быть, именно потому, что
спало напряжение поиска, силы круто пошли на убыль.
     Он  стоял  на  вершине славы.  Был членом  трех  академий  (Берлинской,
Петербургской, а с  апреля 1798 года  и Сиенской). Уже давно было составлено
его  жизнеописание.  Пастор Боровский еще в 1792  году прислал ему "Набросок
будущей биографии  прусского  мудреца  Иммануила  Канта".  Философ  прочитал
текст,  исправил неточности,  кое-что вычеркнул,  но  публиковать  до  своей
кончины  не  разрешил. Другой будущий биограф -- Яхман решил  облегчить свою
задачу: он направил Канту подробную  анкету -- 56 вопросов. Некоторые из них
касались  генезиса учения:  "44.  Главные  моменты  того,  как  переменились
философские взгляды и  какие причины определили переход  к критицизму. 45. В
каком порядке изучались системы древней и новой философии? 46. Какое влияние
они оказали на философию г-на профессора?" Другие вопросы  были нескромными:
"33. Имела ли какая-либо из  женщин счастье вызвать любовь и  уважение?  34.
Какие вообще женщины вызывали к  себе интерес?" Наконец, один вопрос выдавал
с  головой  отношение  Канта  к  официальному культу:  "47.  Соблюдались  ли
когда-либо христианские церковные обычаи  и когда это прекратилось". Если бы
Кант ответил  на поставленные  вопросы, в  нашем распоряжении была подробная
автобиография.
     У славы есть  оборотная сторона: Канту докучали  графоманы,  созидатели
философских систем, блюстители  духовной  чистоты и  просто  мошенники. Одни
искали у него духовной поддержки, другие вызывали на диспут, третьи вымогали
деньги. В  Мекленбурге  объявился некий "магистр Кант",  выдававший себя  за
сына знаменитого философа и кормившийся за счет доверчивых его поклонников.
     Теодор Кант в родственники не набивался. Он лишь на правах однофамильца
просил о вспомоществовании:  его хутор  сгорел, он понес убытки  на 5  тысяч
талеров. Пусть великий  человек, которого почитает вся Европа, войдет в  его
положение.  Одновременно  с этим письмом из Познани весной 1797  года пришло
аналогичное из Швеции. Карл Фридрих Кант уверял, что брат его папы Ларс Кант
приходится  философу...  отцом.  Сам  Карл Фридрих  намеревается ныне  стать
таможенным инспектором  и  нуждается  для  этого в  деньгах.  Не  сможет  ли
"высокочтимый господин кузен"  осчастливить  его, ссудив на несколько  лет 8
или  10 тысяч талеров.  Летом  новоявленный двоюродный брат снова напомнил о
себе и  повторил  просьбу. Затем, видимо, по  его наущению в  дело включился
шведский  епископ  Линдблом.  Выдержанное в торжественных  тонах, написанное
по-латыни  епископское  послание сообщало важную новость: отец философа  был
унтер-офицером армии Карла XII.
     Линдблому пришлось  ответить. Кант  был  вежлив, но ироничен.  "Усилия,
которые  Ваше святейшество затратили, чтобы исследовать мое  происхождение и
сообщить  мне результат, заслуживают всяческой  благодарности,  хотя  ни для
меня, ни для кого другого, судя по всему, никакой пользы от этого возникнуть
не может". Кант писал, что прекрасно знает, кто был его  отец. Что  касается
деда, то  тот  происходил из Шотландии. (Здесь Кант, как мы знаем, ошибался,
его дед был пруссак, а прадед -- выходец из Курляндии.) Шведские родственные
связи представляются ему проблематичными.  Кант  не  преминул  процитировать
письмо  "кузена",  просившего крупную  сумму,  и  перечислил своих подлинных
родственников: сестра,  шестеро детей, оставшихся от другой  сестры,  брат и
его четверо детей.
     Его  близкие духовно  были  ему далеки,  но все  нуждающиеся  неизменно
получали материальную помощь  (на это уходило свыше 1 тысячи талеров в год).
Им он завещал свое имущество, каждому  -- равную долю. Его "последняя воля",
оформленная  надлежащим  образом,   хранилась   с   февраля  1798   года   в
университете. 1500 гульденов оставил он  профессору Гензихену -- исполнителю
завещания. Не забыт был слуга Лампе, которому назначалась пожизненная пенсия
400 гульденов, а когда  тот умрет, его вдове -- 200, а если  останутся дети,
то единовременно им -- 1000.  Наследство  составляли дом и капитал -- 42 930
гульденов.
