пирамид  заложен  тот  же  тайный  смысл:  соотношение со  светом,  солнцем,
пирамиды - это солнечные пятна, гигантские кристаллы, грандиозное подражание
духовно-космическому миру, созданное рукой человека.
     - Это чрезвычайно интересно, отец.
     - Еще бы! Ведь это связано также с прочностью, с временем. И смертью, с
вечностью,  на  них же  мы  убеждаемся,  что сама по  себе прочность не есть
победа над временем и смертью, она - мертвое бытие, которое знает начало, но
не  становление,  ибо  с  рождением здесь  совпадает смерть.  Так  длятся во
времени кристаллические пирамиды,  простаивают тысячелетия, но в этом нет ни
жизни,  ни смысла, это мертвая вечность, вечность без биографии. К биографии
сводится все, но биография, рано завершившаяся, коротка и бедна. Видишь, вот
это solis,  соль,  как алхимики называли все кристаллы,  включая и  снежинки
(правда,  в  нашем случае это не  соль,  но  кремневая кислота),  знает лишь
один-единственный миг становления и развития, тот миг, когда кристаллическая
пластинка  выпадает  из  материнского  раствора  и   дает  начало  отложению
дальнейших частичек. Однако развития тут нет, мельчайшее из этих образований
так  же  совершенно,  как  и  крупнейшее,  история его  жизни  закончилась с
рождением кристаллической пластинки,  и теперь оно только длится во времени,
подобно пирамидам,  может быть,  миллионы лет,  но время вне его,  не в нем,
вернее,   оно  не  стареет,   что  было  бы  неплохо,  не  остается  мертвым
постоянством,  а отсутствие жизни во времени происходит от того, что рядом с
построением здесь нет разрушения,  рядом с образованием - растворения. Иными
словами,  оно не  ограничено.  Правда,  самые малые ростки кристаллов еще не
геометричны,  не  имеют ни граней,  ни плоскостей,  они округлы и  похожи на
ростки органические.  Но это только схожесть, ибо кристалл весь - структура,
с самого начала,  а структура светла, прозрачна, легко обозрима; но в том-то
и  загвоздка,  что  она смерть или путь к  смерти,  а  у  кристалла смерть и
рождение совпадают. Бессмертие и вечная юность - вот что было бы, остановись
весы между структурой и распадом,  между образованием и растворением. Но они
не останавливаются,  эти весы, а с самого начала в органическом перевешивают
структурность,  так вот мы  кристаллизуемся и  длимся только еще во времени,
подобно пирамидам.  А  это опустошенная длительность,  прозябание во внешнем
времени без внутреннего,  без биографии.  Так же прозябают и животные, когда
они  достигли зрелости и  структура их  уже  определилась;  лишь  питание  и
размножение  механически  повторяются,  всегда  неизменные,  как  нарастание
кристалла,  -  покуда они живут,  они у  цели.  Зато ведь и умирают животные
рано,  вероятно  от  скуки.  Долго  не  выдерживают  своей  законченности  и
пребывания у цели.  Это слишком скучно!  Постыдно и смертельно скучно,  друг
мой,  всякое бытие, остановившееся во времени, вместо того чтобы нести его в
себе и  самому создавать время,  которое не напрямик устремляется к цели,  а
смыкается,  как круг,  всегда у цели и все еще у начала.  Это было бы бытие,
действующее и  работающее внутри себя и  над  собою,  так  что становление и
бытие,  воздействие и труд,  прошлое и настоящее здесь слилось бы воедино, и
тогда  обнаружилась  бы   длительность,   равняющаяся  неустанному  подъему,
возвышению и совершенствованию.  И так вечно...  Прими это как комментарий к
сей прозрачной ясности и  прости мне мою дидактику.  Как дела с  сенокосом в
большом саду?
     - Закончен,  отец.  Но  у  меня нелады с  этим крестьянином,  он  опять
отказывается платить, говоря, что после косьбы и перевозки ему еще следует с
нас. Но ничего у этого шельмеца не выйдет, будь покоен, он прилично заплатит
тебе за покос, даже если мне придется притянуть его к суду.
     - Молодчина!  Право на твоей стороне.  И надо уметь себя отстаивать.  A
corsaire, corsaire et demi*. Писал ты уже во Франкфурт относительно сложения
с нас пошлин?
     ______________
     * Примерно: "Ты хитер, а я хитрее вдвое" (фр.).

     - Прости,  еще нет,  отец. Голова моя полна планов, но я все еще медлю.
