мы ужинали, в дом постучали. Дверь  открыли,
и в комнату вошла женщина, с ног до головы закутанная  в  темное  покрывало,
даже лица ее не было видно.
     Дядя встал, и женщина тотчас же произнесла пароль.
     - Я все-таки пришла, отец мой,  -  заговорила  она  нежным,  мелодичным
голосом, - хотя, признаюсь, очень нелегко сбежать с  празднества,  когда  во
дворце такое торжество. Но я убедила царицу, что от жары и уличного  шума  у
меня разболелась голова, и она позволила мне уйти.
     - Что ж,  хорошо,  -  ответил  он.  -  Сбрось  покрывало,  здесь  ты  в
безопасности.
     С легким усталым вздохом  она  расстегнула  застежку,  выскользнула  из
покрывала, и я увидел ту очаровательную  девушку,  что  стояла  в  колеснице
возле Клеопатры и овевала ее опахалом. Да, она была  удивительно  хороша,  а
пеплум так изысканно обрисовывал ее хрупкое, стройное тело и юную  маленькую
грудь. Из-под золотого обруча падал каскад локонов,  в  которые  свились  ее
буйные кудри, пряжки на сандалиях тоже были из золота. Ее  щеки  с  ямочками
алели, как раскрывшийся лотос, темные бархатные глаза были потуплены  словно
бы в смущении, но на  губах  порхала  легкая  улыбка,  готовая  ослепительно
вспыхнуть.
     Увидев ее наряд, дядя нахмурился.
     - Почему ты пришла сюда в греческом платье, Хармиана? - сурово  спросил
он. - Разве одежда, которую носила твоя мать, недостаточно хороша для  тебя?
Забудь о женском кокетстве, не то сейчас время. Ты пришла сюда  не  покорять
сердца мужчин, а выполнять повеления.
     - Ах, отец мой, зачем ты гневаешься на меня,  -  вкрадчиво  заворковала
она, - разве ты не знаешь, что та, которой я служу, не позволяет носить  при
дворе нашу, египетскую одежду, мы должны  одеваться  модно.  Если  бы  я  ее
надела, то вызвала бы подозрения, и к тому же я очень  спешила,  -  говорила
она, а сама то и  дело  тайком  бросала  на  меня  взгляды  из-под  длинных,
мохнатых, скромно опущенных ресниц.
     - Да, да, все так, - отрывисто проговорил он, впиваясь в ее лицо  своим
пронзительным взглядом, - конечно, Хармиана, ты права. Каждую  минуту  своей
жизни ты  должна  помнить  клятву,  которую  дала,  и  дело,  которому  себя
посвятила. Я требую: забудь обо всем  суетном,  забудь  о  красоте,  которой
тебя  прокляла  судьба.  Но  никогда  не  забывай  о  мести,  которая   тебя
постигнет, если ты хоть в самой малой малости предашь нас, - о  мести  людей
и богов! Не забывай о той великой роли, которую ты рождена  сыграть,  -  его
могучий голос гремел в маленькой комнате, оглушая нас,  потому  что  он  все
больше и больше распалялся в своем гневе, -  не  забывай,  как  важна  цель,
ради которой тебя научили всему, что ты знаешь, и  поместили  туда,  где  ты
находишься, чтобы заслужить доверие распутницы, которой,  как  все  считают,
ты служишь. Не забывай ни на единый миг! Не допусти, чтоб  роскошь  царского
двора соблазнила тебя, Хармиана, чтобы она замутила  чистоту  твоей  души  и
увела  от  твоего  предназначения.  -  Его  глаза  сверкали,   маленький   и
тщедушный, он вдруг словно вырос, стал величественным, я  даже  почувствовал
благоговейный трепет.
     - Я признаюсь тебе, Хармиана, -  продолжал  он,  подходя  к  девушке  и
грозно уставляя в нее перст, - я признаюсь, что  порой  сомневаюсь  в  тебе.
