попробуй
опровергнуть мои слова, Хармиана, тебе это не удастся,  ибо  теперь  я  знаю
все!  И  потому  она  принялась  убеждать  меня  тончайшими,  изощреннейшими
доводами, что брак с Гармахисом был бы величайшей ошибкой и что мне  следует
плыть к Антонию, и сейчас, когда  жить  мне  осталось  какой-нибудь  час,  я
признаюсь тебе, Хармиана: я бесконечно благодарна тебе за твой  совет.  Я  и
сама сомневалась, а ее слова  окончательно  склонили  чашу  весов  в  пользу
Антония - я поплыла к нему. И чем все кончилось, что породила злая  ревность
красавицы Хармианы и страсть мужчины, который был послушен мне,  как  струны
арфы пальцам музыканта? Октавиан захватил Александрию; Антоний потерял  свои
владения, свою былую славу  и  умер;  и  я  сегодня  ночью  тоже  умру!  Ах,
Хармиана, Хармиана,  за  многое  тебе  придется  держать  ответ  -  ведь  ты
изменила ход истории. И все-таки даже сейчас,  в  эти  последние  минуты,  я
повторю: какое счастье, что все случилось так, а не иначе!
     Она умолкла и закрыла глаза рукой; я поднял взгляд  и  увидел,  что  по
щеке Хармианы медленно катится огромная слеза.
     - А что ж Гармахис? - спросил я. - Где он сейчас, моя царица?
     - Где он сейчас? Увы, в Аменти -  наверно,  искупает  свою  вину  перед
Исидой. В Тарсе я увидела Антония и полюбила его, и с  этого  мгновения  мне
стал ненавистен египтянин, я даже видеть  его  не  могла  без  отвращения  и
поклялась убить - это лучший способ избавиться от  опостылевшего  любовника.
А он, воспламененный ревностью, предрек мне гибель во время  пира,  когда  я
выпила жемчужину; и тогда я решила подослать к нему убийц в ту же  ночь,  но
опоздала - он успел бежать.
     - Куда же он бежал?
     - Того не знаю. Бренн - он был начальником  дворцовой  стражи  и  всего
год назад уехал к своим соплеменникам на север - так вот, Бренн клялся,  что
собственными глазами видел, как  Гармахис  улетел  в  небо;  но  я  не  верю
Бренну: мне кажется, он питал к Гармахису дружбу. Гармахис бежал, его  судно
потерпело крушение неподалеку от Кипра, и он утонул.  Быть  может,  Хармиана
расскажет, как ему удалось бежать?
     - Я ничего не знаю, о царица; знаю только одно: Гармахис погиб.
     - К счастью для всех, Хармиана, ибо он нес людям зло - да, он был  моим
возлюбленным, и все же я рада его гибели. Он помог мне в тяжкие времена,  но
я не любила его истинной любовью и боялась, я даже  сейчас  его  боюсь;  мне
кажется, во время битвы при Акциуме  я  сквозь  шум  и  крики  услышала  его
голос, он приказал мне бежать. Возблагодарим же богов, что он погиб, как  ты
уверяешь, Хармиана, и пусть он во веки не воскреснет.


     Но после  этих  слов  я  сосредоточил  свою  волю  и,  применив  приемы
искусства, которым я владею, окутал тенью моего духа дух Клеопатры, так  что
она почувствовала рядом с собой присутствие Гармахиса.
     - О, боги, что  это?  -  воскликнула  она.  -  Клянусь  Сераписом!  Мне
страшно, страшно! Клянусь Сераписом, Гармахис здесь, я  это  чувствую,  хотя
уж десять лет, как он умер! Воспоминания о  нем  нахлынули  на  меня,  точно
волны, вот-вот затянут в водоворот! О, в такой миг это просто святотатство!
     - Не бойся, о царица, - сказал я, - ибо если он умер,  его  дух  разлит
повсюду, и в этот миг - миг твоей  смерти,  Гармахис  может  приблизиться  к
тебе, чтобы приветствовать твой дух, когда он отлетит от тела.
