и вот теперь я умираю, и ни одна  душа
не вспомнит обо мне с любовью! Я искупила свою вину перед  тобой,  Гармахис;
я искупила вину  перед  разгневанными  богами;  теперь  мне  надо  заслужить
прощенье Клеопатры там, в аду, где она сейчас и  куда  я  последую  за  ней.
Гармахис, ведь она меня любила; и теперь, когда ее нет, я поняла, что  после
тебя я любила ее больше всех на свете. И потому я наполню сейчас  кубок,  из
которого она пила с Ирадой! -  Хармиана  взяла  фиал  и  недрогнувшей  рукой
вылила в кубок остатки яда.
     - Подумай, Хармиана, - сказал я, - ведь ты еще так молода, перед  тобою
вся жизнь; ты спрячешь эти горестные воспоминания глубоко в сердце и  будешь
жить много, много лет.
     - Да, я могла бы, но не хочу. Жить,  терзаемая  памятью  о  сотворенном
зле, носить в душе незаживающую рану скорби,  которая  будет  год  за  годом
кровоточить бессонными ночами, жить, умирая от стыда, жить  под  невыносимым
бременем любви, которую я не в силах вырвать из сердца, жить одиноко,  точно
искалеченное бурей дерево на краю пустыни, которое скрипит от ветра и  ждет,
когда в него ударит молния, а молния все  медлит,  -  нет,  Гармахис,  такая
жизнь не для меня! Моя душа давно умерла, я  лишь  продолжала  существовать,
чтобы служить тебе; теперь я тебе больше не нужна  и  потому  умру.  Прощай,
прощай навек! Никогда больше я не увижу твоего  лица.  Тебя  не  будет  там,
куда я ухожу. Ведь ты не любишь меня, ты по-прежнему любишь эту  царственную
женщину, которую ты загнал до смерти,  как  гончая.  Но  ее  ты  никогда  не
завоюешь, как мне никогда не завоевать тебя, - как беспощадно  распорядилась
нами Судьба! Послушай, Гармахис, пока я еще не умерла и не превратилась  для
тебя в постыдное воспоминанье, я хочу молить тебя о милости. Скажи мне,  что
ты простил меня, насколько это в твоей власти - прощать, и в  знак  прощения
поцелуй меня, не как влюбленный, о нет, просто поцелуй  в  лоб,  и  тогда  я
отойду с миром.
     Она подошла ко мне и протянула руки, губы ее  дрожали  от  сдерживаемых
слез, глаза не отрывались от моего лица.
     - Хармиана, в нашей воле выбрать путь добра или зла, - ответил я, -  но
я уверен, что нашими судьбами управляет  иная,  высшая  Судьба,  она,  точно
ураган, принесшийся неведомо откуда, вдруг подхватывает  наши  утлые  ладьи,
и, как бы мы ни боролись с ветром, разбивает их  и  топит.  Я  прощаю  тебя,
Хармиана, как, надеюсь, когда-нибудь боги простят  меня,  и  этим  поцелуем,
первым и последним, скрепляю мир между тобой и мной. - И я  коснулся  губами
ее лба.
     Она молчала, только стояла неподвижно, и долго,  печально  смотрела  на
меня. Потом подняла кубок.
     - Царственный Гармахис, этот яд я пью за твое здоровье. Мне  надо  было
выпить его раньше, до того, как я увидела тебя!  Прощай  же,  фараон!  Когда
минуют сроки искупления, ты будешь править  высшими  мирами,  куда  мне  нет
пути, и скипетр в  твоих  руках  будет  скипетром  божества,  царский  жезл,
которого я тебя лишила, - пустая игрушка рядом с ним. Прощай, навек прощай!
     Она выпила яд, бросила кубок и осталась стоять, глядя широко  открытыми
глазами в пустоту, словно искала в ней Смерть. И  Смерть  пришла,  египтянка
Хармиана упала ничком на пол, бездыханная. А я остался один  средь  мертвых.
Потом я тихо приблизился к ложу Клеопатры, сел рядом с ней - никто ведь  нас
теперь не видел, - и положил ее голову к  себе  на  колени,  как  много  лет
назад  под  сенью  извечной  пирамиды,  в  ту  ночь,  когда   мы   совершили
святотатство. Я поцеловал ее ледяной лоб и покинул дом Смерти  -  отмщенный,
но раздавленный отчаяньем.
     - Эй, врач, - окликнул  меня  начальник  стражи,  когда  я  выходил  из
ворот, - что  происходит  в  мавзолее?  Я  слышал  крики,  не  умер  ли  там
кто-нибудь?
     - Там ничего не происходит, все уже произошло, - ответил я ему  и  ушел
прочь. Скоро в темноте я услышал голоса и быстрые шаги людей цезаря.
     Я побежал домой и у ворот увидел Атуа, она ждала меня. Атуа  тотчас  же
увлекла меня в дальнюю комнату в заперла засовы.
     - Ну что, все кончено? - спросила она, вглядываясь  в  меня  при  свете
светильника, лучи которого падали на ее иссохшее лицо  и  белые,  как  соль,
волосы. - Глупая, зачем мне спрашивать - я и так знаю, что кончено.
     - Да,  Атуа,  все  кончено,  мы  не  напрасно  трудились.  Все  умерли:
Клеопатра, Ирада, Хармиана, один лишь я остался жить.
     Старуха выпрямила свои согбенные плечи и воскликнула:
     - Ну вот, теперь позволь и мне отойти  с  миром,  ибо  исполнились  мои
желания: твои враги и враги Кемета мертвы. Ах-ха! Не  зря  я  жила  на  этом
свете больше срока, отпущенного людям! Я выполнила назначенное  мне  богами:
долго я собирала росу Смерти, и вот твои  враги  ее  наконец  выпили!  Упала
корона с этого  надменного  лба!  Повержена  в  прах  та,  что  столько  лет
бесславила Кемет! Ах, почему я не видела, как умирает эта распутница!
     - Довольно,  Атуа,  довольно!  Мертвые  принадлежат  царству   мертвых.
Осирис тотчас призывает их к себе, и вечное молчание  смыкает  их  уста.  Не
надо оскорблять великих после того, как они пали. Давай лучше поспешим,  нам
надо плыть в Абидос, ведь еще не все завершено.
     - Плыви, Гармахис, плыви, мой внук, я уже не буду сопровождать тебя.  Я
не могла позволить моей жизни оборваться лишь потому, что  жаждала  покарать
твоих врагов. Теперь я развяжу узел, который держит мою жизнь, и отпущу  мой
дух на свободу. Прощай, царевич, паломница закончила  свой  путь.  Гармахис,
мое дитя, я любила тебя всю жизнь, с колыбели, люблю с такой же нежностью  и
сейчас, но больше в этом мире я не смогу делить  с  тобой  твои  невзгоды  -
иссякли мои силы. Прими мой дух, Осирис! - Ее дрожащие  колени  подогнулись,
она медленно опустилась на пол.
     Я подбежал к ней, поднял на руки, стал  вглядываться  в  ее  лицо.  Она
была мертва, я остался один  на  этом  свете,  без  единого  друга,  который
поддержал бы меня.


