вителями и поручил им  набрать  в
Верхнем  Египте  людей  для  пополнения  войск,   которые   будут   защищать
Александрию. И я поехал туда  и  начал  говорить  перед  верховными  жрецами
таким глубоким и тонким иносказанием,  что  они  узнали  во  мне  одного  из
посвященных в сокровенные таинства древних знаний. Но никто из  них  не  мог
понять, почему я, ученый  врач  Олимпий,  вдруг  оказался  посвященным.  Они
стали окольными путями выведывать, как такое  могло  произойти,  и  тогда  я
сделал священный жест, который известен лишь членам братства и просил их  не
допытываться у меня, кто я такой, но выполнять мои повеления и не  оказывать
помощи  Клеопатре.  Нужно  заручиться  поддержкой  цезаря,  ибо  только  его
благоволение может спасти наши храмы, иначе служение богам  Кемета  навсегда
заглохнет. И вот после знамения, которое  жрецы  получили  от  божественного
Аписа,  они  обещали  мне  на  словах  заверить  Клеопатру,  что  окажут  ей
всяческую помощь, но в тайне от нее отправят посланцев к цезарю.
     Вот  почему  Египет  не  встал  на   защиту   столь   ненавистной   ему
царицы-гречанки. Из Мемфиса я вернулся в Александрию и, успокоив  Клеопатру,
сообщением, что Верхний Египет обещал ей поддержку,  продолжал  свои  тайные
козни. Жителей Александрии было очень легко в них вовлечь, недаром же  народ
наш сложил пословицу: "Ослу бы надо избавиться от хозяина, а он  лишь  хочет
сбросить свою ношу". Да, слишком жестоко их  угнетала  Клеопатра,  и  потому
они ждали римлян, как избавителей.
     А время между тем летело, и с каждым днем у  Клеопатры  оставалось  все
меньше и меньше друзей, ибо в беде наши друзья улетают, как  ласточки  перед
сезоном дождей. Но Клеопатра хранила верность Антонию, которого  по-прежнему
любила, хотя как мне стало известно, цезарь через  своего  вольноотпущенника
Тирея обещал ей, что оставит ей и ее детям прежние владения, если она  убьет
Антония  или  выдаст  его  живым.  Но  против  этого  бунтовало  ее  женское
сердце, - ибо сердца она еще не  лишилась,  -  к  тому  же  мы  с  Хармианой
всячески поддерживали этот бунт, нам во  что  бы  то  ни  стало  нужно  было
удержать его при ней, ведь если Антоний бежит или его убьют,  Клеопатра  еще
может пережить надвигающуюся бурю и остаться  царицей  Египта.  И  душа  моя
скорбела, ибо хоть  Антоний  сейчас  и  растерялся,  в  нем  еще  оставалось
довольно мужества, он был истинно великий человек; к тому же в  его  судьбе,
как в зеркале, я видел отражение собственной гибели. Разве не роднило нас  с
ним общее несчастье? Разве не та же самая  женщина  украла  у  нас  царство,
друзей, честь? Но в политических делах нет  места  жалости,  она  не  должна
совлечь меня с пути мести, по которому меня направили  высшие  силы.  Цезарь
приближался; Пелузий пал;  еще  немного  -  и  наступит  развязка.  Весть  о
падении Пелузия принесла царице и Антонию Хармиана,  когда  они  почивали  в
самое знойное время дня в покое, где был фонтан;  я  пришел  туда  вместе  с
ней.
     - Проснись! - закричала Хармиана. - Проснитесь, не время спать!  Селевк
сдал цезарю Пелузий, цезарь со своими войсками идет на Александрию!
     С уст Антония сорвалось проклятье, он вскочил с ложа  и  стиснул  рукой
плечо Клеопатры.
     - Ты  предала  меня,  клянусь  богами!  Теперь  расплачивайся  за  свою
измену! - Он выхватил из ножен меч и занес над ней.
     - Антоний, опусти свой меч! - взмолилась она. - зачем ты меня винишь  в
измене, я ничего не знала! - Она бросилась ему на  грудь  и,  рыдая,  крепко
обняла. - О повелитель мой, поверь, я ничего не знала! Возьми  жену  Селевка
и его маленьких детей, которых я держу под стражей, и отомсти. Антоний,  мой
Антоний, как можешь ты сомневаться во мне?
     Антоний швырнул меч на мраморный пол, упал на ложе,  уткнулся  лицом  в
подушки и от безысходности застонал.
