аний.
   Мы пошли дальше. В те дни стоянка казалась мне огромной  -  сотни  машин,
десятки и десятки в каждом облитом луной ряду.  Я  с  трудом  вспомнил,  где
поставил "универсал" моего брата.  Когда  я  последний  раз  побывал  в  УМ,
стоянка оказалась в три, если не в четыре  раза  шире  и  вмещала  тысячу  с
лишним машин. Проходит время, и все становится больше. Кроме нас.
   - Пит? - Идет. Опять смотрит вниз на свои кроссовки, хотя теперь  мы  шли
по асфальту и листьев, чтобы загребать их ногами, там не было.
   - А?
   - Я не хочу, чтобы ты  порвал  с  Эннмари  из-за  меня.  Потому  что  мне
кажется, у нас это.., временно. Ведь так?
   - Угу. - Мне стало горько от ее слов. На  языке  граждан  Атлантиды,  это
называлось "получить по шеям" - но удивлен я не был. - Наверное, так.
   - Ты мне нравишься, и сейчас мне нравится бывать с тобой, но  это  только
симпатия и ничего больше. Будем честны. Так что если хочешь держать  рот  на
замке, когда поедешь домой на каникулы, то...
   - Держать ее дома на всякий пожарный случай? Как запаску в  багажнике  на
случай прокола?
   Она посмотрела на меня с недоумением, потом засмеялась.
   - Touche , - сказала она.
   - В каком смысле touche?
   - Даже не знаю, Пит.., но ты  мне  правда  нравишься.  Она  остановилась,
повернулась ко мне и обняла меня за шею. Некоторое время мы целовались между
двумя рядами машин, пока у меня не встало настолько, что  она  не  могла  не
почувствовать. Тут она чмокнула меня в губы, и мы пошли дальше.
   - А что тебе сказал Салл? Не знаю, имею ли я право спрашивать, но...
   - ..но тебе  нужна  информация,  -  сказала  она  резким  голосом  Номера
Второго. Потом засмеялась. Грустным смехом. - Я ждала,  что  он  рассердится
или даже заплачет. Салл могучий парень и до чертиков пугает  противников  на
футбольном поле, но чувства у него все нараспашку. Чего я  не  ожидала,  так
это облегчения.
   - Облегчения?
   - Облегчения. Он с месяц,  если  не  дольше,  встречается  с  девушкой  в
Бриджпорте.., только мамина подруга Рионда  сказала,  что  она,  собственно,
женщина лет двадцати четырех двадцати пяти.
   - Прямо-таки защита от бед, -  сказал  я,  надеясь,  что  прозвучало  это
спокойно и задумчиво. На самом деле я возликовал.  Ну,  а  как  же?  И  если
бедненький нежно-сердечный Джон Салливан вляпался  в  сюжет  песни  в  стиле
кантри-вестерн в исполнении Мерль Хаггард, так четыреста  миллионов  красных
китайцев насрать на это хотели, а я так вдвойне.
   Мы уже почтя дошли до моего "универсала".  Еще  одного  драндулета  среди
таких же, но по доброте моего брата он принадлежал мне.
   - У него есть кое-что поважнее  нового  любовного  увлечения,  -  сказала
Кэрол. - Когда в июне он окончит школу, то пойдет в армию. Уже  поговорил  с
вербовщиком и все  устроил.  Ждет  не  дождется  отправиться  во  Вьетнам  и
приступить к спасению мира для  демократии,  -  Ты  с  ним  поспорила  из-за
войны?
   - Да нет. Что толку? И что я могла бы ему сказать? Что для меня тут  дело
в Бобби Гарфилде? И что все словеса Гарри Суидорски, и  Джорджа  Гилмена,  и
Хантера Макфейла только дымовая завеса и игра зеркал в сравнении с тем,  как
Бобби нес меня вверх по Броуд-стрит? Салл подумал бы, что я сбрендила.  Либо
сказал бы, что я чересчур умна. Салл жалеет  чересчур  умных.  Говорит,  что
умничанье - это болезнь. И, может быть, он прав. Я ведь его вроде бы  люблю,
знаешь ли. Он очень милый. И еще он один из тех ребят, которые  нуждаются  в
ком-то, кто их опекал бы.
