ы; и о том, какой смертью умер
                        управитель Клеопатры Евдосий

     Еще не рассвело, а Харамиана уже опять  пришла  ко  мне,  и  мы  с  ней
спустились к тайной дворцовой пристани. Там мы сели  в  лодку  и  поплыли  к
скалистому острову, на котором  возвышается  Тимониум  -  небольшая  круглая
башня с куполом, хорошо укрепленная. Мы высадились  на  острове,  подошли  к
двери башни и постучали, но никто не отозвался,  и  мы  постучали  еще  раз,
после чего в двери открылось забранное  решеткой  оконце,  в  него  выглянул
старый евнух и грубо спросил, что нам здесь надо.
     - Нам нужен благородный Антоний, - ответила Хармиана.
     - А вы ему не нужны, ибо мой хозяин,  благородный  Антоний,  не  желает
видеть никого - ни мужчин, ни женщин.
     - Но нас он допустит к себе, мы привезли ему важный новости.  Ступай  к
своему хозяину и доложи,  что  здесь  госпожа  Хармиана  с  вестями  от  его
военачальников.
     Евнух ушел, но скоро вернулся.
     - Мой господин Антоний желает знать, дурные это вести или  добрые,  ибо
с дурными он вас к себе не пустит, слишком их много было за  последние  дни,
с него довольно.
     - Одним словом не скажешь - наши  вести  и  добрые,  и  дурные.  Отопри
дверь, раб, я сама буду говорить с твоим хозяином! -  И  Хармиана  просунула
через прутья решетки тяжелый кошелек с золотом.
     - Что же с вами делать, - проворчал он, беря кошелек, - времена  сейчас
тяжелые, а грядут и того тяжелее; чем кормиться шакалу,  когда  льва  убьют?
Добрые вести или дурные - мне  все  равно,  лишь  бы  вам  удалось  выманить
благородного Антония из этой  обители  стенаний.  Ну  вот,  я  отпер  дверь,
ступайте по этому коридору в столовую.
     Мы вошли и оказались  в  узком  коридоре,  евнух  принялся  возиться  с
запорами и задвижками, а мы  двинулись  вперед  и  наконец  оказались  перед
занавесом. Подняли его и вступили в сводчатое помещение,  тускло  освещенное
через оконца в потолке. В дальнем углу этой пустой комнаты  лежали  друг  на
друге несколько ковров, и на этом ложе  сидел,  скорчившись,  мужчина,  лицо
его было скрыто складками тоги.
     - Благороднейший Антоний, - произнесла Хармиана, приближаясь к нему,  -
открой свое лицо и выслушай меня, ибо я принесла тебе вести.
     Он  поднял  голову.  Его  лицо  было  искажено  страданьем;  поседевшие
взлохмаченные  волосы  падали  на  глаза,  из   которых   глядела   пустота,
подбородок оброс седой колючей щетиной. Одежда мятая, грязная,  вид  жалкий,
точно у нищего возле храмовых ворот. Вот до  чего  довела  любовь  Клеопатры
блистательного,  прославленного  Антония,  которому   некогда   принадлежала
половина мира!
     - Зачем ты тревожишь меня? - спросил он.  -  Я  хочу  умереть  здесь  в
одиночестве.  Кто  этот  человек,  пришедший   посмотреть   на   сломленного
опозоренного Антония?
     - Благородный  Антоний,   это   Олимпий,   знаменитый   врач,   великий
прорицатель  судеб,  о  котором  ты  много  слышал  и  которого   Клеопатра,
неустанно пекущаяся о твоем благе,  хоть  ты  и  безразличен  к  ее  скорби,
прислала, чтобы он помог тебе.