     Зато Хармиана улыбнулась, ибо никто иной, как  она  тайно  посоветовала
Селевку, с которым была в доброй  дружбе,  сдаться  без  боя,  заверив,  что
Александрия сопротивляться не будет. В ту же  ночь  Клеопатра  собрала  весь
свой огромный запас  жемчуга  и  те  изумруды,  что  остались  от  сокровища
Менкаура, все золото, эбеновое дерево, слоновую кость, корицу  -  несметные,
бесценные богатства -  и  приказала  перенести  все  в  гранитный  мавзолей,
который, по египетскому обычаю, построила для  себя  на  холме  возле  храма
богини Исиды. Все эти сокровища она сложила на снопы льна, которые в  случае
надобности подожжет - пусть все погибнет в пламени,  лишь  бы  не  досталось
алчному Октавиану. И стала после этого  ночевать  в  гробнице  без  Антония,
одна, но день проводила с ним во дворце.
     Недолгое время спустя, когда цезарь со всем своим могучим  войском  уже
переправился  через  Канопский  рукав  Нила  и  подступал   к   Александрии,
Клеопатра приказала мне явиться во дворец, и я пришел  к  ней.  Она  была  в
Алебастровом Зале, одетая в свой парадный  церемониальный  наряд,  ее  глаза
горели, точно  у  безумной,  с  ней  были  Ирада  и  Хармиана,  а  также  ее
телохранители; на мраморном полу валялось несколько трупов, один  из  мужчин
был еще жив.
     - Приветствую тебя, Олимпий! - воскликнула она. - Вот зрелище,  которое
должно наполнить сердце врача радостью, - одни умерли, другие умирают!
     - Что ты делаешь, царица? - в испуге спросил я.
     - Ты спрашиваешь, что я делаю? Творю правосудие над  этими  изменниками
и преступниками,  а  заодно,  Олимпий,  знакомлюсь  с  повадками  Смерти.  Я
приказала дать этим рабам шесть разных ядов, а потом внимательно  наблюдала,
как они действуют. Вот этот - она указала на нубийца,  -  потерял  рассудок,
начал  тосковать  о  своих  родных  пустынях  и  о  матери.   Дурачок,   ему
представилось, что он опять ребенок, он звал мать и умолял ее прижать его  к
своей груди и защитить от тьмы, которая к нему подкрадывается.  Грек  кричал
и кричал, пока не умер. А вот этот трус лил слезы, молил сжалиться над  ним,
спасти от смерти. Египтянин - видишь, он  еще  жив  и  стонет,  -  выпил  яд
первым, причем мне клялись, что это самый  сильный  яд,  и  представляешь  -
презренный так пламенно любит жизнь, что никак не может  с  ней  расстаться!
Смотри, он все пытается извергнуть из себя яд; я дала рабу второй  кубок,  а
ему все мало. Сколько же надо, чтобы его убить,  -  бочку?  Глупец,  глупец,
неужто ты не знаешь, что  только  в  смерти  мы  обретаем  покой?  Перестань
цепляться за жизнь, тебя ждет отдохновение. -  И  едва  она  произнесла  эти
слова, несчастный пронзительно вскрикнул и испустил дух.
     - Ну вот, наконец-то фарс кончился! - воскликнула она.  -  Я  втолкнула
этих рабов в царство радости через разные ворота. Убрать! - И  она  хлопнула
в ладоши. Но когда слуги унесли трупы, она приблизилась ко  мне  и  вот  что
сказала: - Олимпий, ты предсказываешь нам счастливый исход,  но  я-то  знаю:
конец наш близок. Цезарь победит,  я  и  мой  повелитель  Антоний  обречены.
Драма земной жизни сыграна, и я должна покинуть сцену как  подобает  царице.
Мне надо подготовиться, и потому я испытывала сейчас действие  этих  ядов  -
ведь скоро мне самой придется пережить все те страдания, которым  я  сегодня
подвергла злосчастных слуг.  Эти  зелья  мне  не  подходят:  одни  причиняют
слишком мучительную боль, отторгая душу от тела, другие  убивают  невыносимо
медленно. Но ты искусен в приготовлении смертельных  ядов.  Составь  же  мне
такой, чтобы погасил мою жизнь мгновенно и без боли.
     В мое опустошенное горем сердце хлынуло торжество: теперь я  знал,  что
эта обреченная женщина погибнет от моей руки  и  что  моей  рукой  свершится
правосудие богов.
     - Повеление, достойное царицы, о  Клеопатра!  -  ответил  я.  -  Смерть
исцелит твои недуги, а я сделаю тебе вино, ты его выпьешь, и  Смерть  тотчас
же примет тебя в объятья, точно любящая мать, и уплывет с тобою в море  сна,
от которого ты никогда уже на  этой  земле  не  пробудишься.  О  царица,  не
страшись Смерти: Смерть сулит надежду, и я уверен, что ты  предстанешь  пред
грозным судом богов безгрешной и с чистым сердцем.
