделил его
особой  способностью   общаться  по   своему  желанию   с   душами  умерших.
Доказательства? Они общеизвестны.
     У вдовы голландского посланника в Стокгольме  ювелир  потребовал уплаты
за  серебряный  сервиз,  изготовленный по  заказу  мужа.  Зная  аккуратность
покойного,  вдова  была  уверена,  что  долг  оплачен,  но  не  могла  найти
квитанцию.  Обеспокоенная этим, так как речь шла  о значительной  сумме, она
пригласила к себе Сведенборга.  Если, как утверждают  все, он  действительно
одарен  необыкновенной способностью беседовать с душами умерших, то не будет
ли  он  любезен  осведомиться у  ее  мужа  относительно  уплаты  за  сервиз?
Сведенборгу  исполнить  ее  просьбу  не  составило  труда.  Три  дня  спустя
небольшое общество  собралось  за  чашкой  кофе  у  этой дамы. Явился  также
Сведенборг  и  со  свойственным ему хладнокровием сообщил, что он говорил  с
покойным. Долг был уплачен  за семь месяцев до смерти, а квитанция находится
в  шкафу в  верхней  комнате.  Дама  возразила, что  шкаф  совершенно  пуст.
Сведенборг на это ответил, что,  по  словам  мужа, нужно вынуть левый  ящик,
отодвинуть  доску  внутри,  там   тайник,   в  котором  хранится   секретная
голландская переписка, а также квитанция. Все отправляются наверх, открывают
шкаф,  поступают, как  было сказано, и обнаруживают  тайный ящик,  о котором
хозяйка ничего не знала, а в нем -- указанные бумаги.
     Другой случай  казался Канту еще более  убедительным,  устраняющим  все
сомнения.  Это было в конце  сентября 1756 года. Находясь в пятидесяти милях
от Стокгольма в гостях у одного  купца, Сведенборг вдруг побледнел и заявил,
что в Стокгольме пожар. Через некоторое время он сказал, что сгорел  дом его
друга, огонь приближается  к его собственному. В  восемь часов  он  радостно
воскликнул:  "Слава богу, пожар потушен недалеко  от моего дома!" Спустя два
дня из Стокгольма прибыл курьер,  который  привез описание пожара, полностью
совпавшее со сведениями Сведенборга.
     Было  время,  когда  Кант не сомневался в достоверности  того и другого
рассказа. В письме к фрейлейн Кноблох, обратившейся к нему за разъяснениями,
он воспроизвел их как вполне правдоподобные, хотя и поставившие его в тупик.
Дата на письме неразборчива,  в Полном собрании сочинений письмо отнесено  к
1763 году. С последним позволительно  не  согласиться: уже  за год  до этого
Кант решительно  усомнился  в  существовании  духов  (вспомним  гердеровскую
запись его лекций). Письмо к Кноблох отражает воззрения Канта более  раннего
времени. По-видимому, прав первопубликатор письма Боровский, который считал,
что оно написано в 1758 году.
     В том, что Кант поначалу верил в духов, нет ничего удивительного. XVIII
век кишел ясновидцами, "магнетизерами", алхимиками. Одни из них явно владели
искусством гипноза, другие были просто шарлатанами. Впереди у нас будет речь
о  Калиостро. В  годы  Семилетней войны объявился его предшественник -- граф
Сен-Жермен, который уверял, что живет бесконечно долго: он присутствовал при
вступлении  Александра Македонского в  Вавилон и был  лично знаком с Иисусом
Христом. Помимо  общения  с духами, граф занимался политическими  интригами,
последнее  и  погубило  его  репутацию. Свое  влияние  при французском дворе
Сен-Жермен пытался использовать в пользу Пруссии. Его заподозрили в связях с
Фридрихом II; опасаясь ареста, авантюрист бежал в Германию.
     В том,  что  Сведенборг  несет околесицу,  Кант убедился, прочитав  его
книгу  "Небесные тайны", выписанную им из Лондона за большие деньги. Интерес
был  так  велик,  что Кант рискнул требуемой суммой, с трудом выкроив  ее из
своих скромных доходов. В результате Кант получил восемь томов, "наполненных
всякой  чепухой",  как  он  выразился  в "Грезах  духовидца",  где сочинение
Сведенборга подвергается язвительному разбору.
