- Нет,  клянусь  богом  грома  Таранисом  и  всеми  богами   Олимпа   в
придачу!  -  вскричал  старый  галл-центурион  по  имени  Бренн.  -  Слушай,
астролог, ты мне не нравишься. От человека, который провел за  собой  нашего
Павла через эти ворота одной только силой взгляда, надо держаться  подальше.
Ведь этот Павел вечно всем перечит, упрям он, как осел, - и вот  пожалуйста!
Да его если что и способно убедить, так только чаша с вином и женщина, а  ты
вмиг его скрутил!
     Он умолк,  потому  что  на  мраморной  дорожке  показалась  Хармиана  в
сопровождении   вооруженного   раба.   Она   ступала   неторопливо,   словно
прогуливалась, сложив руки за спиной и как бы устремив  взгляд  в  себя.  Но
именно в такие минуты, когда Хармиана напускала на  себя  рассеянность,  она
замечала самую ничтожную  мелочь.  Она  приблизилась,  и  все  стражи  и  их
начальники расступились перед ней с поклонами, ибо, как я узнал  позже,  эта
девушка была самое близкое и доверенное лицо Клеопатры, и никто  не  обладал
во дворце такой властью, как она.
     - Что тут за шум, Бренн? - обратилась она к центуриону, делая вид,  что
не замечает меня. - Неужто ты забыл, что в этот час царица почивает, и  если
ее разбудят, то наказан будешь ты, и наказан сурово?
     - Прости, о госпожа, - смиренно проговорил галл-центурион, -  сейчас  я
тебе все объясню. К воротам подошел кудесник,  -  он  ткнул  пальцем  в  мою
сторону, - на  редкость  наглый  -  прошу  прощения,  я  хотел  сказать,  на
редкость искусный в своем ремесле, ибо он только что, приблизив  свои  глаза
к глазам достойного Павла, повлек его за собой, - заметь,  именно  Павла,  а
не кого-то другого, - и вошел с ним  в  ворота,  хотя  Павел  поклялся,  что
умрет, а не пропустит в них кудесника. Но  это  еще  не  все,  госпожа,  ибо
кудесник утверждает, что пришел к тебе  по  делу,  а  это  меня  чрезвычайно
печалит и вызывает за тебя тревогу.
     Хармиана повернула головку и небрежно глянула на меня.
     - Ах да, я вспомнила, - равнодушно проговорила она, - ему в самом  деле
велено было прийти - может быть, он позабавит  царицу  своими  фокусами;  но
если колдун лишь способен протащить  за  нос  пьяницу,  -  тут  она  бросила
презрительный взгляд на разинувшего от изумления рот Павла, -  протащить  за
нос пьяницу через ворота, которые он должен охранять, и этим  его  искусство
исчерпывается, ему у нас делать нечего. Впрочем, посмотрим. Следуй за  мной,
господин кудесник; а ты, Бренн утихомирь своих горлопанов,  чтобы  не  смели
шуметь. Тебе же высокородный Павел, советую как можно скорее  протрезветь  и
накрепко усвоить: если кто-то подойдет к воротам и  будет  спрашивать  меня,
тотчас же проводить ко мне. - И, царственно кивнув головкой,  повернулась  и
пошла обратно ко дворцу, я и  вооруженный  раб  на  почтительном  расстоянии
следовали за ней.
     Мы шагали по мраморной дорожке, вьющейся по саду и украшенной  с  обеих
сторон мраморными  статуями  богов  и  богинь,  ибо  Лагиды  не  постыдились
осквернить царское жилище этими языческими идолами.  Наконец  мы  подошли  к
великолепной галерее с  желобчатыми  колоннами  -  это  уже  была  греческая
архитектура, и в  галерее  оказалось  еще  несколько  стражей,  но  все  они
почтительно расступились  перед  госпожой  Хармианой.  Миновав  галерею,  мы
вступили в мраморный атриум, посреди  которого  тихо  журчал  фонтан,  и  из
атрума через низкую дверь  прошли  в  следующий  покой,  который  именовался
Алебастровым Залом  и  был  сказочно  прекрасен.  Его  потолок  поддерживали
легкие колонны черного  мрамора,  но  все  стены  были  из  сияющего  белого
алебастра, а на них были изображены сцены из греческих  мифов.  В  роскошной
многоцветной мозаике на полу  были  выложены  сцены,  посвященные  Психее  и
греческому богу любви; в зале стояли кресла  из  слоновой  кости  и  золота.
Хармиана велела вооруженному рабу остаться у  входа  в  этот  чертог,  и  мы
вошли в него одни, ибо чертог был пуст,  если  не  считать  двух  евнухов  с
обнаженными  мечами,  которые  стояли  у  дальней  стены   перед   опущенным
занавесом.