     - Не говори так, Олимпий! Я не желаю больше видеть  Гармахиса;  слишком
велика моя вина перед  ним,  в  ином  мире  нам,  быть  может,  легче  будет
встретиться. Ну вот, ужас отступает! Я просто поддалась  малодушию.  Что  ж,
история этого злосчастного глупца помогла нам скоротать самый  страшный  час
нашей жизни - час, который обрывает Смерть. Спой мне, Хармиана,  голос  твой
нежен, он вольет покой в мою душу и усыпит ее. Странно,  этот  выплывший  из
прошлого Гармахис почему-то меня растревожил. Ты столько лет  услаждала  мой
слух своими чудесными песнями. Теперь спой последнюю.
     - В столь горький час петь нелегко, о царица! -  сказала  Хармиана,  но
все-таки  подошла  к  арфе  и  запела.  Она  выбрала  плач  по  возлюбленной
сладкогласного сирийца Мелеагра и пела его тихо, проникающим в самое  сердце
голосом:

                Моя возлюбленная умерла, -
                   Лейтесь, слезы, лейтесь.
                Владычица души и сердца умерла, -
                   Лейтесь, слезы, лейтесь.
                О слезы, выжгите глаза мне, -
                   Лейтесь, слезы, лейтесь.
                Проникните сквозь мрак к любимой, -
                   Лейтесь, слезы, лейтесь.
                Навеки я в плену страданья без исхода, -
                   Лейтесь, слезы, лейтесь.
                Остались только память и печаль мне, -
                   Лейтесь, слезы, лейтесь.
                Цветами осыпаю я твою могилу, -
                   Лейтесь, слезы, лейтесь.
                Не видишь ты цветов благоуханных, нежных, -
                   Лейтесь слезы, лейтесь.
                Не слышишь горьких песен, что пою я, -
                   Лейтесь, слезы, лейтесь.
                Земля, баюкай мой цветок в своих объятьях, -
                   Лейтесь, слезы, лейтесь.
                Лелей нежнейшую из роз - любимую мою, -
                   Лейтесь, слезы, лейтесь.

     Последние звуки нежной, печальной музыки замерли, Ирада  плакала,  даже
в грозовых глазах Клеопатры сверкали слезы: один я не  плакал  -  мои  слезы
давно иссякли.
     - Печальна твоя песня, Хармиана, - произнесла царица. - И ты  права:  в
столь горький час петь нелегко, но ты спела не песню, а плач. Когда  я  буду
лежать мертвая, Хармиана, спой его надо мною еще раз. А сейчас  простимся  с
музыкой, не будем заставлять Смерть ждать. Олимпий, возьми этот пергамент  и
напиши то, что я сейчас продиктую.
     Я взял кусок пергамента и тростниковое перо и написал по-латыни:

     "Клеопатра - Октавиану.
     Приветствую тебя. Наступил час, когда  мы  наконец  почувствовали,  что
больше не в силах выносить постигшие нас несчастья, душе пора  расстаться  с
бренной оболочкой и улететь туда, где  нет  памяти  о  прошлом.  Цезарь,  ты
победил: возьми добычу, которая принадлежит тебе по праву. Но  Клеопатра  не
пойдет за твоей колесницей в том триумфальном  шествии,  к  которому  сейчас
готовится Рим. Когда все погибло, мы сами должны идти  навстречу  гибели.  И
потому  в  пустыне  одинокого  отчаяния  мужественные  обретают   решимость.
Клеопатра не уступит Антонию в своем величии духа, и ее смерть не умалит  ее
славы. Рабы согласны жить и в унижении, но цари гордо  входят  через  ворота
унижения в Царство Смерти. Об одном лишь просит цезаря царица Египта:  пусть
он позволит положить ее в саркофаг рядом с Антонием. Прощай!"