Подумай, каким должно быть письмо, в котором осмеивается эта нелепая теза об
обкрадывании других франкфуртцев!  Одуматься их заставит только убийственное
соединение достоинства и иронии... Здесь рубить с плеча не приходится...
     - Ты прав,  я тоже медлил с этим. Следует выждать благоприятную минуту,
я все еще надеюсь на счастливый исход.  Если бы я сам мог написать им...  Но
этого я не могу, мне лучше оставаться в стороне.
     - Безусловно, отец! В таких делах ты нуждаешься в прикрытии, в ширме. И
я всецело к твоим услугам. О чем же пишет госпожа надворная советница?
     - Ну, а что слышно при дворе?
     - Ах,  там все поглощены маскарадом у  принца и  кадрилью,  которую нам
опять  придется репетировать сегодня  вечером.  Все  еще  ничего  не  решено
относительно костюмов;  важно,  чтобы они произвели надлежащее впечатление в
полонезе,  но до сих пор не выяснено, будет ли он пестрым парадом ad libitum
или  воплощением одной определенной идеи.  Пока что желания весьма различны,
отчасти и из-за имеющихся в наличии аксессуаров. Сам принц настойчиво желает
изображать дикаря.  Штафф хочет нарядиться турком, Штейн - савояром, госпожа
Шуман  мечтает  о  греческом уборе,  а  супруга  актуария  Ренча  о  костюме
цветочницы.
     - Ну,  это уж  du  dernier ridicule*,  Ренчиха -  цветочница?  Могла бы
помнить о своих годах. Надо ее вразумить. Римская матрона - на большее ее не
станет. Если принц хочет быть дикарем, можно заранее сказать, куда он метит.
Дошутится со злополучной цветочницей до скандала.  Знаешь,  Август,  я думаю
взять это дело в свои руки,  по крайней мере полонез.  По-моему, его следует
привести к  одному знаменателю,  а не делать пестрым и произвольным,  или по
крайней мере придать ему легкий,  фантастический характер.  Как в персидской
поэзии,  так  во  всем  и  везде  удовлетворение  приносит  лишь  верховное,
руководящее начало,  то,  что мы,  немцы,  называем "дух".  У меня есть план
изящного маскарадного шествия{228}, распорядителем и даже герольдом которого
я  хотел бы  быть сам,  так  как оно должно сопровождаться легким,  крылатым
словом и музыкой мандолин,  гитар,  теорб. Цветочница - ладно, пусть выходят
хорошенькие флорентинские цветочницы и  в крытых зеленью аллеях раскладывают
груды своего товара.  Их должны сопровождать загорелые садовники,  принесшие
на  рынок  свежие плоды,  так  чтобы под  зелеными украшенными сводами взору
представилось все изобилие года:  бутоны,  листья,  цветы,  плоды.  Но этого
мало, хорошо бы рыбакам и птицеловам с сетями, сачками и удочками замешаться
в  пеструю толпу;  тут начнется погоня,  веселое кружение,  суета и беготня,
которые   будут    прерваны   лишь    вторжением   простоватых   дровосеков,
олицетворяющих  грубость,   неизбежную  даже  в  изящнейшем.  Затем  герольд
возвестит шествие греческих божеств, по пятам за прелестными грациями пойдут
сумрачные парки.  Антропос,  Клото  и  Лахезис{228},  с  прялками,  пряжей и
ножницами.  И едва лишь промелькнут три фурии,  впрочем не в виде неистовых,
отталкивающих созданий,  но молодых женщин,  властных,  вкрадчивых,  немного
злых,  как уже тяжко вдвинется сущая гора, живой колосс, увешанный коврами и
увенчанный  башней,   настоящий  слон,   на   затылке   которого   восседает
очаровательная девушка с остроконечным жезлом в руках,  наверху же, в шатре,
величественная богиня...
     ______________
     * Просто на смех (фр.).

     - Но помилуй, отец! Откуда же мы возьмем слона, и как же во дворце...
     - Оставь,  не  расхолаживай меня!  Это уж  как-нибудь устроится:  можно
соорудить огромный остов,  с  хоботом и  клыками,  да  еще  поставить его на
колеса.  На  нем  будет  Виктория,  крылатая  богиня,  покровительница  всех
подвигов.  А  сбоку,  в  цепях,  медленно  пойдут  две  женщины,  красивые и
благородные,  ибо то Боязнь и  Надежда,  закованные в  цепи умом,  который и
представит их публике как заклятых врагов человечества.
