ец  мы  поднялись  на  каменистую
площадку и стали подле пирамиды Хуфу - его великолепного трона.
     - Я уверена, - прошептала Клеопатра, глядя вверх на сверкающую в  лучах
луны мраморную  грань  с  миллионами  мистических  символов,  вырезанных  на
ней, - я уверена, что в те времена Египтом правили  не  люди,  а  боги.  Это
место печально, как сама смерть, и так же величественно и отчуждено от  нас.
Мы в эту пирамиду должны войти?
     - Нет, не в нее, - ответил я. - Идем дальше.
     И я повел их средь бесчисленных древних усыпальниц, пока  мы  не  дошли
до пирамиды Хефрена Великого. Остановились в ее  тени  и  стали  глядеть  на
красную, пронзающую небо громаду.
     - Это она? - снова прошептала она.
     - Нет, не она, - ответил я. - Нужно идти дальше.
     Опять мы шли мимо гробниц, им не было конца,  но  вот  мы  остановились
под сенью Верхней пирамиды*, и потрясенная Клеопатра не могла оторвать  глаз
от  зеркальных  поверхностей  этой   красавицы,   которая   тысячелетие   за
тысячелетием каждую ночь посылала обратно в небо  лунный  свет,  покоясь  на
своем черном базальтовом основании. Поистине, из всех пирамид  эта  -  самая
прекрасная.
     ______________
     * Верхняя пирамида сейчас называется Третьей.

     - Что ж, здесь? - спросила она.
     - Да, здесь, - ответил я.
     Мы  прошли  между  храмом  для  культовых  церемоний,  посвященных  его
божественному величеству, Менкаура,  воссиявшему  в  Осирисе,  и  основанием
пирамиды и оказались у ее северной грани. Здесь в самой середине выбито  имя
фараона  Менкаура,  который  построил  эту  пирамиду,  дабы  она  стала  его
усыпальницей, и спрятал в  ней  сокровища,  дабы  они  спасли  Кемет,  когда
настанет черный день беды.
     - Если сокровище все еще здесь - сказал я Клеопатре,  -  как  оно  было
здесь во времена моего прапрапрадеда, так  же  как  и  я,  верховного  жреца
пирамид, то оно покоится в самом сердце громады, перед  которой  ты  стоишь,
Клеопатра; и  просто  так  его  не  возьмешь  -  потребуется  великий  труд,
придется преодолевать огромные опасности, бороться с безумием. Готова ли  ты
войти в пирамиду, ибо ты сама должна в нее войти и сама принять решение?
     - А  ты  не  можешь,  Гармахис,  пойти  туда  с  евнухом   и   принести
сокровище? - спросила она, ибо мужество уже изменило ей.
     - Нет, Клеопатра, - ответил я, - я не притронусь к сокровищу даже  ради
тебя и ради благоденствия Египта, ибо  из  всех  преступлений  это  -  самое
кощунственное. Но вот что мне позволено. Я, по праву рождения посвященный  в
тайну сокровища, могу  показать  правящему  владыке  Кемета,  если  он  того
потребует, место,  где  лежит  сокровище,  и  предостережение  божественного
Менкаура тем, кто хочет его взять. И если  фараон,  прочтя  предостережение,
решит, что положение Кемета поистине бедственно и катастрофа неотвратима,  и
потому не испугается проклятия богов и возьмет сокровище, - что ж,  вина  за
совершенное  святотатство  падет  на  его  голову.  Три  венценосца  -   так
говорится в летописях, которые я читал, -  осмелились  войти  в  гробницу  в
великий час несчастья нашего Кемета. То были божественная царица  Хатшепсут,
это земное чудо, равное богам; ее  божественный  брат  Тутмос  Менхеперра  и
божественный Рамсес Ми-Амон. Но  ни  один  из  этих  царственных  владык  не
посмел прикоснуться к сокровищу, когда прочел предостережение: да,  нужда  в
средствах была огромна, но не настолько,  чтобы  совершить  это  деяние.  И,
испугавшись, что проклятие падет на них, все трое с сожалением ушли.
     Она задумалась, потом я понял, что отвага одолела ее страх.
     - По крайней мере я увижу все собственными глазами, - сказала она.