     Я запечатал послание, Клеопатра приказала мне  отдать  его  кому-нибудь
из стражи, чтобы он отнес цезарю и вернулся. Я вышел  из  мавзолея,  кликнул
солдата, который только что  сменился,  дал  ему  денег  и  велел  доставить
письмо цезарю. Потом вошел в мавзолей - три женщины молча стояли в  комнате.
Клеопатра приникла к плечу Ирады, Хармиана смотрела на них.
     - Если ты в самом деле решила расстаться с  жизнью,  о  царица,  то  не
медли, - сказал я, - ибо скоро здесь будут люди цезаря, он их пришлет,  едва
получит твое письмо. -  И  я  поставил  на  стол  фиал  с  сильнейшим  ядом,
прозрачным, как ключевая вода.
     Она взяла фиал в руки и стала рассматривать.
     - Как странно, стало быть, это моя смерть, - сказала Клеопатра, -  а  с
виду никогда не заподозришь.
     - Это не только твоя смерть, царица. Здесь хватит яда, чтобы убить  еще
десятерых. Довольно нескольких капель.
     - Я боюсь... - Ее голос  прервался.  -  Кто  поручится,  что  он  убьет
мгновенно? Столько людей  умирало  на  моих  глазах  от  яда,  и  почти  все
мучились. А некоторые... о, даже вспомнить страшно!
     - Не бойся, - проговорил я, - я  мастер  в  своем  искусстве.  Впрочем,
если страх твой так велик, вылей яд и живи. Быть  может,  в  Риме  тебя  еще
ожидает счастье: ты пойдешь  за  колесницей  триумфатора-цезаря  по  римским
улицам, и смех римлянок, глядящих на тебя с презрением, заглушит звон  твоих
золотых цепей.
     - Нет, нет, Олимпий, смерть,  только  смерть.  О,  если  бы  кто-нибудь
указал мне путь!
     Ирада высвободила руку и шагнула ко мне.
     - Налей мне своего яду, врач,  -  сказала  она.  -  Я  пойду  первой  и
встречу там мою царицу.
     - Да, вот истинная верность, - сказал я, -  но  ты  сама  выбрала  свою
судьбу! - И налил немного жидкости из фиала в маленький золотой кубок.
     Ирада подняла  его,  низко  поклонилась  Клеопатре,  подошла  к  ней  и
поцеловала в лоб, потом поцеловала Хармиану.  Молиться  она  не  стала,  ибо
была гречанка, и, не медля ни мгновенья, выпила яд,  подняла  руку  ко  лбу,
тотчас же упала и умерла.
     - Ты видишь, - сказал я, прервав долгое молчание, - теперь  ты  видишь,
как быстро он действует.
     - Вижу, Олимпий; ты истинно велик в своем искусстве. Теперь  мой  черед
утолить жажду; налей  мне  кубок,  Ирада  уже  ждет  меня  у  ворот  царства
Осириса, и ей там одиноко!
     Я снова налил яду, но  на  сей  раз,  ополаскивая  кубок,  оставил  там
немного воды, ибо перед смертью Клеопатра должна была узнать меня.
     И царственная Клеопатра,  взяв  кубок  в  руки,  подняла  к  небу  свои
прекрасные глаза и стала говорить:
     - О боги Египта, вы покинули меня, и потому я не  стану  вам  молиться,
ведь ваши уши глухи к моим стенаниям, а глаза не видят моих слез!  Я  взываю
к тому единственному другу, которого боги,  отворачиваясь  от  обездоленных,
нам оставляют. Спеши ко мне, о  Смерть,  ты,  осеняющая  своими  сумеречными
крыльями весь мир, и  выслушай  меня!  Я  жду  тебя,  владыка  всех  владык,
уравнивающая в своем царстве баловней судьбы и  несчастнейших  рабов,  своей
десницей пресекающая трепет нашей жизни на этой горестной земле. Укрой  меня
там, где не дуют ветры и где остановились воды, где не бывает  войн  и  куда
не придут легионы цезаря! Отнеси меня в иные миры и  коронуй  на  царство  в
Стране Покоя! Ты моя державная владычица, о Смерть, поцелуй меня!  Моя  душа
сейчас рождается заново, видишь: она стоит у  черты  Времени!  Все,  прощай,
Жизнь! Здравствуй, Вечный Сон! Здравствуй, мой Антоний!