     Я вышел из дому и пошел по улицам, никто меня не  остановил,  ибо  весь
город  был  в  смятении,  добрался  до  гавани,  где  меня   ждало   заранее
приготовленное судно, и покинул Александрию. На восьмой день я высадился  на
берег и  зашагал  пешком  мимо  возделанных  полей  туда,  где  должна  была
решиться моя судьба - к священным храмам  Абидоса.  Я  знал,  что  здесь,  в
святилище божественного Сети, возобновилось  служение  богам,  это  Хармиана
убедила Клеопатру смягчиться  и  отменить  запрет,  а  также  вернуть  храму
земли,  которые  когда-то  отняла,  хотя  с  его  богатствами  Клеопатра  не
пожелала расстаться.  Храм  подвергся  очищению,  и  вот  сейчас,  во  время
мистерий, посвященных Осирису и Исиде, здесь собрались верховные жрецы  всех
древних храмов Египта, чтобы отпраздновать возвращение богов в их  священный
дом.
     Я вошел в город. Был седьмой день празднеств в честь Осириса  и  Исиды.
По улицам, которые я так хорошо помнил,  вилась  нескончаемая  процессия.  Я
влился в нее, и когда  мы  прошли  сквозь  храмовые  ворота  между  могучими
пилонами и вступили в не подвластные разрушительной  силе  Времени  залы,  я
вместе со всеми запел торжественные слова призывания. Как хорошо я их знал!

                Несем свою скорбь мы в залы великого храма,
                Несем свою скорбь в семь его древних святилищ.
                Пламенно молим светлого бога: "Воскресни!
                Вернись к нам, Осирис, из мрачного царства Смерти!
                Вернись, благодатный, даруй нам надежду и радость!"

