во "помоги". Для этого  и  создана
эта карта.
   Начальник охраны  банка  сказал,  что  компьютер  "Кичардж"  определенным
образом запрограммирован, и по этой карточке можно приобрести что угодно  на
сумму до ста долларов, однако одновременно в банке сработает  автоматическая
тревога. Таким образом Уэйнрайт поймет, что  Истин  нуждается  в  помощи,  а
также, где он находится.
   - Он может воспользоваться  этой  карточкой,  если  наткнется  на  что-то
горячее и ему потребуется помощь или станет известно, что он в опасности.  В
зависимости от того, какие события этому предшествовали, я буду решать,  что
делать. Скажите ему, чтобы тратил не  меньше  пятидесяти  долларов;  в  этом
случае из магазина  обязательно  позвонят  за  подтверждением.  После  этого
звонка он должен как можно дольше тянуть, чтобы дать мне больше времени  для
действия. - И добавил:
   - Карточка может вообще ему не понадобиться. Но если он воспользуется ею,
то об этом сигнале не узнает никто.
   Уэйнрайт попросил Хуаниту  повторить  инструкции  слово  в  слово.  Он  с
восхищением посмотрел на нее:
   - А вы смекалистая.
   - Зачем мне это будет нужно - мертвой? - помедлив, ответила Хуанита.
   - Перестаньте волноваться! - Перегнувшись,  он  нежно  дотронулся  до  ее
сложенных рук. - Обещаю, все получится.
   В этот момент его уверенность  передалась  ей.  Но  потом,  вернувшись  в
квартиру к спящей Эстеле, Хуанита вновь почувствовала приближение беды.

Глава 7

   В оздоровительном клубе "Две семерки" пахло  паром,  застоявшейся  мочой,
потом и вином. Правда, через некоторое время каждый посетитель на  удивление
свыкался со всевозможными миазмами, сливавшимися  в  острую  вонь,  так  что
случайное   дуновение   свежего    воздуха    воспринималось    как    нечто
противоестественное.
   Клуб  находился  в  похожем  на  коробку  здании   из   бурого   кирпича,
расположенном в приходившем в упадок тупике там, где центр города  переходил
в  окраину.  На  его  фасаде  видны  были  следы  полувековой  эксплуатации,
заброшенности и  появившихся  в  последнее  время  надписей.  Венчал  здание
обломанный  флагшток,  который  никто  не  помнил  целым.  В   здание   вела
единственная  прочная   без   надписей   дверь,   открывавшаяся   прямо   на
растресканный тротуар с многочисленными  перевернутыми  мусорными  баками  и
несметным числом кучек, оставленных собаками. Предполагалось, что ободранный
вестибюль, куда вы попадали,  войдя  в  дом,  охраняется  вышибалой,  пьяным
громилой, впускавшим членов клуба и грубо выставлявшим посторонних, но он не
всегда сидел на месте, поэтому Майлз Истин свободно прошел внутрь.
   Была середина недели, близился полдень, и возбужденные голоса  доносились
откуда-то из глубины. Майлз пошел на звук по коридору  первого  этажа,  тоже
отнюдь не чистому,  увешанному  пожелтевшими  фотографиями  профессиональных
боксеров. В конце была открыта дверь в полутемный бар, откуда  и  доносились
голоса. Майлз вошел туда.
   Поначалу он с трудом видел в полутьме  и  двигался  неуверенно,  так  что
официант с  подносом,  уставленным  напитками,  налетел  на  него.  Официант
ругнулся, с трудом удержал в равновесии  стаканы  и  заспешил  дальше.  Двое
мужчин, сидевших на табуретах у стойки, обернулись. Один из них сказал:
   - Это частный клуб, приятель. Если ты не член - пошел вон!
   Другой возмутился:
   - Опять этого лентяя Педро нет на месте. Тоже мне, швейцар! Эй,  ты  кто?
Чего тебе надо?
   - Я ищу Джула Ларокку, - ответил Майлз.
   - Еще где-нибудь поищи, - сказал первый. - Здесь про такого не слыхали.
   - Эй, Майлзи, крошка! - Из мрака выступил квадратный пузатый мужик.
   Майлз разглядел  знакомое  лицо  хорька.  Это  был  Ларокка,  выполнявший
поручения  Мафиозного  яруса  в  Драммонбургской  тюрьме   и   со   временем
привязавшийся к Майлзу и его "заступнику" Карлу. Карл по-прежнему  сидел  и,
похоже, выходить не собирался. А Джула Ларокку выпустили на поруки незадолго
до Майлза Истина.