     И, взглянув еще раз на небо, она выпила яд и бросила кубок на пол.
     И вот тут наконец настал миг, которого я столько лет  дожидался  -  миг
моей  мести,  мести  поруганных  богов  Египта,  мести  Менкаура,  проклятие
которого обрушилось на совершившую кощунство.
     - Что это? - вскричала Клеопатра. - Я вся похолодела,  но  я  жива!  Ты
обманул меня, мой мрачный врач, ты меня предал!
     - Терпенье, Клеопатра! Ты скоро умрешь и изведаешь  всю  ярость  богов!
На тебя пало проклятье  Менкаура!  Месть  свершилась!  Вглядись  в  меня,  о
женщина! Вглядись в  это  погасшее  лицо,  вглядись  в  эти  иссохшие  руки,
вглядись в это живое воплощение скорби! Смотри внимательно! Ну что, узнала?
     Она не могла оторвать от меня расширенных в смертельном ужасе глаз.
     - О, боги!  -  закричала  она,  выбрасывая  перед  собой  руки.  -  Да,
наконец-то я тебя узнала! Ты - Гармахис, тот самый Гармахис,  ты  пришел  ко
мне из царства мертвых!
     - Да, я Гармахис, и я пришел к тебе из царства  мертвых,  чтобы  увлечь
тебя туда на вечные терзания! Так знай же, Клеопатра: это  я  погубил  тебя,
как ты много лет назад погубила  меня!  Долго  я  трудился,  скрытый  тьмою,
разгневанные боги помогали мне, и вот теперь я признаюсь  тебе  -  я  тайная
причина всех твоих несчастий. Это я наполнил твое сердце  страхом  во  время
битвы при Акциуме; это я лишил тебя поддержки египтян; это я отнял все  силы
у Антония; я показал знамение твоим военачальникам, и потому они перешли  на
сторону Октавиана! И от моей руки  ты  сейчас  умираешь,  ибо  великие  боги
избрали меня своим мстителем! Гибель за гибель, измена за измену, смерть  за
смерть!  Подойди  ко  мне,  Хармиана,  заговорщица,   предавшая   меня,   но
искупившая потом свою вину, подойди ко  мне  и  раздели  мое  торжество:  мы
будем вместе смотреть, как умирает эта презренная распутница.
     Услышав мои слова, Клеопатра опустилась на золотое ложе и прошептала:
     - И ты, Хармиана!
     Она умолкла, но потом  ее  царственный  дух  вознесся  в  недосягаемые,
ослепительные высоты.
     Она с трудом поднялась с ложа и, протянув ко мне руки, прокляла меня.
     - О, если бы судьба мне даровала один только час жизни!  -  воскликнула
она. - Единственный короткий час! Ты умер бы  в  таких  мучениях,  какие  не
приснятся в самом страшном сне, - и ты, и эта лживая потаскуха, предавшая  и
тебя, и меня! И  ты  любил  меня,  ты!  А,  вот  она,  твоя  казнь!  Смотри,
коварный, лицемерный, плетущий заговоры жрец! - Она разорвала на груди  свое
роскошное одеяние. - Смотри, на этой прекрасной груди много ночей  покоилась
твоя голова, ты засыпал в объятиях этих рук. Забудь меня, если  сможешь!  Не
сможешь, я вижу это в твоих глазах! Все мои муки ничто  в  сравнении  с  той
пыткой, которая терзает твою  мрачную  душу,  ты  вечно  будешь  жаждать,  и
никогда тебе не утолить твоей жажды! Гармахис, жалкий раб,  как  мелко  твое
торжество по сравнению с моим: я,  побежденная,  победила  тебя!  Прими  мое
презрение, ничтожный! Я, умирая, обрекаю тебя на  пытки  твоей  неиссякаемой
любви ко мне! О Антоний, я иду к тебе, мой Антоний, я спешу в твои  объятья!
