.
     Фихте  регулярно  посылал  свои  книги  Канту,  но  тот не  читал их. О
содержании  "наукоучения"  (так Фихте именовал свою систему)  Кант узнал  из
журнальной  рецензии.  Впечатление  сложилось неприятное; суммируя его, Кант
писал: спекуляции Фихте напоминают ловлю призрака: думаешь, что схватил его,
а в руках ничего нет. Прочитав наконец самого Фихте, Кант утвердился в своем
мнении.
     Подобно  тому как бывший якобинец  Бонапарт  истреблял во Франции следы
революционной диктатуры, ученик Канта Фихте расправлялся  с "вещью  самой по
себе".   Бонапарт,   даже   провозгласив   империю,   сохранил   трехцветный
республиканский флаг. Фихте не отрекался от Канта, наоборот,  он уверял, что
созданная  им система  есть не  что иное,  как система Канта,  только  более
последовательная.  Создавалось  впечатление,  что  ученик  завершил  начатое
учителем  дело.  Рейнгольд, восторженный кантианец,  переметнулся  теперь  к
Фихте.  Кант  называл обоих  "гиперкритическими друзьями", был  вне себя  от
возмущения,  но  в печати  не выступал.  Его  молчание вызывало  недоумение,
расценивалось как капитуляция, как признание того, что возразить нечего.
     В  январе  1799  года  "Эрлангенская  литературная  газета" потребовала
внести  ясность. На  ее страницах появилось обращенное  к Канту  предложение
публично  высказаться  по  поводу  идей  Фихте.  Кант  ответил  коротко,  но
недвусмысленно:  "Я  заявляю   настоящим,  что   считаю  наукоучение   Фихте
совершенно  несостоятельной системой. Ибо  чистое  наукоучение  представляет
собой  только  логику, не восходящую  благодаря  своим принципам к материалу
познания,  абстрагирующуюся  в качестве  чистой логики  от  его  содержания;
попытка выковырнуть  из нее реальный объект  представляет собой напрасный  и
поэтому  никогда  не  выполнимый труд".  Кант говорил далее,  что  непонятна
претензия приписать ему мысль, будто  он создал только введение в философию,
а не философскую  систему,  он  всегда  считал  лучшим признаком  истинности
своего учения  его завершенность. И все, что  он написал, надо понимать не в
каком-либо  переносном,  а  в  буквальном  смысле.  Заявление  заканчивалось
следующим  выразительным  пассажем: "Итальянская  поговорка  гласит:  "Боже,
спаси нас только от наших друзей, с врагами мы  сами справимся!" Дело в том,
что бывают  добродушные, благожелательно к  нам настроенные друзья, которые,
однако, дабы споспешествовать нашим намерениям, ведут себя нелепо, но бывают
и такие так называемые друзья, лживые,  коварные, которые  стремятся к нашей
погибели, хотя при этом и говорят на языке благожелательства, по отношению к
ним и их козням надо всегда быть в высшей степени настороже. Невзирая на все
это,  критическая  философия  благодаря  своему  неудержимому  стремлению  к
удовлетворению рассудка  как в теоретическом, так и в практическом отношении
должна  чувствовать, что впереди  ей не  угрожают никакие  перемены  мнений,
улучшения  или  заново  созданные построения. Система  критики  покоится  на
прочной  основе; непоколебимая  вовеки, она  будет  нужна человечеству  и  в
будущем для наивысших помыслов".
     "Заявление" Канта появилось в Иене и совпало по времени с разгоревшимся
там академическим  скандалом, в результате которого Фихте обвинили в атеизме
и он вынужден был покинуть кафедру.
     Друзья пострадавшего говорили, что Кант злонамеренно подливает масло  в
огонь,  и  требовали  отповеди.  У  Фихте  хватило такта  в печати  ответить
сдержанно. Но в письмах  он изливал душу.  Канта  он называл "головой на три
четверти",  его  учение  --   "сплошной  бессмыслицей",  его  поведение   --
"проституированием",  уверял,  что  Кенигсбергский старец "свою  собственную
философию, с которой он никогда не был в ладах, теперь совершенно не знает и
не понимает".