   - Привет, Джул, - узнал его Майлз.
   - Иди сюда. Познакомься с ребятами. - Ларокка ухватил  Майлза  за  локоть
короткими толстыми пальцами. - Мой дружок, - сказал он  двоим,  сидевшим  на
табуретах у бара; те с безразличным видом повернулись к ним спиной.
   - Понимаешь, - сказал Майлз, - я не пойду. У меня лавья нет. Пить мне  не
на что. - Он с легкостью перешел на выученный в тюрьме жаргон.
   - Перестань. Выпей пару пива за мой счет.  -  Пока  они  проходили  между
столиками, Ларокка спросил:
   - Где ты пропадал?
   - Искал работу. Дела у меня совсем плохи, Джул. Мне нужна  помощь.  Перед
тем как я вышел, ты сказал, что поможешь мне.
   - Конечно, конечно. - Они остановились у столика, где  уже  сидели  двое.
Один был тощий с похоронным  выражением  лица  в  оспинах;  у  другого  были
длинные светлые волосы, ковбойские сапоги и темные очки.  Ларокка  подставил
еще стул. - Это мой дружок, Майлзи.
   Человек в темных очках что-то буркнул. Другой сказал:
   - Это тот парень, что разбирается в бабках?
   - Он самый. - Ларокка громко потребовал еще пива, затем обратился к тому,
который говорил до этого:
   - Спроси его что-нибудь.
   - Что, например?
   - Про деньгу, болван, - сказали темные очки. И, подумав, добавили:
   - Где, к примеру, появился первый доллар?
   - Нетрудно ответить, - сказал Майлз. - Многие думают, что доллар появился
в Америке. Ну так это не  так.  Он  пришел  из  германской  Богемии,  только
поначалу  назывался  он  таллер,  что  для  других  европейцев  было  трудно
произнести, и они заменили его  на  доллар.  Одно  из  первых  упоминаний  о
долларе содержится в "Макбете"  -  "десять  тысяч  долларов  на  наши  общие
расходы".
   - Мак - кто?
   - Мак - дерьмо, - сказал Ларокка. - Тебе что, напечатать все надо? - И  с
гордостью добавил, обращаясь к двум другим:
   - Поняли, что я имел в виду? Этот парень все про все знает.
   - Не совсем, - сказал Майлз, - иначе я бы знал, как подзаработать немного
деньжат.
   Перед ним поставили два пива. Ларокка вынул деньги и отдал официанту.
   - Перед тем как ты начнешь бабки заколачивать, - сказал Ларокка Майлзу, -
тебе надо расплатиться с Оминским. -  И  с  доверительным  видом  перегнулся
через стол, не обращая внимания на двух других.  -  Русский  знает,  что  ты
вышел. Спрашивал о тебе.
   При упоминании  о  ростовщике-акуле,  которому  он  оставался  должен  по
меньшей мере три тысячи долларов, Майлз вспотел. У него был еще  один  долг,
приблизительно такой же, - букмекеру, с которым он имел дело, но у  него  не
было сейчас ни малейшей возможности расплатиться с ними. А  ведь  знал,  что
приди он сюда, покажись на людях, и ему будут предъявлены  старые  счета,  а
если он не сможет расплатиться, последует жестокая расправа.
   - Как же я могу расплатиться с долгами, если у меня нет работы? -  сказал
он Ларокке. Толстопузый покачал головой:
   - Первым делом тебе нужно повидаться с Оминским.
   - Где? - Майлз знал, что у Оминского нет конторы и  что  он  делает  дела
там, где получится. Ларокка показал на пиво:
   - Допивай, потом мы с тобой поедем поищем его.

***

   - Посмотрите на это с моей точки  зрения,  -  произнес  элегантно  одетый
мужчина, продолжая свой ленч. Его пальцы с  бриллиантовыми  перстнями  ловко
двигались над тарелкой. - У нас была деловая договоренность,  между  вами  и
мной,  которой  мы   оба   условились   придерживаться.   Я   выполнил   мои
обязательства. Вы своих не  выполнили.  Теперь  я  вас  спрашиваю,  что  мне
делать?
   - Послушайте, - взмолился Майлз, - вы же знаете, что произошло, и  я  вам
благодарен за то, что вы остановили счетчик. Но сейчас заплатить не могу.  Я
хочу, но не могу. Пожалуйста, дайте мне время.
