о ссуде; самые
высокие проценты платят  бедные.  -  Нам  придется  только  пересмотреть,  -
уточнил   он,   -   ограничения,   установленные   для   банка   федеральным
законодательством.
   - К черту всякие ограничения! Есть ведь возможности  обойти  их  -  такие
методы применяются каждый день. Ты это так же хорошо знаешь, как и я.
   - Да, я слышал, что есть пути и способы. То, о чем они разговаривали -  и
прекрасно понимали друг друга, -  было  существующим  в  Соединенных  Штатах
правилом, запрещающим любому банку  давать  одному  кредитору  более  десяти
процентов своего капитала и полученных прибылей. Эта  мера  была  придумана,
чтобы уберечь банки от разорения и защитить вкладчиков от потерь. Для "Ферст
меркантайл   Америкен"    предоставление    пятидесятимиллионного    кредита
"Супранэшнл" значительно превышало установленный лимит.
   - Обойти это правило,  -  сказал  Большой  Джордж,  -  вы  сможете,  если
распределите кредит между  нашими  дочерними  компаниями.  А  мы  потом  его
объединим, как и где нам будет нужно.
   Роско Хейворд задумался.
   - Да, так  можно  сделать.  -  Он  понимал,  что  предложение  Джи.  Джи,
противоречит сути закона, хотя формально остается в его рамках. Но он  также
знал, что Большой Джордж говорит правду: наиболее крупные и престижные банки
постоянно пользуются подобными методами.
   И хотя эта проблема была решена, размер  предполагаемого  займа  ошеломил
его. Он представлял себе сумму в двадцать или двадцать  пять  миллионов  для
начала, по мере развития сотрудничества  между  банком  и  "Супранэшнл"  эта
сумма может и возрасти.
   Как бы читая его мысли. Большой Джордж заявил:
   - Малые суммы меня никогда не интересовали. Если пятьдесят миллионов  для
вас слишком много, давайте обо всем забудем. Я обращусь в "Чейз".
   Важная,  но  непонятная  сделка,  ради  которой  Хейворд  сюда   приехал,
неожиданно стала ускользать от него.
   - Нет-нет, - пылко возразил он. - Это не чересчур много.
   Он перебрал в уме другие обязательства "ФМА".  Никто  не  знал  их  лучше
него.  Да,  пятьдесят  миллионов  для  "СуНатКо"  можно  достать.   Придется
прикрутить все краны  в  банке  -  резко  сократить  выдачу  мелких  ссуд  и
закладных,  но  это  возможно.  Один  большой  кредит  такому  клиенту,  как
"Супранэшнл", будет намного выгоднее множества мелких ссуд,  выдача  и  сбор
которых требуют больших затрат.
   - Я настойчиво рекомендую выдачу ссуды обсудить на собрании директоров, -
решительно заявил Хейворд, - и уверен, что они согласятся.
   Его партнер по гольфу отрывисто кивнул:
   - Хорошо.
   - Конечно, мне будет легче это осуществить, если я сообщу директорам, что
наш банк будет представлен в собрании директоров "Супранэшнл".
   Большой Джордж подрулил на карте к  своему  мячу,  который  он  некоторое
время изучал, прежде чем ответить.
   - Это можно устроить. Если это произойдет, я буду рассчитывать,  что  ваш
отдел кредитования вложит солидную сумму в наши акции. Настало время,  чтобы
цена на них благодаря новым покупкам поднялась.
   - Это можно рассмотреть наряду с остальными вопросами, -  с  возрастающей
уверенностью заявил Хейворд.  -  Совершенно  очевидно,  теперь  "Супранэшнл"
откроет у нас активный счет, и возникает вопрос компенсирования баланса...
   Хейворд понимал, что они исполняют ритуальный танец банкира  с  клиентом.
Танец этот был установлением связи между банками и корпорациями: ты - мне, я
- тебе.
   Джи.  Джи.  Куотермейн,  извлекая  железную   клюшку   из   своей   сумки
крокодиловой кожи, раздраженно заметил:
   - Не занимай мое внимание деталями.  Мой  финансист  Инчбек  будет  здесь
сегодня. Он полетит назад с нами завтра. Вот тогда вы и поговорите.
   Было ясно,  что  короткий  деловой  разговор  окончен.  К  этому  времени
рассеянная игра достопочтенного Харольда, похоже, надоела его партнеру.
   - Вы меня с ума сведете, - в какой-то момент взмолился Байрон Стоунбридж.