     (К счастью для  Канта, Фихте не  ведал  о  его  ироническом признании в
письме Бэку, что он сам себя не понимает. Не знал этого и пересмешник Гейне,
который  в своей книге о  немецкой философии посвятил  специальный пассаж ее
"непонятности". Будто бы Гегель, лежа на смертном одре, сказал: "Только один
меня понял", но тотчас  вслед за  тем раздраженно заметил: "Да и тот меня не
понимал". Поверить в это трудно. Что касается Канта, то он явно  рассчитывал
на правильное понимание: иначе в своем  творчестве он  не  прибегал бы столь
широко к иронии.)
     Строго   говоря,  у  Канта  не  было  необходимости  особым  заявлением
отмежевываться  от  субъективного  идеализма.  В  "Критике  чистого  разума"
специальный раздел  освещал отношение  автора  к  берклианству.  Критическая
философия  в целом  исходила  из бытия  объективного  мира, независимого  от
сознания;  человек вторгается в мир, но последний может прекрасно обходиться
без него. Философия, по Канту, всего лишь поправка к здравому смыслу.

     * * *
     Завершив  "Метафизикой  нравов"  построение  философской системы,  Кант
почувствовал   потребность   изложить   свое  учение   в  более   или  менее
концентрированном виде. А  заодно и ответить на вопрос, который  с некоторых
пор представлялся ему как философу главным: "Что такое человек?"
     "Антропология" (1798) -- последняя работа, изданная самим Кантом. Здесь
как  бы  подводится итог размышлениям о  человеке и  вообще всем философским
размышлениям.  Если  "Антропологию" соотнести  только  с  "Критикой  чистого
разума", то многое в последней работе Канта нам  останется непонятным.  Если
соотнести  ее  со всей философией Канта в целом, то содержание ее прояснится
(что  касается  формы,  то  "Антропология"  -- одно  из  наиболее ярких  его
произведений). Это завершение пути. И одновременно начало: начинать изучение
философии  Канта целесообразно именно с "Антропологии". Читатель должен  как
бы пуститься  в  путь,  обратный движению мысли Канта. В конце  его окажется
"Критика чистого разума".
     (После "Антропологии" я  рекомендую  начинающему прочитать  "Метафизику
нравов",  она  знакомит  с  этикой  и  теорией  права  --  альфой  и  омегой
кантовского учения, затем -- "Критику способности суждения",  где обоснована
система философии и где изложена эстетика; и только потом браться за главную
"Критику". "Пролегомены"  и  "Критику практического разума" на первый случай
можно  опустить.  Все  названные  работы  представлены  в  русском  Собрании
сочинений Канта.)
     Уже первый взгляд,  брошенный на  "Антропологию",  говорит о совпадении
структуры этого произведения с общей  системой кантовской философии. Главная
часть книги распадается на три раздела в соответствии с  тремя способностями
души:  познанием, чувством удовольствия  и способностью  желания. Именно эти
три способности определили в свое время содержание трех кантовских "Критик".
В "Антропологии"  идеи критической  философии  непосредственно соотнесены  с
миром человека, его переживаниями, устремлениями, поведением.
     Антропологию Кант  рассматривает с "прагматической"  точки  зрения. Это
значит,  что вне  поля его  зрения  остается  физиология, то, что сделала из
человека природа; его интересует в первую очередь то,  что он делает из себя
сам, что  делают с ним люди.  Ныне это называется культурной  или социальной
антропологией.
     Человек для Канта --  "самый главный предмет в мире". Над всеми другими
существами  его возвышает  наличие  самосознания.  Благодаря  этому  человек
представляет собой индивид, лицо.  При  всех  изменениях,  которые  он может
претерпеть,  он все  же  одно и то же лицо.  Из факта самосознания  вытекает
эгоизм как природное свойство человека.  Логический  эгоист считает излишним
проверять  свои  суждения  с  помощью  рассудка других людей,  так  как этот
пробный  камень  истины  ему не  нужен (между тем,  подчеркивает Кант, никак
нельзя обойтись без этого средства, дающего уверенность в правильности наших
суждений). Эстетический  эгоист  довольствуется  только собственным  вкусом,
лишая  себя возможности дальнейшего совершенствования; аплодирует сам себе и
критерий прекрасного ищет  только в самом себе. Наконец, моральный эгоист --
тот, кто все цели ограничивает самим  собой, кто пользу видит только  в том,
что выгодно ему,  и высшее свое  предназначение -- в своем  счастье,  а не в
представлении о долге. Просветительская философия, исходившая из отдельного,
обособленного индивида, культивировала разумный эгоизм как основу поведения.