   Игорь  Оминский  (по  кличке  Русский)  покачал  головой,   над   которой
потрудился дорогой парикмахер; пальцы с ухоженными  ногтями  дотронулись  до
розовой, чисто выбритой щеки. Он  тщательно  заботился  о  своей  внешности,
хорошо ел и одевался.
   - Время, - мягко произнес он, - это деньги. У вас и того и другого было в
достатке.
   Сидя в кабинете ресторана, куда его привез Ларокка, Майлз чувствовал себя
как мышь перед коброй. На его конце стола еды не было, не было даже  стакана
воды, которой он бы с удовольствием выпил, так  как  губы  пересохли,  а  от
страха свело желудок. Если бы  он  мог  отправиться  к  Нолану  Уэйнрайту  и
разорвать их соглашение, Майлз сделал бы это  без  промедления.  А  пока  он
сидел, потел  и  наблюдал  за  тем,  как  Оминский  расправляется  с  рыбой,
приготовленной по-домашнему. Джул Ларокка благоразумно  ушел  в  ресторанный
бар.
   Испуг Майлза объяснялся просто. Он представлял себе размах дела Оминского
и знал могущество его власти.
   Однажды Майлзу довелось посмотреть специальную телевизионную программу, в
которой Ральфа Салерно, специалиста по американской преступности,  спросили:
"Если бы вам пришлось жить  не  по  закону,  каким  вы  предпочли  бы  стать
преступником?" Эксперт немедленно ответил: "Ростовщиком-акулой". И  то,  что
Майлз узнал благодаря знакомствам в тюрьме да  и  раньше,  подтверждало  это
мнение.
   Ростовщик-акула,  подобный  Оминскому,  был  банкиром,  который   получал
огромную прибыль с минимальным риском, давая как небольшие,  так  и  крупные
ссуды и не подчиняясь никаким правилам. Клиенты сами приходили к нему -  ему
самому редко приходилось искать их. Он не арендовал дорогостоящих  помещений
и делал свои дела в машине, в баре или за ленчем - как  теперь.  Бухгалтерию
он вел самую простую, как правило, закодированную, а операции -  по  большей
части - производил наличными, так что ничего нельзя было проследить.  Потери
от неудачно предоставленных займов он терпел незначительные.  Он  не  платил
налогов ни государству, ни штату, ни городу. Ставка  его  -  или  "навар"  -
составляла 100 процентов годовых, а то и больше.
   По предположениям Майлза, у Оминского всегда было  по  меньшей  мере  два
миллиона долларов "на плаву". Часть денег была  его  собственной,  остальную
ему давали в рост боссы организованной  преступности,  которым  он  приносил
значительный доход, оставляя себе комиссионные.  Обычно  100  000  долларов,
первоначально вложенных в ростовщичество,  вырастали  за  пять  лет  до  1,5
миллиона, то есть давали 1,499 процента прибыли. Ни одно другое дело в  мире
не могло принести такой доход.
   Отнюдь не всегда клиенты ростовщика-акулы - это мелкая сошка. Очень часто
известные люди и  почтенные  фирмы  занимают  деньгу  у  ростовщиков,  когда
остальные источники кредита исчерпаны. Иногда ростовщик-акула не  возвращает
свой заем деньгами, а становится партнером - или владельцем - другого  дела.
Как и морская акула, он отхватывает большие куски.
   Основные  расходы  ростовщика-акулы  составляет  выколачивание  денег   у
должников, и он прибегает к подобным методам как можно  реже,  зная,  что  с
переломанных конечностей и госпитализированных  больных  денег  получишь  не
много, а также зная, что главный его помощник в сборе денег - страх.
   Однако для страха нужны реальные основания,  поэтому,  когда  должник  не
выполняет своих обязательств, его быстро  и  жестоко  наказывают  с  помощью
наемных бандитов.
   Ну а рискует ростовщик-акула куда меньше, чем  другие  преступники.  Лишь
немногие ростовщики попадали  под  суд,  и  еще  меньше  понесли  наказание.
Объясняется это отсутствием улик. Клиенты ростовщика держат рот на  замке  -
отчасти из страха,  а  некоторые,  стыдясь  того,  что  им  вообще  пришлось
прибегнуть к его услугам. Те, кого избивали, никогда  не  жаловались,  зная,
что в таком случае получат еще больше.
   Поэтому Майлз сидел, трясясь от  страха,  пока  Оминский  расправлялся  с
рыбой.
   Неожиданно ростовщик-акула спросил:
   - Можешь держать в порядке книги?
   - Вести бухгалтерию? Да, конечно, когда я работал в банке...