     - Быть по сему, - ответил я. И вот мы с  евнухом,  который  сопровождал
нас, стали собирать валуны и класть их друг на друга в ведомом мне  месте  у
основания пирамиды, пока груда не  поднялась  выше  человеческого  роста;  я
взобрался на нее и стал искать известный одному мне выступ,  маленький,  как
древесный листок. Долго  мне  пришлось  его  искать,  ибо  солнце  и  ветры,
несущие песок пустыни, не пощадили даже базальт. Но наконец я  все-таки  его
нашел и по-особому нажал на выступ изо всех своих  сил.  И  вот  камень,  не
страгиваемый  с  места  тысячелетия,  повернулся,  и  передо  мной  открылся
небольшой ход, через  который  едва  мог  протиснуться  человек.  Едва  лишь
камень повернулся, из хода вырвалась огромная летучая мышь,  белая,  как  бы
седая от древности, и  столь  невиданных  размеров,  что  я  поразился,  ибо
никогда не встречал ничего подобного - она была,  пожалуй,  больше  ястреба.
Летучая  мышь  повисла,  трепеща  крылами,  над  Клеопатрой,   потом   стала
медленно, кругами подниматься в небо и наконец растаяла в лунном сиянии.
     С уст Клеопатры  сорвался  крик  ужаса,  а  евнух,  который  глядел  на
летучую мышь, не отрывая глаз, от страха упал на землю - он был уверен,  что
это дух-охранитель пирамиды. Мне тоже сжал сердце страх, хоть я и ничего  им
не сказал. Прошло столько лет, но я и сейчас убежден,  что  нам  явился  дух
воссиявшего в Осирисе Менкаура, который принял облик летучей мыши и  вылетел
из своего священного обиталища, дабы предостеречь нас.
     Я подождал немного,  чтобы  проветрить  коридор,  в  котором  застоялся
воздух. Достал тем временем светильники, зажег  их  и  поставил  все  три  у
входа в коридор. Потом спустился с каменной  груды  вниз,  отвел  в  сторону
евнуха и заставил поклясться живым духом Того, кто спит  в  своей  священной
могиле в  Абидосе,  что  он  никогда  не  откроет  никому  то,  чему  станет
свидетелем.
     Он дал мне эту клятву, дрожа от головы до ног, ибо обезумел от  страха.
И он сдержал свою клятву.
     Потом я протиснулся в отверстие, обвязал себя  вокруг  пояса  веревкой,
которую захватил с собой, и сделал знак Клеопатре, чтобы она поднималась  ко
мне. Она заткнула за пояс юбку своего платья и взобралась наверх,  я  втянул
ее внутрь через отверстие, и наконец она оказалась  возле  меня  в  проходе,
облицованном гранитными плитами. За ней  вскарабкался  евнух  и  тоже  встал
рядом с нами. Потом, сверившись  с  планом,  который  я  принес  с  собой  и
который был составлен так, что только посвященные могли  его  прочесть,  ибо
был переснят с древнейших документов, дошедших  до  меня  через  сорок  одно
поколение  моих  предков,   жрецов   пирамиды   божественного   Менкаура   и
поминального храма этого великого фараона, воссоединившегося с  Осирисом,  я
повел моих спутников по темному коридору в тысячелетнее безмолвие  пирамиды.
Дрожали неверные огоньки наших светильников, в их  свете  мы  спустились  по
крутому ходу, задыхаясь от жары и духоты вязкого, застоявшегося воздуха.  Но
вот каменная кладка кончилась, мы  оказались  в  галерее,  выбитой  в  толще
скалы. Сто локтей она круто шла вниз, потом спуск сделался более пологим,  и
вскоре мы  оказались  в  камере  с  выкрашенными  белой  краской  стенами  и
потолком, но до того низкой, что я, при моем высоком росте,  не  мог  в  ней
выпрямиться; в длину камера была двадцать локтей,  в  ширину  пятнадцать,  и
беленые ее стены сплошь покрывали рельефы.  Здесь  Клеопатра  опустилась  на
пол и хотела немного отдохнуть, ибо была измучена жарой и  безмерно  боялась
темноты.
     - Встань! - приказал я. -  Нельзя  здесь  долго  оставаться,  мы  можем
впасть в беспамятство.
     И она поднялась и, взяв меня за  руку,  прошла  вместе  со  мной  через
камеру, и мы оказались перед массивной гранитной дверью, которая  спускалась
с потолка, скользя по желобам. Я опять сверился с  планом,  нажал  ногой  на
обозначенный там камень и стал ждать. Вдруг медленно и плавно,  не  знаю,  с
помощью каких сил, тяжелый гранит стал подниматься, открывая проход в  толще
скалы. Мы прошли в него и оказались перед второй гранитной дверью.  И  снова
я нажал ногой означенный на плане камень, и эта  дверь  широко  распахнулась
перед нами как бы сама, и мы в нее вошли, но  тут  же  увидели  перед  собою
третью дверь, еще более массивную, чем  те  две,  что  уже  пропустили  нас.