     - И Надежду тоже?
     - Непременно!  С не меньшим правом,  чем Боязнь.  Подумай только, какие
нелепые и сладостные иллюзии она внушает людям, нашептывая им, что они будут
некогда жить беззаботно, как кому вздумается, что где-то витает счастье. Что
же касается великолепной Виктории, то пусть Терсит{228} изберет ее целью для
своей омерзительно развенчивающей воркотни,  столь нестерпимой герольду, что
он  рванется смирить жезлом этого грязного пса,  карлик скрючится от  боли и
превратится в комок,  комок же на глазах у всех станет яйцом. Оно треснет, и
мерзостные близнецы вылупятся из него,  гадюка и  летучая мышь;  одна начнет
ползать в пыли, другая черным пятном взовьется к потолку...
     - Но,  милый  отец,  как  мы  все  устроим,  как,  хотя  бы  иллюзорно,
воссоздадим эту сцену с трескающимся яйцом, гадюкой и летучей мышью!
     - Ах,  немножко  охоты  и  любви  к  чувственному восприятию  -  и  все
устроится без  труда.  Но  это еще не  конец неожиданностям,  ибо тут въедет
квадрига, управляемая прелестным ребенком, позади которого восседает владыка
с  широким лунным ликом  и  в  тюрбане.  Представлять обоих публике опять же
возьмется герольд.  Лунный лик  -  это Плутон,  богатство.  А  в  прелестном
мальчике-вознице с  блестящим обручем в  черных кудрях,  все  узнают поэзию,
понимаемую как  расточительность,  которая украшает пиршество царя богатств.
Стоит ему только щелкнуть пальцами,  этому мошеннику, и от щелчка посыплются
жемчужные нити,  золотые  запястья  и  гребенки,  и  корона,  и  драгоценные
перстни, из-за которых станет драться толпа.
     - Хорошо тебе говорить,  отец!  Запястья,  алмазы,  жемчужные нити! Ты,
верно, хочешь сказать: "Чешу загривок, бью в ладоши".
     - Пусть это будут дешевые безделушки и мелкая монета.  Мне важно только
аллегорически  изобразить  взаимоотношение щедрой,  расточительной поэзии  и
богатства,  так,  чтобы  это  напомнило Венецию,  где  искусство цвело,  как
тюльпан,  вскормленное тучной  почвой  торговых  прибылей.  Пусть  Плутон  в
тюрбане скажет прелестному мальчику: "Сын мой, я возлюбил тебя".
     - Но, отец, никак нельзя, чтобы он так выражался. Это было бы...
     - Было бы весьма желательно устроить так, чтобы маленькие огоньки - дар
прекрасного возницы -  вспыхивали то на одной,  то на другой голове; огоньки
духа,  остающиеся на одном,  на другом меркнущие,  быстро вспыхивающие, лишь
редко  на  ком  ровно и  долго горящие,  в  большинстве же  случаев печально
угасающие. Так мы показали бы отца, сына и святого духа.
     - Но,  право  же,  это  абсолютно невозможно,  отец!  Не  говоря уже  о
технической невыполнимости!  Двор  повергся бы  в  смущение.  Это  сочли  бы
осквернением религии и отъявленным кощунством.
     - Как  так?  Какое ты  имеешь право подобные сцены и  изящные аллегории
называть кощунством?  Религия и  весь мир ее образов -  ингредиент культуры,
которым можно пользоваться, как веселой и многозначительной метафорой, чтобы
в  приятной и  любезной глазу  картине  сделать более  ощутимым и  наглядным
общеизвестный духовный замысел.
     - Но  ингредиент,  все же  несколько отличный от  других,  отец.  Таким
ингредиентом религия может быть  для  тебя,  но  не  для  рядового участника
маскарада и  даже не для двора,  по крайней мере в наши дни.  Правда,  город
равняется по  двору,  но ведь отчасти и  двор по городу,  и  как раз теперь,
когда религия снова в такой чести у молодежи и в обществе.
     - Ну, баста! В таком случае я снова упакую мой маленький театр вместе с
его спиртовыми огоньками и скажу вам,  как фарисеи Иуде: "Глядите вы!" Засим
должно было  следовать еще  много  веселой суматохи,  шествие великого пана,
дикая   орда   сухоногих  фавнов   и   сатиров  с   остроконечными  рожками,
доброжелательных гномов,  нимф и  великанов из  Гарца,  но  я  все запомню и
посмотрю,  нельзя ли будет пристроить это куда-нибудь,  где меня не достанет
ваш модный взор,  ибо кто не понимает шуток, тому я не товарищ. Но от какой,
собственно, темы мы уклонились?