   Жестом ему было приказано замолчать; глаза холодным оценивающим  взглядом
впились в него.
   - Возможно, я смогу  тебя  использовать.  Мне  нужен  бухгалтер  в  "Двух
семерках".
   - В оздоровительном клубе? - Для Майлза было новостью  то,  что  Оминский
владеет или управляет клубом. И он добавил:
   - Я был там сегодня, до того как...
   - Когда я говорю. - прервал  его  Оминский,  -  молчи  и  слушай,  только
отвечай на вопросы,  когда  тебя  спрашивают.  Ларокка  говорит,  ты  хочешь
работать. Если я дам тебе работу, весь твой заработок пойдет в уплату  долга
и навара. Иными словами, ты становишься моей собственностью.  Я  хочу,  чтоб
это было ясно.
   - Да, мистер Оминский.  -  Майлз  почувствовал  огромное  облегчение.  По
крайней мере ему дают отсрочку. А на каких условиях и почему - уже не важно.
   - Тебя будут кормить и дадут комнату, - сказал Оминский,  -  и  об  одном
хочу тебя предупредить: держи руки подальше от кассы.  Если  я  когда-нибудь
узнаю, что ты своровал, ты пожалеешь, что обокрал меня, а не банк во  второй
раз.
   Майлз инстинктивно вздрогнул и не из-за упоминания о  краже  -  он  и  не
собирался этим заниматься, - а от того, что сделает  с  ним  Оминский,  если
когда-нибудь узнает, что в его лагере появился Иуда.
   - Джул отвезет тебя и устроит. А чем заниматься, тебе скажут. Это все.  -
Оминский жестом отпустил Майлза и кивнул Ларокке, наблюдавшему за ними, сидя
у стойки бара.
   Майлз подождал у двери, пока те двое переговаривались  -  ростовщик-акула
давал инструкции, а  Ларокка  кивал.  Затем  Джул  Ларокка  присоединился  к
Майлзу.
   - Ну, малыш, получил передышку? Давай двигать. Когда они  ушли,  Оминский
приступил к десерту, а напротив него сел другой, дожидавшийся своей очереди.
***

   Комната находилась на верхнем этаже клуба "Две  семерки"  и  представляла
собой убого обставленную конуру. Майлза это не огорчило. Для него  это  было
хрупким началом, возможностью изменить свою жизнь и вернуть хоть  что-то  из
того, что он потерял, - он, правда, знал, что на это  потребуется  время,  -
придется рисковать и изворачиваться. Он старался сейчас не  думать  о  своей
двойной роли. Главное:  стать  полезным  и  втереться  в  новую  среду,  как
советовал ему Нолан Уэйнрайт.
   Для начала он выучил план  здания,  где  помещался  клуб.  Большую  часть
первого этажа занимали - кроме бара, куда он заходил, - гимнастический зал и
корты для гандбола. На втором этаже находились парилки и массажные кабинеты.
На третьем - конторы, а также несколько комнат, о предназначении которых  он
узнал позже. На четвертом этаже было несколько комнатушек - вроде  той,  где
жил Майлз, - в которых иногда ночевали члены клуба.
   Майлз легко вошел в бухгалтерские дела. Он хорошо справлялся  с  работой,
выявил задолженности и наладил почтовые переводы, которые до него делали  от
случая к  случаю.  Он  предложил  управляющему  усовершенствовать  и  другую
отчетность, не требуя благодарности за внесенные изменения.
   Управляющий, бывший организатор профессиональных боксерских боев по имени
Натансон, мало что понимавший в канцелярии, был благодарен  Майлзу.  И  стал
еще больше ценить его, когда Майлз предложил реорганизовать инвентаризацию и
учет  складирования  товаров.  В  благодарность  Натансон  разрешил   Майлзу
посещать гандбольные корты в свободное время, что давало ему  дополнительную
возможность знакомиться с членами клуба.
   Членами клуба были только мужчины, и, как заметил Майлз,  их  можно  было
грубо разделить на две  группы.  Одну  группу  составляли  те,  кто  всерьез
занимался спортом, а также пользовался парилками  и  массажными  кабинетами.
Эти люди приходили поодиночке,  немногие,  казалось,  были  знакомы  друг  с
другом и, как решил Майлз, были из рабочих или мелких чиновников, посещавших
"Две семерки", просто чтобы  поддержать  форму.  Он  подозревал  также,  что
первая группа  создавала  удобное  официальное  прикрытие  для  второй,  как
правило, не пользовавшейся спортивным оснащением  клуба,  за  исключением  -
изредка - парилок.