     - И что же, этот твой врач может исцелить  горе,  постигшее  меня?  Его
снадобья вернут мне мои галеры, честь, спокойствие души? Прочь с моих  глаз,
я не желаю видеть никаких врачей! Что ты  за  вести  привезла  мне?  Ну  же,
скорее! Может быть. Канидий разбил цезаря? Скажи, что это так,  и  я  подарю
тебе царство, клянусь!  А  если  к  тому  же  погиб  Октавиан,  ты  получишь
двадцать тысяч систерций в придачу. Говори же...  нет,  молчи!  За  всю  мою
жизнь я ничего так не боялся, как  слова,  которое  ты  сейчас  произнесешь.
Что, колесо Фортуны повернулось и Канидий победил? Ведь верно? Ну,  не  томи
же меня, это нестерпимо!
     - О благородный Антоний, - начала она, - обрати свое  сердце  в  сталь,
дабы выслушать вести, которые я привезла! Канидий в Александрии.  Он  прибыл
издалека и не медлил в пути,  и  вот  что  сообщил  нам.  Семь  долгих  дней
дожидались легионы, когда прибудет к ним Антоний и,  как  в  былые  времена,
поведет в победоносный бой, и никто из твоих солдат даже  слушать  не  хотел
посланников цезаря, которые сманивали их на свою сторону. Но Антония все  не
было. И тогда  поползли  слухи,  что  Антоний  бежал  на  Тенар,  следуя  за
Клеопатрой. Первого, кто принес в  лагерь  это  известие,  легионеры,  пылая
негодованием, избили до смерти. Но  слух  упорно  распространялся,  и  скоро
твои люди перестали  сомневаться,  что  тот  несчастный  говорил  правду;  и
тогда, Антоний, центурионы и легаты  стали  один  за  другим  переходить  на
сторону цезаря, а вместе с военачальниками и их солдаты. Но это еще не  все:
твои союзники - царь Мавритании Бокх, правитель  Киликии  Таркондимот,  царь
Коммагены Митридат, правитель Фракии Адалл, правитель Пафлагонии  Филадельф,
правитель Каппадокии Архелай, иудейский царь Ирод, правитель Галатии  Аминт,
правитель Понта Полемон и правитель Аравии Мальх -  все  до  единого  бежали
либо приказали своим  военачальникам  вернуться  с  войсками  домой,  и  уже
сейчас их послы пытаются снискать расположение сурового цезаря.
     - Ну что, ворона в  павлиньих  перьях,  ты  кончила  каркать  или  твой
зловещий голос будет еще долго меня терзать? - спросил раздавленный  вестями
Антоний и отнял от посеревшего  лица  дрожащие  руки.  -  Ну  продолжай  же,
скажи,  что  прекраснейшая  в  мире  женщина,  царица  Египта,  умерла;  что
Октавиан высадился у Канопских ворот; что мертвый Цицерон и с ним  все  духи
Аида кричат о гибели Антония!  Да,  собери  все  беды,  что  могут  поразить
великих, которым некогда принадлежал мир, и обрушь их на седую голову  того,
кого ты,  в  своей  лицемерной  учтивости,  по-прежнему  изволишь  именовать
"благородным Антонием!"
     - Я все сказала, о господин мой, больше ничего не будет.
     - Да, ты права, не будет  ничего!  Это  конец,  конец  всему,  осталось
сделать лишь последнее движение! - И он, схватив  с  ложа  свой  меч,  хотел
вонзить его себе в сердце, но я быстрее молнии метнулся к нему и  перехватил
руку. В мои расчеты не входило, чтобы он  скончался  сейчас,  ибо  умри  он,
Клеопатра тотчас же заключила бы мир с цезарем, а цезарь  хотел  не  столько
покорить Египет, сколько убить Антония.
     - Антоний, ты обезумел, неужто ты стал трусом? - вскричала Хармиана.  -
Ты хочешь бежать от своих бед в смерть и возложить  все  бремя  горестей  на
плечи любящей тебя женщины - пусть она одна несет за все расплату?
