аходился на высокой  платформе  и  по  своей  прихоти
манипулировал  душами  и  температурой  воды.  Если   заключенные   медленно
двигались или шумели, охранник мог включить ледяную воду, что вызывало вопли
ярости и протеста, и заключенные прыгали, как дикари,  пытаясь  укрыться  от
ледяных потоков. Но душ был устроен так, что это было невозможно.  А  иногда
охранник из ехидства включал горячую, как кипяток, воду, что вызывало ту  же
реакцию.
   Однажды утром, когда  пятьдесят  человек,  среди  которых  был  и  Майлз,
покидали душ, а другие пятьдесят, уже раздевшись,  готовились  зайти,  Майлз
почувствовал, что его окружили несколько человек. Внезапно несколько пар рук
скрутили его и толкнули вперед. Голос сзади поторапливал:
   - Двигайся, красавчик. У нас времени немного. Остальные засмеялись.
   Майлз посмотрел на платформу на  возвышении.  Пытаясь  привлечь  внимание
охранника, он крикнул:
   - Сэр! Сэр!
   Охранник, ковырявший в носу и смотревший куда-то в сторону, казалось,  не
слышал.
   Чей-то кулак с силой ударил Майлза по ребрам. Голос сзади прохрипел:
   - Заткнись!
   Он снова вскрикнул от боли и страха, и тут же кулак ударил его  в  то  же
место. У Майлза перехватило  дыхание  от  боли.  Руки  его  были  заломлены.
Всхлипывающего, его приподняли и поволокли куда-то.
   Охранник по-прежнему не обращал внимания  на  происходящее.  Потом  Майлз
понял, что он был заранее подкуплен. Охранникам чудовищно  мало  платили,  и
подкуп в тюрьме был нормальным явлением.
   Рядом с выходом  из  душевых,  где  остальные  начинали  одеваться,  была
маленькая открытая дверь. Майлза пропихнули туда. Он видел  черные  и  белые
тела. Дверь за ними захлопнулась.
   Комната  была  крошечная  и  служила  складом.  Метлы,  швабры,  чистящие
средства стояли в запертых застекленных шкафах. Посередине комнаты стоял  на
козлах стол. Майлза грохнули на него лицом вниз - он сильно ушиб рот и нос о
деревянную поверхность. Почувствовал, что зашатались зубы. Глаза наполнились
слезами. Из носа пошла кровь.
   Когда он с  трудом  встал,  резким  движением  ему  раздвинули  ноги.  Он
безнадежно, отчаянно отбивался. Не одна пара рук сковала его.
   - Не двигайся, красавчик.
   Майлз услышал хриплый вздох и почувствовал, как в  него  вошли.  А  через
секунду закричал от боли, отвращения и ужаса. Тот, что  держал  его  голову,
схватил его за волосы, ударил о стол.
   - Заткнись!
   Теперь боль волнами расходилась по всему телу.
   - Ну не милашка? - Голос звучал где-то вдалеке, раскатываясь эхом, словно
во сне...
   Сознание, должно быть, покинуло его, потом  вернулось.  Он  услышал,  как
снаружи просвистел свисток охранника. Это был сигнал одеваться  и  собраться
во дворе. Он почувствовал, что его отпустили. Где-то позади открылась дверь.
Остальные выбегали из комнаты. Весь в крови и в  синяках,  слабо  соображая,
Майлз выбрался наружу. Малейшее движение причиняло боль.
   - Эй, ты! - окликнул охранник с возвышения. - Двигайся, чертов педрила!
   На ощупь, плохо понимая, что делает, Майлз взял корзинку со своими вещами
и начал натягивать одежду. Большинство из его  группы  были  уже  во  дворе.
Следующие пятьдесят человек, приняв душ, ждали, когда можно будет перейти  в
раздевалку.
   Охранник в ярости закричал вторично:
   - Эй, дерьмо! Я сказал: двигайся!
   Надевая грубые арестантские штаны, Майлз запутался и  чуть  не  упал,  но
чья-то рука протянулась и удержала его.
   - Успокойся, малыш, - произнес низкий голос. - Давай помогу.
   Одна рука помогла ему сохранить равновесие, другая натянула штаны.
   Пронзительно просвистел свисток охранника.
   - Эй, черномазый, слышишь? Убирайтесь оба отсюда, не то я рапорт  на  вас
напишу.
   - Да, сэр, да, сэр-босс. Уже уходим. Пойдем, малыш.
   Майлз точно в тумане видел, что человек рядом с ним - черный и  огромный.