     - Я так скорблю, мой господин, - застенчиво  и  еле  слышно  прошептала
Хармиана, - что тебе пришлось подвергнуться такому унижению у ворот; дело  в
том, что стражи  простояли  двойной  срок,  и  я  уже  приказала  начальнику
дворцовой охраны сменить их. Эти римские  центурионы  ужасные  наглецы,  они
как будто бы и служат нам, однако великолепно знают, что Египет - игрушка  в
их руках. Но это даже кстати, что у  тебя  произошло  с  ними  столкновение,
потому что эти невежды суеверны и теперь будут бояться тебя. Ты побудь  пока
здесь, а я пройду в опочивальню Клеопатры. Я недавно убаюкала ее  песней,  и
если она уже проснулась, я введу тебя к ней, ибо она ожидает твоего  прихода
с нетерпением. - И, не сказав больше ни слова, Хармиана скользнула прочь.
     Немного погодя она вернулась и прошептала:
     - Хочешь увидеть самую прекрасную женщину в мире спящей?  Тогда  следуй
за мной. Не бойся: если она проснется, она  только  обрадуется,  потому  что
велела привести тебя к ней сразу же, как ты явишься, хотя бы  она  и  спала.
Вот, смотри, у меня ее печать.
     Мы пересекли роскошный зал и подошли к евнухам,  которые  стояли  возле
занавеса с обнаженными мечами, и  евнухи  тотчас  преградили  мне  путь.  Но
Хармиана нахмурилась и, вынув спрятанную на груди печать, показала  им.  Они
прочли  надпись  на  печати,  склонились  перед  Хармианой,  опустили  мечи,
раздвинули тяжелый, расшитый золотом  занавес,  и  мы  вошли  в  покой,  где
почивала Клеопатра. Невозможно вообразить, как он  был  прекрасен  -  мрамор
разных цветов, золото,  слоновая  кость,  драгоценные  камни,  цветы  -  все
лучшее, что может сотворить  истинное  искусство,  вся  роскошь,  о  которой
можно лишь мечтать. Здесь были  картины,  написанные  так  живо,  что  птицы
непременно стали бы клевать созданные кистью  художника  плоды;  здесь  были
статуи женщин, чья редкостная красота навеки запечатлелась в мраморе;  здесь
были драпировки, тонкие и мягкие, как шелк, но сотканные из  золотых  нитей;
здесь были ложа и ковры, каких я никогда не видел. Воздух  нежно  благоухал,
через открытые окна доносился далекий  шум  моря.  В  противоположном  конце
покоя, на ложе, покрытом  переливающимся  шелком  и  защищенном  пологом  из
тончайшего виссона, спала Клеопатра. Клеопатра, прекраснейшая из женщин,  на
которых  когда-либо  доводилось  смотреть  глазам  мужчин,  прекрасная,  как
мечта, спала передо мной в  волнах  своих  темных  разметавшихся  волос.  Ее
голова покоилась на  белой  точеной  руке,  другая  рука  свешивалась  вниз.
Пухлые губы полуоткрылись в легкой улыбке,  между  ними  сверкали  ровные  и
белые, точно из  слоновой  кости  зубы;  схваченное  поясом  из  драгоценных
камней одеяние, в котором она спала, было такого  тонкого  шелка  с  острова
Кос, что сквозь него светилось белорозовое тело.  Я  стоял  ошеломленный,  и
хотя помыслы мои были далеки от женщин, ее красота поразила меня, как  удар,
я на миг забыл обо всем, подчинившись ее могуществу, и сердце  мне  кольнула
боль, что я должен убить столь пленительное создание.
     Резко отвернувшись от Клеопатры, я увидел, что Хармиана впилась в  меня
своими зоркими глазами, впилась так,  словно  хотела  проникнуть  в  сердце.
Верно, на моем  лице  и  вправду  отразились  мои  мысли  и  она  сумела  их
прочесть, потому что прошептала мне на ухо:
     - Какая жалость, правда? Гармахис, ведь ты всего лишь  мужчина;  боюсь,
тебе понадобится призвать на помощь  все  могущество  твоих  тайных  знаний,
чтобы они поддержали твое мужество и ты смог совершить задуманное!
     Я нахмурился, но не успел  ничего  сказать  в  ответ,  ибо  она  слегка
коснулась моей руки и указала на царицу. С царицей  что-то  произошло:  руки
были  стиснуты,  разгоревшееся  ото  сна  лицо  омрачено  страхом.   Дыхание
стеснилось, она выбросила перед собой руки, точно защищаясь от удара,  потом
с глухим стоном села и распахнула озера глаз. Они  были  темные-темные,  как
ночь; но вот свет проник в них, и они стали  наливаться  синевой  -  синевой
предрассветного неба.