     - А почему нет, Хармиана, почему бы нет?  Ей  не  придется  долго  быть
одной. Цезарь разделит ее одиночество.  Октавиан  хоть  и  суров,  но  любит
красивых женщин, а Клеопатра все  еще  прекрасна.  Ну  что  ж,  Олимпий,  ты
удержал мою руку и не позволил умереть, дай же мне в своей великой  мудрости
совет.  Значит,  ты  считаешь,  что  я,  триумвир,  дважды  занимавший  пост
консула, бывший властелин всех царств Востока, должен сдаться цезарю и  идти
пленником во время его триумфального шествия по  улицам  Рима,  того  самого
Рима, который столько раз восторженно рукоплескал мне, триумфатору?
     - Нет, мой благородный повелитель, - ответил я. - Если ты  сдашься,  ты
обречен. Вчера всю ночь я наблюдал звезды, пытаясь прочесть твою  судьбу,  и
вот что я увидел: когда твоя звезда приблизилась к звезде  цезаря,  свет  ее
начал бледнеть и наконец совсем померк, но лишь только она вышла из  области
сияния цезаревой, она стала разгораться все  ярче,  все  лучистей  и  вскоре
сравнялась с ней по величине. Поверь, не все потеряно,  и  пока  сохраняется
хоть крошечная часть, можно вернуть целое. Можно собрать войска  и  удержать
Египет. Цезарь пока бездействует;  его  войска  не  приближаются  к  воротам
Александрии, и, может быть, с  ним  удастся  договориться.  Лихорадка  твоих
мыслей передалась твоему телу; ты болен и не способен сейчас судить  здраво.
Вот, смотри, я привез снадобье, которые тебя излечит, ведь я  весьма  сведущ
в искусстве врачевания. - И я протянул ему фиал.
     - Ты сказал - снадобье?! - закричал он. - Это не снадобье, а яд, а  сам
ты - убийца, тебя подослала коварная  Клеопатра,  она  хочет  избавиться  от
меня, ведь  я  ей  теперь  не  нужен.  Голова  Антония  в  обмен  на  мир  с
Октавианом - она пошлет ее цезарю, она, из-за которой я потерял  все!  Давай
твое снадобье. Пусть это эликсир смерти, - клянусь Вакхом, я  выпью  его  до
последней капли!
     - Нет, благородный Антоний, это не яд, а  я  не  убийца.  Я  сам  выпью
глоток, если желаешь, смотри. - И  я  пригубил  снадобье,  которое  обладает
способностью вливать силы в кровь людей.
     - Давай же, врач. Тем,  кто  дошел  до  последней  черты  отчаяния,  не
страшно ничего. Пью!.. Боги, что это? Ты дал  мне  чудодейственный  напиток!
Все мои беды рассеялись, словно налетел южный ветер и  унес  грозовые  тучи;
сердце ожило, точно пустыня весной, в нем  расцвела  надежда!  Я  -  прежний
Антоний, я снова вижу, как сверкают на солнце копья моих легионов,  я  слышу
подобный грому рев - это войска, мои  войска  приветствуют  Антония,  своего
любимого полководца, который едет в сверкающих доспехах  вдоль  нескончаемых
шеренг! Нет, нет, не все потеряно! Судьба переменится! Я еще  увижу,  как  с
сурового лба цезаря - того самого  цезаря,  который  никогда  не  ошибается,
разве что ему выгодно  совершить  ошибку,  -  будет  сорван  лавровый  венок
победителя и как этот лоб навеки увенчается позором!
     - Ты прав! - вскричала Хармиана. - Конечно, судьба переменится,  но  ты
должен вести себя как подобает мужчине! О господин мой, вернись со  мною  во
дворец, вернись в объятья любящей тебя Клеопатры! По всем  ночам  она  лежит
без сна на своем золотом ложе, и темнота покоя, рыдая, зовет вместе  с  ней:
"Антоний!", а Антоний отгородился от мира своим горем, забыл и свой долг,  и
свою любовь!