   "Надеюсь, он найдет какую-нибудь другую опекуншу, - подумал я. - Лишь  бы
не тебя".
   Она взыскательно осмотрела мою машину.
   - Ну, ладно. Она безобразна и настоятельнейшим образом нуждается  в  том,
чтобы ее вымыли, но при всем при том это средство передвижения. Вопрос:  что
мы делаем здесь в то время, когда мне следовало бы читать  рассказ  Флэннери
О'Коннор?
   Я достал перочинный нож и открыл его.
   - У тебя в сумочке есть пилка для ногтей?
   - По правде сказать, имеется. Мы будем  драться?  Номер  Второй  и  Номер
Шестой выясняют отношения на автомобильной стоянке?
   - Не остри. Просто достань ее и следуй за мной. К тому времени, когда  мы
обошли "универсал", она уже смеялась, и не грустным смехом,  но  заливчатым,
который  я   впервые   услышал,   когда   на   конвейере   прибыл   похабный
человек-сосиска Скипа. Она наконец поняла, зачем мы пришли сюда.
   Кэрол принялась соскабливать наклейку на бампере  с  одного  конца,  я  с
другого, пока мы не встретились на середине. И мы смотрели, как ветер кружит
обрывки на асфальте. Аu revoir  АuН2О-4 - USA. Прощай, Барри.
И мы хохотали, просто не могли остановиться.

Глава 22

   Пару  дней  спустя  мой  друг  Скип,  который  приехал  в  университет  с
политической сознательностью моллюска, повесил на  своей  половине  комнаты,
которую делил с Брадом Уизерспуном, плакат,  изображавший  сияющего  улыбкой
бизнесмена в костюме-тройке. Одну руку бизнесмен протягивал для рукопожатия.
Другую - прятал за спиной, но она сжимала что-то такое, из чего капала кровь
в лужицу между его ботинками. "ВОЙНА ДОХОДНОЕ ДЕЛО,  -  гласила  надпись.  -
ВЛОЖИТЕ СВОЕГО СЫНА!"
   Душка пришел в ужас.
   - Так ты что - против войны во Вьетнаме? -  спросил  он,  увидев  плакат.
Думаю, воинственно выставленный вперед подбородок нашего  любимого  старосты
маскировал шок и растерянность. Как-никак Скип  в  школе  был  первоклассным
бейсболистом. И считалось, что он  будет  играть  за  университет.  Его  уже
обхаживали  "Дельта-тау-дельта"  и   "Фи-гамма",   самые   наши   престижные
спортивные общества. Скип был не какой-то болезненный  калека  вроде  Стоука
Джонса (Душка  Душборн  тоже  завел  манеру  называть  Стоука  Рви-Рви)  или
пучеглазый псих вроде Джорджа Гилмена.
   - Так ведь этот плакат просто показывает, что много людей  наживаются  на
этой мясорубке, - сказал Скип. - "Макдональд - Дуглас",  "Боинг",  "Дженерал
электрик", "Доу кемикалс", "Пепси-бля-кола". И еще всякие.
   Глаза-буравчики Душки дали понять (или попытались), что он размышлял  над
этими вопросами куда глубже, чем Скип Кирк вообще способен.
   - Разреши спросить тебя вот о чем: ты думаешь, что мы должны  остаться  в
стороне и позволить дядюшке Хо прибрать там все к рукам?
   - Я пока не знаю, что именно я думаю, -  ответил  Скип.  -  Пока  еще.  Я
вообще заинтересовался этим только недели две  назад.  И  все  еще  играю  в
салочки.
