хал  по Тин  Бридж, 
направляясь к  владениям  старика  Треблхорна,  чтобы  там  произвести 
первые раскопки. Поднимаясь по Пэндерли Хилл по другую сторону  моста, 
он заметил машину,  проехавшую мимо  в обратную сторону,  к городу.  В 
машине сидело несколько молодых людей. Они распевали "Иисус нам  Друг" 
во все горло  и в  свойственном баптистскому  хору стиле  одноголосной 
гармонии. 
 
 
    9 
 
    Одним их этих молодых людей был Лестер Айвенхоу Пратт. Наигравшись 
в футбол, он с приятелями махнул  на озеро Обурн, что в двадцати  пяти 
милях от Касл Рок. Там уже неделю как пристроился палаточный лагерь, и 
Вик  Тримейн  предупреждал,  что  по  случаю  Дня  Колумба   состоится 
торжественное чаепитие и  проповедь с  песнопениями. Поскольку  машина 
Лестера была у Сэлли  и они не  строили на вечер  никаких планов -  ни 
кино, ни ужина в Мак-Дональдсе в Южном Париже, он решил присоединиться 
к компании  Вика  -  прекрасные  ребята и  все  как  один  правоверные 
христиане. 
    При этом  он,  конечно, знал,  почему  решили ехать  остальные,  и 
причина была не религиозная, не сугубо религиозная, скажем так. В этих 
палаточных лагерях всегда с мая по окончанию последней осенней ярмарки 
селилось множество хорошеньких девушек, съезжавшихся из Новой  Англии, 
а религиозные  совместные песнопения  с  доброй порцией  проповедей  в 
христианском духе всегда приводили их в радостное нетерпение. 
    Лестер, не  страдавший от  неимения  любимой девушки,  смотрел  на 
приятелей со  снисходительной усмешкой  опытного семьянина.  Он  решил 
ехать в основном за компанию, но еще и потому, что знал - обращение  к 
Богу  прекрасно  остужает  пыл  после  нескольких  часов  беготни   по 
футбольному полю,  когда  голова  и тело  используется  для  защиты  и 
нападения. 
    Встреча прошла довольно  удачно, но в  конце слишком много  народу 
возжелали спасения  души и  отпущения грехов,  и поэтому  вся  история 
затянулась  гораздо  дольше,  чем  Лестер  предполагал.  Он  собирался 
позвонить вечерком Сэлли  и пригласить ее  к Викси поесть  мороженого. 
Девчонки любят время от времени  делать такие вылазки, успел  заметить 
Лестер. 
    Они проехали Тин  Бридж, и  Вик высадил его  на углу  улиц Мейн  и 
Уотермилл. 
    - Прекрасно  поиграли, Лес,  - сказал  Билл Макфарланд  с  заднего 
сидения. 
    - Точно, - весело откликнулся Лестер. - Можем снова встретиться  в 
следующую субботу. Тогда я окончательно сломаю тебе руку вместо  того, 
чтобы просто вывихнуть. 
    Четверо молодцов, оставшихся в  машине, от души расхохотались  над 
такой веселой шуткой, и Вик умчался.  Звуки их псалма "Иисус наш  Друг 
во веки веков" повисли  в воздухе совсем  по-летнему. Всегда, даже  во 
время  бабьего  лета,   ожидаешь,  что  после   захода  солнца   резко 
похолодает, но сегодня такого не случилось. 
    Лестер медленным шагом шел домой, уставший, но с чувством  полного 
удовлетворения. Каждый день, отданный Господу, хорош, но этот  казался 
лучше остальных. Этот получился просто замечательным, и теперь  Лестер 
желал только принять душ, позвонить Сэлли и нырнуть под одеяло. 
    Сворачивая на подъездную дорогу к  своему дому, он смотрел  вверх, 
на небо, отыскивая там  созвездие Ориона, и  поэтому со всего  размаха 
натолкнулся причинным местом на кузов своего "мустанга". 