     - Мы уклонились от полученной тобою записки, отец, относительно которой
ты еще ничего не решил. Что пишет госпожа советница Кестнер?
     - Ах да,  записка.  Ты ведь принес мне ее billetdoux.  О чем она пишет?
Гм,  я  тоже  кое-что  написал,  прочти-ка  сначала вот  это  un  momentino,
предназначенный для "Дивана".  "Твердят,  что глупым создан гусь,  но думать
так - неверно: оглянется, - остерегусь ускорить шаг чрезмерно".
     - О отец,  прелестно, весьма пристойно или непристойно, если хочешь, но
вряд ли это пригодится для ответа.
     - Нет?   А   я-то  думал.   Тогда  надо  придумать  что-нибудь  другое.
Прозаическое -  наилучший ответ  -  обычное  для  всех  почетных  веймарских
пилигримов приглашение отобедать.
     - Это само собой разумеется. Письмецо очень мило написано.
     - О, весьма. Как ты думаешь, много бедняжка над ним потрудилась?
     - Приходится тщательно выбирать слова, когда пишешь тебе.
     - Неприятное чувство.
     - Это оковы культуры, которые ты налагаешь на людей.
     - А когда меня не станет,  они скажут "У-уф!" - и опять начнут визжать,
как поросята.
     - Да, эта опасность грозит им.
     - Не  говори -  "опасность".  Оставь их  при их натуре.  Я  не любитель
гнета.
     - Кто говорит об угнетении?  Или, тем паче, о смерти? Ты еще долго, нам
на славу и радость, будешь нашим властителем.
     - Ты думаешь?  Но я не совсем хорошо себя чувствую сегодня. Рука болит.
Опять мне  докучал этот  хрипун,  а  потом я  с  досады долго диктовал,  что
неизменно действует на нервную систему.
     - Надо понимать,  ты не пойдешь с визитом к корреспондентке и предпочел
бы отложить также и ответ на записку.
     - Надо  понимать,  надо  понимать.  У  тебя не  слишком приятная манера
делать выводы. Ты прямо-таки выковыриваешь их из меня.
     - Прости, я блуждаю в потемках касательно твоих чувств и желаний.
     - Я  тоже.  А  потемки  полны  таинственных шепотов.  Когда  прошлое  и
настоящее сливаются воедино,  к  чему издавна тяготела моя жизнь,  настоящее
облекается  в   тайну.   В  стихах  это  приобретает  большую  прелесть,   в
действительности же часто нас тревожит.  Ты сказал, что этот приезд вызвал в
городе волнение?
     - Немалое,  отец. Да и как же иначе? Народ толпится у гостиницы, каждый
хочет взглянуть на героиню "Вертера". Полиция с трудом поддерживает порядок.
     - Дурачье!   Но,   видно,   культура  изрядно-таки  распространилась  в
Германии, если это возбуждает столь большое смятение и любопытство. Скверно,
сын мой!  Прескверная, пренеприятная история! Прошлое вступило с глупостью в
заговор против меня,  чтобы внести в  мою жизнь вздор и беспорядок.  Неужели
старушка не могла поступиться своей затеей и избавить меня от лишних толков?
     - Что  мне ответить тебе,  отец!  Надворная советница,  как видишь,  не
заслужила упреков: она навещает своих родственников, Риделей.
     - Ну,  разумеется,  она навещает их, старая лакомка! Хочет полакомиться
славой,  понятия не  имея,  что  слава и  сплетня всегда досаднейшим образом
переплетаются.  И вот в результате -  скопление народа. А какую экзальтацию,
сколько насмешек,  перешептываний и  переглядываний это вызовет в  обществе!
Словом,  все  это  надо  по  мере сил  предотвратить или  хотя бы  сгладить.
Придется прибегнуть к самому рассудительному, трезвому и сдерживающему тону.
Мы дадим обед,  в интимном кругу,  пригласив и ее родственников, в остальном
же будем держаться в стороне, чтобы не поощрять любителей сенсаций.
     - Когда он состоится, отец?
     - В ближайшие дни,  но не тотчас же. Верные масштабы, верная дистанция.
С  одной стороны,  надо иметь время присмотреться к  обстоятельствам и к ним
попривыкнуть,  с другой же, не след слишком долго откладывать встречу. Лучше
отделаться поскорее. В данный момент кухарка и горничная заняты стиркой.