Следуя указаниям моего написанного тайными  символами  плана,  я  ударил  по
ней, где было обозначено, и дверь медленно, словно по  волшебству,  поползла
вниз и наконец ее верхний край  сровнялся  с  полом.  Мы  переступили  через
порог и снова оказались в коридоре, который плавно спускался  вниз  и  через
семьдесят локтей привел нас в большую  камеру,  сплошь  облицованную  черным
мрамором, высотой более  девяти  локтей,  шириной  девять  локтей  и  длиной
тридцать. На мраморном полу стоял огромный  гранитный  саркофаг,  и  на  его
крышке были выбиты имя и титул жены фараона Менкаура. В этой  камере  воздух
был свежий, хоть я не знаю, как он проникал туда.
     - Сокровище здесь? - прошептала Клеопатра.
     - Нет, - ответил я, - следуй за мной.
     И я повел ее по ходу, в который мы  проникли  через  отверстие  в  полу
большой погребальной камеры. Отверстие закрывалось каменной  дверью-пробкой,
но сейчас дверь была  откинута.  Мы  проползли  по  этой  шахте,  или,  если
хотите, коридору, пятьдесят локтей и  наконец  увидели  колодец  глубиной  в
семь локтей. Обвязав один конец веревки вокруг пояса, а другой  прикрепив  к
кольцу, вделанному в скалу, я спустился со светильником в руке и оказался  в
месте  последнего  упокоения  божественного  Менкаура.  Потом  евнух  поднял
веревку, обвязал Клеопатру и спустил вниз, а я принял ее в свои объятья.  Но
евнуху я приказал ждать нашего возвращения наверху, у  устья  колодца,  хоть
он ужасно этого не хотел, ибо смертельно боялся остаться в  одиночестве.  Но
ему не должно было сопровождать нас туда, куда мы шли.


                                 Глава XI,
                            повествующая о том,
                     как выглядела погребальная камера
                          божественного Менкаура;
               о том, что было написано на золотой пластине,
                         лежащей на груди фараона;
            о том, как Клеопатра и Гармахис доставали сокровище;
                  о духе, обитающем в погребальной камере;
                     и о бегстве Гармахиса и Клеопатры
                           из священной гробницы

     Мы стояли в небольшой камере со сводчатым потолком, стены  и  пол  были
облицованы огромными плитами сиенского гранита. Перед  нами,  вытесанный  из
базальтовой глыбы в виде деревянного домика и покоящийся на спине сфинкса  с
головой литого золота, был саркофаг божественного Менкаура.
     Мы замерли в благоговейном ужасе, на  нас  давила  невыносимая  тяжесть
безмолвия, мрачная торжественность  этой  священной  усыпальницы.  Над  нами
неизмеримо высоко поднималась в небо могучая  пирамида,  ее  овевал  снаружи
ласковый ночной воздух. А мы были внизу, под ее толщей,  в  недрах  огромной
скалы, ниже базальтового основания. Мы были наедине  с  мертвым,  чей  покой
готовились нарушить, и ни один звук не доносился сюда из мира живых  -  хотя
бы ветерок прошелестел, хоть бы что-то  шевельнулось,  напомнив  о  жизни  и
смягчив  наше  пронзительное  одиночество.  Я  не  мог  оторвать   глаз   от
саркофага; его тяжелая крышка была снята  и  стояла  сбоку,  вокруг  толстым
слоем лежала пыль тысячелетий.
     - Смотри,  -  прошептал  я,  указывая  на  священные  древние  символы,
которые  кто-то  начертал  краской  на  стене  и  из  которых   складывалось
послание.
     - Прочти, Гармахис, - все так же шепотом попросила Клеопатра, - ведь  я
не понимаю эти письмена.
     И я прочел:
     "Я, Рамсес Ми-Амон посетил эту усыпальницу  в  день  и  в  час  великой
беды, постигшей страну  Кемет.  Но  хоть  велика  моя  беда,  а  мое  сердце
отважно, я убоялся проклятия Менкаура. Подумай  хорошо,  о  ты,  кто  придет
после меня, и если душа твоя чиста, а нашему Кемету поистине грозит  гибель,
тогда возьми то, что я не посмел тронуть".
     - Но где же сокровище? - прошептала Клеопатра.  -  Эта  золотая  голова
сфинкса?
     - Сокровище там, - промолвил я, указывая на саркофаг. -  Подойди  ближе
и взгляни.
