о мне. Все дело, оказывается, в картах.
   - Я НЕ ЗНАЮ, почему я не бросаю, - сказал я. -  А  почему  ты  не  можешь
найти кого-то еще, кто позаботился бы о твоей матери? Почему эта ее подруга,
ну, Рованда...
   - Рионда.
   - ..не может о ней позаботиться? Я хочу сказать,  разве  твоя  вина,  что
твоя мать пьяница?
   - Моя мать не пьяница! Не смей называть ее так!
   - Но ведь с  ней  что-то  неладно,  если  ты  из-за  нее  хочешь  бросить
университет. Если это настолько серьезно, значит, что-то очень неладно.
   - Рионда работает, и ей надо заботиться о собственной матери,  -  сказала
Кэрол. Ее гнев угас. Она говорила устало,  безнадежно.  Я  помнил  смеющуюся
девушку, которая стояла рядом  со  мной  и  смотрела,  как  ветер  гонит  по
асфальту обрывки призыва голосовать за Голдуотера, но эта была будто  совсем
другая.
   - Моя мать - это моя мать. Заботиться о ней некому, кроме меня и Йена,  а
Йен и в школе-то еле-еле справляется. И ведь в запасе у меня Коннектикутский
университет.
   - Тебе нужна информация? - спросил я ее. Голос у меня дрожал,  хрипел.  -
Так я дам тебе информацию, нужна она тебе или нет. Идет? Ты  разбиваешь  мне
сердце. Вот тебе ИНФОРМАЦИЯ. Ты разбиваешь мое дерьмовое сердце.
   - Да нет, - сказала она. - Сердца же очень крепки. Пит. Чаще всего они не
разбиваются. Чаще всего они только чуть проминаются.
   Ну да,  да!  А  Конфуций  говорит,  что  женщина,  которая  летает  вверх
тормашками, приземляется головой. Я заплакал. Самую  чуточку.  Но  это  были
слезы, никуда не денешься.  Главным  образом,  полагаю,  потому  что  я  был
захвачен врасплох. И ладно! Может, я плакал и из-за  себя.  Потому  что  был
напуган. Я проваливал - или был под угрозой провалить -  все  зачеты,  кроме
одного, один из моих приятелей намеревался нажать на кнопку  "ВЫБРОС",  а  я
никак не мог бросить играть в карты. Когда я раньше думал  об  университете,
мне все представлялось совсем иначе, и я был в полном ужасе.
   - Я не хочу, чтобы ты уезжала, - сказал я.  -  Я  люблю  тебя.  -  Тут  я
попытался улыбнуться. - Немножко добавочной информации, хорошо?
   Она посмотрела на меня с выражением, которого я не понял, потом  опустила
стекло со своей стороны и выбросила сигарету на асфальт.  Подняла  стекло  и
протянула ко мне руку.
   - Иди сюда.
   Я сунул свою сигарету в битком набитую пепельницу и скользнул по  сиденью
к ней. В се объятия. Она поцеловала меня и посмотрела мне в глаза.
   - Может быть, ты любишь меня, может быть, нет.  Я  ни  за  что  не  стану
отговаривать тебя меня любить, это я могу тебе сказать - ведь  любви  вокруг
так мало. Но у тебя в душе полная неразбериха,  Пит.  Из-за  занятий,  из-за
"червей", из-за Эннмари и из-за, меня тоже.
   Я хотел сказать, что это вовсе не так, но, конечно, было именно так.
   - Я могу поступить в Коннектикутский университет, - сказала она. - И если
с мамой наладится, я поступлю туда. А нет, так я могу заниматься  полузаочно
в Пеннингтоне в Бритдж-порте или пойти на вечерние курсы  в  Стредфорде  или
Харвиче. Все это я могу, могу позволить себе такую  роскошь  выбора,  потому
что я девушка. Сейчас отличное время для девушек, поверь мне. Линдон Джонсон
об этом позаботился.
   - Кэрол...
   Она ласково прижала ладонь к моим губам.