Позже он выяснит, что зовут черного  Карл  и  у  него  пожизненный  срок  за
убийство. Майлза заинтересует также, был ли Карл среди насиловавших его.  Он
подозревал, что был, но никогда об этом не спрашивал и наверняка  так  и  не
узнал.
   Зато Майлз обнаружил, что черный  гигант,  несмотря  на  свои  размеры  и
неуклюжесть, был обходителен и по-женски чувствителен.
   Из душевой при помощи Карла Майлз, пошатываясь, вышел на улицу.
   Некоторые заключенные ухмылялись, но на лицах  большинства  Майлз  прочел
презрение. Сморщенный старик с отвращением сплюнул и отвернулся.
   Майлз с трудом протянул остаток дня - вернулся в камеру,  затем  пошел  в
столовую, где не смог заставить себя съесть похлебку, хотя от голода  обычно
ее ел, затем снова вернулся  в  камеру  -  и  все  при  помощи  Карла.  Трое
заключенных, сидевших  с  ним  в  камере,  избегали  его  как  прокаженного.
Измученный болью и унижением,  он  засыпал,  ворочался,  просыпался,  часами
просто лежал без сна, задыхаясь в спертом воздухе, снова ненадолго засыпал и
вновь просыпался.
   С рассветом, когда застучали отпираемые двери камер,  его  снова  охватил
страх: когда это случится снова? Он подозревал, что скоро.
   Во дворе, во время прогулки - в течение  двух  часов,  которые  население
тюрьмы проводило в праздном шатании, - его разыскал Карл.
   - Как чувствуем себя, малыш? Майлз уныло покачал головой:
   - Ужасно, - и добавил:
   - Спасибо за все. Он понимал, что черный здоровяк спас  его  от  рапорта,
как пугал охранник в душевой. Это означало наказание - возможно, карцер -  и
неблагоприятный  отзыв  в  его  деле,  что  может  повлиять   на   досрочное
освобождение.
   - Все в порядке, малыш. Только ты должен вот что  помнить.  Одного  раза,
как вчера, этим ребятам недостаточно. Они сейчас как кобели,  а  ты  сука  с
течкой. Они тебя снова поймают.
   - Что же мне делать?
   Услышав подтверждение своим страхам, Майлз затрясся всем телом,  и  голос
его задрожал. Черный пристально посмотрел на него:
   - Тебе  нужен  защитник,  малыш.  Чтобы  какой-нибудь  жеребец  за  тобой
присматривал. Как, думаешь, подхожу на эту роль?
   - Ас какой стати ты этим займешься?
   - Станешь моим постоянным приятелем, и я  о  тебе  позабочусь.  Остальные
будут знать, что ты теперь мой, и пальцем к тебе не притронутся. Они  знают:
если только посмеют, будут иметь дело со мной. - Карл собрал руку  в  кулак;
он был размером с небольшой окорок.
   И хотя Майлз знал ответ заранее, он все же спросил:
   - А тебе что за это нужно?
   - Твоя сладкая белая задница, крошка. - Великан закрыл глаза и проговорил
мечтательно:
   - Чтоб тело твое принадлежало только мне.  Когда  я  захочу.  А  где  это
будет, я сам позабочусь.
   Майлза Истина затошнило.
   - Ну так как? Что скажешь?
   И как уже много раз до этого, Майлз подумал  с  отчаянием:  "Неужели  мой
проступок был столь ужасен, что я заслужил такое?"
   Тем не менее он был в тюрьме. А он уже понял, что тюрьма -  это  джунгли,
разложившиеся и варварские, где нет  справедливости,  где  человек  лишается
своих прав, как только переступает порог. С горечью он спросил:
   - У меня есть выбор?
   - Если ты спрашиваешь, то, по-моему, нет. - Пауза, затем нетерпеливо:
   - Ну что, договорились? Майлз с несчастным выражением произнес:
   - Похоже на то.
   С довольным  видом  Карл  по-хозяйски  обхватил  плечи  товарища.  Майлз,
внутренне содрогнувшись, заставил себя не отстраняться.
   - Надо тебя перетащить, малышка. На мой этаж. Может, в мою конуру.
   Камера Карла находилась этажом ниже, в противоположном крыле  квадратного
здания. Здоровяк облизнулся. Рука уже ощупывала Майлза. Карл спросил:
   - У тебя лавье есть?
   - Нет. - Майлз знал, что если бы у  него  были  деньги,  то  это  бы  уже
облегчило его существование. Заключенные, у которых были средства на воле  и
которые пользовались ими, страдали меньше, чем те, у кого ничего не было.