   Разговор происходил в семь тридцать утра, и вокруг двери Скипа столпились
те, у кого занятия начинались в восемь. Я увидел Ронни (плюс Ника Прауди - к
этому времени они  стали  неразлучными),  Эшли  Раиса,  Ленни  Дориа,  Билли
Марчанта и еще четверых-пятерых. Нат прислонился  к  двери  302  в  майке  и
пижамных штанах. На лестничной площадке опирался  на  костыли  Стоук  Джонс.
Видимо, он направлялся вниз и остановился послушать спор.
   Душка сказал:
   - Когда вьетконговцы входят а южновьетнамское селение, первым  делом  они
ищут людей, носящих распятие, образок со святым  Христофором,  Девой  Марией
или еще что-нибудь такое. Католиков убивают. Убивают людей, которые верят  в
БОГА. Ты думаешь, мы должны стоять в стороне и позволять коммунистам убивать
людей, верящих в Бога?
   - А почему бы и нет? - сказал Стоук с лестничной площадки. - Стояли же мы
в стороне и позволяли нацистам шесть лет убивать евреев. Евреи верят в Бога,
во всяком случае, так я слышал.
   - Хренов Рви-Рви! - завопил Ронни. - Кто, бля, тебя спрашивает?
   Но Стоук Джонс, он же Рви-Рви, уже спускался по лестнице. Отдающийся эхом
стук его костылей напомнил мне про недавно отбывшего Фрэнка Стюарта.
   Душка снова повернулся к Скипу, упираясь в бока  кулаками.  К  его  белой
майке на груди были приколоты личные знаки. Его отец, сообщил он нам,  носил
их во Франции и в Германии, носил, когда  лежал  за  деревом,  укрываясь  от
пулеметного огня, который скосил  двух  человек  в  его  роте  и  ранил  еще
четырех. Какое все это имело отношение к конфликту во Вьетнаме, никто из нас
толком не понял, но Душка, видимо, придавал знакам особую важность, а потому
никто из нас спрашивать не стал. Даже у Ронни хватило ума заткнуть пасть.
   - Если мы позволим им захватить Вьетнам, они захватят Камбоджу.  -  Глаза
Душки перешли со Скипа на меня, на Ронни.., на всех нас. - Потом Лаос. Потом
Филиппины. Одно за Другим.
   - Если они способны на такое, так, может, заслуживают победы, - сказал я.
   Душка обалдело посмотрел на меня. Я и сам немножко обалдел, но назад свои
слова не взял.

Глава 23

   До каникул Дня Благодарения оставался еще один раунд зачетов, и для  юных
школяров третьего этажа Чемберлена это была катастрофа. В большинстве мы уже
понимали, что допрыгались до  катастрофы,  что  мы  совершаем  что-то  вроде
группового самоубийства. Кэрби Макклендон выкинул свой хренов фокус и исчез,
будто кролик в цилиндре фокусника. Кении Остир, обычно сидевший  в  углу  во
время марафонских партий и ковырявший в носу, когда не мог решиться, с какой
карты пойти, просто смылся. На своей подушке он оставил  даму  пик,  поперек
которой написал: "Я пас". Джордж Лессард присоединился к Стиву Оггу и  Джеку
Фрейди в Чэде, общежитии умников.
   Шесть вычеркиваем, остается тринадцать.
   Казалось бы, достаточно. Черт, да одного того, что случилось  с  беднягой
Кэрби, было больше чем достаточно. Последние  три-четыре  дня  перед  срывом
руки у него так тряслись, что ему трудно было брать  карты  со  стола  и  он
подскакивал на стуле,  если  кто-нибудь  хлопал  дверью  в  коридоре.  Кэрби
следовало быть больше чем достаточно. Но не было.  Как  и  моего  времени  с
Кэрол. Когда я был с ней, да, я оставался в норме. Когда я был с ней,  я  не
хотел ничего, кроме информации (и,  возможно,  оттрахать  ее  до  опупсния).
Однако в общежитии, и особенно в  чертовой  гостиной  на  третьем  этаже,  я
становился другим вариантом Питера Рили. В гостиной  третьего  этажа  я  был
кем-то, мне незнакомым.