   - Если ты вылетишь отсюда в декабре, то в следующем декабре вполне можешь
оказаться в джунглях. Обязательно  подумай  об  этом,  Пит.  Салл  -  другой
случай. Он верит, что так нужно, и  он  хочет  отправиться  туда.  А  ты  не
знаешь, чего хочешь, во что веришь, и так будет, пока ты  будешь  сидеть  за
картами.
   - Послушай, я же соскоблил голдуотерскую наклейку с бампера, верно? - Я и
сам почувствовал, что сморозил глупость.
   Она промолчала.
   - Когда ты уедешь?
   - Завтра днем. У меня билет  на  четырехчасовой  автобус  в  Нью-Йорк.  В
Харвиче он останавливается всего в трех кварталах от моего дома.
   - Ты едешь из Дерри?
   - Да.
   - Можно я отвезу тебя  на  автовокзал?  Я  мог  бы  заехать  за  тобой  в
общежитие около трех.
   Она подумала, потом кивнула.., но выражение ее глаз  оставалось  неясным.
Не заметить этого было нельзя: ведь обычно ее взгляд был таким  откровенным,
таким бесхитростным.
   - Это было бы хорошо, - сказала она. - Спасибо. И ведь я тебе  не  лгала,
правда? Я же сказала, что у нас это может оказаться временным.
   Я вздохнул.
   - Угу. Только это оказалось куда более временным, чем я ожидал.
   - Так вот. Номер Шестой, нам нужна.., ин-фор-мация.
   - Не получите. - Ответить с жесткостью  Патрика  Макгуэна  в  "Пленнике",
когда слезы все еще щипали глаза, было трудно, но я постарался, как мог.
   - Даже если я скажу "пожалуйста"? - Она взяла мою  руку,  сунула  ее  под
кофточку, положила на левую грудь. То мое, что уже впадало в апатию, тут  же
встало по стойке "смирно".
   - Ну...
   - У тебя прежде бывало? То есть все до последнего? Вот  какая  мне  нужна
информация.
   Я заколебался. Наверное, почти все мальчики затрудняются ответить на этот
вопрос и врут. Врать Кэрол я не хотел.
   - Нет, - сказал я.
   Она грациозно выскользнула из своих трусиков, перебросила  их  на  заднее
сиденье и сплела пальцы у меня на шее.
   - А у меня - да. Два раза. С Саллом. По-моему, он не очень  это  умеет...
Но ведь он никогда в университете не учился. В отличие от тебя.
   Во рту у меня пересохло, но, видимо,  это  была  иллюзия  -  когда  я  се
поцеловал, наши рты были мокрыми, и они впились друг в друга:  губы,  языки,
покусывающие зубы. Когда я обрел дар речи, я сказал:
   - Постараюсь, как могу, поделиться своим университетским образованием.
   - Включи радио, - сказала она, расстегивая мой пояс и дергая молнию  моих
джинсов. - Включи радио, Пит. Я люблю старые песни.
   И я включил радио, и целовал ее, и было  место,  особое  место,  куда  ее
пальцы направили меня, и было мгновение, когда я был тем же самым прежним, а
потом было новое место - быть. Там она была очень теплой и очень тесной. Она
прошептала мне на ухо, щекоча губами:
   - Не торопись. Медленно съешь овощи,  все  до  единого,  и,  может  быть,
получишь десерт.
   Джеки Уилсон пела "Одинокие капли слез", и я не  торопился.  Рой  Орбисон
пел "Только одинокие", и я не торопился. Могучий Джон выступил с рекламой "У
Браннингена" - самого горяченького клуба в Дерри, и я  не  торопился.  Потом
она начала стонать, и уже не пальцы, а ногти впивались мне в  шею,  а  когда
она начала вскидывать бедра навстречу мне коротки"" яростными рывками, я уже
не мог не торопиться, а  по  ради  запели  Плэттеры.  Плэттсры  пели  "Время
сумерек", а она начала стонать, что не знала, понятия не  имела,  о-ох,  ох,
Пит, о-ех, о Господи, Господи Иисусе, Пит, и ее  губы  прижимались  к  моему
рту, моему подбородку, моей скуле в исступленных  поцелуях.  Я  слышал,  как
скрипит сиденье, я ощущал запах  сигарет  и  соснового  освежителя  воздуха,
свисавшего с зеркала заднего вида, и я уже сам стонал, не знаю что, Плэттеры
пели:
   "Я каждый день о вечере молюсь, чтоб быть  с  тобой",  и  тут  произошло.