     Воспроизводит  в  "Грезах  духовидца"  Кант  и две  уже  известные  нам
истории, но  только теперь они выдержаны  в иронических тонах.  "Кто-нибудь,
наверное, спросит, что же побудило меня заняться таким презренным делом, как
дальнейшее  распространение  сказок, которые благоразумный  человек вряд  ли
терпеливо выслушает до  конца,  и более того,  включить  эти  сказки в текст
философского  исследования",   --   задает  Кант   риторический   вопрос.  И
меланхолически  отвечает:  "Граница  между  глупостью  и  разумностью  столь
незаметна, что,  долго  идя путем  одной  из них, трудно не коснуться иногда
хоть  сколько-нибудь и  другой". Но граница  все же  есть, и нельзя  осудить
читателя,   если  он,  вместо  того  чтобы   считать  духовидцев  наполовину
принадлежащими иному миру, просто запишет их на прием к врачу.
     Дело,  однако, не только в Сведенборге  и  его последователях.  На одну
доску  с "духовидцами" Кант  ставит адептов  спекулятивной метафизики.  Если
первые "сновидцы чувства", то вторые "сновидцы ума". Метафизики тоже грезят,
свои идеи они принимают за подлинный порядок вещей. Философ  не  завидует их
"открытиям",  он лишь боится,  чтобы какой-нибудь здравомыслящий человек, не
отличающийся учтивостью, не сказал  бы им то же самое, что ответил астроному
Тихо Браге, пытавшемуся по звездам определить дорогу, его кучер: "Эх, барин,
вы, может быть, все хорошо понимаете на небе, но здесь, на земле, вы дурак".
     Таково прощальное слово Канта, обращенное к вольфианской метафизике. Он
смеется  не только над визионерством, но  и над умозрительными спекуляциями,
он призывает людей науки полагаться на опыт и только на опыт, представляющий
собой альфу и омегу познания.
     С  метафизикой  Кант  прощается,  но  расстаться  не  может.  Вот   его
признание:  "Волей  судеб  я  влюблен  в  метафизику, хотя  она  лишь  редко
выказывает мне свое благоволение". Этот неудачный  роман длился многие годы.
Всю университетскую жизнь Кант читал курс метафизики ("по Баумгартену"), его
мучили "проклятые" метафизические вопросы -- о сущности мира, бога, души. Но
чем дальше, тем яснее  становилось, что ответы нельзя получить спекулятивным
путем.  Поэтому Кант мечтает о перевоспитании своей  возлюбленной, он  хочет
видеть ее лишь "спутницей мудрости", прочерчивающей границы познания.
     В  предисловии  к  "Грезам  духовидца"  намечен  и  третий  объект  для
философской  иронии --  церковь. "Царство  теней, -- пишет Кант,  -- рай для
фантастов...  Священный Рим владеет доходными провинциями  в этом  невидимом
царстве,  две  короны  которого  поддерживают третью -- ветхую  диадему  его
земного величия,  а ключи к обоим вратам другого мира в то же время подходят
к сундукам этого мира". Речь идет о католической церкви. Не думайте, однако,
что Кант говорит  от  имени протестантской  ортодоксии. Как  раз с ней ему и
придется в дальнейшем столкнуться.

     * * *
     В  1766  году магистр Кант переменил  квартиру. Старая в Кнейпхофе близ
университета,  в  переулке,  названном  Магистерским,  выходила  окнами   на
Преголю, и шум проходящих мимо грузовых судов  мешал сосредоточиться. Теперь
он  снял  пол-этажа  в  Лебенихте  у книготорговца Кантера.  Образованный  и
предприимчивый делец,  Кантер не  ограничивался  торговлей,  он  организовал
издательство  и  частную  библиотеку,  устраивал  лотереи, приобрел  газету,
основал бумажную фабрику.  Половину своего времени  он проводил в разъездах,
расширяя  круг своей  деятельности.  Из  каждого путешествия  возвращался  с
новыми книгами.  Из его  рук  Кант  получил  "Общественный договор" Руссо и,
по-видимому, "Эмиля".
     Книжная  лавка  Кантера  была  местной  достопримечательностью,  чем-то
средним  между  торговой точкой  и литературным  клубом.  Здесь  встречались
знаменитости,  читали газеты, знакомились с книжными новинками, вели беседы,
а  порой  помогали  обслуживать  покупателей.  Два  дня  в  неделю сюда  для
бесплатного  чтения допускались  студенты. Здесь регулярно  появлялся Гаман.