Кант отвергает  эгоизм во всех его видах, последний  для  него несовместим с
разумом.  Эгоизму  Кант  противопоставляет плюрализм --  образ  мыслей,  при
котором человек рассматривает свое  "я" и ведет себя не как весь мир, а лишь
как  гражданин  мира.  Человековедение  --  это  мироведение.  Кант  требует
обуздания эгоизма и  вообще наиболее полного контроля разума над психической
деятельностью. При том, что он энтузиаст воображения. Но одно дело, когда мы
сами вызываем и контролируем наши внутренние голоса, другое -- когда они без
зова являются к нам и  управляют нами, тут уже налицо либо душевная болезнь,
либо предрасположение к ней.
     Не  контролируемое  разумом  сознание   снова   привлекает  пристальное
внимание философа. Может ли  человек иметь представления и не осознавать их?
Также представления  Кант  еще в молодости  назвал темными.  Теперь о них он
говорит подробно и обстоятельно.  В полном  мраке  сознания может идти такой
сложный  психический  процесс,  как  художественное  творчество. Представьте
себе,  пишет  Кант,  музыканта,  импровизирующего  на органе  и одновременно
разговаривающего с человеком, стоящим  подле него;  одно ошибочное движение,
неверно  взятая  нота, и гармония  разрушена.  Но  этого не происходит, хотя
играющий не  знает, что он сделает  в  следующее мгновение, а  сыграв пьесу,
подчас не в состоянии записать ее нотными знаками.
     Какова интенсивность "темных представлений", какое место занимают они в
духовном мире  человека? Кант не склонен недооценивать их значение. Рассудок
порой  не  в состоянии  избавиться от их влияния даже в  тех случаях,  когда
считает их нелепыми и пытается противоборствовать им. Так, например, обстоит
дело с половой любовью. Что касается сферы наших неосознанных представлений,
то   она  значительно  больше,   чем  можно  себе  представить,  практически
беспредельна. "На  великой карте нашей души, так  сказать,  освещены  только
некоторые  пункты  -- это  обстоятельство  может возбуждать у нас  удивление
перед нашим собственным  существом: ведь если бы некая  высшая сила сказала:
да  будет  свет! -- без малейшего  содействия  с  нашей стороны перед нашими
глазами открылось бы как бы полмира (если, например,  мы возьмем писателя со
всем   тем,   что  он   имеет  в  своей  памяти)".  Рассуждения   о  "темных
представлениях" и  их роли  в  творческом процессе  --  важное дополнение  к
гносеологии и эстетике критицизма.
     Таким  же  дополнением   к   идеям   трех   "Критик"  служит  и  раздел
"Антропологии"   с  выразительным  названием  "Апология   чувственности".  В
"Критике  чистого разума" о  чувствах  говорилось  вскользь  (что,  впрочем,
оправдано  названием книги), но неуничижительно; здесь речь  идет  о том же,
лишь более обстоятельно. Снова подчеркивается принципиальное  различие между
чувственностью и интеллектом (в противоположность Лейбницу и Вольфу, которые
усматривали  разницу  лишь  в  степени  отчетливости  представлений);  снова
выдвигается  тезис о том, что  чувства  нас  не  обманывают  (и  дополняется
утверждением, что они не запутывают нас и не повелевают нами).
     Учение  о  видимости  распространяется   в  "Антропологии"  на  область
нравственности.  Моральная видимость -- это  этикет, правила поведения.  Под
маской  вежливости  может,  конечно, скрываться  грубиян.  Но  природа мудро
вселила  в человека  склонность  поддаваться обману, чтобы  хотя  бы  внешне
направлять к добру. Чем больше цивилизованы люди, тем больше они актеры, они
охотно  играют  предписанную  им  роль, входят  в  нее, сживаются с  ней.  В
результате   торжествует   добродетель.   Целомудренность  (самопринуждение,
скрывающее страсть) -- полезная иллюзия,  сохраняющая  известное  расстояние
между  полами,  необходимое  для того,  чтобы  не сделать один  пол  простым
орудием наслаждения. Силой против чувственности  ничего  нельзя добиться, ее
надо перехитрить. Моральная видимость необходима в общежитии.