   - У меня тоже нет,  -  признался  Карл.  -  Придется,  видно,  что-нибудь
сообразить.
   Майлз уныло кивнул. Он понял, что уже начал свыкаться с  постыдной  ролью
"подружки".  Но  он  также  знал,  что  по   местным   законам,   пока   его
договоренность с Карлом  остается  в  силе,  он  в  безопасности.  Групповых
изнасилований больше не будет.
   Догадка оказалась правильной.
   Больше ничего не было - ни открытых нападений, ни  попыток  пощупать,  ни
воздушных  поцелуев.  У  Карла  была  репутация  человека,   знающего,   как
употреблять свои увесистые кулаки. Ходили слухи, что год  назад  он  лезвием
убил другого заключенного, когда тот разозлил его, хотя официально  убийство
осталось нераскрытым.
   Майлза перевели не только на этаж Карла, но и к нему в камеру. Было ясно,
что за перевод заплатили. Майлз спросил Карла, как ему это удалось.
   Черный здоровяк рассмеялся:
   - Ребята с Мафиозного яруса раздобыли лавье. Они тебя там любят, малыш.
   - Любят меня?
   Как и другие заключенные, Майлз знал о  существовании  Мафиозного  яруса,
еще известного как  Итальянская  колония.  Это  был  ряд  камер,  в  которых
содержались заправилы организованной преступности, обладавшие такими связями
и влиянием на воле, что их боялся и уважал, судя по  слухам,  сам  начальник
тюрьмы. В Драммонбурге они пользовались легендарными привилегиями.
   В число привилегий входили: более легкая работа,  дополнительная  свобода
передвижения, отличная еда,  которую  добывали  охранники  или  воровали  из
основного рациона.  Майлз  слышал,  что  население  Мафиозного  яруса  часто
откушивало бифштексы и  прочие  деликатесы,  приготовленные  на  запрещенных
грилях в потайных уголках  мастерских.  Они  также  добились  дополнительных
удобств  в  своих  камерах  -  в  том  числе  у  них   были   телевизоры   и
ультрафиолетовые лампы. Но у самого Майлза знакомых  в  Мафиозном  ярусе  не
было,  и  он  никак  не  мог  предполагать,  что  кто-то  там  знает  о  его
существовании.
   - Они говорят, что ты клевый парень, - сообщил ему Карл.
   Частично на эту тайну был пролит свет,  когда  спустя  несколько  дней  к
Майлзу в тюремном дворе подошел пузатый человек по  имени  Ларокка  с  лицом
хорька, - известно было, что сам он не из Мафиозного яруса,  но  он  там  на
побегушках и служит посыльным.
   Он кивнул Карлу, признавая  права  черного  здоровяка  на  Майлза,  затем
сказал последнему:
   - У меня к тебе поручение от русского по имени Оминский.
   Майлз испугался, ему стало не по себе. Игорь Оминский  -  Русский  -  был
акулой-ростовщиком, которому он  задолжал  -  и  по-прежнему  был  должен  -
несколько тысяч долларов. Он также  догадывался,  что  по  долгу  накопились
огромные проценты.
   Именно из-за угроз Оминского Майлз был вынужден полгода назад украсть  из
банка шесть тысяч долларов, что вытащило на свет и его более ранние кражи.
   - Оминский знает, что ты свою пасть держал закрытой, - сказал Ларокка.  -
Ему это понравилось, он тебя считает за клевого парня.
   Действительно, во  время  следствия,  предшествовавшего  суду,  Майлз  не
раскрыл имен ни своего букмекера, ни ростовщика-акулы  -  обоих  он  боялся.
Раскрытие их имен ничего бы не дало, возможно, наоборот,  усугубило  бы  его
положение. К тому же ни начальник службы безопасности банка Уэйнрайт, ни ФБР
не настаивали на этом.
   - Раз ты молчал, - сообщил ему теперь Ларокка, - Оминский велел передать,
что он остановил счетчик на время твоей отсидки.
   Это означало, что проценты по  его  долгу  не  будут  расти,  пока  он  в
заключении. Он достаточно хорошо знал ростовщиков-акул и  понимал,  что  это
большая уступка. Это объясняло также, как  Мафиозный  ярус  благодаря  своим
связям на воле узнал о существовании Майлза.
   - Передайте благодарность мистеру Оминскому, - сказал Майлз.
   Хотя он понятия не имел, каким  образом  сможет  выплатить  такую  сумму,
когда выйдет из тюрьмы, да и вообще как будет зарабатывать на жизнь.