Мы  скоро  встретимся  и,  осененные  нашей  божественной  любовью,   вместе
поплывем по бескрайним просторам вселенной - уста к устам, глаза в глаза,  и
с каждым глотком напиток страсти будет казаться нам все слаще! А если  я  не
найду тебя там, в потустороннем царстве, то я уйду в поля маков и среди  них
засну. Ночь станет нежно баюкать меня на груди, а мне в  моих  грезах  будет
казаться, что я лежу у тебя на груди, мой Антоний! Я  умираю...  приди,  мой
Антоний, даруй мне покой!
     О, я полыхал гневом, но гнев не выдержал ее  презрения,  слова  царицы,
точно  стрелы,  вонзились  мне  в  сердце.  Увы,   случилось   то,   что   и
предсказывала Хармиана: моя месть поразила меня самого - никогда  еще  я  не
любил Клеопатру так мучительно, как сейчас. Мою душу терзала ревность,  и  я
поклялся, что так просто она не умрет.
     - Ты жаждешь покоя? - воскликнул я. - Да разве ты заслужила  покой?  О,
боги священной триады, молю  вас,  услышьте  меня!  Осирис,  распахни  врата
преисподней и выпусти тех, к кому я  взываю!  Явись,  Птолемей,  отравленный
своей сестрой Клеопатрой; явись, Арсиноя, убитая в святилище  своей  сестрой
Клеопатрой; явись, божественный Менкаура,  чье  тело  Клеопатра  растерзала,
презрев из алчности угрозу мести и проклятье богов; явитесь все  до  одного,
кто умер от руки жестокой Клеопатры! Покиньте колыбель Нут и встаньте  перед
той, что умертвила вас! Духи, взываю к вам именем  мистического  единства  и
всего сущего великим знаком жизни - явитесь!
     Я произнес  заклинание;  Хармиана  в  ужасе  вцепилась  в  мое  платье,
умирающая Клеопатра медленно раскачивалась, опираясь руками о край  ложа,  и
глядела перед собой ничего не видящими глазами.
     И вот боги ответили на мой призыв. С шумом распахнулись  створки  окна,
и в  комнату  влетела  та  огромная  седая  летучая  мышь,  которая  висела,
вцепившись в  подбородок  евнуха,  когда  мы  с  Клеопатрой  были  в  сердце
пирамиды фараона Менкаура. Она трижды  облетела  комнату,  повисла,  трепеща
крылами, над трупом Ирады, потом  устремилась  туда,  где  стояла  умирающая
Клеопатра. Седое чудовище село ей на грудь,  вцепилось  в  изумруд,  который
столько тысячелетий покоился в мумии божественного фараона Менкаура,  трижды
пронзительно крикнуло,  трижды  взмахнуло  огромными  костлявыми  крылами  и
исчезло, как будто его и не было.
     И вдруг мы увидели, что комнату заполнили тени умерших.  Вот  красавица
Арсиноя, зарезанная ножом подосланного убийцы. Юноша Птолемей  с  искаженным
мукой лицом, умирающий от яда. Божественный  Менкаура  с  золотым  уреем  на
лбу; скорбный Сепа, весь истерзанный  крючьями  палачей;  отравленные  рабы,
бесчисленное множество  ее  жертв,  страшных,  призрачных;  они  набились  в
небольшую комнату и молча стояли,  вперив  остекленевшие  глаза  в  ту,  что
отняла у них жизнь!


     - Смотри же, Клеопатра! - приказал я. - Вот какой покой  тебя  ожидает!
Взгляни и умри!