     Было и другое богатство -- рукописи, материалы лекционных курсов. После
"Антропологии"  сам Кант был не  в  состоянии  доводить что-либо  крупное до
печатного станка. Он передал записи своим ученикам; по  физической географии
и педагогике -- Ринку, по логике и метафизике -- Иеше.
     Всеобщий  интерес  вызывала  физическая  география.  Еще  в  1797  году
книготорговец  Фольмер предложил Канту издать  этот лекционный курс, посулив
баснословный гонорар --  40 талеров за печатный лист. Кант подивился высокой
ставке, но отказался. Ринк, получив в  свое распоряжение рукопись, предложил
ее  Фольмеру,  но с условием, что тот  одновременно издаст и шесть томов его
собственных сочинений. Это  было  наглостью. Фоль-мер  не согласился и  стал
издавать  физическую  географию  Канта   по  студенческим  записям.  Запахло
скандалом.  24 июня  1801 года  во  "Всеобщей литературной  газете" появился
протест   Канта   --  последнее  его   выступление  в  печати.  Единственное
правомочное издание  его лекций  по  физической географии,  настаивал  Кант,
осуществляется Ринком. Фольмер заявил, что Кант уже не отдает отчета в своих
поступках, его заявление инспирировано Ринком, и продолжал издание.
     Иеше  выпустил  "Логику".  Беда  этого  издания  состояла  в  том,  что
публикатор не был в курсе  тех изменений, которые претерпели взгляды автора.
Кант  читал  логику на протяжении всей своей преподавательской деятельности,
используя  учебник Майера. Каждый  раз он вносил  в  учебник  новые  записи,
отражавшие  развитие  его  концепции. Для  Иеше  все оказалось едина суть. В
результате  в  изданном  им тексте сосуществуют  утверждения, относящиеся  к
разным  периодам творчества  Канта.  Вот,  например, знаменитое  место,  где
утверждается, что все  "поприще философии" сводится к ответу на вопрос, "что
такое  человек".  Это  явно  написано  в последние  лекционные  годы.  А вот
совершенно "из другой оперы": эстетика определена как наука о чувственности,
сфера красоты ограничена низшей ступенью познания. Ни  слова о специфичности
эстетического,  о его опосредующей  роли.  Как  будто  "Критика  способности
суждения" не была написана. Как будто Кант вернулся к Баумгартену.
     Может быть, так и произошло? Может  быть, Кант действительно вернулся к
взглядам своей молодости? Но чтение лекций Кант прекратил  в 1796-м, а затем
была "Антропология", воспроизводившая  в основных  пунктах концепцию третьей
"Критики".  О возвращении  в  "докритическое" состояние речи  быть не могло.
Просто Иеше оказался не на высоте. А Кант уже не мог контролировать издание.
     Переломным оказался 1799 год.  Богослов Абегг,  посетивший  Канта годом
раньше,  оставил подробное описание встреч. Он  дважды обедал  у  Канта. Как
всегда,  были  гости,  и  хозяин  живо и остроумно  вел беседу.  Говорили  о
политических новостях и всякой  всячине. Новый  король Фридрих-Вильгельм III
прибыл  в Кенигсберг. Канту не понравилось,  что он ехал в закрытой  карете,
перед толпой надо было  появиться  верхом. В торжествах философ не  принимал
участия. Королева хотела видеть его и даже посылала за ним лакея, но Кант не
последовал приглашению. Бонапарт отправился в  морскую  экспедицию; Кант был
твердо убежден,  что он  оккупирует  Португалию. (Даже потом,  когда  газеты
сообщили  о  высадке  в  Египте,  философ  считал, что это лишь  отвлекающий
маневр,  главная  цель  Бонапарта  --  завоевание Португалии для дальнейшего
удара по Англии.)
     Королеве город подарил янтарное  украшение.  Кант  рассказывал о редких
экземплярах янтаря, которые довелось ему видеть, и о том, как добывается это
"золото Балтики".