   Ларокка обещал передать.
   - Кто-нибудь свяжется с тобой, до  того  как  ты  откинешься  из  тюрьмы.
Может, и договоримся. - И, кивнув ему и Карлу, он исчез.
   В последующие недели Майлз еще не раз видел Ларокку, который  подходил  к
ним с Карлом на  тюремном  дворе.  Ларокку  -  да  и  других  заключенных  -
положительно завораживали знания Майлза истории денег.  В  некотором  смысле
то,  что  когда-то  было  для  Майлза  забавой  и  хобби,  сейчас   вызывало
своеобразное  уважение  со  стороны  товарищей  по  заключению,  какое   они
испытывают  к  тем,  кто  вышел  из  интеллектуальной   среды   и   совершил
преступление, не связанное с чистой жестокостью.
   В тюрьме уличный грабитель стоит на низшей ступени социальной лестницы, а
вымогатель или мошенник - почти на вершине.
   В особенности интересовал Ларокку рассказ Майлза о том, как правительство
подделывает в огромных количествах деньги других стран.
   - Это всегда  были  крупные  подделки,  -  рассказывал  Майлз  нескольким
заинтересованным слушателям.
   Он  рассказал,  как  британское  правительство  санкционировало  подделку
огромного  числа  французских  ассигнаций  в  попытке  противостоять  шквалу
Французской революции. И это несмотря  на  то  что  такое  же  преступление,
совершенное отдельными лицами, каралось смертной казнью  через  повешение  -
наказанием, сохранявшимся в Британии до 1821  года.  Американская  революция
началась  с  официальной  подделки  британских  банкнот.  Но  самая  крупная
операция по подделке, сообщил  Майлз,  была  совершена  Германией  во  время
Второй мировой войны, когда было подделано 140 миллионов фунтов стерлингов и
неизвестное количество американских долларов, и все - высочайшего  качества.
Британцы тоже печатали немецкие деньги, как, судя по слухам,  и  большинство
других союзников.
   - Вот что я вам скажу!  -  заявил  Ларокка.  -  Нас  они,  сволочи,  сюда
засадили. А сами, уверен, тем же и сейчас занимаются.
   Ларокка был  признателен  Майлзу  за  то,  что  благодаря  его  познаниям
приобрел определенный пакет сведений. Он также дал понять,  что  кое-что  из
полученной информации передает в Мафиозный ярус.
   - Я и мои люди - мы позаботимся о тебе на  воле,  -  заявил  он  однажды,
уточняя данное ранее обещание.
   Майлз уже знал, что его  освобождение  из  тюрьмы  должно  приблизительно
совпасть с освобождением Ларокки.
   Разговор о деньгах служил умственной  отдушиной  для  Майлза,  помогавшей
хотя бы ненадолго забыть ужас нынешнего положения. Казалось, он  должен  был
бы чувствовать облегчение и из-за остановки часов по своему  долгу.  Тем  не
менее ни мысли, ни разговоры о других вещах не могли избавить  его  -  разве
что на мгновение - от чувства приниженности и отвращения к себе. Поэтому  он
начал подумывать о самоубийстве.
   Отвращение к  себе  в  основном  вызывалось  его  отношениями  с  Карлом.
Здоровяк выполнял свою часть договора с ненасытным аппетитом.
   Поначалу Майлз пытался успокоить свой разум,  уговаривая  себя,  что  это
лучше, чем групповое изнасилование, да так, в сущности, и  было.  И  тем  не
менее отвращение и осознание своего унижения не исчезали.
   Но куда хуже были последствия.
   Как ни трудно было Майлзу с этим смириться, но факт оставался фактом: ему
начинало нравиться то, что происходило между ним и Карлом. Более того, Майлз
смотрел теперь на своего защитника с  новым  чувством...  С  привязанностью?
Да... С любовью? Нет! Он не смел - пока что - заходить так далеко.
   Осознание этого обстоятельства потрясло его. И тем не менее  он  принимал
все предложения Карла. После каждого совокупления  он  задавался  вопросами.
Продолжает ли он оставаться мужчиной? Он знал, что раньше это было  так,  но
теперь уже не был уверен. Превратился ли он в полного извращенца? Сможет  ли
он когда-нибудь перемениться, вернуться к нормальному состоянию и прекратить
смаковать удовольствия, которые стал получать здесь? А если нет, то стоит ли
жить? Он мучился сомнениями.
   Его охватило отчаяние,  и  самоубийство  казалось  логичным  -  панацеей,
точкой, избавлением. Повеситься в переполненной тюрьме трудно, но  возможно.
