была  установлена  как  АВ,  положительный
резус-фактор. Очень редкая группа крови. Группа крови Кэрол Гербер.
   Умерла или жива? Жива или умерла? Не проходит дня, чтобы Уилли  не  задал
себе этот вопрос.
   Он  переворачивает   следующую   страницу   альбома,   зная,   что   надо
остановиться, что надо вернуться домой - Шэрон будет  волноваться,  если  он
даже позвонит (он обязательно позвонит, позвонит из вестибюля; она права: он
очень надежный), но остановиться прямо сейчас он не может.
   Заголовок над фотографией черного черепа сгоревшего дома на Бенефит-стрит
из лос-анджелесской "Тайме".

   3 ИЗ "ДАНБЕРИ 12" ПОГИБЛИ  В  ВОСТОЧНОМ  Л.  -  А.  ПОЛИЦИЯ  ПРЕДПОЛАГАЕТ
ДОБРОВОЛЬНОЕ УБИЙСТВО-САМОУБИЙСТВО
   ТОЛЬКО ФИГЛЕР, ГЕРБЕР НЕ ОБНАРУЖЕНЫ.

   Впрочем, полицейские считали,  что  Кэрол  все-таки  погибла.  Статья  не
оставляла никаких сомнений. В то время и Уилли поверил, что это так. Столько
крови. Но вот теперь...
   Умерла или жива? Жива или умерла? Иногда у него в сердце что-то  шептало,
что кровь значения не имеет, что она выбралась  из  этого  дощатого  домишки
задолго до заключительных актов безумия. А иногда он  верил  в  то,  во  что
верила полиция - что она и Фиглер  ускользнули  от  остальных  после  начала
стрельбы, но до того, как дом был окружен, и что она  либо  умерла  от  ран,
полученных в этой перестрелке, либо была убита Фиглером, так как  стала  для
него обузой. Если верить этой версии, огненная девушка с кровью  на  лице  и
знаком мира в руке скорее всего теперь  скелет,  поджаривающийся  в  пустыне
где-то к востоку от Солнца и к западу от Тонопа.
   Уилли  прикасается  к  снимку  выгоревшего  дома  на  Бенефит-стрит..,  и
внезапно вспоминает имя - имя человека, который, возможно,  помешал  Донг-Ва
стать второй Ми-Лае или Ми-Кхе. Слоуком. Вот как его звали. Это точно. Будто
почернелые балки и разбитые окна прошептали ему это имя.
   Уилли закрывает альбом и убирает альбом. Он в мире сам с собой.  Приводит
в порядок то, что еще нужно привести в  порядок  в  конторе  "Междугородного
обогрева и охлаждения", затем осторожно спускается в люк,  нащупывает  ногой
верх стремянки. Ухватывает ручку дипломата и стягивает его вниз.  Спускается
на третью ступеньку и задвигает на место панель на потолке.
   Сам он ничего сделать не  может..,  ничего  необратимого..,  полицейскому
Уилоку.., но Слоуком мог бы. Да, бесспорно, Слоуком мог бы. Конечно, Слоуком
был черным, ну и что? В темноте все кошки серы, а для слепых  у  них  вообще
нет цвета. Такое ли уж большое  расстояние  от  Слепого  Уилли  Гарфилда  до
слепого Уилли Слоукома? Конечно же, нет. Рукой подать.
   - Слышишь ли ты, что слышу  я,  -  напевает  он,  складывая  стремянку  и
водворяя ее на место. - Чуешь ли ты, что чую я, вкусно ль тебе,  что  вкусно
мне?
   Пять минут спустя он плотно закрывает за  собой  дверь  "Специалистов  по
разведке земель Западных штатов" и запирает ее на все три замка. Потом  идет
по коридору. Когда лифт останавливается на  его  этаже,  он  входит,  думая:
"Яичный коктейль. Не забыть. Оллены и Дабреи".