Насос работает в экстазе. Я закрыл глаза, с закрытыми глазами я обнимал ее и
вошел в нее вот так, когда весь дрожишь, и слышал, как мой  каблук  выбивает
лихорадочную дробь о дверцу, и думал, что я мог бы, даже умирай я, умирай я;
и еще думал, что это была информация. Насос работает в экстазе, карты падают
там, где падают, Земля ни на йоту не замедляет свое вращение, дама прячется,
даму находят, и все это была информация.

Глава 25

   На следующее утро у меня был  короткий  разговор  с  моим  преподавателем
геологии, который сказал мне, что я "сползаю в  очень  серьезную  ситуацию".
"Это не совсем новая информация, Номер Шестой", - хотел было я сказать  ему,
но не сказал. Мир в это утро выглядел по-иному - и лучше, и  хуже.  Когда  я
вернулся в Чемберлен-Холл, Нат уже совсем собрался в дорогу. В одной руке он
держал чемодан с наклейкой "Я ПОДНЯЛСЯ НА Г.  ВАШИНГТОН".  С  плеча  у  него
свисал рюкзак, набитый грязным бельем.  Как  и  все  остальные,  Нат  теперь
казался другим.
   - Счастливого Дня Благодарения, Нат, - сказал я,  открывая  свой  шкаф  и
начиная наугад вытаскивать штаны и рубашки. -  Налегай  на  начинку.  Ты  до
хрена тощий.
   - Обязательно. И под клюквенным соусом. В  первую  неделю  тут  я  совсем
истосковался по дому и не мог ни о чем думать, кроме маминых соусов.
   Я укладывал чемодан, думая о том, как повезу Кэрол на автовокзал в Дерри,
а потом просто поеду дальше. Если на шоссе ј 136 не будет особых заторов, то
домой я доберусь еще до темноты. Может, даже остановлюсь у "Фонтана  Фрэнка"
и выпью кружечку рутбира, прежде чем свернуть на Саббат-роуд к родному дому.
Внезапно для меня важнее всего стало поскорее выбраться  из  этого  места  -
подальше  от  Чемберлен-Холла  и  Холиоука,  подальше   от   всего   чертова
университета. "У тебя в душе полная неразбериха,  Пит,  -  сказала  Кэрол  в
машине вчера вечером. - Ты не знаешь, чего хочешь,  во  что  веришь,  и  так
будет, пока ты будешь сидеть за картами".
   Вот он, мой шанс убраться подальше от карт. Было  больно  от  мысли,  что
Кэрол не вернется, но я бы солгал, сказав,  что  именно  это  владело  тогда
моими мыслями. В этот момент главным  было  убраться  подальше  от  гостиной
третьего этажа. Убраться подальше от Стервы.  "Если  ты  вылетишь  отсюда  в
декабре, то  в  следующем  декабре  вполне  можешь  оказаться  в  джунглях".
"Покедова, беби, пиши", - как говаривал Скип Кирк.
   Когда я запер чемодан и оглянулся, Нат все еще стоял  в  дверях.  Я  даже
подпрыгнул и пискнул от неожиданности. Словно явление дерьмового духа Банко.
   - Эй, катись-ка отсюда, - сказал я. - Время и поезда никого не ждут. Даже
будущих стоматологов. Нат стоял и смотрел на меня.
   - Тебя исключат, - сказал он.