   С приближением Дня Благодарения всеми овладел какой-то  слепой  фатализм.
Только никто из нас об этом не заговаривал. Мы говорили о фильмах или  сексе
("Я перепробовал больше задниц, чем карусельный конь",  -  имел  обыкновение
кукарекать Ронни, как правило, ни с того ни с  сего),  но  больше  всего  мы
говорили  о  Вьетнаме..,  и  "червях".  Разговоры  о  "червях"  сводились  к
обсуждению, кто в выигрыше, кто в проигрыше и  кто  словно  бы  не  способен
усвоить несколько простых принципов игры: избавляйся хотя бы от одной масти,
сплавляй червей среднего достоинства  тому,  кто  любит  рисковать,  а  если
вынужден взять взятку, бери самой старшей картой, какая у тебя есть.
   Единственной  нашей  активной  реакцией  на  надвигающийся  третий  раунд
зачетов было превращение игры в своего рода нескончаемый турнир. Мы все  еще
играли по пять центов очко, но теперь еще ввели "очки  за  партию".  Система
получения очков за партию была очень сложной, но Рэнди Эколс и  Хьм  Бреннен
за две лихорадочные ночные игры разработали  хорошую  рабочую  формулу.  Оба
они, кстати, прогуливали курс введения  в  математику,  и  после  завершения
осеннего семестра ни тот ни другой не был приглашен продолжать занятия.
   Тридцать три года прошло с того раунда зачетов перся  Днем  Благодарения,
но мужчина, которым стал тот мальчишка, все еще ежится  при  воспоминании  о
них. Я провалил все, кроме социологии и введения  в  литературу.  И  мне  не
потребовалось ждать, когда вывесят оценки, чтобы узнать об этом Скип сказал,
что прошел все под развернутыми парусами, кроме дифисча, где чуть  не  пошел
ко дну. Я в этот вечер пригласил Кэрол в кино  -  наше  прощальное  свидание
перед каникулами (и наше последнее, хотя тогда я этого не знал), и когда шел
за своей машиной, встретил Ронни Мейлфанта. Я спросил, как, по его мнению, у
него с зачетами. Ронни улыбнулся, подмигнул и сказал:
   - Взял каждый тузом. Точно,  как  в  хреновой  "Студенческой  Чаше".  Мне
тревожиться нечего. - Но в свете фонарей на стоянке  я  разглядел,  что  его
улыбка подрагивает в уголках губ. Кожа у него стала совсем  бледной,  и  его
прыщи выглядели даже хуже, чем в сентябре, когда начались  занятия.  -  А  у
тебя как?
   - Меня хотят сделать деканом искусств и наук, - сказал я. -  Это  тебе  о
чем-нибудь говорит? Ронни загоготал.
   - Мудак хреновый! - Он хлопнул меня по плечу. Нахальная самоуверенность в
его глазах сменилась страхом, и он выглядел совсем  мальчишкой.  -  Собрался
куда-то?
   - Угу.
   - С Кэрол?
   - Угу.
   - Рад за тебя. Чувиха что надо. -  Такая  доброжелательность  со  стороны
Ронни просто надрывала душу. - И если я тебя на этаже не  увижу,  так  желаю
тебе повеселиться за благодарственной индейкой.
   - И тебе того же, Ронни.
   - Ну да, спасибо. - Смотрит на меня не прямо, а уголком глаза,  старается
удержать улыбку на губах. - Не тут, так там попразднуем.
   - Угу. Пожалуй, точнее ситуацию не определить.