   - И еще корица, - говорит он вслух. Трое, спускающихся  с  ним  в  лифте,
оборачиваются к нему, и Билл виновато улыбается.
   На улице он поворачивает  в  сторону  Центрального  вокзала  и,  поднимая
воротник пальто, чтобы загородить лицо от кружащих хлопьев,  ловит  себя  на
одной-единственной мысли:
   Санта перед зданием поправил бороду.

ПОЛНОЧЬ

   - Шэр?
   - Хмммммм?
   Голос у нее сонный,  далекий.  После  того  как  Дабреи  наконец  ушли  в
одиннадцать часов, они долго, неторопливо занимались любовью, и  теперь  она
задремывает. Естественно - он и сам задремывает. У него  ощущение,  что  все
его трудности разрешаются сами собой.., или что их разрешает Бог.
   - Может, я передохну с недельку после Рождества. Поразведаю новые  места.
Думаю сменить адрес.
   Ей не для чего знать, чем может заняться Уилли Слоуком в  течение  недели
перед Новым годом. Сделать она ничего не может и будет только тревожиться  и
- может,  да,  а  может,  нет:  он  лишен  способа  удостовериться  точно  -
почувствует себя виноватой.
   - Отлично, - говорит она. - А заодно сходишь в кино, верно? -  Ее  пальцы
высовываются из темноты  и  слегка  касаются  его  плеча.  -  Ты  так  много
работаешь. - Пауза. - И кроме того,  ты  вспомнил  про  яичный  коктейль.  Я
думала, что ты наверняка позабудешь. И очень тобой довольна, милый.
   Он ухмыляется в темноте на ее слова, ничего не может с собой поделать.  В
этом вся Шэрон.
   - Оллены очень ничего, но от Дабреев скулы сводит,  верно?  -  спрашивает
она.
   - Немножко есть, - соглашается он.
   - Если бы вырез ее платья  был  чуть  пониже,  она  могла  бы  устроиться
работать  в  бар,  где  официантки  по  пояс  голые.  Он  молчит,  но  снова
ухмыляется.
   - Сегодня было хорошо, правда? - спрашивает она у  него.  И  в  виду  она
имеет не их маленькую вечеринку.
   - Да, замечательно.
   - У тебя был хороший день? Я все не успевала спросить.
   - Отличный день, Шэр.
   - Я тебя люблю, Билл.
   - И я тебя люблю.
   - Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи.
   Погружаясь в сон, он думает о мужчине в ярко-красном лыжном  свитере.  Он
переносится за грань яви, не замечая этого, и мысль плавно переходит в  сон.
"Шестьдесят девятый и семидесятый были тяжелыми годами, - говорит мужчина  в
красном свитере. - Я был на Гамбургере с три-сто восемьдесят седьмой. Мы там
потеряли много хороших ребят. - Тут он веселеет. - Но у меня есть вот что! -
Из левого кармана пальто он вытаскивает седую бороду на веревочке. - И  это.
- Из правого кармана он достает смятый стаканчик из-под кофе  и  встряхивает
его. Несколько монет стучат о дно, будто зубы. -  Так  что,  как  видите,  -
говорит он, растворяясь, - даже самая слепая жизнь имеет свои компенсации".
   Затем и сон растворяется,  и  Билл  Ширмен  крепко  спит,  пока  в  шесть
пятнадцать следующего утра его не  будят  радиочасы  под  звуки  "Маленького
барабанщика".

1999: Когда кто-нибудь умирает, вспоминаешь прошлое

РАДИ ЧЕГО МЫ ВО ВЬЕТНАМЕ

   Когда кто-нибудь умирает, вспоминаешь прошлое. Вероятно,  Салл  знал  это
уже годы и годы, но в четкий постулат эта мысль сложилась в его мозгу только
в день похорон Пейга.