    -_ Ооооох! -  завопил Лестер и,  согнувшись пополам, схватился  за 
пострадавшие органы.  Через некоторое  время он  уже был  в  состоянии 
поднять голову и  посмотреть сквозь призму  навернувшихся слезна  свою 
машину. Какого  черта она  тут делает?  "Хонда" Сэлли  не вернется  из 
мастерской раньше  среды,  а то  и  четверга-пятницы, если  принять  в 
расчет праздники и все такое. 
    И вдруг вспыхнула догадка. Сэлли здесь! Она приехала, пока его  не 
было, и теперь ждет. Может быть, она наконец решилось пойти до  конца? 
Добрачная связь, безусловно, грех, но приходится разбивать яйца, чтобы 
приготовить омлет.  И Лестер  готов  был нарушить  заповедь  Господню, 
если, конечно, инициативу проявит Сэлли. 
    - "у Сэлли-милашки новая рубашка, тра-ля-ля, тра-ля-ля", -  пропел 
во весь голос Лестер и помчался  рысью к крыльцу, все еще  придерживая 
больное место. Но  теперь оно  ныло уже  не только  от боли,  но и  от 
нетерпения. Он достал из-под коврика на крыльце ключ и вошел. 
    - Сэлли? Ты здесь?  Прости, что задержался.  Поехал на встречу  на 
озере Обурн с ребятами и... 
    Он замолчал. Ответа не  последовало, а это  значит, что Сэлли  тут 
нет, если только... 
    Лестер помчался наверх, перепрыгивая через две ступеньки, в полной 
уверенности, что  найдет ее  в своей  постели. Она  сядет, и  простыня 
соскользнет с прекрасной груди, которую он  знал только на ощупь да  и 
то не так, как хотелось бы, но никогда не видел, потом она протянет  к 
нему   руки   и   заглянет   прямо   в   душу   своими   удивительными 
незабудково-голубыми глазами,  а к  тому времени,  когда часы  пробьют 
десять, они оба уже лишаться невинности. Тра-ля-ля! 
    Но в спальне было так же пусто, как в гостиной и кухне. Простыня и 
одеяло лежали, по своему обыкновению, на  полу. Лестер был не из  тех, 
кто утром может спокойно подняться с постели. Он с постели  вскакивал, 
срывался, готовый к бою, к победе в борьбе с предстоящим днем,  борьбе 
до полной своей победы,  пока этот день  не захлебнется в  собственном 
перед ним бессилии. 
    Но теперь он спускался вниз, нахмурив брови на своем бесхитростном 
лице. Машина на месте. Сэлли нет как нет. Что это значит? Он не знает, 
но все это ему совсем не нравится. 
    Лестер зажег свет на  крыльце и прошел к  машине. Может быть,  она 
оставила записку? Он почти спустился  со ступенек и замер. Записка,  в 
самом деле, была оставлена. Она была написана размашистым почерком  по 
ветровому стеклу  ярко-розовой  краской  из  пульверизатора,  по  всей 
видимости позаимствованного из его же гаража: 
    ОТПРАВЛЯЙСЯ К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ, ЛЖИВАЯ СКОТИНА 
    Лестер стоял  на ступеньках,  снова и  снова перечитывая  послание 
своей невесты. В чем дело? Может быть, Сэлли решила, что он отправился 
на озеро  Обурн, чтобы  повеселиться с  легкомысленными девицами?  Это 
была единственная мысль, которая казалась в такой ситуации  достаточно 
логичной. 
    Он вернулся  в  дом и  позвонил  Сэлли. Выслушал  никак  не  менее 
двадцати гудков, но к телефону так никто и не подошел. 
 
 
    10 
 
    Сэлли  предполагала,  что  он  позвонит,  и  попросила  разрешения 
переночевать у своей подруги Ирен Лютьенс. Ирен, чуть ни выпрыгивая от 
любопытства из трусиков, сказала: да, конечно, о чем речь! Сэлли  была 
так подавлена чем-то, что выглядела отвратительно. И вовсе не казалась 
хорошенькой. Ирен не верила своим глазам, но все было именно так. 