     И  вот  священное  песнопение  смолкло,  и,  как  прежде,   едва   лишь
божественный  Ра  скрылся  за  горизонтом,  верховный   жрец   взял   статую
воскресшего Осириса и поднял высоко перед толпой.
     С  радостными  возгласами:  "Осирис!  Наша  надежда,  Осирис!"  -  люди
сбросили с себя черные балахоны, под  которыми  оказались  белые  одежды,  и
все, как один, склонились перед великим богом.
     Потом все разошлись по домам, где их ждал праздничный ужин;  один  лишь
я остался во дворе храма.
     Немного погодя ко мне подошел один из младших жрецов и  спросил,  какое
дело привело меня сюда. Я объявил ему, что  прибыл  из  Александрии  и  хочу
предстать перед Советом верховных жрецов, ибо мне ведомо, что великие  жрецы
собрались сейчас и обсуждают события, которые произошли в Александрии.
     Жрец ушел, а верховные жрецы, услышав, откуда  я  приплыл,  велели  ему
тотчас же привести меня к ним, во второй Зал Колонн и Статуй,  и  жрец  меня
повел. Уже стемнело, между огромными колоннами горели светильники, как в  ту
ночь, когда меня короновали  фараоном  Верхнего  и  Нижнего  Египта.  Как  и
тогда,  в  резных  креслах,  поставленных  длинным  рядом,  сидели  духовные
владыки и беседовали. Все было как прежде, те же бесстрастные лики  богов  и
царей взирали с не подвластных Времени стен своими пустыми глазами.  Но  это
еще не все! Среди собравшихся на совет было пятеро  сановников  из  верхушки
великого заговора, они присутствовали на моей коронации, и только  им  одним
удалось избегнуть расправы Клеопатры и разящей косы Времени.
     Я встал на то же место, где стоял, когда на меня возлагали корону, и  с
горечью в сердце, которую  невозможно  описать,  приготовился  к  тому,  что
презрение этих достойнейших граждан Египта сейчас испепелит меня.
     - Да это же врач Олимпий, - сказал кто-то из верховных  жрецов.  -  Тот
самый, что долго жил отшельником в гробнице фараона близ Тапе, а потом  стал
приближенным Клеопатры. Скажи, врач, это правда, что царица умерла, что  она
совершила самоубийство?
     - Да, великие духовные наставники, я  тот  самый  врач,  кого  называют
Олимпием, это  правда;  правда  и  то,  что  Клеопатра  умерла,  но  она  не
совершала самоубийства - ее убил я.
     - Ты?! Как это возможно? Но все равно:  мы  истинно  ликуем,  что  этой
отвратительной блудницы больше нет.
     - Выслушайте меня, о великие духовные наставники, я все  вам  расскажу,
для того я и явился к вам сюда. Быть может, кто-то из  вас  сидел  здесь,  в
этом зале одиннадцать лет назад,  на  тайной  коронации  некоего  Гармахиса,
который был провозглашен фараоном Кемета?  Мне  кажется,  я  вижу  несколько
знакомых лиц.
     - Да, верно! - раздались возгласы. - Но как, Олимпий, может  быть  тебе
такое ведомо?
     - Вас всего пять, - продолжал я, не отвечая на  их  вопрос,  -  а  было
тридцать семь знатнейших и достойнейших. Иные умерли,  как  умер  Аменемхет;
иных казнили, как казнили Сепа; иные, может быть, и по сей день  надрываются
в шахтах, как последние рабы; иные бежали в чужие края, опасаясь мести.
     - Все так, - сказали они, - увы, все это так. Подлый изменник  Гармахис
предал наш заговор и все позабыл ради этой распутной Клеопатры!
     - Да, это правда, -  сказал  я  и  поднял  голову.  -  Гармахис  предал
заговор  и  все  забыл  ради  Клеопатры.  Достойнейшие  из  достойных,  этот
Гармахис - я.
     Ошеломленные жрецы и сановники воззрились на  меня.  Кто-то  вскочил  с
кресла, начал взволнованно говорить, другие молчали.
     - Да,   я   тот   самый   Гармахис!   Тот   самый   изменник,    трижды
клятвопреступник, предавший моих богов, мою отчизну, мои священные обеты!  И
я пришел сюда сказать все это вам.  Я  учинил  божественное  правосудие  над
той, что погубила меня и отдала Египет Риму. Много лет я упорно  трудился  и
терпеливо ждал, и вот теперь, когда моя мудрость и вдохновение  разгневанных
богов помогли мне совершить возмездие, я принес на ваш суд мои  преступления
и мой позор, я готов принять кару, которая должна постигнуть предателя!
     - Ты знаешь ли, какая  казнь  ждет  нарушившего  священную  клятву,  ту
клятву, которую не должно нарушать? - зловеще спросил меня  тот  из  жрецов,
который первым узнал во мне Олимпия.
     - Да, знаю, - ответил я, - я жажду этой казни.
     - О ты, который был Гармахисом, рассказывай же нам, как все произошло.
     И я спокойно, ясно поведал им о своих злодеяниях, не утаив  ни  одного.
И с каждым моим словом их лица все мрачнели, я понял, что милости ко  мне  у
них не будет; да я ее и не просил, а если б попросил, они бы вознегодовали.
     И вот я наконец закончил свой рассказ; жрецы  велели  мне  удалиться  и
стали решать мою судьбу. Потом снова призвали к себе, и самый старший  среди
них, всеми почитаемый  девяностолетний  верховный  жрец  храма  божественной
Хатшепсут из Тапе, торжественно возгласил:
     - Гармахис, мы обсудили все, что ты нам сейчас рассказал.  Ты  совершил
три самых тяжких преступления, какие только может совершить  на  этом  свете
человек. Ты вверг в несчастья наш Кемет, порабощенный ныне Римом.  Ты  нанес
жестокое оскорбление небесной матери Исиде.  Ты  нарушил  священную  клятву.
Тебе известно, что для всех этих преступлений есть  лишь  одна  кара,  и  мы
приговариваем тебя к ней. Да, ты лишил жизни распутницу, которая  соблазнила
тебя на путь бесчестия;  ты  назвал  себя  самым  гнусным  злодеем,  который
когда-либо стоял средь этих стен, но все это не  смягчило  наш  приговор.  О
ты, нарушивший священные  обеты  жрец,  продавший  свою  отчизну  египтянин,
лишившийся  своей  законной  диадемы  фараон,  и  на  тебя  падет  проклятие
Менкаура!  Здесь,  где  мы  венчали   твою   главу   Двойной   Короной,   мы
приговариваем тебя к казни! Иди в темницу и жди,  когда  падет  меч  Судьбы!
Сиди там и  вспоминай,  какое  тебе  было  уготовано  величие,  и  сравнивай
утраченный блеск с бесславным  концом,  который  тебя  постиг!  Быть  может,
боги, которым по твоей вине скоро перестанут поклоняться  в  этих  святынях,
проявят к тебе милосердие - от нас его не жди! Уведите его!