И затем:
   - Черт побери, Харольд, ваши удары заразительны, как оспа. Каждому, кто с
вами играет, надо прежде сделать прививку. - И по непонятной  причине  удары
вице-президента стали все реже достигать цели.
   Большой Джордж, радуясь своей победе, обнял Байрона Стоунбриджа за плечи:
   - Мне кажется, это должно увеличить кредит доверия ко мне в Вашингтоне.
   - Все зависит от того,  чего  вы  хотите,  -  ответил  вице-президент.  И
многозначительно добавил:
   - И насколько вы благоразумны.
   В мужской раздевалке за  выпивкой  достопочтенный  Харольд  и  Стоунбридж
заплатили каждый Джи. Джи. Куотермейну по сотне долларов -  о  такой  ставке
они условились еще до начала игры. Хейворд отказался  ставить,  поэтому  ему
ничего не полагалось при выплате.
   Большой Джордж великодушно произнес:
   - Мне нравится, как ты играл, партнер.  -  И,  обратившись  к  остальным,
добавил:
   - Я думаю, Роско заслуживает похвалы. А вы как считаете?
   Они согласно кивнули. Большой Джордж хлопнул себя по коленке.
   - Понятно! Место в совете  директоров  -  "Супранэшнл".  Подходит  вместо
приза? Хейворд улыбнулся:
   - Уверен, что вы шутите.
   В одно мгновение улыбка слетела с лица главы "СуНатКо".
   - О "Супранэшнл" я никогда не шучу. Тут Хейворд  понял,  что  это  способ
претворения в жизнь того, о чем они говорили раньше с Большим Джорджем. Если
он  согласится,  это,  конечно,  будет   означать   и   принятие   остальных
обязательств. Он раздумывал лишь несколько секунд.
   - Если вы серьезно, то я буду счастлив принять ваше предложение.
   - Об этом будет объявлено на следующей  неделе.  Предложение  было  столь
внезапным и ошеломляющим, что Хейворду все еще верилось с трудом. Он ожидал,
что кто-то из состава директоров "Ферст меркантайл Америкен" будет приглашен
в состав совета директоров "Супранэшнл". Но чтобы выбрали его и  притом  сам
Джи. Джи. Куотермейн! Это было наградой из наград. Нынешний совет директоров
"СуНатКо" представлял сливки деловых и финансовых кругов.
   Как бы читая его мысли, Большой Джордж рассмеялся:
   - Среди всего прочего ты сможешь присматривать за деньгами своего банка.
   Хейворд заметил вопросительный взгляд  достопочтенного  Харольда,  слегка
кивнул, и его коллега-директор просиял.

Глава 8

   Второй вечер в особняке Джи.  Джи.  Куотермейна  на  Багамах  значительно
отличался от первого. Все восемь человек - и мужчины и девушки  -  держались
более раскованно, чего не было накануне.  Роско  Хейворд,  заметив  разницу,
подумал, что знает, в чем причина.
   Интуиция подсказывала ему, что Ретта провела предыдущую ночь с  Харольдом
Остином, Криста - с Байроном Стоунбриджем.  Он  надеялся,  что  они  оба  не
думают того же о нем и Эйврил. Во всяком  случае,  он  был  уверен,  что  их
хозяин так не думал: несколько фраз, брошенных им утром, указывали на это  -
наверное, Большого Джорджа ставили в известность обо всем,  что  происходило
или не происходило в этом доме. Между тем вечер - который они провели  снова
у бассейна, а потом ужинали на террасе - был  замечательным.  Роско  Хейворд
позволил себе расслабиться и повеселиться.
   Ему  доставляло  искреннее  удовольствие  внимание  Эйврил,  которая   не
выказывала на малейшей обиды на то, что он отверг ее прошлой ночью.  Доказав
себе, что он способен сопротивляться ее соблазнам, он не видел смысла в том,
чтобы избегать ее приятного общества теперь.  Двумя  другими  причинами  для
эйфории было обещание "Супранэшнл" вести дела с "Ферст меркантайл  Америкен"
и полученный им неожиданный, поразительный подарок в  виде  места  в  совете
директоров "СуНатКо". У него не было никаких сомнений, что и  то,  и  другое
значительно повысит его престиж в  "ФМА".  Теперь  назначение  его  на  пост
президента банка казалось уже не за горами.
   До этого у него была недолгая встреча  с  ревизором  "Супранэшнл"  Стэнли
Инчбеком, лысеющим, суетливым Нью-Йоркцем. Помимо встречи с Хейвордом Инчбек
провел большую часть дня с Джи.  Джи.  Куотермейном.  И  хотя  скорее  всего
Инчбек жил где-то в доме, он не появлялся ни к аперитиву, ни к ужину.