     - Послезавтра белье уже будет в комодах.
     - Хорошо, так через три дня.
     - Кого пригласить?
     - Ближайший  круг,  слегка  разбавленный  чужими.  В  подобных  случаях
желательна чуть-чуть  расширенная интимность.  Итак:  мать  и  дочь с  четою
Риделей,  Майер и  Ример с дамами,  Кудрэй или,  пожалуй,  Ребейн,  советник
Кирмс{231} с супругой. Кто еще?
     - Дядя Вульпиус?
     - Отменяется. Нелепая мысль!
     - Тетя Шарлотта?
     - Шарлотта?  То  есть фон Штейн?  Да бог с  тобой!  Две Шарлотты.  Это,
пожалуй,  многовато.  Разве я не призывал к осторожности, обдуманности? Если
она явится,  ситуация будет излишне острой.  Отклонит приглашение,  начнутся
пересуды.
     - Ну, так, быть может, господин Стефан Шютце?
     - Хорошо!  Пригласи этого беллетриста. К тому же в городе сейчас горный
советник Вернер из Фрейбурга{231},  геогностик,  позовем и его, чтобы было с
кем переброситься словом.
     - Итак, нас будет шестнадцать.
     - Может, кто-нибудь отклонит приглашение!
     - Нет, отец, уж они явятся все! Костюм?
     - Вечерние туалеты. Мужчины во фраках и при орденах.
     - Пусть  так.  Правда,  это  все  друзья дома,  но  число  приглашенных
оправдывает известную  торжественность.  К  тому  же  это  знак  внимания  к
приезжей.
     - Так и я считаю.
     - Заодно  мы  будем  иметь  удовольствие опять  видеть тебя  при  Белом
соколе. Я чуть не сказал при Золотом руне.
     - Это  была  бы  странная и  весьма лестная для  нашего молодого ордена
обмолвка.
     - И все же она чуть не соскочила у меня с языка.  Вероятно, потому, что
эта встреча мне кажется запоздалой встречей Эгмонта с девушкой из народа.  В
вецларские дни ты еще не мог блеснуть испанской роскошью перед этой Клерхен.
     - Ты в веселом настроении, и оно не слишком улучшает твой вкус.
     - Слишком хороший вкус - следствие дурного настроения.
     - У нас обоих еще много дел до обеда!
     - Твоим  ближайшим  -   верно,  будет  написать  приглашение  надворной
советнице?
     - Нет,  ты пойдешь к ней.  Это и больше и меньше. Передашь поклон и мое
"добро пожаловать".  А также, что я почту большой честью видеть ее у себя за
столом.
     - Вернее,  для  меня  будет большой честью представлять твою особу.  По
столь торжественному поводу мне не  доводилось это делать,  если не  считать
похорон Виланда.
     - Мы увидимся за обедом.


                               Глава восьмая

     Шарлотте Кестнер не  стоило  больших трудов  объяснить свое  и  вправду
беспримерное опоздание,  с  каким  она  22  сентября явилась на  Эспланаду к
Риделям.  Наконец-то,  очутившись среди близких,  в объятиях младшей сестры,
рядом с которой стоял растроганный супруг,  она была избавлена от подробного
отчета о событиях,  занявших у нее все утро и даже часть дня. Лишь на завтра
она исподволь, отчасти в ответ на расспросы, отчасти по собственному почину,
возвратилась к разговорам,  которые ей довелось вести в день приезда. Даже о
приглашении,  переданном  последним  из  ее  посетителей в  "Слоне",  она  с
восклицанием:  "Ах, боже мой!" - вспомнила лишь несколько часов спустя и тут
же,   не  без  поспешной  настойчивости,  потребовала  от  родных  одобрения
письмецу, посланному ею в прославленный дом тотчас же по прибытии в Веймар.
     - Я это сделала отчасти,  а может быть,  и главным образом ради тебя, -
обратилась она к зятю.  - Почему бы и не возобновить знакомства, пусть давно
отошедшего в прошлое, если это может пойти на пользу родным?
     И  тайный камеральный советник,  метивший на  пост директора герцогской
камер-коллегии,  тем  более вожделенный,  что  с  ним был связан значительно
больший оклад,  -  а  со  времени нашествия французов Ридели жили  только на
жалованье,  -  благодарно улыбнулся ей  в  ответ.  Это было бы  уж не первое
благодетельное вмешательство в  карьеру  камерального советника  со  стороны
друга свояченицы.  Гете ценил его