     В  другой раз за обедом обсуждали странности русского  императора Павла
I, заодно -- будущее Англии.  Канту  хотелось  видеть ее  республикой, пусть
король  Георг  останется   курфюрстом  Ганноверским.   Шотландцы   способнее
англичан.  Кант вспомнил  об английской  поговорке: чтобы  шотландца научить
языкам,  достаточно пронести его  в мешке по Европе. В  будущее  процветание
Французской  республики  верят все,  а  верят потому,  что  хотят  этого.  А
толченый уголь предохраняет от  гниения (разговор сделал крутой вираж), Кант
вспомнил,  как  однажды, когда он ехал  в почтовой карете, у припасенного  в
дорогу жаркого  появился душок, он засыпал мясо углем, и все было в порядке.
Яйца  в  угольном  порошке  дольше  сохраняют  свежесть. Уголь  с  медом  --
прекрасное  средство   от   зубной  боли,  надо   сказать  это   придворному
проповеднику Шульцу, тот давно жалуется на зубы...
     Так  было  год  назад.  Теперь  у  Канта   появились   признаки  быстро
наступающей дряхлости. Он  сократил маршрут своих прогулок, шел  неуверенным
старческим шагом, случалось -- падал. Он укладывался спать  раньше  обычного
-- сначала на четверть часа, потом на  час  и  более. Засыпал днем,  сидя на
стуле.  Общество тяготило его, и  к обеду приглашалось не более двух гостей,
да  и им  все труднее становилось втянуть хозяина в  разговор.  "Господа, --
признался философ, -- я стар и слаб, обращайтесь со мной как с ребенком".
     Из своих друзей он  стал привечать  дьякона Васянского, который некогда
учился у него. Васянский был ненавязчив, обязателен, заботлив. Мастер на все
руки, он  быстро приводил в  порядок  любую домашнюю неполадку, раздражавшую
Канта,  -- перекосившуюся  дверь, остановившиеся часы и т. д. (Если  за дело
брался Лампе,  то  испорченную вещь  надо было потом выбрасывать:  отставной
солдат  понимал только  ружейные  приемы.)  Васянский  жил  недалеко  и  мог
появляться  по нескольку раз за день.  Кант  доверил ему ведение хозяйства и
денежные дела.
     Незыблемым  пока  оставалось  раннее  вставанье.  В  пять утра  философ
по-прежнему  за  письменным  столом.  Он пишет. Говорит,  что  работает  над
главным  трудом  своей  жизни.  Книгу он назовет "Переход  от метафизических
начал естествознания  к  физике".  Рукопись растет.  Исписаны сотни  и сотни
страниц. Заглянем в них.
     Увы,  это  разрозненные  записи. Иногда сравнительно  большие куски,  в
которых  последовательно излагается та  или  иная мысль, но чаще  --  мелкие
фрагменты, не связанные друг с другом. Вот несколько вариантов  предисловия.
"Если  философское   естествознание   представляет   собой  систему  (а   не
фрагментарный агрегат),  то отсюда вытекает разделение его на метафизические
и  физические начала.  Обе науки дополняет  переход от метафизических  начал
естествознания к физике. Это не просто прыжок из одной области в другую, ибо
тогда  не  возникнет  необходимая связь  в  интересах  целого,  это позиция,
которую должен занять разум, чтобы охватить единым порывом оба  берега". Так
начинался один вариант.
     "Естествознание   --   наука  о  движущих   силах  материи   в  мировом
пространстве. Поскольку  в  ее  основании лежит априорная система понятий  и
теорем,  она  называется  метафизикой природы.  Поскольку  она  основана  на
опытных принципах -- физикой...  Переход от первой к физике с целью  связать
оба  берега --  необходимая задача  натурфилософа,  ибо физика  представляет
собой цель, к которой он всегда стремится, а ее понятия для  него всего лишь
заготовки". Так начинается другой вариант.
     "Главное затруднение философской архитектоники заключается в том, чтобы
не  допустить наложения друг  на друга  границ  между  науками, чтобы  точно
определить  владения   каждой,  без   чего  невозможно  решение   задачи  их
дальнейшего  совершенствования". Так  начинается третий  вариант. Ни один из
них но доведен до конца. Но мысль ясна и непротиворечива.