Глава 24

   Было жарко. Хотя мотор был выключен и печка тоже, в машине было  жарко  -
мы согрели ее теплом наших тел. Стекла запотели,  и  свет  фонарей  проникал
внутрь расплывчатым сиянием, точно сквозь матовое  окно  ванной,  и  гремело
радио:
   Могучий Джон Маршалл со старыми песнями, Скромный и тем не менее  Могучий
исполняет "Четыре времени года", и Давеллсы, и Джек Скотт, и Ричард Литтл, и
Фредди  "Бум-Бум"  Кэннон,  и  все  старые-старые  песни,  а   ее   кофточка
расстегнута, а ее бюстгальтер повешен на спинку, и одна бретелька свисает  -
широкая плотная бретелька (техника бюстгальтеров в те дни еще не осуществила
следующий великий прыжок вперед), и, о Господи, ее  теплая  кожа,  ее  сосок
жестко трется о мои губы, а се трусики еще на ней, но  лишь  относительно  -
они смяты в комочек, сдвинуты вбок, и я сунул в нее один палец, потом два, а
Чак Берри поет "Джонни Б. Гуд", и "Ройал Тинз" поют "Шорты-Подшортики", и ее
рука в моей ширинке, ее пальцы дергают резинку моих подшортиков, и я  ощущаю
ее запах: духов на ее шее, пота на ее висках, там, где начинаются волосы,  и
я слышу ее, слышу живое пульсирование ее  дыхания,  бессловесные  шепотки  у
меня во рту, пока мы целуемся, и все это на переднем  сиденье  моей  машины,
сдвинутом назад насколько можно, и я не думаю ни о проваленных зачетах, ни о
войне во Вьетнаме, ни об ЛБД в приветственной гирлянде цветов на Гавайях,  и
вообще ни о чем, а только хочу ее, хочу ее прямо здесь, прямо сейчас, и  тут
внезапно она выпрямляется и выпрямляет меня, упершись обеими ладонями мне  в
грудь, и растопыренные пальцы отталкивают меня назад к  рулевому  колесу.  Я
снова придвинулся к ней, скользнул ладонью вверх по ее бедру, а она  сказала
"Пит! Нет!" резким голосом и сомкнула ноги, и колени стукнулись друг о друга
так громко, что я услышал этот стук, этот стук  засова,  означающий,  что  с
тебя  довольно,  нравится  тебе  это  или  нет.  Мне  не  нравилось,  но   я
остановился.
   Прислонился головой к запотевшему стеклу левой дверцы, тяжело  дыша.  Мой
член был железным цилиндром, прижатый спереди трусами так крепко,  что  было
больно. Не очень долго - ничто не  стоит  вечно.  Мне  кажется,  это  сказал
Бенджамин Дизраэли. Но эрекция угасает, а яйца остаются на  взводе.  Простой
факт мужской жизни.
   Мы  ушли  с  фильма  -  жуткая  жвачка  про  нашенского  парня  с  Бертом
Рейнольдсом - и вернулись на стоянку, думая об одном.., во всяком случае,  я
надеялся, что об одном. Да  так,  пожалуй,  и  было,  только  я-то  надеялся
получить немножко больше, чем получил.
   Кэрол запахнула кофточку, но ее бюстгальтер все еще висел  на  спинке,  и
выглядела она ошеломляюще желанной - ее груди рвались наружу,  и  в  тусклом
свете можно было  разглядеть  темные  полукружья  сосков.  Она  уже  открыла
сумочку и дрожащей рукой выуживала из нее сигареты.
   - У-у-у-у... - сказала она, и голос у нес дрожал,  как  руки.  -  Я  хочу
сказать, ух ты!
   - В расстегнутой кофточке ты похожа на Брижит Бардо, - сказал я ей.
   Она подняла голову - удивленно и, по-моему, польщенно.
   - Ты правда так думаешь? Или потому, что у меня светлые волосы?
   - Волосы?  Бля,  нет.  Это  потому...  -  Я  указал  на  кофточку.  Кэрол
посмотрела на себя и засмеялась. Однако пуговиц застегивать не  стала  и  не
попыталась стянуть ее потуже. Но думаю, ей  бы  это  не  удалось,  поскольку
кофточка сидела на ней как влитая.
   - Дальше по улице  от  нас  был  кинотеатр,  когда  я  была  девочкой,  -
"Эшеровский Ампир". Теперь его снесли, но когда мы были детьми  -  Бобби,  и
Салл-Джон, и я, - там словно бы все время крутили ее  фильмы.  По-моему,  "И
Бог создал женщину" шел там тысячу лет.