     - Я еду, еду! Как мог я усомниться в  ней?  Позор  мне!  Раб,  принесли
воды  и  пурпурное  одеянье  -  в  таком  виде  я  не  могу  предстать  пред
Клеопатрой. Сейчас я вымоюсь, переоденусь - и к ней, к ней!


     Вот  так  мы  убедили  Антония  вернуться  к  Клеопатре,  чтобы  вернее
погубить обоих.
     Все трое прошли мы через Алебастровый Зал в покои  Клеопатры,  где  она
лежала на золотом ложе в облаке своих волос и нескончаемо лила слезы.
     - Моя египтянка! - воскликнул он. - Я у твоих ног, взгляни!
     Она соскочила с ложа.
     - Неужели это ты, любимый мой? - залепетала она. - Ну  вот,  опять  все
хорошо. Иди ко мне, забудь свои тревоги в моих объятьях, обрати мое  горе  в
радость. О мой Антоний, пока мы  любим  друг  друга,  нет  никого  на  свете
счастливее нас!
     И она упала ему на грудь и страстно поцеловала.
     В тот же день ко мне пришла Хармиана и  попросила  приготовить  сильный
смертельный ад.  Я  сначала  отказался,  испугавшись,  что  Клеопатра  хочет
отравить им Антония, а  время  для  этого  еще  не  наступило.  Но  Хармиана
объяснила, что мои опасения напрасны, и рассказала, для какой цели  этот  ад
предназначен. Поэтому я призвал Атуа, столь  сведущую  в  свойствах  трав  и
растений, и несколько часов мы с ней трудились, готовя  смертоносное  зелье.
Когда оно было  готово,  снова  пришла  Хармиана  с  венком  из  только  что
срезанных роз и попросила меня погрузить венок в зелье.
     Я сделал, как она велела.
     В тот  вечер  на  пиру,  который  устроила  Клеопатра,  я  сидел  возле
Антония, а Антоний сидел рядом с  ней,  и  на  голове  его  был  отравленный
венок. Пир был роскошный, вино лилось рекой,  и  наконец  Антоний  и  царица
развеселились. Она рассказывала ему о том,  какой  план  она  придумала:  ее
галеры сейчас  стягиваются  в  Героополитанский  залив  по  каналу,  который
прорыт от Бубастиса, что на Пелузийском рукаве Нила. Она  решила,  что  если
цезарь не пойдет на уступки,  они  с  Антонием,  забрав  все  ее  сокровища,
спустятся в Аравийский залив, где у цезаря нет флота,  и  найдут  убежище  в
Индии, куда враги не смогут за ними  последовать.  Но  этот  ее  замысел  не
осуществился, потому что арабы из Петры сожгли галеры,  получив  известие  о
планах  Клеопатры  от  живущих  в  Александрии  иудеев,  которые  ненавидели
Клеопатру, а Клеопатра ненавидела их. Это я сообщил иудеям о  том,  что  она
задумала.
     И вот сейчас, во  время  пира,  посвятив  Антония  в  своих  намерения,
царица попросила его выпить с ней за успех, но сначала пусть  он  опустит  в
свою чашу розовый венок, чтобы вино стало еще слаще. Антоний  снял  венок  и
опустил в чашу, она подняла свою. Он тоже поднял, но вдруг она схватила  его
за руку, вскрикнула: "Подожди!", и он в удивлении замер.
     Нужно сказать, что среди слуг Клеопатры был управитель, которого  звали
Евдосий;  и  этот  Евдосий,  убедившись,  что  счастье  изменило  Клеопатре,
задумал в ту самую ночь перебежать к цезарю, как уже переметнулись многие  и
поважнее его, причем заранее украл все, что можно было украсть во дворце  из
дорогих вещей, и припрятал, чтобы захватить с собой. Но  Клеопатра  прознала
о замысле Евдосия и решила достойно наказать изменника.