   Раньше, в начале вечера, Роско Хейворд заметил из окна своей  комнаты  на
втором этаже, как Джи.  Джи.  Куотермейн  и  Байрон  Стоунбридж,  увлеченные
разговором, прогуливались почти  час.  Они  были  слишком  далеко  от  дома,
поэтому услышать Роско ничего не мог, но было похоже, что Большой Джордж  на
чем-то настаивает, а вице-президент изредка  перебивает  его,  скорее  всего
задавая вопросы. Хейворду вспомнилась фраза, сказанная утром на площадке для
гольфа о "кредите доверия в Вашингтоне", и подумал:
   "Какую из многочисленных сфер деятельности "Супранэшнл"  они  обсуждают?"
Он решил, что ему не суждено это узнать.
   Теперь, после ужина, в прохладе и напоенной  сладкими  запахами  темноте,
Большой Джордж в очередной раз предстал  радушным  хозяином.  Зажав  в  руке
коньячную рюмку с буквой "Кью", он объявил:
   - На сегодня никаких экскурсий. Будем веселиться здесь.
   Мажордом, официанты и музыканты  незаметно  удалились.  Ретта  и  Эйврил,
пившие шампанское, хором подтвердили:
   - Веселиться будем здесь!
   - Ну и как будем веселиться? - спросил Бай Стоунбридж,  повысив  голос  в
тон девушкам.
   - Будем выпивать! - заявила Криста  и  тут  же  поправилась:  язык  после
выпитого за обедом вина и шампанского у нее немного путался.  -  Нет,  будем
проплывать! Я хочу плавать.
   - Так что же тебе мешает? - подзадорил ее Стоунбридж.
   - Ничего, дорогой мой Бай! Совершенно ничего! - Неловким движением Криста
поставила бокал шампанского, скинула туфли, расстегнула  застежки  платья  и
выскользнула из него. Длинное зеленое вечернее платье, которое она надела  к
ужину, упало к ее ногам. Комбинацию Криста сняла через голову и отбросила  в
сторону. Больше на ней ничего не было.
   Обнаженная,  улыбающаяся,  похожая  идеально  пропорциональным  телом  на
ожившую скульптуру Майоля, Криста с достоинством спустилась к  подсвеченному
бассейну и нырнула. Она проплыла его весь, повернулась и крикнула остальным:
   - Это божественно! Идите сюда!
   - Видит Бог! - воскликнул Стоунбридж. - Я иду! -  Он  сбросил  спортивную
рубашку,  брюки  и  туфли  и  обнаженный,  как  и  Криста,  хотя   и   менее
соблазнительный, сбежал вниз и нырнул.
   Лунный Свет и Ретта, хихикая, тоже стали раздеваться.
   - Подождите! - крикнул Харольд Остин. - Этот спортсмен тоже сейчас идет.
   Роско Хейворд, восторженно и одновременно  с  изумлением  наблюдавший  за
Кристой, обнаружил подле себя Эйврил.
   - Росси, лапочка, расстегните мне молнию. Она повернулась к нему  спиной.
Он неуклюже попытался дотянуться до молнии, не вставая со стула.
   - Встаньте же, старичок,  -  сказала  Эйврил.  И  как  только  он  встал,
повернула голову и привалилась к нему - он чуть не задохнулся от ее тепла  и
аромата. - Ну что, справились?
   Ему трудно было сосредоточиться.
   - Нет, похоже, что...
   Эйврил ловко закинула руку за спину.
   - Давайте я сама. - И она до конца расстегнула молнию, дернула плечами  -
и платье упало к ногам. Уже  знакомым  ему  движением  она  тряхнула  рыжими
волосами. - Ну, чего же вы ждете? Расстегивайте лифчик.
   Руки у него дрожали, глаза не могли от нее оторваться. Он сделал то,  что
она велела, и лифчик упал.
   Незаметным, грациозным движением Эйврил повернулась.  Подалась  вперед  и
крепко поцеловала его в губы. Его руки  чувствовали  ее  напрягшиеся  соски.
Казалось, помимо его воли пальцы сжались.  Электрические  волны  наслаждения
побежали по телу.
   - М-м-м, - промурлыкала Эйврил. - Приятно. Плавать идешь?
   Он покачал головой.
   - Тогда увидимся потом. - Она повернулась,  похожая  в  своей  наготе  на
греческую богиню, и присоединилась к остальным, бултыхавшимся в бассейне.