     - Да! - подхватила Хармиана. - Взгляни же и  умри,  о  ты,  укравшая  у
меня достоинство, а у Египта - его царя!


     Клеопатра  подняла  глаза,  увидела  ужасные  тени  -  быть  может,  ее
покидающий тело дух услышал слова, которых я не  мог  уловить.  На  ее  лице
застыл  невыразимый  ужас,  огромные   глаза   словно   выцвели,   Клеопатра
пронзительно  закричала,  упала  и  умерла:  сопровождаемая  своей  зловещей
свитой, она полетела туда, где ее уже ждали.


     Так я, Гармахис, совершил месть, которую столь долго лелеяла моя  душа,
восстановил справедливость, как  повелели  мне  боги,  но  сердце  мое  было
пусто, в нем не мелькнуло ни блестки радости. Пусть самое  дорогое  для  нас
существо несет нам гибель, ибо Любовь  более  жестока,  чем  Смерть,  и  мы,
когда приходит час, отплачиваем за наши муки той же монетой, - мы все  равно
не можем перестать любить, мы с тоской протягиваем руки  к  тому,  что  было
предметом наших страстных желаний, и кровь нашего сердца  льется  на  алтарь
развенчанного божества.
     Ибо Любовь - веяние Мирового Духа, она не знает Смерти.


                                 Глава IX,
               повествующая о прощании Хармианы с Гармахисом;
                  о смерти Хармианы; о смерти старой Атуа;
                     о возвращении Гармахиса в Абидос;
                о его признании в Зале Тридцати Шести Колонн
                               и о приговоре,
                 который вынесли Гармахису верховные жрецы

     Хармиана выпустила мою руку, которую все это время судорожно сжимала.
     - Как страшна оказалась твоя месть,  о  сумрачный  Гармахис,  -  хрипло
прошептала она. - О Клеопатра, Клеопатра, ты совершила  много  преступлений,
но ты была поистине великая царица!.. А теперь помоги мне, царевич:  положим
эту бренную оболочку на ложе и уберем по-царски, пусть эта последняя  царица
Египта своим безмолвием скажет  посланцам  цезаря  все,  что  может  сказать
царица.
     Я ничего ей не ответил, на сердце  была  каменная  тяжесть,  и  теперь,
когда все свершилось, я чувствовал, что у меня  нет  сил.  Но  мы  вместе  с
Хармианой подняли мертвую Клеопатру и положили  на  золотое  ложе.  Хармиана
надела на ее матовый, как слоновая кость, лоб венец в  виде  золотого  урея,
расчесала волосы цвета безлунной и беззвездной ночи, в которых  не  было  ни
единой серебряной пряди,  закрыла  навсегда  глаза,  в  которых  еще  совсем
недавно синело и бушевало переменчивое море. Она сложила  похолодевшие  руки
на груди, в которой оттрепетала страсть,  выпрямила  согнувшиеся  в  коленях
ноги, расправила складки роскошного вышитого  платья,  поставила  в  головах
цветы. Сейчас, в холодном величии смерти,  Клеопатра  была  еще  прекраснее,
чем в лучезарном сиянии полноты жизни и счастья.
     Мы отошли и посмотрели на нее, на мертвую Ираду у ее ног.
     - Все, конец, - проговорила Хармиана, - мы отомстили, Гармахис,  и  что
теперь? Пойдем за ней? - Она кивнула в сторону фиала, стоявшего на столе.
     - Нет, Хармиана. Я умру, но умру куда более  мучительной  смертью.  Мой
срок земного искупления еще не кончился, а сам я не могу его прервать.
     - Ты лучше знаешь, как тебе поступить, Гармахис. А я -  я  сейчас  уйду
из этой жизни, и крылья смерти унесут меня  легко  и  быстро.  Я  свою  игру
сыграла. И тоже искупила свою вину. О, какая горькая мне выпала судьба  -  я
принесла несчастье всем, кого любила,