    Сэлли со своей  стороны не имела  ни малейшего намерения  сообщать 
Ирен или кому бы то ни было еще о том, что случилось. Слишком это было 
ужасно, слишком  стыдно. Она  унесет  тайну с  собой в  могилу.  Более 
получаса она категорически отказывалась отвечать на вопросы подруги, а 
потом вся  история вылилась  из нее  вместе с  горючими слезами.  Ирен 
обнимала подругу и слушала с широко раскрытыми глазами. 
    - Ничего, Сэлли, - уговаривала Ирен, баюкая подругу, поглаживая ее 
по спине и плечам. - Ничего. Даже  если этот сукин сын тебя не  любит, 
то помни - ты не лишена Господней любви. И я люблю тебя. И преподобный 
Роуз. И уж ты не откажешь себе в удовольствии показать этому  негодяю, 
у которого сплошные мускулы вместо извилин и сердца, где раки зимуют. 
    Сэлли всхлипнула и кивнула, а подружка утешала ее как могла.  Ирен 
не могла дождаться  наступления утра, чтобы  обзвонить всех  остальных 
своих подруг. Они  просто чокнутся! Ирен  сочувствовала Сэлли,  жалела 
ее, но в  то же время  радовалась, что так  случилось. Уж слишком  она 
хорошенькая и чересчур святая. Разве не приятно увидеть, как все разом 
рухнуло у нее под ногами? 
    А Лестер самый симпатичный парень в приходе. Если они с Сэлли и  в 
самом деле порвали,  то почему  бы ему  не обратить  внимание на  нее, 
Ирен? "Он иногда на меня поглядывает, - думала она, - словно  пытается 
угадать, какое на мне белье... так что вполне возможно...". 
    - Я чувствую себя так  ужасно, - рыдала Сэлли.  - Как будто вся  в 
грязиииии?.. 
    -  Конечно,  еще  бы,  -  ворковала  Ирен,  продолжая  поглаживать 
подругу. - У тебя уже нет этого письма и фотографии, да? 
    - Я сожгла их! - глухо крикнула Сэлли, уткнувшись в грудь Ирен,  и 
содрогнулась от новой волны безутешного горя. 
    - Конечно, сожгла, - бормотала Ирен. - Именно так ты и должна была 
поступить. 
    "А все же могла бы и подождать, пока я хоть одним глазком взгляну, 
дура набитая", - думала она при этом. 
    Сэлли провела ночь в доме Ирен,  в комнате для гостей, но глаз  не 
сомкнула. Слезы высохли и, глядя в темноту сухими и горячими  глазами, 
она  представляла   себе  картины   одна  страшнее   другой,   картины 
собственной жестокой, но приносящей несказанное удовлетворение  мести, 
лелеяла и взращивала  мечты о  реванше, знакомые и  понятные тем,  кто 
пережил полную  и  глубокую уверенность  в  себе и  был  в  результате 
обманут любимым. 
 
 
    Глава пятнадцатая 
 
    1 
 
    Первый покупатель мистера  Гонта из тех,  что "по  предварительной 
договоренности", появился ровно  в восемь часов  утра во вторник.  Это 
была Люсиль Данэм,  официантка из  закусочной У  Нэн. Черный  глубокий 
блеск жемчужин в витрине Нужных Вещей отозвался в душе неожиданной для 
нее самой  болью. Она  понимала, что  не сможет  купить такую  дорогую 
вещь, не сможет никогда, до конца своей жизни. Уж во всяком случае, не 
на ту  зарплату, которую  выдавала ей  скряга Нэн  Робертс. И  тем  не 
менее, когда мистер  Гонт предложил  ей переговорить  на этот  предмет 
наедине, чтобы за  спиной не  торчало, как  говорится, полгорода,  она 
клюнула на  предложение, как  клюет голодная  рыба на  соблазнительную 
приманку. 