     - Цезарион! - вскричала она. - Где мой сын, где Цезарион? Слава  богам,
это было всего лишь во сне! Мне снилось,  что  Юлий,  давно  погибший  Юлий,
пришел ко мне в окровавленной тоге, обнял своего сына и  увел  прочь.  Потом
мне стало сниться, что я умираю,  умираю  в  крови  и  в  муках,  а  кто-то,
невидимый мне, смеется надо мной... О, боги, кто этот мужчина?
     - Успокойся, моя царица,  успокойся!  -  проговорила  Хармиана.  -  Это
всего лишь астролог Гармахис, ты сама приказала мне привести его  к  тебе  в
час твоего пробуждения.
     - Ах, астролог, тот самый Гармахис, который победил гладиатора?  Теперь
я вспомнила. Я рада, что ты пришел. Скажи же мне,  астролог,  ты  можешь  ли
увидеть в своем  магическом  зеркале  разгадку  моего  сна?  Какая  странная
вещь - сон, он опутывает наш разум паутиной тьмы  и  властно  подчиняет  его
себе. Откуда приходят эти  страшные  видения,  почему  они  поднимаются  над
горизонтом нашей души, точно луна, вдруг проступившая  на  полуденном  небе?
Какие силы вызывают эти образы из  глубин  нашей  памяти,  кто  наделяет  их
столь  несомненной  жизнью,  и  неумолимо  показывая   нам   их   страданья,
сталкивает настоящее с прошлым? Что же, стало быть, они  -  вестники?  Стало
быть, во время той неполной смерти, которую мы называем сном, они  проникают
в наше сознание и связывают порванные нити, когда-то соединявшие судьбы?  То
был сам Цезарь в моем сне, я  уверена,  но  я  не  знаю,  кто  стоял  рядом,
скрытый плащом, и глухо произносил  зловещие  слова,  которых  я  не  помню.
Разгадай мне эту загадку, египетский сфинкс*, и я укажу тебе путь к  счастью
и богатству, каких тебе не  дадут  твои  звезды.  Ты  принес  мне  знамение,
растолкуй же его.
     ______________
     * Греки называли Сфинкса  Гармахис,  тогда  как  по-египетски  это  имя
произносилось Хор-эм-ахет.

     - Я вовремя пришел к тебе, о могущественейшая из цариц, - отвечал я,  -
знай: я проник в некоторые тайны сна,  а  сон,  как  ты  правильно  угадала,
порой впускает в наши живые души тех, кто воссоединился с  Осирисом,  и  они
символическими действиями или словами доносят до нас эхо того, что звучит  в
Царстве Истины, где они обитают, а  посвященные  смертные  умеют  эти  знаки
разгадать. Да, сон - это лестница, по которой в дух избранных  спускаются  в
самых разных  обличьях  вестники  божеств-охранителей.  И  те,  кто  владеет
ключом к тайне, видят в безумии наших снов ясный смысл и  понимают  их  язык
гораздо лучше,  чем  язык  мудрости  и  событий  нашей  повседневной  жизни,
которая как раз и есть  истинный  сон.  Тебе  привиделся  великий  Цезарь  в
окровавленной тоге, он обнял царевича Цезариона и увел от тебя.  Слушай  же,
что твой сон означает. Да, ты видела Цезаря, он явился к тебе  из  Аменти  в
своем собственном обличье, тут ошибиться невозможно. Когда он  обнял  своего
сына Цезариона, он хотел показать, что одному лишь ему передал свое  величие
и свою любовь. Тебе приснилось, что Цезарь увел его от тебя,  так  вот,  это
значит, что он увел его из Египта в Рим, где его коронуют в Капитолии  и  он
станет владыкой Римской империи. Что значит  другой  твой  сон,  я  не  могу
разгадать. Его смысл скрыт от меня.
     Вот как истолковал я ей ее видение, хотя  сам  прозревал  в  нем  иной,
зловещий смысл. Но царям не следует предсказывать дурное.
     Тем временем Клеопатра поднялась и, откинув виссон, который защищал  ее
от комаров, села на край ложа; глаза внимательно изучали  мое  лицо,  пальцы
играли концами пояса из драгоценных камней.
     - Поистине, ты мудрейший из  прорицателей!  -  воскликнула  она.  -  Ты
читаешь в моем сердце и видишь благой знак  в  том,  что  на  первый  взгляд
кажется дурным предзнаменованием.