     Она содрогнулась.
     - А если сердце не вполне чисто, скажи  мне,  о  таинственный  Олимпий,
что ждет меня тогда? Но нет, я не боюсь богов! Ведь  если  карающие  боги  -
мужчины, я сумею их победить. Я была царица в жизни,  останусь  ей  вовек  и
после смерти.
     В  тот  миг  у  дворцовых  ворот  раздался  громкий  шум,   послышались
радостные клики.
     - Что там такое? - спросила она, быстро вставая с ложа.
     - Победа! Победа! - ширился крик. - Антоний победил!
     Она как птица полетела навстречу ему, длинные волосы  подхватил  ветер.
Я устремился за ней, но так быстро бежать не мог,  я  миновал  тронный  зал,
дворцовый двор, вон  наконец  ворота.  В  них  как  раз  въезжал  Антоний  с
ликующей улыбкой,  в  сверкающих  римских  доспехах.  Увидев  Клеопатру,  он
спрыгнул с коня и, как был, в полном боевом снаряжении, прижал ее к груди.
     - Рассказывай скорее! - воскликнула она. - Ты разбил цезаря?
     - Нет, не совсем, моя египтянка, но мы отогнали его  конницу  к  самому
лагерю, а это добрый знак, теперь уж  мы  не  отступим  -  недаром  я  люблю
пословицу: "Славное начало - славный конец". Но это еще  не  все,  я  вызвал
цезаря на поединок, и если он со мною встретится лицом к лицу  с  оружием  в
руках, то мир увидит, кто сильнее - Антоний или Октавиан.
     Его слова потонули в ликующих криках,  но  в  это  время  мы  услышали:
"Посланец цезаря!"
     Гонец вошел, и  низко  поклонившись,  протянул  Антонию  письмо,  снова
отдал поклон и удалился. Клеопатра выхватила письмо из рук Антония,  сорвала
шелковый шнурок и вслух прочла:
     - "Цезарь - Антонию.
     Приветствую тебя. Вот мой ответ на твой вызов: неужели Антоний  не  мог
придумать более достойной смерти, чем от меча цезаря? Прощай!"
     Больше не раздалось ни одного радостного возгласа.


     Настал вечер, Антоний пировал с друзьями, которые сегодня так  искренне
скорбели о его поражениях, а завтра им предстояло его предать. Незадолго  до
полуночи он вышел  к  собравшимся  перед  дворцом  военачальникам  легионов,
конницы и флота, среди которых был и я.
     Они  окружили  его,  а  он  снял  шлем  и,   озаренный   светом   луны,
торжественно заговорил:
     - Друзья, соратники, хранящие  мне  верность,  к  вам  обращаюсь  я!  Я
столько раз вас приводил к  победе,  а  завтра  вы,  может  быть,  бесславно
ляжете навеки в немую землю. Вот  что  мы  решили:  довольно  нам  плыть  по
течению войны, мы ринемся навстречу волнам  и  вырвем  из  рук  врага  венец
победителя, а если судьба того не  пожелает,  пойдем  на  дно.  Если  вы  не
оставите меня, не предадите свою честь, у вас есть еще надежда занять  места
по правую руку от меня в римском Капитолии, и все будут с  завистью  взирать
на вас. Но если вы сейчас измените мне  и  Антоний  проиграет  -  проиграете
вместе с ним и вы. Да, много крови прольется в завтрашнем  сраженье,  но  мы
столько раз одерживали верх и над более грозным  противником,  мы  разметали
войско за войском, точно пески пустыни, ни один враг  не  мог  противостоять
натиску наших победоносных легионов, и солнце еще не успевало  сесть,  а  мы
уже делили отнятые у царей богатства. Чего же нам бояться теперь?  Да,  наши
союзники бежали, но ведь наша армия не слабее цезаревой!  И  если  мы  будем
биться столь же  доблестно,  клянусь  вам  моим  словом  императора:  завтра
вечером я украшу Канопские ворота головами Октавиана и его военачальников!