    Из Нужных Вещей она вышла  в двадцать минут девятого с  выражением 
полного счастья на лице. Черный  жемчуг она купила за  неправдоподобно 
мизерную цену в тридцать восемь долларов и пятьдесят центов. И к  тому 
же  пообещала  разыграть,   совершенно  безобидно  конечно,   надутого 
баптистского проповедника Вильяма Роуза.  "Разве это работа, -  думала 
Люсиль, - это просто удовольствие". Мерзкий ходячий сборник библейских 
цитат ни разу в жизни не дал ей на чай ни цента. Послушная  прихожанка 
методистской  церкви,  никогда  даже  не  помышлявшая  о  том,   чтобы 
покрутить  хвостом  в  залихватских  ритмах  буги  на  танцульках   по 
субботним вечерам,  была твердо  уверена, что  вознаграждение ждет  на 
небесах; знает ли преподобный Роуз, частенько думала она, что  Господь 
учит давать, а не брать? 
    Ну что ж,  она теперь его  слегка проучит... не  принеся при  этом 
никакого серьезного ущерба, как заверил мистер Гонт. 
    Вышеупомянутый  джентльмен  смотрел  ей  вслед  из  окна  и   мило 
улыбался.  Ему  предстоял  трудный  день,  невероятно  утомительный  - 
встречи чуть  ни каждые  полчаса  и множество  необходимых  телефонных 
разговоров. Для грядущего празднества почти все было готово,  осталось 
всего несколько  деталей и  можно запускать  фейерверк. Как  всегда  в 
такой период, где  бы то  ни было  - в  Ливане, в  Анкаре, в  западных 
провинциях Канады и здесь, в Хиксвилле, США - ему не хватало  двадцати 
четырех часов  в сутки.  И все  же цель  оправдывает средства,  любишь 
кататься - люби и саночки возить, что посеешь, то и пожнешь и... 
    ...и к тому же его  старые глаза не подводили: вторая  сегодняшняя 
посетительница,  Иветт   Гендрон,  торопилась   на  встречу   с   ним, 
направляясь в сторону зеленого навеса. 
    -  Трудный,  трудный,  трудный  день,  -  бормотал  мистер   Гонт, 
раздвигая губы в приветливой улыбке. 
 
 
    2 
 
    Алан  Пэнгборн  появился   в  конторе  в   половине  девятого,   к 
телефонному аппарату  уже  была  приклеена записка.  Генри  Пейтон  из 
полиции штата  звонил  без  пятнадцати восемь  и  просил  перезвонить. 
Прижав трубку плечом к уху,  Алан нажал кнопку автоматической связи  с 
Оксфордским полицейским управлением. Из верхнего ящика стола он достал 
четыре доллара монетами. 
    - Привет,  Алан, -  сказал Генри.  - Боюсь,  должен тебе  сообщить 
неприятные известия по поводу твоего двойного убийства. 
    - Оказывается, это убийство уже мое, - проворчал Алан и сжал  руку 
с монетами в кулак. А когда разжал, на ладони осталось три монеты.  Он 
откинулся на спинку кресла и положил ноги на стол. - Значит,  новости, 
действительно, не из приятных. 
    - Ты, кажется, не удивлен. 
    - Нисколько. -  Он снова  сжал кулак и  стал проталкивать  большим 
пальцем  монету,  оказавшуюся  снизу.  Работа  требовала  внимания   и 
аккуратности, но Алан был к этому готов. Доллар выскользнул из  кулака 
и провалился в рукав, стукнувшись о тот, что оказался первым, и  издав 
тихое звяканье, звук, который  на настоящем представлении  иллюзионист 
заглушит бы  потоком громогласного  красноречия. Алан  разжал кулак  и 
удостоверился в том, что на ладони остались всего две монетки. 