Пять раз с момента прибытия Майлза раздавались  крики:  "Повесился!"  -  как
правило, ночью, - и  тогда  охранники  начинали  носиться,  как  штурмовики,
изрыгая проклятия, грохотали щеколдами, отпирая ярус,  врывались  в  камеру,
стремясь как можно быстрее перерезать веревку, только бы самоубийца не умер.
В трех случаях из пяти  -  под  хриплые  вопли  и  смех  заключенных  -  они
опаздывали.  Сразу  же   после   этого,   поскольку   самоубийство   грозило
неприятностями тюрьме, увеличивали ночной караул, но попытки навести порядок
хватало ненадолго.
   Майлз знал, как это делается. Надо намочить простыню по всей длине, чтобы
она не порвалась, - если на нее  помочиться,  меньше  будет  шума,  -  затем
привязать ее к балке на потолке, которую можно достать с верхней койки.  Все
нужно делать тихо, пока остальные в камере спят...
   Одно соображение - всего лишь одно - останавливало его: он  хотел,  выйдя
из тюрьмы, извиниться перед Хуанитой Нуньес.
   В момент, когда Майлзу Истину был объявлен приговор, его  раскаяние  было
искренним.  Он  сожалел  о  том,  что  украл  деньги  из  "Ферст  меркантайл
Америкен", где его ценили, а он отплатил бесчестным  поступком.  Оглядываясь
назад, он поражался тому, как ему удалось до такой степени  заглушить  голос
совести.
   Когда он начинал думать об этом теперь, ему казалось, что он был болен  и
находился в бреду. Пари, светские развлечения, спорт, жизнь не по средствам,
безумная мысль одолжить у акулы-ростовщика и кража - все это  представлялось
ему сейчас как составные умопомешательства. Он потерял  чувство  реальности,
и, как бывает на последних стадиях лихорадки, его сознание претерпело  такие
изменения,  что  исчезло  даже  представление  о  порядочности  и  моральных
ценностях.
   Чем еще,  спрашивал  он  себя  в  тысячный  раз,  можно  объяснить  столь
презренное падение, такую низость, когда он переложил  вину  за  собственное
преступление на Хуаниту Нуньес?
   На суде ему было так стыдно, что он не смел смотреть в сторону Хуаниты.
   Теперь, полгода спустя, Майлза не так заботил банк.
   Он нанес  урон  "ФМА",  но  в  тюрьме  заплатил  свой  долг  сполна.  Бог
свидетель, он заплатил!
   А вот его долга перед Хуанитой не искупил даже Драммонбург со  всеми  его
кошмарами. И ничто не сможет искупить. Вот почему он должен разыскать  ее  и
вымолить прощение.
   И так как ему для этого была нужна жизнь, он терпел.

Глава 10

   - Это банк "Ферст меркантайл Америкен",  -  сухо  произнес  в  телефонную
трубку брокер "ФМА", он заправски держал ее зажатой  между  плечом  и  левым
ухом, чтобы руки были свободны. -  Мне  нужно  шесть  миллионов  долларов  к
завтрашнему дню. Ваши проценты?
   С Западного побережья голос брокера гигантского банка "Бэнк  оф  Америка"
протяжно произнес:
   - Тринадцать и пять восьмых.
   - Это высоко, - ответил сотрудник "ФМА".
   - Сложная задачка.
   Брокер "ФМА" заколебался, пытаясь перехитрить коллегу, не зная, будет  ли
процент повышаться или понижаться. По привычке он  вслушивался  в  отдельные
голоса среди неумолчного гула, стоявшего в центре  денежных  операций  банка
"Ферст меркантайл Америкен" - чувствительном, тщательно  охраняемом  нервном
центре в башне "ФМА", о котором знали редкие клиенты банка и  лишь  наиболее
привилегированные видели сами. Но именно в таких центрах создавалась -  или,
наоборот, терялась - прибыль крупных банков.
   Необходимость  иметь  резерв  заставляла   банки   держать   определенное
количество наличных денег на случай возможного спроса, но ни  один  банк  не
желал иметь ни слишком много, ни слишком мало  свободных  денег.  Банковские
брокеры следили за тем, чтобы сохранялся баланс.
   - Подождите, пожалуйста, - попросил брокер "ФМА" Сан-Франциско. Он  нажал
кнопку "не разъединять" на своем телефоне, затем другую, соседнюю с ней.
   Другой голос произнес:
   - "Менюфекчурерз Ганновер траст", Нью-Йорк.
   - Мне нужно шесть миллионов на завтра