   Прошло двадцать шесть лет с тех пор, как вертолеты забрали последний груз
беженцев (некоторые фотогенично  болтались  на  полозковых  шасси)  с  крыши
посольства США в Сайгоне и почти тридцать с тех пор,  как  Хьюи  эвакуировал
Джона Салливана, Уилли Ширмена и, может, еще с десяток других  из  провинции
Донг-Ха. Салл-Джон и парень из его детства, вновь магически обретенный, были
героями в то утро, когда вертолеты рухнули с неба, но ближе к концу дня  они
стали чем-то совсем другим. Салл помнил, как лежал на вибрирующем полу  Хьюи
и кричал, чтобы кто-нибудь убил его. Он помнил, что Уилли  тоже  кричал.  "Я
ослеп, - вот что выкрикивал Уилли. - Иисусе, бля, я ослеп!"
   Мало-помалу ему стало ясно - пусть кишки свисали  из  его  живота  серыми
петлями, а от яиц осталось не так уж много, - что никто не сделает  того,  о
чем он просит, а сам он не осилит. Во всяком  случае,  так  скоро,  как  его
устроило бы. А потому он попросил, чтобы кто-нибудь  прогнал  мамасан.  Хоть
это-то они сделать могут? Высадите ее, да просто, бля,  вышвырните,  а  что?
Она же все равно мертвая, верно? Дело в том, что она смотрит  и  смотрит  на
него, а хорошенького понемножку.
   К тому времени, как они сдали его, Ширмена и полдесятка  других  -  самых
тяжелых  -  медикам  на  эвакопункте,   который   все   называли   Пипи-Сити
(вертолетчики наверняка до смерти были рады от них отделаться -  из-за  всех
этих воплей), до Салла начало доходить, что никто не видит,  что  старенькая
мамасан сидит на корточках в кабине, старенькая  седая  мама-сан  в  зеленых
штанах и оранжевой блузе и дурацких ярко-красных  китайских  туфлях  -  уух!
Старенькой мамасан назначил свидание Мейлфант, старина мистер Шулер.  Раньше
в этот день Мейлфант выскочил на поляну, как и Салл, и Диффенбейкер, и  Слай
Слоуком, и остальные, и наплевать, что косоглазые лупили по ним из зарослей,
наплевать на жуткую неделю минометов, и снайперов, и засад - Мейлфант рвался
в герои, и Салл рвался  в  герои,  и  вот  теперь  только  поглядите!  Ронни
Мейлфант - грязный убийца; парень, которого Салл так боялся в детстве,  спас
ему жизнь и ослеп, а сам Салл лежит на полу вертолета,  и  ветер  покачивает
его кишки. Как твердил Арт Линклеттер, это только доказывает, до чего смешны
люди.
   "Кто-нибудь, убейте меня!  -  кричал  он  в  тот  яркий  жуткий  день.  -
Кто-нибудь, пристрелите меня, Бога ради, дайте мне умереть!"
   Но он не умер. Врачи сумели спасти одно из  его  изуродованных  яичек,  и
теперь выпадали дни, когда он более или менее радовался тому, что жив. Такое
чувство у него вызывали закаты. Он  любил  выходить  на  задний  двор,  куда
отгонялись подержанные машины, взятые в обмен, но еще не  отремонтированные,
и стоя там, глядел, как заходит солнце.  Блядство,  конечно,  но  все  равно
хорошо.
   В Сан-Франциско Уилли оказался в той же палате и часто сидел с ним,  пока
начальство в мудрости своей не перевело старшего лейтенанта Ширмена  куда-то
еще. Они часами толковали о старых деньках в Харвиче и  об  общих  знакомых.
Один раз их даже снял фотокорреспондент АП - Уилли сидит на кровати Салла, и
оба хохочут. К этому времени зрение Уилли получшало, но в полный порядок  не
пришло; Уилли признался Саллу,  как  боится,  что  оно  навсегда  испорчено.
Статья при фотографии была самой идиотской, письма на них так и  посыпались.