   Я расхохотался и взял с приборной доски свои сигареты.
   - В автокино Гейт-Фоллса его  всегда  показывали  третьим  художественным
фильмом в вечерней программе по пятницам и субботам.
   - Ты его видел?
   - Смеешься? Да мне не разрешали даже  носа  туда  совать,  кроме  как  на
диснеевские программы. По-моему, "Тонку" с Салом Минео я  видел  по  меньшей
мере семь раз.
   - Я не вернусь в университет, - сказала она, закуривая. Сказала  она  это
так спокойно, что сперва мне почудилось, что мы все  еще  говорим  о  старых
фильмах или о полночи в Калькутте, то есть вообще о чем-то, что  убедило  бы
наши тела вновь уснуть - представление окончено. А потом до меня дошло.
   - Ты.., ты сказала?..
   - Я сказала, что не  вернусь  после  каникул.  И  дома  праздновать  День
Благодарения радость будет небольшая, но какого черта!
   - Твой отец?
   Она  покачала  головой  и  сделала  затяжку.  Тлеющий   кончик   сигареты
отбрасывал на ее лицо оранжевые блики  среди  полумесяцев  серой  тени.  Она
казалась много старше. Все еще красивой,  но  много  старше.  Пол  Анка  пел
"Диану", я выключил приемник.
   - Мой отец тут ни  при  чем.  Я  возвращаюсь  в  Харвич.  Ты  помнишь,  я
упомянула Рионду, мамину подругу?
   Я вроде бы что-то такое помнил, а потому кивнул.
   - Снимок, который я тебе показывала, сделала Рионда. Ну,  тот,  где  я  с
Бобби и Эс-Джеем. По ее словам... - Кэрол посмотрела вниз на свою юбку,  все
еще задранную чуть не до пояса, и начала перебирать ее  в  пальцах.  Никогда
нельзя  предсказать  заранее,  из-за  чего  люди   смущаются.   Иногда   это
физиологические отправления, иногда - сексуальные завихрения  родственников,
иногда это просто позирование. А иногда, естественно, это пьянство.
   - Скажем так: в семье Герберов проблемы с  алкоголем  есть  не  только  у
моего папочки. Он научил маму закладывать за воротник, а она была  прилежной
ученицей. Долгое время она  воздерживалась  -  по-моему,  посещала  собрания
"Анонимных алкоголиков", - но, по словам Рионды, она снова начала. А  потому
я возвращаюсь домой. Не знаю, сумею ли помочь ей или нет, но попытаюсь. И не
только ради мамы, но и брата. Рионда говорит. Йен  не  знает,  на  каком  он
свете. Ну да этого он никогда не знал. - Она улыбнулась.
   - Кэрол, а может, это не такая уж хорошая идея.  Махнуть  рукой  на  свое
образование...
   Она сердито вздернула голову.
   - Ах, тебя заботит мое образование? Знаешь,  что  говорят  про  дерьмовые
"черви", в которые дуются на третьем этаже Чсмберлена? Что  все  до  единого
там вылетят из университета к Рождеству, включая и тебя. Пенни Ланг говорит,
что к весеннему семестру там никого не  останется,  кроме  вашего  говенного
старосты.
   - Ну, - сказал я, - это уж преувеличение. Нат останется.  И  еще  Стоукли
Джонс. Если только как-нибудь вечером не сломает шею, спускаясь по лестнице.
   - Ты говоришь так, будто это смешно.
   - Вовсе не смешно, - сказал я. Да, это было совсем не смешно.
   - Тогда почему ты не бросишь?
   Теперь начал злиться я. Она меня оттолкнула и сжала колени, сказала  мне,
что уезжает, когда мне уже не просто хотелось ее видеть, а  необходимо  было
ее видеть.., она бросила меня черт знает в какое дерьмо, и - здрасьте! - все
дело, оказывается, в