     Ощущения Кант разделяет на две группы. Высшая из них (осязание, зрение,
слух) основывается на механическом воздействии и  ведет "к познанию предмета
как вещи вне нас". Низшие,  "более субъективные" ощущения (обоняние и  вкус)
вызываются химическими раздражителями;  "представление  через  них относится
больше к наслаждению, чем к познанию внешнего предмета; поэтому относительно
первых трех  легко прийти к  согласию с другими; что касается  последних, то
при одном и том же внешнем эмпирическом созерцании и названии предмета может
быть  совершенно  различным  способ,  каким  субъект  чувствует  воздействие
предмета".
     Ощущение  не  мертвый  неизменный  отпечаток внешнего  воздействия. Его
интенсивность  зависит  от  ряда условий, в которые поставлен воспринимающий
субъект. Кант  называет способы  усиливать  чувственные  ощущения.  (И  надо
сказать,  что  художественная  практика  всех времен  и  народов широко  ими
пользуется.)  Прежде  всего контраст. На  фоне своей противоположности любой
раздражитель  действует  сильнее;  хорошо  обработанный  участок  в  пустыне
производит  впечатление райского  уголка. Далее,  новизна. Отсюда  страсть к
диковинному, необычному, недоступному.  Далее, смена  впечатлений.  Работа и
отдых, пребывание в городе и деревне, разговор и игра в обществе, занятие то
историей, то поэзией, то философией, то математикой придают душе новые силы.
Не следует начинать ни с сильных ощущений,  ни быстро достигать их. Ожидание
наслаждения усиливает его, сильнее всего оно в нашем воображении.
     Воображение -- "главный конструктор" самых важных построений в  системе
Канта.  Философ задал  вопрос:  что  такое  человек;  он  мог  бы  ответить:
существо,  созидающее  культуру  при  помощи  удивительной   способности  --
воображения.  В "Антропологии" воображение соотнесено  с чувствами.  И  Кант
уточняет: воображение может быть продуктивным,  творческим, но оно оперирует
лишь   материалом  и  формами  созерцания,  не  созидая  ничего  заново.   У
воображения есть свои границы, за которыми лежат пустые фантомы. Воображение
опирается на предшествующий опыт. Кант заимствует у Гельвеция рассказ о том,
как одна дама с помощью телескопа  увидела  на Луне тени двух влюбленных,  а
священник, заглянувший в тот же  телескоп, возразил ей: "О  нет,  мадам, это
две колокольни на главной церкви".
     В    "Критике   способности    суждения"   художественное    творчество
рассматривалось  как особый  дар,  не  сравнимый  ни  с каким  другим  видом
деятельности. Его носитель определялся как "гений". В  "Антропологии"  сфера
"гения"  расширяется,  охватывая  и науку. Кант проводит разграничение между
"открытием" и  "изобретением". Открывают  то, что  существует само по  себе,
оставаясь неизвестным (Колумб открыл Америку). Изобретение -- создание ранее
не существовавшего (порох  был  изобретен). "Талант  к изобретению  называют
гением". Теперь в число "гениев" Кант зачисляет и Ньютона. И это характерная
деталь:  речь  идет  о  сближении  научного  и  художественного  творчества,
эстетического  и  познавательного  начал.  И   то   и  другое  опирается  на
воображение.
     Но  сближение  не  означает  совпадения.  В "Антропологии"  по-прежнему
отстаивается идея специфичности эстетического начала и его "промежуточного",
опосредующего предназначения. А в этом  состояло главное завоевание "Критики
способности суждения": там  была показана  несводимость эстетического  ни  к
знанию, ни к морали, но одновременно подчеркнута неразрывная связь красоты с
истиной  и   добром.   Эстетическое  есть   нечто   иное,  чем   познание  и
нравственность,  оно  своеобразный  "мост" между ними.  Одно утверждение  не
существует без другого, тезис без антитезиса. В "Антропологии" упор делается
на  антитезис. В  частности,  вводится понятие  "эстетическое  познание".  В
"Критике"   этого  не  было,  там  шла  речь  о  прекрасном  как  об   "игре
познавательных  сил",  которая  является лишь  подготовкой к акту  познания.