     - Евдосий, - позвала  она  его,  ибо  управитель  стоял  неподалеку,  -
подойди к нам, наш верный слуга! Взгляни на этого  человека,  благороднейший
Антоний: он остался нам верен невзирая на  все  превратности  нашей  судьбы,
всегда поддерживал нас. И потому он будет награжден согласно его заслугам  и
преданности из твоих собственных рук. Дай ему  эту  золотую  чашу  с  вином,
пусть он выпьет за наш успех, а чашу примет как, наш дар.
     Все еще ничего не понимая, Антоний протянул  управителю  чашу,  и  тот,
дрожа всем телом, ибо совесть его была нечиста и он испугался, взял  ее.  Но
пить не стал.
     - Пей! Пей же, раб! -  вскричала  Клеопатра,  приподнимаясь  со  своего
ложа и впиваясь  в  его  побледневшее  лицо  зловещим  взглядом.  -  Клянусь
Сераписом, если ты посмеешь пренебречь вниманием своего  господина  Антония,
я прикажу высечь тебя и превратить в кусок кровавого мяса, а потом вылью  на
твои раны это вино вместо целебной примочки, - это так  же  верно,  как  то,
что я победительницей войду в Капитолий в Риме! Ага, ты все-таки  выпил!  О,
что с тобою, преданный Евдосий? Тебе дурно? Наверно, это вино похоже  на  ту
воду иудеев, что убивает предателей и придает силы честным. Эй,  кто-нибудь,
обыщите его комнату: мне кажется, он замыслил недоброе!
     Управитель стоял, стиснув голову руками.  Вот  по  телу  его  пробежала
судорога, он страшно  закричал  и  упал  наземь.  Потом  поднялся,  раздирая
руками грудь, точно хотел вырвать свое сердце. Лицо  исказилось  невыразимой
мукой, его покрыла мертвенная бледность,  на  губах  закипела  пена,  и  он,
шатаясь,  двинулся  туда,  где  возлежала  Клеопатра  и  глядела  на   него,
спокойно, зловеще улыбалась.
     - Ну что, изменник? Ты выпил свою чашу,  -  произнесла  она.  -  теперь
поведай нам, сладка ли смерть?
     - Подлая распутница! - прохрипел умирающий. -  Ты  отравила  меня!  Так
умри ж и ты! - И он с пронзительным воплем кинулся на нее. Но она  разгадала
его намерение и с быстротой и легкостью  тигрицы  метнулась  в  сторону,  он
лишь вцепился в  ее  царскую  мантию,  пристегнутую  огромным  изумрудом,  и
сорвал.  Евдосий  рухнул  на  пол  и  стал  кататься,  ее  пурпурная  мантия
обернулась вокруг него, но вот он наконец затих  и  умер,  на  лице  застыла
страшная гримаса боли, широко открытые глаза остекленели.
     - Раб  умер  в  великолепных  мучениях,  -  с   презрительным   смешком
проговорила Клеопатра, - да еще меня хотел с собой увлечь. Смотрите, он  сам
надел на себя саван - мою мантию. Унесите его  прочь  и  похороните  в  этой
пелене.
     - Клеопатра, что все  это  значит?  -  спросил  Антоний,  когда  стражи
уносили труп. - Он выпил вино из моей чаши. Как понять твою жестокую шутку?
     - У меня была двойная цель, мой  благородный  Антоний.  Нынешней  ночью
этот негодяй хотел бежать к Октавиану и унести с собой  наши  ценности.  Что
ж, я одолжила ему крылья, ибо если живым приходится идти, то мертвые  летят.
Но это еще не все: ты опасался, мой  повелитель,  что  я  отравлю  тебя,  не
спорь, я это знаю. Теперь ты видишь, Антоний, как легко мне  было  бы  убить
тебя, если бы я захотела. Этот венок из роз, который ты  опустил  в  чашу  с
вином,  был  покрыт  сильнейшим  ядом.  И  пожелай  я  твоей  гибели,  разве
остановила бы я твою руку? О Антоний, молю тебя: верь мне всегда!  Для  меня
один-единственный волосок с твоей любимой головы дороже моей жизни. Ну  вот,
вернулись слуги. Говорите, что вы нашли?