     Меня схватили и повели  прочь.  Я  шел,  опустив  голову,  не  поднимая
взгляда, и все же чувствовал, как жгут меня их горящие гневом глаза.
     Такого мучительного позора я за всю свою жизнь не переживал.


                                  Глава X,
                   повествующая о последних днях потомка
                       египетских фараонов Гармахиса

     Меня отвели в тюремную камеру, что находится высоко в привратной  башне
храма, и здесь я дожидаюсь часа моей казни. Мне  неведомо,  когда  опустится
меч Судьбы. Течет неделя за неделей, месяц сменяется месяцем, а  Судьба  все
медлит. Но я каждую минуту чувствую, что меч занесен над  моей  головой.  Он
упадет, я знаю, не знаю лишь - когда. Быть может, я проснусь  в  глухой  час
ночи и услышу шаги крадущихся ко мне убийц. Быть может, убийцы  уже  близко,
рядом. Меня повлекут в тайную гробницу! Потом настанет  непереносимый  ужас!
Меня положат в безымянный гроб! И наконец все кончится! О,  скорее!  Смерть,
я жду тебя, спеши!


     Я кончил свою повесть и ничего  в  ней  не  утаил  -  ни  преступлений,
которые я  совершил,  ни  мести,  которой  покарал  виновников.  Теперь  все
поглотила тьма,  все  обратится  в  прах,  я  готовлюсь  к  тем  мукам,  что
предстоят мне в иных мирах. Я ухожу из этого  мира,  но  ухожу  с  надеждой:
увы, я больше не вижу великую Исиду, она не отзывается на мои молитвы, но  я
знаю, что она со мной, она никогда меня не оставит, мы с нею  встретимся,  я
снова увижу ее лик. И тогда наконец, в тот далекий день, мне будет  даровано
прощение; тогда с меня спадет тяжесть содеянного мною  зла  и  чистота  души
вернется, озарит меня и принесет божественный покой.