     Она взяла меня за руку, и мы приблизились к саркофагу.
     Крышка была  снята,  как  я  уже  сказал,  но  внутри  саркофага  лежал
покрытый цветной росписью гроб фараона. Мы поднялись на сфинкса,  я  сдул  с
гроба пыль и прочел то, что было написано на его крышке. Вот эти надписи:
     "Фараон Менкаура, дитя неба".
     "Фараон Менкаура, царственный сын Солнца".
     "Фараон Менкаура, который лежал под сердцем богини Нут".
     "Твоя небесная мать Нут осеняет тебя своим священным именем".
     "Имя твоей небесной матери Нут - тайна неба".
     "Нут, твоя небесная мать, причисляет тебя к сонму богов".
     "Дыхание твоей небесной матери Нут испепеляет твоих врагов".
     "О фараон Менкаура, жив ты вечно!"
     - Но где  же  сокровище?  -  опять  спросила  Клеопатра.  -  Да,  здесь
покоится  тело  божественного  Менкаура,  но  даже  у   фараонов   тело   из
обыкновенной плоти, а не из золота; и если голова сфинкса  золотая,  то  как
нам ее снять?
     Я ничего ей не ответил, но велел, все так же стоя на  сфинксе,  взяться
за крышку гроба в головах  фараона,  а  сам  взялся  за  ее  противоположный
конец. Потом мы по моей команде потянули крышку вверх,  она  легко  снялась,
потому что была не прикреплена, и мы поставили ее на  пол.  В  гробу  лежала
мумия фараона - в том виде, как ее положили  три  тысячи  лет  назад.  Мумия
была большая и убрана более чем скромно. На  лице  не  было  золотой  маски,
какой закрывают  лица  мумий  сейчас,  голова  завернута  в  пожелтевшую  от
времени ткань и обмотана красными  полотняными  бинтами,  под  которые  были
засунуты стебли  распустившихся  лотосов.  На  груди  тоже  лежал  венок  из
лотосов, и внутри него большая золотая пластина, сплошь покрытая  священными
письменами. Я взял в руки пластину и, поднеся к свету, стал читать:

     "Я, Менкаура, воссоединившийся  с  Осирисом,  бывший  некогда  фараоном
страны Кемет, проживший отведенный  мне  срок  жизни  праведно  и  неизменно
шедший по пути, который мне  предначертал  Непостижимый  -  начало  и  конец
всего, - обращаюсь из своей гробницы к тем, кто после меня будет на  краткий
миг занимать мой трон. Слушайте же меня. Мне, Менкаура, воссоединившемуся  с
Осирисом, еще в дни моей жизни было явлено в пророческом сне,  что  настанет
время, когда стране  Кемет  будет  грозить  иго  чужеземцев  и  ее  владыкам
потребуются несметные богатства, дабы снарядить войска и  прогнать  дикарей.
И вот что я в своей мудрости сделал.
     Благоволящие ко мне боги в своей щедрости столь  обильно  одарили  меня
богатствами, что ни один фараон со времен Гора  не  мог  бы  соперничать  со
мной - у меня были тысячи коров и гусей, тысячи волов  и  овец,  тысячи  мер
зерна, сотни мер золота и драгоценных камней; я берег  свое  богатство  и  в
конце жизни обратил его в драгоценные камни - в изумруды,  самые  прекрасные
и крупные в мире. И эти камни я завещаю взять,  когда  для  Кемета  настанет
черный день. Но на земле всегда были и будут злодеи, которые, алкая  наживы,
могут похитить богатства, которые я завещал своей стране, и использовать  их
для собственных ничтожных целей; знай же, о  ты,  нерожденный,  кто  встанет
надо мной, когда исполнятся сроки, и прочтет слова, что я повелел  начертать
на этой таблице: сокровище скрыто внутри моей мумии. И я предупреждаю  тебя,
о нерожденный, спящий до времени в утробе Нут!  Если  тебе  богатства  нужны
действительно затем, чтобы спасти Кемет от врагов Кемета, без страха  и  без
промедления вынь меня, Осириса, из гроба, сними пелены  и  достань  из  моей
груди сокровище, и с тобою пребудет мое благословение и благоволение  богов;
прошу тебя лишь об одном: положи мои останки обратно в гроб. Но  если  нужда
в средствах преходяща и не так уж велика или если в  сердце  твоем  затаился
коварный умысел, да падет на тебя проклятье Менкаура! Да падет проклятье  на
того, кто пригреет осквернившего прах!  Да  падет  проклятье  на  того,  кто
вступит в сговор с предателем! Да падет  проклятье  на  того,  кто  оскорбил
великих богов! Всю  жизнь  тебя  будут  преследовать  несчастья,  ты  умрешь
кровавой смертью в муках, но муки твои будут длиться вечно, терзаньям  твоим
не будет конца! Ибо там, в Аменти, мы встретимся с тобой,  злодей,  лицом  к
лицу!