Вместе  с  тем  близкое  соприкосновение  двух  сфер  открывало  возможность
допущения некой промежуточной сферы, принадлежащей  как эстетическому, так и
познавательному  началу,  где  знание приобретает  эстетическую  окраску,  а
эстетическое становится  познавательным.  Допущение такой сферы не только не
разрушает  исходных  построений  эстетики  Канта,  но,  наоборот,  логически
вытекает из ее существа.
     Примечательно, что это сделано именно в "Антропологии": здесь  в  сферу
научного  изыскания вошел человек, а источником  знаний среди других стала и
художественная литература.  Человеческие "характеры, как их рисуют Ричардсон
и  Мольер, должны  быть по  своим основным чертам заимствованы из наблюдений
действительного  поведения  людей:  степень  их, правда, преувеличена, но по
качеству они соответствуют человеческой природе".
     Эстетическое   познание   --    особая    промежуточная   сфера   между
чувственностью   и   рассудком.  Логика   бросает  упрек   чувственности   в
поверхностности,  единичности знаний. Обратный упрек рассудку -- в сухости и
абстрактности.  "Эстетическая  разработка,  первое  требование   которой  --
популярность,  избирает  новый  путь,   на  котором  можно  избежать   обоих
недостатков". Этот  путь не  уводит от  науки.  Наоборот,  приводит  к  ней:
"Красота  --  это цветок, наука --  плод". О самом  чувстве прекрасного Кант
говорит как "об отчасти чувственном, отчасти интеллектуальном удовольствии".
     В  "Антропологии"  уточняется  одна  из  главных  категорий  кантовской
эстетики  --  "чувство  удовольствия", которое  лежит  в основе  способности
суждения. Удовольствие есть чувство, "споспешествующее жизни". Но у человека
на  животный инстинкт наслаждения наложена  нравственная и культурная  узда.
Человеческое  удовольствие есть синоним культуры.  "Один способ удовольствия
есть в то  же время культура, а именно увеличение способности испытывать еще
большее удовольствие; таково удовольствие от наук и изящных искусств. Другой
способ --  истощение, которое делает нас все менее  способными к дальнейшему
наслаждению".  Обращаясь  к  молодому человеку,  Кант говорит: "Полюби  свою
работу,  отказывайся от  наслаждений  не  для того,  чтобы  отречься от  них
совсем,  а для того, чтобы, на сколько это возможно, всегда иметь  их  перед
собой в перспективе".
     Именно в  "Антропологии" сказана  знаменитая фраза: "работа  --  лучший
способ наслаждаться жизнью".  Чем  больше  ты  сделал,  тем  больше  ты жил.
Единственное   средство  быть  довольным   своей  судьбой  --  заполнить  ее
деятельностью.  Впрочем, полное удовлетворение недостижимо,  и  в  этом тоже
есть  глубокий  смысл.  "Природа сделала  страдание стимулом  к деятельности
человека,  неизбежно  толкающим  его  к лучшему.  Быть в  жизни  (абсолютно)
довольным -- это признак бездеятельного покоя и прекращения всех  побуждений
или притупления ощущений и связанной с ними деятельности. Но такое состояние
так же несовместимо  с  интеллектуальной жизнью человека,  как и прекращение
работы сердца в животном организме".  Кант  пишет эти строки, когда ему идет
семьдесят пятый год. Он думает только об одном -- о совершенствовании своего
учения. И его философия в "Антропологии" обогащается новым содержанием.  Это
новые поиски. Но прежде всего -- итог.

     * * *
     Кант --  философ  XVIII века.  Век  был на  исходе. Система критической
философии  создана  и  завершена.  Кантом   никогда  не  овладевало  чувство
самоуспокоения, но он знал: главное сделано. Может