     - Ты права,  о  царица,  -  сказала  Хармиана,  которая  стояла  рядом,
опустив глаза, и в нежных  переливах  ее  голоса  мне  послышались  недобрые
нотки. - Да не оскорбят отныне дурные предзнаменования твой слух, пусть  все
зло оборачивается для тебя таким же благом.
     Клеопатра сцепила пальцы за головой и,  откинувшись  назад,  посмотрела
на меня полузакрытыми глазами.
     - Ну что ж, египтянин, покажи нам  теперь  свое  искусство,  -  сказала
она. - На улице еще жарко, а эти иудейские послы с их разговорами  об  Ироде
и Иерусалиме мне до смерти наскучили, терпеть не могу Ирода, он очень  скоро
в этом убедится, а послы - нет, я их сегодня не приму, хоть я бы и не  прочь
поболтать на  иудейском.  Итак,  что  ты  умеешь?  Надеюсь,  позабавишь  нас
какими-нибудь новыми фокусами? Клянусь Сераписом,  если  ты  так  же  хорошо
чародействуешь, как прорицаешь, я  обещаю  тебе  место  при  дворе,  хорошие
деньги и подарки - если,  конечно,  твоя  возвышенная  душа  не  восстает  в
негодовании при мысли о подарках.
     - Новых фокусов я не придумал, - ответил я,  -  но  есть  такие  приемы
волхвований, которые применяют очень редко  и  с  большой  осторожностью,  и
тебе, царица, они могут быть в новинку. Ты не боишься колдовства?
     - Я ничего  не  боюсь;  вызывай  самые  страшные  силы.  Поди  ко  мне,
Хармиана, сядь рядом. Начинай. Нет, постой, а где другие девушки, где  Ирада
и Мерира? Они ведь тоже любят представления волшебников.
     - Нет, не зови их, - остановил я ее, - когда много народу,  чары  плохо
действуют. Итак, смотрите! - И, глядя на двух женщин, я бросил  на  пол  мою
палочку и стал шептать заклинание. Минуту палочка лежала  неподвижно,  потом
начала медленно извиваться. Потом свернулась в кольцо,  поднялась  и  начала
раскачиваться. Вот на ее головке появились очки - она превратилась  в  змею,
и змея поползла, грозно шипя.
     - Ну удивил, нечего сказать! - презрительно вскричала  Клеопатра.  -  И
это-то ты называешь колдовством? Фокус стар как мир,  любой  уличный  колдун
умеет его делать. Я видела такое сотни раз.
     - Не торопись, царица, - ответил я, - это всего лишь начало.  -  И  тут
же змею как бы разрезало на несколько частей, и каждая  часть  вытянулась  в
длинную змею. Эти змеи тоже разделились на множество маленьких, они росли  и
снова распадались, так что очень скоро  под  взглядами  зачарованных  женщин
пол покоя словно бы залили играющие волны - это  кишел  толстый  слой  змей,
они ползли друг по другу, шипели, свивались в кольца...  Я  сделал  знак,  и
все устремились ко мне, стали медленно обвивать мне ноги, туловище, руки,  и
весь  я  покрылся  многослойным  панцирем  змей,  только   лицо   оставалось
открытым.
     - Это ужасно, ужасно! - закричала Хармиана и спрятала лицо  в  складках
Клеопатриной юбки.
     - Довольно,  волшебник,  довольно!  -  повелела   Клеопатра.   -   Твое
колдовство поразило нас.
     Я взмахнул рукой, с которой свисали змеи, и все  исчезло.  У  ног  моих
лежала черная палочка эбенового дерева  с  головкой  из  слоновой  кости,  и
больше ничего не было.
     Женщины взглянули друг на друга и ахнули  от  изумления.  Но  я  поднял
свою палочку и, сложив на груди руки, встал перед ними.
     - Довольна ли царица моим убогим представлением? - смиренно спросил я.
     - О да, египтянин, довольна! Такого искусства я никогда  не  видела.  С
сегодняшнего дня ты - мой придворный астроном, тебе даруется право бывать  в
покоях царицы. У тебя есть в запасе что-нибудь еще занимательное?
     - Есть, царица. Прикажи слегка затенить покой,  и  я  покажу  тебе  еще
одно представление.
     - Мне немного страшно, - сказала  Клеопатра,  -  но  все  равно  опусти
занавеси, Хармиана, как просил Гармахис.
     Занавеси опустились, в покое стало сумрачно, будто  приближался  вечер.
Я шагнул вперед и встал рядом с Клеопатрой.