   Вновь я подумал, что между Натом и Кэрол  есть  что-то  жутковато  общее,
почти две стороны одной медали - мужская и женская. Я выдавил улыбку, но Нат
не улыбнулся в ответ. Лицо у  него  было  маленькое,  бледное,  осунувшееся.
Идеальное лицо янки. Увидите тощего типчика, который всегда обгорает,  а  не
загорает, чьи понятия об элегантности  включают  галстук-шнурочек  и  щедрую
дозу "Вайтейлиса" в волосах - типчика, который по виду  ни  разу  толком  не
посрал за три года, - так типчик этот почти  наверняка  родился  и  вырос  к
северу от Уайт-Ривер, Нью-Хэмпшир. А на смертном одре его последними словами
почти наверняка будут: "Клюквенный соус".
   - Не-а, - сказал я. - Не дергайся, Натти. Все в норме.
   -  Тебя  исключат,   -   повторил   он.   Его   щеки   заливала   тусклая
кирпично-красная краска. - Вы со Скипом лучшие ребята, каких я знаю. В школе
никого на вас похожего не было, то есть в моей школе, а вас исключат, и  так
это глупо!
   - Никто меня не исключит, - сказал я.., но с прошлого вечера  я  допускал
мысль, что это возможно. Я не просто "сползал" в опасную ситуацию, я уже  по
уши увяз в ней. - И Скипа тоже. Все под контролем.
   - Мир летит в тартарары, а  вас  двоих  исключат  из-за  "червей"!  Из-за
дурацкой хреновой карточной игры!
   Прежде чем я успел что-нибудь  сказать,  он  ушел.  Отправился  на  север
насладиться индейкой с начинкой  по  рецепту  его  мамы.  А  может  быть,  и
исчерпывающей ручной работой Синди сквозь брюки. А почему бы и нет?  Это  же
День Благодарения.

Глава 26

   Я не читаю свои гороскопы, редко смотрю "Икс-файлы", ни  разу  не  звонил
"Друзьям парапсихологии",  и  тем  не  менее  я  верю,  что  мы  все  иногда
заглядываем в будущее. И когда я днем  затормозил  перед  Франклин-Холлом  в
стареньком "универсале" моего брата, я вдруг почувствовал: она уже уехала.
   Я вошел. Вестибюль, в  котором  обычно  сидели  в  пластмассовых  креслах
восемь-девять ожидающих джентльменов, выглядел странно пустынным. Уборщица в
синем халате пылесосила ковер машинной работы. Девочка за справочным  столом
читала журнал и слушала радио. Не более и не менее, как  "?  и  Мистерианс".
Плачь, плачь, плачь, детка, 96 слез.
   - Пит Рили к Кэрол Гербер, - сказал я. - Вы ее не вызовете?  Она  подняла
голову, отложила журнал и одарила меня ласковым, сочувственным взглядом. Это
был взгляд врача, который  должен  сказать  вам:  "Э..,  сожалею..,  опухоль
неоперабельна. Не повезло, дружище. Налаживайте-ка отношения с Иисусом".
   - Кэрол сказала, что ей надо  уехать  раньше.  Она  поехала  в  Дерри  на
скоростном "Черном медведе". Но она предупредила меня,  что  вы  придете,  и
попросила передать вам вот это.
   Она  протянула  мне  конверт  с  моей  фамилией,  написанной  поперек.  Я
поблагодарил ее и вышел из Франклина с конвертом в руке. Я прошел по дорожке
и несколько секунд постоял у моей  машины,  глядя  на  Холиоук,  легендарный
Дворец Прерий и приют похабного человечка-сосиски. Ниже ветер гнал по  Этапу
Беннета шуршащие волны сухих листьев. Они утратили яркость красок;  осталась
бурость ноября. Канун Дня Благодарения,  врата  зимы  в  Новой  Англии.  Мир
слагался из ветра и холодного солнечного света. Я опять  заплакал.  И  понял
это по теплу на моих щеках.