     Да, да, ликуйте!  Как  я  люблю  эти  воинственные  клики,  они  словно
вырываются из сердец, объединенных преданностью Антонию, разве  их  сравнишь
со звуками фанфар, которым все равно, в чью  славу  трубить  -  Антония  ли,
Цезаря.  Но  довольно,  друзья,  сейчас  поговорим  тихо,  как  над  могилой
дорогого нам усопшего. Слушайте же:  если  Фортуна  все-таки  отвернется  от
меня, если солдат Антоний  не  сможет  одолеть  напавших  на  него  и  умрет
смертью солдата, оставив вас скорбеть о том, кто был  всегда  вашим  другом,
я, по суровому  обычаю  воинов,  сейчас  объявлю  вам  мою  волю  и  завещаю
выполнить ее. Вы знаете, где спрятаны мои сокровища.  Возьмите  их,  любимые
друзья, и честно разделите между собой на память об Антонии. Потом  идите  к
Цезарю и так ему скажите: "Мертвый Антоний приветствует живого цезаря  и  во
имя прежней дружбы и в память о тех боях, когда вы с  ним  сражались  рядом,
за одно и то же дело, просит проявить великодушие к  тем,  кто  остался  ему
верен до конца, и не отнимать его даров".
     Я не могу сдержать слез, но вам не подобает плакать. Перестаньте,  ведь
это слабость, ведь вы мужчины! Мы все умрем,  и  смерть  была  бы  счастьем,
если бы не обнажала наше беспощадное одиночество. Прошу вас, позаботьтесь  о
моих детях, если я погибну, - ведь может так случиться,  что  они  останутся
совсем беспомощны. Все, солдаты, довольно! Завтра на рассвете мы бросим  все
наши силы на цезаря на суше и на море. Поклянитесь, что будете верны мне  до
последнего!
     - Клянемся! - воскликнули они. - Клянемся, благороднейший Антоний!
     - Благодарю! Моя  звезда  еще  снова  засияет;  завтра  она  поднимется
высоко в небе и, быть может, затмит звезду цезаря. Итак, до утра, прощайте!
     Он повернулся и хотел уйти. Но потрясенные военачальники брали  его  за
руку и целовали, многие плакали, как дети; Антоний тоже не мог совладать  со
своим горьким волнением, я видел при свете луны, как по его лицу  с  резкими
складками текут слезы и падают на могучую грудь.
     В сердце у меня зашевелилась тревога. Я хорошо знал, что если эти  люди
сохранят преданность Антонию, беда вполне может миновать Клеопатру;  и  хоть
я не питал к Антонию зла, но он был обречен, он должен  погибнуть  и  увлечь
за собой женщину,  которая,  подобно  ядовитому  растению,  обвилась  вокруг
этого гиганта и выпила всю его силу, задушила в своих объятиях.
     И потому, когда Антоний  ушел,  я  остался,  лишь  отступил  в  тень  и
принялся внимательно изучать лица его военачальников.
     - Итак, все решено! - произнес командующий флотом. - Мы все  до  одного
клянемся стоять за благородного Антония до  конца,  как  бы  ни  повернулась
Судьба!
     - Клянемся! И выполним нашу клятву! - подхватили остальные.
     - Да, выполните свою клятву! - сказал я, не выходя из  тени.  -  Стойте
за благородного Антония до конца, и всех вас постигнет смерть!
     Они кинулись ко мне и в ярости схватили.
     - Кто он такой? - вскричал один из них.
     - Презренный пес Олимпий! - отвечал другой. - Олимпий, злой волшебник!
     - Предатель! - раздался возглас. - Убьем его,  пусть  сгинут  его  злые
чары! - И тот, кто это крикнул, выхватил свой меч.
     - Да, убей его! Он должен исцелять благородного Антония от  недугов,  а
сам хочет предать его!
     - Остановитесь! - приказал я властно  и  торжественно.  -  Не  в  вашей
власти убить того, кто служит богам. Я не предатель. Я сам  останусь  здесь,
в Александрии, но вам я говорю: бегите,  переходите  на  сторону  цезаря!  Я
служу Антонию и царице - служу им со всей верностью и преданностью;  но  еще
более  преданно  я  служу  великим  богам;  и  то,  что  они  мне   открыли,
благородные господа, ведомо лишь  мне.  Но  я  вас  посвящу  в  божественное
откровение: Антоний погибнет, погибнет Клеопатра, победа суждена  цезарю.  И
потому, благородные воины, я говорю вам, ибо высоко чту  вас  и  преисполнен
жалости к вашим женам, над которыми  нависла  печальная  участь  вдов,  и  к
вашим детям, которые будут проданы в рабство, если останутся сиротами,  -  я
говорю вам: если вы решили хранить верность Антонию и умереть -  умрите;  но
если вам дорога жизнь - идите к цезарю! Так определили боги, я лишь  передал
вам предначертанное ими.
     - Боги! Что нам твои боги? -  в  ярости  закричали  они.  -  Перережьте
предателю горло, довольно нам его зловещих предсказаний!