     - Смотри туда! - властно приказал я, указывая  палочкой  на  то  место,
где я стоял раньше. - Смотри туда, и ты увидишь то, что у тебя в мыслях.
     В немом молчании обе женщины пристально, с испуганными  лицами  глядели
в пустоту.
     И под их взглядом  на  этом  месте  сгустилось  облачко.  Оно  медленно
вытянулось  и  стало  обретать  очертания,  -  то  были  очертания  мужчины,
довольно смутные в сумраке покоя, они то проступали четче, то как бы таяли.
     Я возгласил:
     - Тень, заклинаю тебя, воплотись!
     И лишь только я воззвал, смутный силуэт вдруг превратился  в  человека,
очень ясно видимого. Перед нами был державный Цезарь,  на  голову  наброшена
тога, туника вся в крови от бесчисленных ран. С минуту он постоял,  потом  я
взмахнул рукой, и он исчез.
     Я повернулся к сидящим на ложе женщинам и увидел, что  прелестное  лицо
Клеопатры искажено ужасом. Губы серые,  как  пепел,  широко  открытые  глаза
застыли, и вся она дрожит.
     - О, боги! - Голос ее прервался. - О, боги, кто  ты?  Кто  ты,  умеющий
вызывать на землю мертвых?
     - Я  -  астроном  царицы,  ее  кудесник,  ее  слуга,  -  все,  что  она
пожелает, - ответил я со смехом. - Стало быть,  я  показал  именно  то,  что
мысленно видела царица?
     Она мне не ответила, но встала и вышла из покоя через другую дверь.
     Потом с ложа поднялась и Хармиана и отняла от лица руки,  ибо  ее  тоже
обуял смертельный страх.
     - Как ты это делаешь, мой  царственный  Гармахис?  -  спросила  она.  -
Открой мне! Я скажу тебе правду: я боюсь тебя.
     - Не бойся, - ответил я. - Может быть, ты видела лишь то,  что  было  в
моем воображении. В мире нет ничего, кроме теней. Откуда же  тебе  знать  их
природу? Откуда тебе  знать,  что  истинно  существует,  а  что  нам  только
кажется? Но скажи лучше, как все прошло? И  помни,  Хармиана:  эту  игру  мы
должны довести до конца.
     - Все получилось великолепно,  -  ответила  она.  -  Завтра  утром  вся
Александрия будет рассказывать, что произошло у ворот  и  здесь,  при  одном
твоем имени людей станет бросать в дрожь. А теперь почтительно  прошу  тебя:
следуй за мной.


                                 Глава IV,
                            повествующая о том,
                  как Гармахис дивился повадкам Хармианы,
                 и о том, как его провозгласили богом любви

     Назавтра я получил письменное уведомление, что  назначен  астрологом  и
главным  прорицателем  царицы,  с  указанием  суммы  жалованья  и   перечнем
привилегий,  полагающихся  мне  в  этой  должности,  а   они   были   весьма
значительны. Мне также  были  отведены  во  дворце  комнаты,  из  которых  я
поднимался ночью на высокую башню обсерватории, наблюдал звезды  и  сообщал,
что предвещает их расположение. Как раз в это  время  Клеопатру  чрезвычайно
волновали политические дела, и, не зная, чем кончится жестокая борьба  между
могущественными группировками в Риме, но желая примкнуть к  сильнейшей,  она
постоянно советовалась со мной и спрашивала, что предвещают звезды. Я  читал
их ей, руководствуясь  высшими  интересами  дела,  которому  себя  посвятил.
Римский триумвир Антоний воевал сейчас  в  Малой  Азии  и,  по  слухам,  был
страшно зол на Клеопатру,  потому  что  она,  как  ему  сообщили,  будто  бы
выступает против триумвирата, и ее военачальник Серапион  даже  сражался  на
стороне Кассия.  Клеопатра  же  пылко  убеждала  меня  и  всех  прочих,  что
Серапион действовал вопреки ее воле. Но Хармиана мне открыла,  что  и  здесь
не обошлось без участия злосчастного Диоскорида, ибо Клеопатра,  следуя  его
предсказанию, сама тайно послала  Серапиона  с  войском  на  помощь  Кассию,
когда приказывала Аллиену направить легионы  ему  в  поддержку.  Но  это  не
спасло Серапиона, ибо, желая доказать Антонию свою  невиновность,  Клеопатра
велела схватить военачальника в святилище, где он укрылся, и  казнить.  Горе
тем, кто выполняет желания тиранов, когда весы судьбы  склоняются  не  в  их
сторону! Увы, Серапион поплатился за это жизнью.
     Меж тем нашим планам сопутствовал