   Я  забрался  в  машину,  в  которой   накануне   вечером   потерял   свою
девственность, и вскрыл конверт. Внутри был один листок. Краткость -  сестра
остроумия, сказал Шекспир. Если так,  то  письмо  Кэрол  было  остроумно  до
чертиков.

   Милый Пит,
   Пусть нашим прощанием останется вчерашний вечер - что мы могли бы к  нему
добавить? Может я напишу тебе в университет,  может,  не  напишу:  сейчас  я
настолько запуталась,  что  попросту  ничего  не  знаю.  Э-эй,  я  еще  могу
передумать и вернуться!) Но, пожалуйста, позволь мне первой  написать  тебе,
ладно? Ты сказал, что любишь меня. Если да, так позволь мне первой  написать
тебе. А я напишу, обещаю.
   Кэрол

   P.S. "Вчерашний вечер был самым чудесным, что когда-либо случалось в моей
жизни. Если бывает лучше, не понимаю, как люди способны остаться жить.
   P.P.S. Сумей прекратить эту глупую Карточную игру.

   Она написала, что это было самым чудесным в ее жизни, но она не  добавила
"люблю". И только подпись. И все-таки... "сели бывает лучше, не понимаю, как
люди способны остаться жить". Я понимал, о чем она.  Перегнулся  и  потрогал
сиденье там, где она лежала. Где мы лежали вместе.
   "Включи радио, Пит. Я  люблю  старые  песни".  Я  посмотрел  на  часы.  К
общежитию я  подъехал  загодя  (быть  может,  сыграло  роль  подсознательное
предчувствие), и только-только пошел четвертый час. Я  вполне  успел  бы  на
автовокзал до того, как она уехала бы в Коннектикут..,  но  я  не  собирался
этого делать. Она была права: мы  ослепительно  попрощались  в  моем  старом
"универсале", и все сверх того было бы шагом вниз. В  лучшем  случае  мы  бы
просто повторили уже сказанное, в худшем  -  вымарали  бы  прошлый  вечер  в
грязи, заспорив. "Нам нужна информация"...
   Да. И мы ее получили. Бог  свидетель,  еще  как  получили!  Я  сложил  ее
письмо, сунул его в задний карман джинсов  и  поехал  домой  в  Гейтс-Фоллс.
Сначала мне все время туманило глаза, и  я  то  и  дело  их  вытирал.  Потом
включил радио, и музыка принесла облегчение. Музыка всегда помогает.  Сейчас
мне за пятьдесят, а музыка все еще помогает. Сказочное безотказное средство.
Глава 27

   Я вернулся в Гейтс около пяти тридцати, притормозил, когда проезжал  мимо
"Фонтана", но не остановился. Теперь мне хотелось поскорее добраться до дома
- куда больше, чем кружки шипучки и обмена новостями с Фрэнком Пармело. Мама
встретила меня заявлением, что я слишком исхудал, а волосы  у  меня  слишком
длинные и что я "сторонился бритвы". Потом она села в свое кресло-качалку  и
всплакнула в честь возвращения блудного сына.  Отец  чмокнул  меня  в  щеку,
обнял одной рукой, а потом прошаркал к холодильнику налить  стакан  маминого
красного чая. Его голова высовывалась из высокого ворота старого коричневого
свитера, словно голова любопытной черепахи.
   Мы - то есть мама и я - думали, что он сохранил двадцать процентов зрения
или даже больше. Точно мы не знали, потому что  он  очень  редко  что-нибудь
говорил. Результат несчастного  случая  в  упаковочной,  жуткого  падения  с
высоты второго этажа. Левую сторону его лица  и  шеи  испещряли  шрамы;  над
виском была вмятина, где волосы  больше  не  росли.  Падение  затемнило  его
зрение и воздействовало на психику. Но он не  был  "полным  идьстом"  -  как
выразился один говнюк в парикмахерской Гендрона, не  был  он  и  немым,  как
думали некоторые люди.  Девятнадцать  дней  он  пролежал  в  коме.  А  когда
очнулся, почти  перестал  говорить,  и  у  него  в  голове  часто  возникала
путаница, но  временами  он  был  тут  весь  целиком,  в  полном  наличии  и
сохранности. И когда я вошел, он был тут вполне достаточно, чтобы поцеловать
меня и крепко обхватить одной рукой - его манера обнимать с тех пор,  как  я
себя помнил. Я очень любил моего старика.., а после  семестра  за  карточным
столом с Ронни Мсилфантом я понял,  что  умение  болтать  языком  -  талант,
сильно переоцениваемый.