     О дорогая сердцу страна Кемет, сколь ясно я  провижу  твое  будущее!  Я
вижу, как чужеземцы, народ за  народом,  утверждают  на  берегах  священного
Сихора свои знамена, как надевают на твою шею ярмо. Я  вижу,  как  на  твоей
земле одна вера сменяется другой, третьей, десятой... как твой  народ  зовут
молиться иным богам. Я вижу,  как  твои  храмы  -  твои  великие  святыни  -
обращаются в руины, и те,  кому  когда-то  еще  только  предстоит  родиться,
дивятся  их  несравненной  красоте,  проникают  в   священные   гробницы   и
подвергают поруганию останки твоих великих фараонов. Я  слышу,  как  профаны
глумятся  над  божественными  таинствами  твоих  знаний,  как  твоя  древняя
мудрость развевается по ветру, точно пески  пустыни.  Я  вижу,  как  римский
орел ломает крылья и разбивается о камни, хотя с его клюва еще каплет  кровь
его жертв; я вижу, как пляшут отблески костров на копьях  варваров,  которые
придут на  смену  римским  легионам...  И  вот  наконец  ты  снова  обретешь
величие, о мой Кемет, ты  снова  обретешь  свободу,  к  тебе  вернутся  твои
боги, - да, твои истинные боги, хотя у них будет иной облик, иные имена,  но
все же это будут боги, которые хранили тебя в древности!


     За Абидосом  садится  солнце.  Закатные  лучи  Ра  зажгли  огнем  крыши
храмов, облили красным сиянием зеленые поля пшеницы,  окрасили  в  пурпурный
цвет воды бескрайнего животворящего Сихора. Вот так же в детстве я  наблюдал
закат, вот так же последний луч Ра с прощальной лаской касался хмурого  чела
пилона, и та же тень ложилась на гробницы. Ничто  не  изменилось!  Изменился
лишь я, один только я, я стал совсем другим - и все-таки я прежний!
     О Клеопатра! Клеопатра, погубившая меня! Если бы  я  мог  вырвать  твой
образ из моего сердца! Среди всех моих  несчастий  ты  -  самое  горькое:  я
никогда не разлюблю тебя. Я обречен вечно лелеять  этот  укус  змеи  в  моем
сердце. В моих ушах будет вечно звучать  твой  тихий  торжествующий  смех...
журчанье струй фонтана... песнь соло...

        (На этом записи в третьем свитке обрываются. Есть основания
        предположить, что к пишущему в это мгновенье пришли палачи,
                         чтобы вести его на казнь.)


КОММЕНТАРИИ

КЛЕОПАТРА

     Стр. 27. ...невежды, который наивно обожествлял животных... - В  Египте
поклонялись божествам в образе животных, видя  в  последних  воплощение  тех
или иных свойств божества.
     ...боги Кемета... -  Та-Кемет,  т.е.  Темной  (возделанной,  орошаемой)
землей называли свою страну сами египтяне -  в  отличие  от  Красной  земли,
пустыни.
     ...Осирис (егип. Усире) - один из  древнейших  богов  Египта,  которому
поклонялись в городе  Диду  (греч.  Бусирис);  позже  отождествлен  с  богом
потустороннего мира - "Господином западных".
     Стр. 28. Исида (егип.  Исет)  -  по  наиболее  распространенной  версии
мифа - супруга (и сестра) Осириса и  мать  Гора  (Хора).  В  поздний  период
истории Египта культ ее приобрел широкое распространение,  оттеснив  отчасти
даже культ Осириса.
     ...Птолемей Эпифан... - пятый царь так называемой македонской  династии
властителей Египта, при котором страна попала в зависимость от Рима.  В  его
царствование свирепствовала смута. Птолемей V был отравлен.
     ...уничтожить династию македонских Лагидов...  -  Македонская  династия
правила Египтом в 323-30  гг.  до  н.э.;  она  утвердилась  в  стране  после
завоеваний Александра Великого, которого встретили  здесь  как  освободителя
от ненавистных персов. Называлась она династией Птолемеев (так как все  цари
ее носили  такое  родовое  имя),  или  Лагидов,  т.е.  потомков  Лага,  отца
Птолемея I Сотера.
     Стр. 29. ...Египет угнетали чужеземные властители... - В  Древнем  мире
завоеватели отнюдь не всегда разоряли покоренную страну. В I тысячелетии  до
н.э. Египет  несколько  раз  делался  добычей  чужеземцев.  Но  долина  Нила
издавна представлялась окружающим  народам  источником  мудрости  и  внушала
глубокое  почтение.  Недавно  в   Сузах   найдено   изваяние,   изображающее
персидского царя в виде египетского бога Атума;  надпись,  сохранившаяся  на
постаменте, содержит фразу, в которой слышится удивление перед  случившимся:
"Вот каменная статуя, которую царь Дарий повелел изготовить  в  Египте  того
ради, чтобы в будущем тот, кто увидит ее, знал, что перс владел Египтом".
     И персы, и македонские цари строили или  реставрировали  старые  храмы,
стремясь снискать симпатии жречества  и  народа.  При  Птолем