   Джи. Джи. Куотермейн продолжал сидеть,  отодвинув  кресло  от  обеденного
стола. Он потягивал коньяк и пристально наблюдал за Хейвордом.
   - Мне тоже не очень хочется плавать. Хотя  время  от  времени,  когда  ты
среди друзей, мужчине невредно расслабиться.
   - С этим я, пожалуй, вынужден согласиться. И я, безусловно, чувствую себя
в кругу друзей.
   Хейворд снова опустился в кресло;  сняв  очки,  он  начал  их  протирать.
Теперь он взял себя в руки. Внезапный приступ безумия и слабости прошел.
   - Проблема, конечно, состоит в том, - продолжал он,  -  что  порою  можно
зайти  дальше,  чем  намеревался.  Но  главное  -  сохранять  контроль   над
ситуацией.
   Большой Джордж зевнул.
   Пока они говорили, остальные уже вылезли из воды, вытирались  и  надевали
халаты.

***

   Спустя два часа, как и предыдущей ночью, Эйврил проводила Роско  Хейворда
до дверей его спальни. Поначалу, на первом этаже, он решил настоять на  том,
чтобы она не провожала, но затем передумал, уверенный в силе  своей  воли  и
убежденный,  что  не  поддастся  безумному  влечению.  Он  себя   чувствовал
настолько уверенно, что даже весело произнес:
   - Спокойной ночи, юная леди. Да, можете не напоминать мне, что ваш  номер
на переговорном устройстве - семь, уверяю вас, мне ничего не понадобится.
   Эйврил посмотрела на него с таинственной полуулыбкой и ушла. А он  тотчас
запер дверь спальни и, напевая, принялся готовиться ко сну.
   Но сон не шел.
   Почти час он лежал без сна, отбросив простыни. В открытое окно  слышалось
сонное гудение насекомых, а в отдалении - плеск волн.
   Несмотря на все старания Роско, мысли его были заняты Эйврил...
   Он пробовал прогнать от себя эти мысли и думать о делах в банке, о  ссуде
"Супранэшнл", о месте директора, обещанном Джи. Джи. Куотермейном. Но  мысли
возвращались к Эйврил, его тянуло к ней сильнее, чем раньше. Он вспоминал ее
ноги, бедра, губы, мягкую улыбку, исходившие от нее  тепло  и  аромат..,  ее
доступность.
   Он встал и начал  ходить,  стремясь  направить  свою  энергию  на  что-то
другое. Но не мог...
   Дважды он делал движение к  переговорному  устройству,  но  усилием  воли
удерживал себя.
   В третий раз он все же подошел к столу. Взяв трубку,  он  застонал  -  со
смесью боли, самоупрека, возбуждения, божественного предвкушения...
   Твердо и решительно он нажал на седьмую кнопку.

Глава 9

   Ни жизненный опыт, ни воображение не подготовили  Майлза  Истина  к  тому
безжалостному,  уничтожающему  личность  аду,  который  ждал  его  в  тюрьме
Драммонбург.
   Прошло полгода с момента, когда его обвинили в хищении, и  четыре  месяца
со времени суда и его заключения.
   В  те  редкие  минуты,  когда,  забыв  о  своих  физических  и   духовных
страданиях, Майлз Истин мог рассуждать, он  приходил  к  выводу,  что,  если
общество задалось целью диким, варварским способом отомстить  человеку,  оно
преуспело куда больше, чем может представить себе тот, кто  не  испытал  ада
тюрьмы. "И если цель такого наказания, - продолжал рассуждать он, - убить  в
человеке все человеческое и превратить его в животное  с  самыми  низменными
инстинктами, тогда тюремная система вполне для этого подходит.
   Чего тюрьма не делает и никогда не сделает, - говорил себе Майлз Истин, -
она не превратит человека в лучшего члена общества по сравнению с тем, каким
он был, переступив ее порог. Просиди человек в тюрьме любой срок, он  станет
только хуже и еще больше опустится, а ненависть к системе,  посадившей  его,
лишь увеличится; тюрьма  только  уменьшает  возможность  превращения  его  в
полезного, законопослушного гражданина. И чем больше будет срок, тем  меньше
шансов на то, что человек морально изменится к  лучшему.  По  большей  части
именно время подтачивает  и  постепенно  уничтожает  стремление  измениться,
которое, возможно, было у заключенного вначале.