   Некоторое время я сидел с ними, рассказывал им кое-какие  университетские
истории (но не про охоту на Стерву), а потом  вышел  на  воздух.  Я  сгребал
опавшие листья в наступающих сумерках, ощущал холодный воздух на моих  щеках
как благословение, махал проходившим мимо соседям,  а  за  ужином  съел  три
гамбургера, приготовленных мамой.  Потом  она  сказала  мне,  что  пойдет  в
церковь,  где  дамы-благотворительницы  готовят  праздничное  угощение   для
лежачих больных. Она полагала, что мне вряд ли захочется  провести  вечер  в
обществе старых куриц, но если я соскучился  по  кудахтанью,  то  мне  будут
рады. Я поблагодарил ее, но сказал, что, пожалуй, лучше позвоню Эннмари.
   - Почему это меня не удивляет? -  сказала  она  и  ушла.  Я  услышал  шум
отъезжающей машины и без особой радости принудил себя подойти к  телефону  и
позвонить Эннмари Сьюси. Через час  она  приехала  в  отцовском  "пикапе"  -
улыбка, падающие на  плечи  волосы,  пылающие  помадой  губы.  Улыбка  скоро
исчезла, как вы, возможно, сами сообразили, и через пятнадцать  минут  после
того, как Эннмари вошла в дом, она ушла из него и из моей  жизни.  Покедова,
беби, пиши. Примерно в  один  месяц  с  "Вудстоком"   она вышла замуж за страхового  агента  из  Льюистона  и  стала
Эннмари Джалберт. У них трое детей, и они все еще состоят в браке.  Пожалуй,
неплохо, ведь так? А если и нет, то вы все-таки  должны  признать,  что  это
чертовски по-американски.
   Я стоял у окна над мойкой  и  смотрел,  как  габаритные  фонари  "пикапа"
мистера Сьюси удаляются по улице. Мне  было  стыдно  за  себя  -  черт,  как
расширились ее глаза. Как улыбка сползла с губ и они задрожали! - но,  кроме
того, я чувствовал себя говенно счастливым, омерзительно ликующим. Мне  было
так легко, что я готов  был  протанцевать  вверх  по  стене  и  по  потолку,
наподобие Фреда Астера.
   Позади меня послышались шаркающие шаги. Я обернулся и увидел  отца  -  он
шел своей черепашьей походкой, волоча по линолеуму ноги в шлепанцах. Он шел,
выставив перед собой одну руку. Кожа на  ней  начала  походить  на  большую,
почти сваливающуюся перчатку.
   - Я, кажется, слышал сейчас, как юная барышня назвала  юного  джентльмена
занюханным мудаком? - спросил он мягким голосом,  будто  для  препровождения
времени.
   - Ну-у.., да. - Я переступил с ноги на ногу. - Может, и слышал.
   Он открыл холодильник, пошарил и достал кувшин с красным чаем. Он пил его
без сахара. Я как-то тоже выпил этот чай в чистом виде и могу  сказать  вам,
что у него почти нет вкуса.  Согласно  моей  теории,  отец  всегда  доставал
красный чай, потому что он был в холодильнике самым  ярким,  и  отец  всегда
знал, что именно он достает.
   - Дочка Сьюси, верно?
   - Да, пап, Эннмари.
   - У всех Сьюси скверный норов. Пит. Она и дверью хлопнула, верно?
   Я улыбнулся. Не мог удержаться от улыбки. Просто чудо, что