Больше, чем они могли прочесть. Саллу даже пришла дикая мысль, что среди них
найдется весточка от Кэрол, но, конечно, он ничего не  получил.  Была  весна
1970-го, и Кэрол Гербер, без сомнения, курила травку и сосала хиппи  "кончай
войну!" в дни, когда ее старый школьный друг лишился яиц на  другой  стороне
земного шарика. Верно,  Арт,  люди  смешны.  А  еще:  мальчишки  и  девчонки
способны такое сказать!
   Когда Уилли исчез, старенькая мамасан осталась.  Старенькая  мамасан  все
время  была  рядом.  В  течение  семи  месяцев  в  Ветеранском  госпитале  в
Сан-Франциско она навещала его каждый день и каждую ночь - самая  постоянная
его посетительница в это нескончаемое время, когда весь мир словно  провонял
мочой, а сердце у него болело, как воспалившийся зуб. Иногда она являлась  в
муумуу,  будто  распорядительница  в  каком-нибудь  занюханом  луау,  иногда
приходила в паршивой юбочке-гольф зеленого  цвета  и  безрукавке,  полностью
открывавшей ее тощие плечи и руки.., но чаще всего она была одета  так,  как
была одета в тот день, когда Мейлфант убил ее, -  зеленые  штаны,  оранжевая
блуза, красные туфли с китайскими иероглифами на них.
   В то лето он как-то развернул сан-францисскую "Кроникл" и увидел, что всю
первую страницу заняла его прежняя  подружка.  Его  прежняя  подружка  и  ее
дружки-хиппи убили в Данбери сколько-то там молодых ребят  и  представителей
компании, предлагавшей им работу. Его прежняя подружка была теперь  "Красная
Кэрол". Его прежняя подружка была теперь знаменитостью. "П...а ты, -  сказал
он, когда газета сперва сдвоилась, потом строилась, потом смялась в  призмы.
- Безмозглая блядская П...а". Он уже превратил газету в ком и хотел швырнуть
ее через всю палату, но его новая подружка, но старенькая мамасан сидела  на
соседней кровати и смотрела на Салла своими черными глазами, и,  увидев  ее,
Салл окончательно сломался. Когда пришла сестра, Салл не то не мог, не то не
хотел объяснить ей, почему он плачет. Он знал только, что весь мир спятил, а
ему нужен укол, и в конце концов сестра  нашла  врача,  который  сделал  ему
укол, и последнее, что он видел перед тем, как  провалиться,  была  мамасан,
старенькая блядская мамасан на соседней кровати - сидит, сложив желтые  руки
на зеленых полистироловых коленях, сидит и смотрит на него.
   Вместе с ним она проехала через всю страну, проделала с ним весь путь  до
Коннектикута, напрямик  через  проход  турист-класса  лайнера  747  "Юнайтед
Эрлайнз". Она сидела рядом с бизнесменом, который не видел ее, как не видели
вертолетчики Хьюи или Уилли Ширмен, или медперсонал "Дворца Кисок". Ее  взял
в подружки Мейлфант в Донг-Ха, но теперь она стала подружкой Джона Салливана
и ни на миг не  отрывала  от  него  взгляд  своих  черных  глаз.  Ее  желтые
морщинистые пальцы постоянно оставались сплетенными на ее коленях, взгляд ее
глаз постоянно оставался на нем.
   Тридцать лет. Черт, срок долгий.
   Но пока проходили эти годы, Салл видел ее все реже и реже.  Когда  осенью
семидесятого он вернулся в Харвич, он  все  еще  видел  старенькую  мамасан,
примерно каждый день - ел ли сосиску в Коммонвелф-парке у поля Б или стоял у
железной  лестницы,  ведущей  к  железнодорожной   платформе,   где   кишели
прибывающие и отбывающие пассажиры, или  просто  шел  по  Главной  улице.  И
всегда она смотрела на него.
   А когда он получил свою первую послевьетнамскую работу  (естественно,  по
продаже машин, ведь только это он и умел делать  по-настоящему),  то  вскоре
увидел  старенькую  мамасан  на  переднем  сиденье  "форда"  1968   года   с
"ПРОДАЕТСЯ" на ветровом стекле.