   Люди, принадлежавшие ко второй группе, сидели в основном  в  баре  или  в
комнатах на третьем этаже. Они  собирались,  как  правило,  поздно  вечером,
когда члены клуба, приходившие позаниматься,  появлялись  там  редко.  Майлз
понял, что именно эту вторую группу посетителей имел в виду Нолан  Уэйнрайт,
назвав "Две семерки" "бандитским притоном".
   Довольно  скоро  узнал  Майлз  и  то,  что  комнаты  на  верхних   этажах
использовались для незаконной игры в карты и кости с большими  ставками.  По
истечении недели некоторые из ночных завсегдатаев стали  узнавать  Майлза  и
воспринимали его спокойно:  Джул  Ларокка  заверил  их,  что  он  -  "парень
нормальный, что надо".
   Вскоре, следуя своей тактике быть полезным, Майлз  стал  помогать,  когда
нужно, носить сандвичи и напитки на  третий  этаж.  В  первый  раз  один  из
громил, стоявших около игральных комнат, взял у него поднос и  пошел  с  ним
сам. Но на следующий вечер и во все последующие Майлзу уже разрешили входить
в комнаты, где шла игра. Бегал  Майлз  вниз  и  за  сигаретами  для  курящих
игроков, да и для охранников тоже.
   Он понимал, что начинает нравиться.
   И объяснялось это прежде всего его готовностью услужить. А кроме того,  к
нему частично вернулась былая доброжелательность и  веселость,  несмотря  на
все опасности и проблемы, связанные с его пребыванием в  клубе.  И  наконец,
Джул Ларокка, который, казалось, ко  всему  имел  какое-то  отношение,  стал
покровителем Майлза, хотя временами и вызывал у Майлза ощущение, что  играет
в водевиле.
   То, что Майлз Истин  так  хорошо  разбирался  в  деньгах  и  их  истории,
казалось, бесконечно поражало Ларокку и его корешей. Больше всего они любили
слушать рассказ о поддельных деньгах, которые печатали правительства, -  эту
сагу Майлз впервые поведал в тюрьме. В первые недели своей работы в клубе он
повторял ее, подначиваемый Лароккой, по меньшей мере десяток раз. Это всегда
вызывало кивки, а также замечания насчет  "вонючих  лицемеров"  и  "чертовых
правительственных бандюг".
   Желая пополнить свой запас рассказов, Майлз отправился однажды в тот дом,
где  он  жил  до  заключения,  и  забрал  свои  книги.  Большая  часть   его
немногочисленного имущества была  давно  продана  в  уплату  за  аренду,  но
швейцар сохранил книги и разрешил Майлзу их взять. Когда-то  у  Майлза  была
коллекция монет и  бумажных  денег,  которую  он  продал  из-за  долгов.  Он
надеялся, что когда-нибудь снова сможет стать  коллекционером,  хотя  это  и
казалось отдаленной перспективой.
   Имея теперь возможность порыться в книгах,  которые  он  хранил  в  своей
комнатушке на четвертом этаже, Майлз рассказывал Ларокке и остальным о  том,
какие  необычные  бывают  деньги.  Самыми  тяжелыми   деньгами   на   свете,
рассказывал он им, были аргонитовые каменные диски, которыми пользовались на
острове Яп в Тихом океане вплоть до начала второй мировой  войны.  Диски  по
большей части были толщиною в фут, но была там и монета шириною в двенадцать
футов, и для расчетов такие монеты несли на шесте.
   - А как насчет сдачи? -  спросил  кто-то  под  всеобщий  хохот,  и  Майлз
заверил их, что сдачу давали каменными дисками меньшего размера.
   - А вот самыми легкими деньгами, - сообщил он, - были редкие виды  перьев
на островах Новые Гебриды. На протяжении веков использовалась вместо денег и
соль, в особенности в Эфиопии, а римляне платили солью рабочим, отсюда слово
"жалованье",  произошедшее  от  "пожаловать  солью".  А  на  Борнео  еще   в
девятнадцатом  веке,  -  рассказывал  Майлз,  -  официально   расплачивались
скальпами.
   Но  в  конце  подобных  бесед  разговор  неизбежно  вновь  переходил   на
изготовление поддельных денег.
   Однажды  после  такой  беседы  огромный  детина,  водитель-телохранитель,
слонявшийся по клубу, пока его босс играл в карты наверху,  отвел  Майлза  в
сторону.
   - Эй, парень, ты много говоришь про подделки. Взгляни-ка на это. -  И  он
д