    - А  может  быть,  ты  соизволишь мне  объяснить,  почему  нет?  - 
поинтересовался с явной настойчивостью в голосе Генри. 
    - Пожалуй. Я  последние два дня  неотступно об этом  думал. -  Это 
было явное преуменьшение. С того  самого воскресного часа, когда  Алан 
узнал в одной из женщин, лежавших у светофора на тротуаре, Нетти Кобб, 
он просто не  в силах  был думать  ни о чем  другом. Ему  даже во  сне 
только эта история и виделась,  порождая все большую уверенность,  что 
истинные причины трагедии лежат гораздо глубже, чем кажется, и покрыты 
мраком. Поэтому  звонок  Генри  вызвал  не  раздражение,  а  напротив, 
облегчение, поскольку теперь не придется звонить самому. 
    Он сжал кулак, поработал пальцами и послышалось еще одно  "дзинь". 
Теперь в руке осталась всего одна монета. "Дзинь!" 
    Вот уже ни одной не осталось. 
    - Что тебя тревожит? - спросил Генри. 
    - Все. - Алан сказал как отрезал. - Начиная с того, что это вообще 
произошло. А больше всего то, как это преступление  разворачивалось... 
или не  разворачивалось.  Пытаюсь  представить  Нетти  Кобб:  вот  она 
находит свою собаку мертвой  и садится писать  записки. И знаешь  что? 
Представить это я просто не в состоянии. И каждый раз, когда пытаюсь и 
не могу, понимаю, что обо всем случившемся на самом деле не знаю почти 
ничего. 
    - Угу.  Тогда,  может быть,  новости,  которые я  считал  плохими, 
покажутся тебе вполне сносными. В этом деле еще кое-кто замешан. Мы не 
знаем, кто убил собаку  Нетти Кобб, но  можем с уверенностью  сказать, 
что не Вильма Ержик. 
    Ноги Алана со стола как ветром  сдуло. Монетки выпали из рукава  и 
со звоном покатились по столу. Одна из них докатилась до самого края и 
уже приготовилась  упасть,  но  ладонь  Алана  молниеносным  движением 
метнулась вперед и подхватила ее. 
    - Думаю, тебе пора прекратить  толочь воду в ступе, Генри.  Говори 
как есть. 
    - Угу. Начнем с собаки. Труп отдали Джону Пейлину на ветстанцию  в 
Портленде. Он в животных разбирается, так же как Генри Райан в  людях. 
Он сказал, что штопор пропорол сердце, смерть была почти мгновенная, и 
поэтому он может назвать точное время, когда она произошла. 
    - Уже неплохо для  разнообразия, - сказал  Алан и вспомнил  романы 
Агаты Кристи, которые  без конца  читала Энни.  Там всегда  неожиданно 
находился  какой-нибудь  деревенский  эскулап,  устанавливающий  время 
смерти с точностью, например, от  половины пятого до пятнадцати  минут 
шестого. Проработав в полиции почти двадцать лет, Алан знал, что самое 
большее,  на  что  можно   рассчитывать,  это:  "На  прошлой   неделе. 
Наверное". 
    - Точно.  Так  вот,  этот доктор  Пейлин  утверждает,  что  собака 
рассталась с жизнью между  десятью и двенадцатью  часами дня. А  Питер 
Ержик настаивает, что когда он  пришел из мастерской в спальню,  чтобы 
переодеться, - в самом начале одиннадцатого - его жена была в душе. 
    - То, что время  поджимает, нам с самого  начала известно. -  Алан 
был несколько  разочарован.  - Но  этот  доктор Пейлин  должен  делать 
скидку на допустимую ошибку, если только он не сам Господь Бог. Вильме 
достаточно всего  пятнадцать  минут,  чтобы вполне  уложиться  во  все 
рамки. 
    - Неужели? И в какие рамки она, по-твоему, укладывается? 
    Алан обдумал вопрос и со вздохом признался: 
    - Честно сказать, старина, ни в какие. И никогда не  укладывалась. 