   "Со временем вы начнете  ее  понимать",  -  сказал  ему  в  Сан-Франциско
чистильщик мозгов, и как  Салл  ни  настаивал,  ничего  толком  к  этому  не
добавил. Чистильщик хотел послушать про  вертолеты,  которые  столкнулись  и
рухнули с неба, чистильщик хотел  знать,  почему  Салл  так  часто  называет
Мейлфанта "этим карточным мудилой" (Салл отказывался  ответить);  чистильщик
хотел знать, бывают ли еще у Салла сексуальные фантазии, а если да,  так  не
играет ли в них большую роль насилие. Саллу  даже  нравился  этот  парень  -
Конрой была его фамилия, - но факт оставался фактом:  был  он  жопа.  Как-то
раз, незадолго до его отъезда из Сан-Франциско, он чуть  было  не  рассказал
доктору Конрою про Кэрол. В целом он был рад, что удержался. Он ведь даже не
знал, как ему ДУМАТЬ о своей школьной подружке, а уж тем  более  говорить  о
ней ("спутанность" - было словечко Конроя для его состояния). Он  назвал  ее
"безмозглой блядской п...ой, но ведь весь чертов мир в эти дни был блядским,
верно? А уж если кто-то и знал, как легко жестокая агрессивность  вырывается
из-под контроля, так в первую очередь Джон Салливан. Уверен он  был  лишь  в
одном: он надеялся, что полицейские не убьют ее, когда доберутся до нее и ее
друзей.
   Жопа не жопа, а доктор Конрой не так уж ошибался, говоря, что со временем
Салл поймет старенькую мамасан. Самым главным было понять - нутром понять, -
что мамасан здесь нет. Головой понять труда не составляло, но  вот  нутро  у
него упиралось, возможно, оттого, что его нутро  выпотрошено  в  Донг-Ха,  а
такие штучки не могут не замедлить процесс понимания.
   Он взял почитать несколько  книг  у  доктора  Конроя,  а  библиотекарь  в
госпитале достал ему еще парочку по  межбиблиотечному  абонементу.  Из  книг
следовало, что старенькая мамасан в ее зеленых штанах и  оранжевой  блузе  -
это "выведенная  вовне  фантазия,  которая  служит  облегчающим  механизмом,
который помогает ему преодолевать "вину  оставшегося  в  живых"  и  "синдром
посттравматического шока". Другими словами, она ему мерещится.
   Но каковы бы ни были причины, его отношение  к  ней  изменялось  по  мере
того, как ее появления становились все  более  редкими.  Теперь,  когда  она
возникала, он при виде нее вместо отвращения или суеверного страха испытывал
что-то похожее на радость. Ну, то,  что  чувствуешь,  когда  видишь  старого
друга, который уехал из  родного  городка,  но  иногда  приезжает  ненадолго
погостить там.

***

   Теперь он жил в Милфорде, городке, отстоящем от Харвича миль на  двадцать
по шоссе 1-95 и на много световых лет в разных  других  отношениях.  Харвич,
когда Салл жил там в детстве и дружил с Бобби Гарфилдом и Кэрол Гербер,  был
приятным пригородом с обилием деревьев. Теперь его родной городок стал одним
из тех, куда по вечерам не ездят, - закопченным придатком Бриджпорта. Он все
еще проводил там большую часть дня -  на  складе  или  в  салоне  ("Салливан
шевроле" уже четыре года подряд было золотозвездным предприятием), но обычно
уходил в шесть часов вечера, а уж в  семь  наверняка,  и  ехал  на  север  в
Милфорд в своем  демонстрационном  "шевроле  каприс".  Обычно  он  уезжал  с
неосознанным, но очень подлинным ощущением благодарности.