   Если человек и цеплялся за какие-то моральные ценности, словно тонущий за
спасательный круг, этому способствовали его  внутренние  силы,  а  вовсе  не
тюрьма".
   Майлз старался держаться,  стремился  сохранить  хотя  бы  видимость  тех
качеств, что были в нем прежде, пытался не озвереть окончательно,  не  стать
совершенно бесчувственным, варварски озлобленным, не отчаяться вконец.  Было
так просто поддаться  всему  этому,  надеть  вечную  власяницу.  Большинство
узников ждала эта участь.  Это  были  люди,  которые  попали  в  тюрьму  уже
ожесточившимися и стали здесь еще хуже,  или  же  люди,  сломленные  сроком,
проведенным в заточении, - сроком и холодной бесчеловечностью людей на воле,
безразличных к ужасу того, что творится в тюрьме, и к попранию человеческого
достоинства - во имя общества.
   К счастью для Майлза - и мысленно он все время за это цеплялся,  -  перед
ним открывалась одна возможность. Он был осужден на два года. Это  позволяло
ему быть выпущенным на поруки через четыре месяца.
   Он даже думать не смел о том, что  его  могут  не  выпустить  на  поруки:
слишком это было бы ужасно. Он не верил, что сможет продержаться два года  в
тюрьме и не разрушиться окончательно душой и телом.
   "Держись! - повторял он себе  каждый  день  и  каждую  ночь.  -  Держись,
надейся на избавление, на досрочное освобождение под честное слово".
   Вначале, после ареста и предварительного заключения, когда он ждал  суда,
казалось, что он сойдет с ума, сидя взаперти в камере. Он  вспомнил  однажды
прочитанное  изречение,  что  свободу  редко  ценят.  Пока  не  потеряют.  И
действительно, никто не осознает, что значит физическая свобода передвижения
- даже возможность перейти из комнаты  в  комнату  или  ненадолго  выйти  на
улицу, - пока тебя не лишат такой возможности.
   Вот так же - по сравнению с  тюрьмой  -  казался  ему  роскошью  судебный
период.
   Камера, в которую его посадили в Драммонбурге, представляла собой  клетку
шесть на восемь футов. Эту четырехэтажную, квадратную тюрьму  строили  более
полувека назад,  каждая  камера  предназначалась  для  одного  заключенного;
сегодня она была настолько переполнена, что  в  большинстве  камер,  включая
камеру Майлза, содержалось по четыре человека. По большей части  заключенные
проводили в этом крошечном закрытом помещении по восемнадцать часов в сутки.
   Вскоре после того как Майлз прибыл сюда, в тюрьме начались беспорядки,  и
их на целых семнадцать  суток  перевели  на  режим  "сидеть  взаперти,  есть
взаперти", как это называли охранники. После первой такой  недели  отчаянные
вопли тысячи двухсот полуобезумевших людей увеличили их страдания.
   В камере, куда посадили Майлза Истина, к  стенам  было  приделано  четыре
койки, одна раковина и единственный унитаз без сиденья. Туалетной  бумаги  и
мыла - даже при экономном пользовании - никогда не хватало. Душ  разрешалось
принимать недолго, раз в неделю; в промежутках между приемами  душа  немытые
тела начинали вонять, что было дополнительным мучением.
   На вторую неделю пребывания в тюрьме Майлза в  душе  изнасиловала  группа
заключенных. Все было плохо, но это было ужаснее всего.
   Майлз быстро почувствовал, что становится объектом сексуального  интереса
и других заключенных. Его приятная внешность  и  молодость,  как  он  вскоре
выяснил, притягивали их. По дороге в столовую или во время прогулки во дворе
наиболее  агрессивные  гомосексуалисты  окружали  его  и  старались  о  него
потереться. Некоторые пытались его погладить,  другие  посылали  ему  издали
воздушные поцелуй. От первых он с отвращением увиливал, вторых  игнорировал,
но по мере того как это становилось все  труднее,  он  начал  нервничать,  а
потом и бояться. Он чувствовал,  что  охранники  понимали,  что  происходит.
Казалось, это их изрядно забавляло.
   Хотя среди заключенных  преобладали  черные,  домогательства  исходили  в
равной степени и от черных, и от белых.
   Он был в душевой, одноэтажном строении,  куда  заключенных  препровождали
группами по пятьдесят человек.
   Заключенные раздевались, складывали одежду  в  плетеные  корзинки,  затем
нагие, трясясь от холода, шли по неотапливаемому помещению. Они  стояли  под
душами в ожидании, когда охранник включит воду.
   Охранник в душевой н