     - Великая царица Египта, осмотрев комнату Евдосия, мы  обнаружили,  что
он приготовился бежать и что в его вещах много разных ценностей.
     - Слышали? - спросила она, зловеще улыбаясь. - Теперь  вы  знаете,  мои
верные слуги, что предавать Клеопатру безнаказанно никому не удается.  Пусть
судьба этого римлянина послужит вам уроком.
     В пиршенственном зале воцарилась мертвая тишина, Антоний тоже  сидел  и
молчал.


                                 Глава VI,
              повествующая о беседах ученого Олимпия с жрецами
                          и правителями в Мемфисе;
                 о том, как Клеопатра отравила своих слуг;
                   как Антоний говорил со своими легатами
                          и центурионами и о том,
            как великая богиня Исида навек покинула страну Кемет

     Я должен спешить, у меня осталось  совсем  мало  времени,  я  не  успею
рассказать все, о чем хотел поведать в  этой  повести,  лишь  коротко  опишу
главное. Мне уже объявили, что дни мои сочтены и скоро,  скоро  я  предстану
перед  великим  судом.  Итак,  после  того,  как  мы  выманили  Антония   из
Тимониума, наступило  тягостное  затишье,  подобное  тому,  которое  сметают
налетающие  из  пустыни  ветры.  Антоний  и  Клеопатра  продолжали   тратить
безумные деньги на роскошь, каждый вечер устраивали во  дворце  великолепные
пиры. Они отправили своих послов к цезарю, но цезарь  послов  не  принял;  и
когда  надежда  на  заключение  мира  исчезла,  они  стали  готовить  защиту
Александрии.  Строили  суда,  вербовали  солдат,  собрали  огромное  войско,
готовое дать отпор цезарю.
     А я с помощью Хармианы начал последние приготовления, чтобы  свершилась
месть, взлелеянная ненавистью. Я  проник  во  все  хитросплетения  дворцовых
тайн, и все советы, которые я давал, несли лишь зло.  Я  убеждал  Клеопатру,
что нужно развлекать Антония и не позволять ему задумываться над  постигшими
их бедами, и потому она послушно топила его силы и  энергию  в  изнеживающей
роскоши и в вине. Я давал ему мои снадобья - снадобья, которые опьяняли  его
мечтами о счастье и о власти, но погружали в еще  более  глубокое  отчаяние,
когда после пробуждения наступало похмелье. Скоро он уже не  мог  спать  без
моих лекарств, а я всегда был подле него и настолько подчинил  его  ослабшую
волю своей, что  он  уже  был  не  способен  что-то  предпринять  без  моего
одобрения. Клеопатра тоже стала очень суеверна  и  постоянно  обращалась  ко
мне за помощью; я составлял ей прорицания, вернее,  лжепророчества.  Но  это
еще не все, я плел свою паутину везде, где только мог. Меня высоко  почитали
в Египте, ибо во время моего долгого  отшельничества  близ  Тапе  слава  моя
распространилась по всей стране. И потому ко мне приходили  многие  именитые
люди, желая исцелиться от какого-нибудь недуга или же зная,  как  взыскан  я
милостями Антония и царицы, ибо в те  смутные  тревожные  дни  все  пытались
выведать, что можно, как обстоят дела в стране. Со всеми с  ними  я  говорил
уклончиво, незаметно вселяя недоверие к царице,  многих  вовсе  отвратил  от
нее,  но  никто  не  мог  бы  уличить  меня  в  злонамеренных  речах   и   в
подстрекательстве к  измене.  Клеопатра  послала  меня  в  Мемфис,  чтобы  я
встретился там с верховными жрецами и с пра