Магистр Кант  на правах  личного  друга и квартиранта  мог  брать себе любое
издание. С осени 1768  года его портрет (работы художника Беккера) украшал в
числе других прусских знаменитостей контору Кантера.
     Впрочем, Кант известен уже не только в Пруссии.  В 1769 году  профессор
Хаузен  из  Галле  намеревается  издать "Биографии  знаменитых  философов  и
историков XVIII века в Германии и за ее пределами". Кант  включен в сборник,
и автор обращается к нему за необходимыми материалами.
     Почти  одновременно   приходит  и  приглашение  на  работу  в  Эрланген
(маркграфство   Ансбах).   Куратор  местного  университета   в  восторге  от
"Наблюдений  над  чувством прекрасного  и возвышенного"  и  предлагает Канту
занять только что созданную кафедру теоретической  философии. Именно об этой
кафедре мечтает магистр Кант. Оклад 500 гульденов, а из бесплатных натуралий
--  необходимое  количество дров. Соблазн  слишком велик, и  Кант дает нечто
вроде предварительного согласия. Немедленно  происходит  назначение, его уже
ждет   квартира  (на   первый  случай  из   четырех  комнат),   эрлангенское
студенчество  ликует и  готовит торжественную  встречу.  Тогда  Кант, словно
спохватившись, решительно отказывается.
     Другое приглашение  (в  январе 1770 года)  приходит  из  Иены.  Здешняя
вакансия похуже --  второй профессор философии с окладом в 200  талеров,  но
ему гарантируют не  менее  150  талеров  от  частной  лекционной  практики и
уверяют,  что  цены в Веймарском  герцогстве  ниже, чем где-либо.  Для Канта
более веским аргументом могла бы послужить гарантия в том, что Веймар вскоре
станет   центром   литературной  Германии,  что   здесь  возникнет   великое
содружество Гете --  Шиллер. Этого, разумеется,  в то время  никто  не знал;
Гете только начинает писать, а одиннадцатилетний Шиллер еще учится грамоте.
     Извиняясь и отказываясь от эрлангенского предложения,  Кант ссылался на
привязанность к родному городу,  на слабое здоровье, а  также на  "возможные
проблески близкой вакансии" у  себя дома. Последнее было не только желаемым,
но     и     вполне    реальным:    профессор     математики     Лангханзен,
семидесятидевятилетний  старец, уже давно не вставал с постели. Он скончался
в  середине марта.  Кант  почтил его  память траурным  четверостишием, а  на
следующий  день  отправил   в  Берлин  письмо,   снова   напоминая  о   себе
правительству. Ему скоро пойдет 47-й  год, а он  все еще не зачислен в  штат
университета. Вакансия, правда,  не соответствует его профилю, но делу можно
помочь путем  нехитрой перестановки. Лучший знаток математики в университете
Кристиани занимает должность  профессора моральной  философии;  на должности
профессора  логики  и метафизики находится  математик  Бук.  Любой из  них с
радостью  займет  освободившееся место, а  он, Кант, наконец получит то, что
ему приличествует.
     Через две недели поступает ответ -- указ короля (от 31 марта 1770 года)
о  назначении  Канта  ординарным  профессором  логики и  метафизики.  (Оклад
меньше, чем предлагала Иена, --  166 талеров и 60  грошей, поэтому профессор
Кант еще на два года сохранит за собой совместительство в библиотеке.) Цель,
однако,  достигнута.  2  мая  сенат  университета  вводит  его  в должность.
Впрочем,  предстоит   еще   одна   формальность,   без   которой  назначение
недействительно: нужно защитить  диссертацию. Четырнадцать  лет  назад  Кант
защитил  уже  одну  профессорскую  работу   ("Физическая  монадология"),  но
истекший срок слишком велик, буква инструкции требует новой диссертации.
     Летние месяцы уходят на ее написание. 21 августа состоялся диспут: Кант
защищает свою уже четвертую по счету диссертацию. Оппоненты -- два кандидата
и  один  студент;   респондент  --  Марк  Герц,   его  ученик   и  друг.  На
диссертационном  диспуте  в  качестве слушателя присутствовал  молодой Ленц,
будущий поэт "Бури и натиска", отметивший стихами это значительное событие в
жизни своего  учителя. Подлинной славой, говорилось в стихотворении, украшен
лишь тот человек, в котором мудрость сочетается с добродетелью,  который сам
исповедует  и  почитает  то,  чему учит.  Никак