     - Пусть явит нам знамение своих богов, иначе  ему  смерть:  я  не  верю
этому колдуну!
     - Отойдите прочь, глупцы! - потребовал  я.  -  Освободите  мои  руки  и
прочь, подальше от меня, я покажу вам священное знамение. - И такое  было  у
меня в тот миг лицо, что они  испугались,  выпустили  меня  и  отступили  на
несколько шагов. А я - я воздел к небу руки и, сосредоточив  все  силы  свой
души в едином порыве, устремил их  в  просторы  вселенной,  и  вот  мой  дух
встретился там с духом священной матери Исиды.  Но  я  не  произнес  Великое
Заклинание, ибо мне это было запрещено. И державная владычица миров  и  тайн
ответила на мой призыв: леденящее кровь безмолвие возвестило, что она  летит
к земле. Это страшное  безмолвие  вязко  сгущалось,  даже  собаки  перестали
лаять, а люди в городе замерли,  охваченные  ужасом.  Но  вот  где-то  вдали
послышалось тихое бряцание систр. Сначала оно  лишь  призрачно  овеяло  нас,
но, приближаясь, стало набирать силу, мощь, вот  самый  воздух  задрожал  от
грозных, неведомых земле звуков. Я ничего не говорил, лишь указал  рукой  не
небо. Там, в вышине, парило  окутанное  покрывалом  божество,  оно  медленно
плыло к нам в  нарастающем  громе  систр,  вот  тень  его  упала  на  нас...
Божество приблизилось, проплыло мимо и стало удаляться  в  сторону  цезарева
лагеря, музыка замерла вдали, вызвавший благоговейный ужас образ  растаял  в
ночном небе.
     - Это Вакх! - воскликнул  кто-то  из  военачальников.  -  Вакх  покинул
Антония, Антоний обречен!
     У всех вырвался вопль ужаса.
     Но я-то знал, что это был не римский лжебог Вакх, а  наша  божественная
покровительница  Исида,  она  сейчас  покинула  Кемет  и,  миновав   бездну,
разделявшую миры, устремилась в просторы вселенной, где будет жить,  забытая
людьми. Да, Исиде продолжают  еще  поклоняться  в  Египте,  она  по-прежнему
здесь, на земле, как и во всех  других  мирах,  но  наши  призывания  к  ней
безответны. Я закрыл лицо руками и стал молиться, а  когда  опустил  руки  и
посмотрел вокруг, увидел, что военачальники Антония ушли и я один.


                                 Глава VII,
               повествующая о том, как войско и флот Антония
                     сдались цезарю у Канопских ворот;
                    о том, как благородный Антоний умер
                  и как Гармахис приготовил смертельный яд

     На рассвете Антоний приказал своему огромному  флоту  двинуться  против
флота  цезаря,  а  своей  многочисленной  коннице  устремиться  на  цезареву
конницу. Выстроенные в  три  линии  суда  поплыли  навстречу  судам  цезаря,
которые уже готовились принять бой. Но когда два  флота  сблизились,  галеры
Антония подняли весла в знак приветствия, присоединились к  галерам  цезаря,
и оба флота уплыли вместе прочь. В  это  время  из-за  Ипподрома  показалась
голова конницы Антония, мчавшейся на  конницу  цезаря,  но,  встретившись  с
ней, воины Антония опустили мечи и перешли  в  стан  цезаря  -  и  они  тоже
покинули  Антония.  Антоний  обезумел  от  ярости,  на  него  было   страшно
смотреть. Он закричал своим легионам, чтобы они не смели отступать  и  ждали
боя; и легионы остались на месте.  Однако  вскоре  один  из  легатов  -  тот
самый, который  вчера  вечером  хотел  убить  меня,  -  попытался  незаметно
ускользнуть; но Антоний схватил его, швырнул на землю и,  соскочив  с  коня,
выхватил из ножен меч и хотел убить. Он высоко занес  меч,  а  легат  закрыл
лицо руками, ожидая смерти. Но вдруг Антоний опустил  свой  меч  и  приказал
легату встать.
     - Иди! - сказал он. - Иди  к  цезарю  и  благоденствуй!  Я  любил  тебя
когда-то. Почему же из всех бесчисленных предателей я  должен  убить  одного
тебя?
     Легат поднялся и горестно посмотрел на Антония.  Его  жег  стыд,  он  с
громким криком сорвал с себя панцирь, вонзил в грудь  меч  и  упал  мертвый.
Антоний стоял и глядел на него, но так и не произнес  ни  слова.  А