   В этот летний день он поехал от Милфорда по 1 - 95 на юг, как обычно,  но
в более позднее время и не свернул на съезд номер  9  "ЭШЕР-АВЕНЮ,  ХАРВИЧ".
Сегодня он повел свой синий с черными покрышками демо дальше на юг;  его  не
переставало забавлять, как вспыхивали тормозные  огни  машин  впереди,  чуть
только их водители замечали его в зеркале заднего вида... Они принимали  его
за полицейского - и ехал так до самого Нью-Йорка.
   Машину он оставил в салоне Арни Моссберга в  Вест-Сайде  (когда  торгуешь
"шевроле", проблем с парковкой не возникает  -  одна  из  приятностей  этого
бизнеса), по дороге  через  город  рассматривал  витрины,  съел  бифштекс  в
"Палм-То", а потом отправился на похороны Пейгано.
   Пейг тоже был на месте падения вертолетов в  то  утро,  одним  из  ребят,
попавших в заключительную засаду, когда сам Салл не то наступил на мину,  не
то порвал проволочку и взорвал прикрепленный к  дереву  заряд.  Человечки  в
черных пижамах тут же вдарили по ним. На тропе Пейг ухватил Волленски, когда
Волленски получил пулю в горло. Он дотащил Волленски до поляны, но Волленски
был уже мертв. Пейг, конечно, был залит кровью Волленски (собственно,  этого
Салливан не помнил, к тому моменту он уже  горел  в  собственном  аду),  но,
наверное, Пейг испытывал только облегчение, поскольку эта кровь закрасила ту
кровь, еще не совсем запекшуюся: Пейгано ведь был так близко, что его  всего
забрызгало, когда Слоуком  застрелил  дружка  Мейлфанта.  Забрызгало  кровью
Клемсона, забрызгало мозгом Клемсона.
   Салл никогда ни словом не обмолвился о том, что произошло с  Клемсоном  в
деревне, - ни доктору Конрою, никому другому. Он ушел в глухую. Все они ушли
в глухую.
   Пейг умер от рака. Когда умирал кто-нибудь из старых вьетнамских  корешей
Салла (ну ладно, были они не совсем корешами - по большей  части  дураки  из
дураков  и  совсем  не  такие,  каких  Салл  назвал  бы  корешами,  но   они
пользовались  этим  словом,  потому  что  не  придумано  еще  слово,   чтобы
обозначить, чем они были друг для друга), то словно бы причиной  всегда  был
рак, или наркотики, или самоубийство. Рак обычно начинался в  легких  или  в
мозгу, а затем просто распространялся повсюду, будто все они  потеряли  свою
иммунную систему там, в зелени. У Дика Пейгано  это  был  рак  поджелудочной
железы - у него и у Майкла Линдона. Рак звезд. Гроб был  открыт,  и  старина
Пейг выглядел не так уж плохо.  Жена  поручила  гробовщику  обрядить  его  в
строгий костюм, а не в форму. Вероятно, она вообще  о  форме  не  вспомнила,
вопреки всем наградам, которые  получил  Пейгано.  Пейг  носил  форму  всего
два-три года, и годы эти были как аберрация, как срок, отбытый в  тюрьме  за
то,  что  в  один  невезучий  момент   ты   сделал   что-то,   совсем   тебе
несвойственное, скорее всего пока был пьян. Например, убил кого-то в  пьяной
драке или тебе вдруг взбрело в башку поджечь церковь, где твоя  бывшая  жена
занималась с учениками воскресной школы. Салл  не  представлял  себе,  чтобы
хоть кто-нибудь из тех, с кем он служил - включая и его  самого,  -  захотел
бы, чтобы его похоронили в военной форме.
   Диффенбейкер - для Салла он все еще оставался новым  лейтенантом  -  тоже
приехал на похороны. Салл не видел Диффенбейкера  уже  очень  давно,  и  они
хорошо поговорили.., хотя, собственно, говорил  почти  только  Диффенбейкер.
Салл не очень-то верил, что разговоры что-то меняют, но