     Кант пишет о твердых телах и жидкостях, движении, трении,  тяготении, о
теплороде и жизненной силе. Что такое органическое тело? Вопрос не нов,  а в
ответе содержится новое. Такое тело, рассуждает Кант, не может получать свою
организацию  только  от  движущихся  сил   материи.   Необходимо  допустить,
следовательно,  нематериальную   силу   в  качестве   ли   части  чувственно
воспринимаемого  мира  или  отличающейся  от  пего  сущности.  Подобный  ход
рассуждений  повторяется  много  раз.  И  в  конце  концов  возникает  нечто
достойное внимания: "Организм представляет  собой твердое тело, составляющие
части  которого  возможны лишь  благодаря  понятию цели  и  сформированы  по
аналогии  с преднамеренным  движением. Если эту форму  представить себе не в
качестве действительного, а лишь  мыслимого намерения, то подобное тело есть
природная машина.  Органические тела -- природные машины". Здесь развиваются
идеи Канта, изложенные им  в  письме к Земмерингу об "органе души": жизнь --
особый тип сложных естественных связей. Эта антивиталистическая мысль витает
в атмосфере  эпохи.  К ней  близко  подходит молодой  Шеллинг,  увлекающийся
умозрительной  натурфилософией.   Ее   четко   формулирует   как  вывод   из
эксперимента Александр Гумбольдт. Кант  в своих старческих штудиях старается
не   отставать  от  жизни.  Здесь   нет   ни  инфантилизма,  ни  возврата  к
"докритическому" состоянию.
     Но годы  идут,  и мысль  начинает  путаться. Перескакивать  с одного на
другое. Теперь уже речь идет не о физике, а о метафизике, не о природе, а  о
бытии  как  таковом.  Прежде  чем  переходить  к  физике,  надо  исследовать
философские основоположения.  Переход от метафизических начал естествознания
к трансцендентальной  философии -- вот с  чего надо  начинать. Затем  отсюда
совершить переход  к всеобщему учению об опыте, потом  от природы к свободе,
затем к человеку как существу, воплощающему в себе принципы того и другого.
     Последняя  папка записей, начатых в 1800  году, посвящена  уже  целиком
абстрактным материям. Прежде всего проблема бога. Что есть бог? Есть ли бог?
Бог -- это личность, обладающая всеми правами, по отношению к которым  никто
другой  не  имеет  никаких   прав.  Это  субстанция  высшего  существования,
очищенная от каких-либо чувственных представлений. Понятию бога противостоит
понятие  мира.  Активность  субъекта  сводит  их воедино.  "Мыслящий субъект
создает  себе  мир  как  предмет возможного  опыта".  Это  уже  непохоже  на
критическую  философию, явная реминисценция  из  Фихте. И свою систему  Кант
вдруг  называет  "наукоучением".  Но  рядом   совсем  другое:  "Я,  человек,
представляю собою  внешний чувственный объект,  часть мира". И тут же  между
философских строк: "В среду -- горох со  свининой. В четверг -- сухие фрукты
с пудингом. Геттингенская колбаса от Николовиуса". А затем снова: бог, мир и
их  владелец человек.  Можно ли  мир  отделить от  бога?  Трансцендентальная
философия не дает никаких указаний по поводу гипотезы о  существовании бога.
Философия  -- это любовь  разумного  существа к  высшей  цели  человеческого
разума. И опять житейское: "Лампе  вчера  после обеда  повесил мой халат  за
печь в  столовой, чтобы  после еды надеть  на себя  теплое, а  не  холодное.
Кухарка бешено  бранилась с Лампе,  что он  ею  командует и строит  из  себя
господина. Она сама хочет играть госпожу. Homo homini lupus" 1. И
в другом месте: "Проучить Лампе, чтобы не пьянствовал с утра до вечера".
     1 "Человек человеку волк" (латин.).

     Отношения с Лампе никогда не были ни  близкими, ни идиллическими. Канта
раздражала его тупость: тридцать лет приносил он с почты одну и ту же газету
и  никак не мог  усвоить ее название. Однажды Лампе  предстал  перед глазами
хозяина в желтом кафтане (вместо обычного белого с красным воротником). Кант
разгневался.  Лампе объяснил, что это  обновка,  купленная у  старьевщика по
случаю  его  новой свадьбы. Для философа все  было новостью: и  то, что  его
слуга вступает  в брак, и то, что  он  овдовел, и то,  что он вообще уже был
женат. Избранница Лампе, как мы знаем, не была забыта в завещании.
     Привычка  --  вторая натура. Кант привык к  своему многолетнему  слуге,
терпел  его  выходки и,  опасаясь  любых перемен,  не решался его  прогнать.