- Он  помолчал и  заставил себя  добавить. -  И все-таки  мы  выглядим 
полными идиотами,  не  закрывая  дело только  на  основании  показаний 
какого-то там собачьего доктора и такой мелочи, как пятнадцать минут. 
    - Ну хорошо. Тогда давай  поговорим о записке на штопоре.  Помнишь 
ее? 
    -  "Никому  не  позволено  забрасывать  грязью  мои  простыни.   Я 
предупреждала, что тебе это так не пройдет". Кажется так. 
    - Вот-вот. Графолог в Августе все еще мается над этой запиской, но 
Питер Ержик  дал мне  образец почерка  своей жены,  я сделал  копии  с 
записки и  с образца  и теперь  смотрю на  них. Могу  тебя заверить  - 
ничего общего. 
    - Да ты что! 
    - А вот то! Я думал, такого, как ты, черта с два удивишь. 
    - Я чувствовал - что-то не  так, но полностью задурил себе  голову 
камнями с записками. Время, конечно,  поджимало и слишком уж мало  его 
было у  Вильмы, но  все же,  в  целом, я  относительно ее  участия  не 
сомневался. Это целиком в ее духе.  А ты уверен, что она не  подделала 
почерк? - Он сам не верил в свое предположение, это как раз совсем  не 
в духе Вильмы - анонимки царапать  - но если подозрение возникло,  его 
надо ликвидировать. 
    - Я? Я уверен, что нет. Но я не специалист, и мои заверения суд во 
внимание не примет. Поэтому записка у графолога. 
    - А когда он даст ответ? 
    - Кто  знает? Но  поверь мне,  Алан, эти  два почерка  как небо  и 
земля. Ничего общего. 
    - Ладно.  Если  это  писала  не Вильма,  то  кто-то  хотел,  чтобы 
подумали на нее. Но кто? И зачем? Зачем, ради всего святого? 
    - Понятия  не имею,  приятель, -  это твой  город. Но  у меня  еще 
кое-что для тебя есть. 
    - Валяй. -  Алан спрятал  доллары обратно  в ящик  и изобразил  на 
стене руками высокого  тощего гражданина в  цилиндре. Когда  гражданин 
шел по  той  же стене  обратной  дорогой, цилиндр  уже  превратился  в 
котелок. 
    - Кто  бы там  ни  прикончил собачонку  Нетти Кобб,  он  умудрился 
оставить кровавые отпечатки пальцев на входной двери. Ну как? 
    - Черт побери! 
    - Черт может побрать,  а может и  нет. Отпечатки смазаны.  Шутник, 
видимо, возился с дверной ручкой, пытаясь ее повернуть. 
    - Никакой надежды? 
    - Удалось собрать  фрагменты отпечатков,  но шансов  мало, что  их 
можно будет предъявить суду. Я отослал их в лабораторию филиала ФБР  в 
Вирджинии. Они теперь  вроде бы научились  из дерьма конфетку  делать. 
Медлительные, правда,  как  улитки, ответ  шлют  не раньше  чем  через 
неделю, а то и дней десять, но пока суд да дело, я сравнил  полученные 
фрагменты  с   отпечатками  Ержичихи,   которые  прислали   запасливые 
медики-криминалисты вчера вечером. 
    - Не сходятся? 
    - Так же как  и почерки. Но,  Алан, я сравниваю  части с целым,  и 
если стану совать свои сравнения под  нос судьям, они проделают мне  в 
заднице еще одну дырку.  Но спроси меня  и я отвечу -  нет, это не  ее 
отпечатки. Во- первых, размеры. У Вильмы Ержик руки были маленькие.  А 
те фрагменты, которыми я располагаю, принадлежат пальцам большой руки. 
Даже со скидкой на нечеткость, расплывчатость, размазанность - все что 
угодно - ручищи огромные, как пить дать. 
    - Мужские?