     Для  того,  чтобы  сохранить  тайну  сокровища,  я,  Менкаура,  повелел
построить на восточной стороне моего дома  смерти  поминальный  храм.  Тайну
будут передавать друг другу верховные жрецы этого  храма.  И  если  один  из
верховных жрецов откроет эту тайну кому-то другому, кроме фараона  или  той,
что носит корону фараона и правит Кеметом,  сидя  на  его  троне,  да  будет
проклят и он. Так написал я, Менкаура,  воссиявший  в  Осирисе.  Но  пройдет
время, и ты, спящий ныне  в  лоне  небесной  Нут,  встанешь  передо  мной  и
прочтешь мои слова.  Так  вот,  подумай,  молю  тебя,  подумай,  прежде  чем
решиться. Ибо если тобою движет зло, на тебя падет  проклятье  Менкаура,  от
которого нет избавленья. Приветствую тебя, и прощай".

     - Ты слышала все, о Клеопатра, -  торжественно  произнес  я.  -  Теперь
загляни в свое сердце; решай и ради собственной своей судьбы не ошибись.
     Она в задумчивости опустила голову.
     - Я не могу решиться, я боюсь, - наконец сказала она. - Уйдем отсюда.
     - Уйдем, - сказал я с облегчением и нагнулся, чтобы поднять  деревянную
крышку гроба. Не скрою, мне тоже было страшно.
     - Подожди  минуту;  что  там  написал  на  этой  пластине  божественный
Менкаура?  Кажется,  он  говорил  про  изумруды?  А  изумруды  сейчас  такая
редкость, их очень трудно  купить.  Как  я  всю  жизнь  любила  изумруды,  и
никогда мне не удавалось найти камень без изъянов.
     - То, что ты любишь или  не  любишь,  не  имеет  никакого  значения,  -
возразил я. - Важно другое:  действительно  ли  столь  безнадежно  положение
Кемета и свободно ли твое сердце от тайного коварства, а  это  можешь  знать
только ты.
     - Ах, Гармахис, и ты еще спрашиваешь! Можно ли представить  себе  время
более черное? В казне нет золота, а разве можно без золота воевать с  Римом?
И не я ли тебе поклялась, что стану твоей супругой и объявлю войну  Риму?  Я
повторяю сейчас свою клятву - здесь, в этой священной  усыпальнице,  положив
руку  на  сердце  мертвого  фараона.  Да,  настал  тот  самый  час,  который
привиделся божественному Менкаура в его вещем сне. Ты же понимаешь, что  это
так, иначе Хатшепсут, или Рамсес, или какой-нибудь другой  фараон  взяли  бы
из гроба изумруды. Но нет, они оставили их для нас, потому что  тогда  время
еще не наступило. А теперь оно, я уверена, наступило, потому что, если я  не
возьму  драгоценности,  римляне,  несомненно,  захватят  Египет,  и  уже  не
останется в нем фараонов, которым можно будет передавать тайну.  Нет,  прочь
страх, за дело.  Почему  у  тебя  такое  испуганное  лицо?  Тому,  кто  чист
сердцем, нечего бояться, ты же сам это прочел Гармахис.
     - Как пожелаешь, - снова сказал я, - решать тебе, но загляни еще раз  в
свое сердце, ибо, если ты ошибешься, на тебя падет  проклятье,  от  которого
нет избавления.
     - Гармахис, ты бери фараона за плечи, а  я  возьму  его  за...  О,  как
здесь страшно! - И она вдруг прильнула ко мне.  -  Мне  показалось,  там,  в
темноте, появилась тень! Она стала надвигаться на  нас  и  потом  неожиданно
исчезла! Давай уйдем! Ты ничего не видел?
     - Нет, Клеопатра, ничего; но, может  быть,  то  был  дух  божественного
Менкаура, ибо дух всегда витает возле  тленной  оболочки  того,  в  ком  жил
когда-то. Ты права, уйдем отсюда; я рад, что ты так рассудила.
     Она двинулась было к колодцу, но потом остановилась и сказала:
     - Нет, никакой тени не было, мне просто померещилось, в  столь  ужасном
месте измученное страхом воображение рождает  поистине