Васянский понимал,  что без конца так продолжаться  не  может. Увещевания не
помогали. Лампе  дряхлел вместе со  своим хозяином и плохо  управлял  собой.
Васянский подыскал ему замену.
     Наконец настал  день, когда господин взбунтовался против своего  лакея.
Что между ними произошло, Васянский так и не узнал, но Лампе был  немедленно
рассчитан. (Он  получил  вперед  годовой оклад  и  пожизненную  пенсию -- 40
талеров, в завещание была внесена соответствующая поправка.)
     Новый  слуга  Иоганн  Кауфман,  средних  лет,  обладал  ровным  нравом,
природной  смекалкой  и  хорошей  памятью. Он  быстро  вошел в курс привычек
Канта,  и  они поладили. Первый день его службы  прошел под полным контролем
Васянского,   который   с  четырех   часов  утра   был   уже   в   доме   на
Принцессинштрассе. В пять философ поднялся и был несколько озадачен,  увидев
вместо  привычного лица Лампе два посторонних. Кауфман подал чай,  Васянский
тоже  расположился  за  столиком,  но  Канту  было явно не  по себе.  Он  не
притрагивался к своей чашке. "Я  сидел прямо  напротив него, -- рассказывает
Васянский,  --  наконец он набрался духу  и  весьма  вежливо  попросил  меня
переменить место,  сесть так, чтобы  ему не  было меня видно: вот  уже более
полустолетия за чаем не было  рядом с ним ни  одной живой души. Я сделал как
он хотел, Иоганн вышел из комнаты и появился только тогда, когда Кант позвал
его. Теперь все было в порядке. Кант привык, как я уже выше сказал, пить чай
в одиночестве, предаваясь при этом своим думам. И хотя  теперь он не читал и
не писал, стихия многолетней привычки полностью  владела  им, он не мог  без
величайшего   беспокойства   перенести   чье-либо   присутствие.   Все   это
повторилось, когда  я  однажды  ясным воскресным  утром предпринял  еще одну
подобную попытку".
     В ноябре  1801  года Кант окончательно  расстался  с университетом. Его
отпустили на покой, сохранив полностью жалованье. Теперь он почти не выходил
на  улицу,  не  принимал  посетителей.  Лишь  немногим   удавалось  добиться
аудиенции. Среди  них оказался молодой русский врач. Восторженный "поклонник
Канта и поэт", увидев старца, он бросился целовать ему руки. Кант смутился и
остался недоволен встречей.  На следующий день русский снова появился в доме
философа и  стал  выпрашивать у слуги  какой-нибудь  автограф Канта. Кауфман
подобрал на  полу кабинета исписанный листок (это был черновик предисловия к
"Антропологии")  и  (с разрешения  Васянского) отнес  его  в гостиницу,  где
остановился русский врач.
     Тот был в восторге, расцеловав бумагу, он снял  с себя сюртук,  жилет и
присовокупив к ним талер, отдал все Кауфману.
     Прослышав о немощи хозяина, в дом  Канта стали наведываться и совсем уж
непрошеные гости.  Прилично  одетая  дама  настойчиво  добивалась встречи  с
Кантом  наедине.  Говорить  ей  пришлось с  Васянским,  который узнал в  ней
известную в  городе  авантюристку.  Дама  заявила,  что в свое время  ее муж
передал Канту дюжину серебряных  ложек  и  золотые вещи, если их уже нет, то
она удовольствуется денежной  компенсацией. Васянский  послал за полицией  и
отпустил вымогательницу лишь  после ее обещания никогда больше не появляться
в этом доме.
     Другой незнакомке  удалось-таки незамеченной проникнуть в кабинет. Кант
вскочил из-за стола, готовый оборонять свое имущество. Она спросила, который
час.  Кант  достал  часы и, зажав  их в  кулаке,  назвал  время.  Незнакомка
поблагодарила,  вышла  из  комнаты,  затем  вернулась  и  сказала,  что  ее,
собственно, послал сосед, имя  которого она  упомянула; ему нужно  правильно
поставить часы, пусть господин профессор даст свои  на несколько  минут, она
тотчас же принесет их обратно. Кант поднял крик, и дама быстро ретировалась.
Если  бы дело дошло до потасовки, комментирует этот  случай Васянский, исход
был бы не в  пользу философа, в