Два дня назад мне приснился сон: ты стояла  среди  пустыни,  воздев  руки  к
небу, и смеялась, а с неба лился кровавый дождь; потом  небо  опустилось  на
страну Кемет и закрыло его, точно саван. Почему  мне  привиделся  этот  сон,
дочь моя, и что он означает? Пока что ты не  совершила  ничего  дурного,  но
берегись: если я что-то узнаю, я забуду, что  ты  моя  племянница  и  что  я
люблю тебя -  ты  в  тот  же  миг  умрешь,  и  это  пленительное  лицо,  это
прекрасное  тело,  которыми  ты  так  тщеславишься,  расклюют   стервятники,
растерзают шакалы, а душу твою боги подвергнут  самым  страшным  пыткам!  Ты
останешься лежать поверх земли непогребенной, и твоя  осужденная  загробными
судьями душа никогда не воссоединится с телом, но будет  вечно  скитаться  в
Аменти! Запомни - вечно!
     Он умолк, его неожиданно вспыхнувший гнев иссяк. Но эта  вспышка  яснее
всех его слов и поступков доказала мне,  какие  глубокие  страсти  таятся  в
сердце  этого  казалось  бы  добродушного  шутника,  и  с  какой  фанатичной
одержимостью стремится он к своей цели. А девушка - она  в  ужасе  отпрянула
от него и, закрыв свое прелестное лицо руками, разрыдалась.
     - Не говори так, отец мой, пощади меня!  -  молила  она,  задыхаясь  от
слез. - Чем я провинилась? Тебе снятся дурные сны, но разве  это  я  посылаю
их тебе? И я не прорицательница, я не умею их толковать.  Я  свято  выполняю
все твои повеления. Разве я хоть на миг забыла эту страшную  клятву?  -  Она
содрогнулась. - Разве не играю роль соглядатая при дворе и не  сообщаю  тебе
обо всем до последней мелочи? Разве  я  не  завоевала  расположение  царицы,
которая любит меня как сестру и ни в чем не отказывает? Мало того,  разве  я
не стала любимицей всех, кто  ее  окружает?  Зачем  же  ты  меня  пугаешь  и
грозишь такими карами? -  И  она  снова  зарыдала  еще  более  прекрасная  в
слезах, чем была с улыбкой.
     - Ну довольно, довольно, - отрезал он, - я знаю, что я делаю, и не  зря
предупредил тебя. Впредь никогда не  оскорбляй  наших  глаз  зрелищем  этого
платья, пригодного  лишь  для  развратницы.  Думаешь,  мы  будем  любоваться
твоими точеными руками - мы, решившие  вернуть  себе  Египет  и  посвятившие
себя служению его истинным богам?  Хармиана,  перед  тобой  твой  двоюродный
брат и твой царь!
     Она перестала плакать, вытерла глаза полой хитона, и я увидел,  что  от
слез они стали еще нежнее.
     - Мне кажется, о царственный Гармахис и мой  любимый  брат,  -  сказала
она, склоняясь предо мной, - мне кажется, мы уже видели друг друга.
     - Да, видели, сестра, - ответил  я,  заливаясь  краской  смущения,  ибо
никогда еще мне не доводилось беседовать с такой красивой девушкой,  -  ведь
это ты была сегодня в колеснице Клеопатры, когда я дрался с нубийцем?
     - Конечно, - подтвердила она, улыбнувшись, и глаза ее сверкнули, -  это
был великолепный  поединок,  только  очень  сильный  и  отважный  борец  мог
победить этого черного негодяя. Я видела, как вы схватились, и, хотя еще  не
знала,  кто  ты,  у  меня  сердце  замерло  от  страха  за  человека   столь
мужественного. Но я сквиталась с ним за этот  страх  -  ведь  это  по  моему
совету Клеопатра приказала стражам отрубить ему руку. Знай я,  что  это  ты,
ему бы отрубили голову. -  Она  бросила  на  меня  быстрый  взгляд  и  снова
улыбнулась.
     - Хватит болтать, - прервал ее дядя Сепа,  -  время  дорого.  Расскажи,
Хармиана, все, что должна рассказать, и возвращайся во дворец.
     Выражение ее лица тотчас  же  изменилось,  она  смиренно  сложила  руки
перед собой и заговорила совсем другим тоном:
     - Молю фараона выслушать  свою  служанку.  Я  -  дочь  твоего  дяди,  о
фараон, покойного брата твоего отца,  и  потому  в  моих  жилах  тоже  течет
царская кровь. Я тоже чту древних богов Египта  и  ненавижу  греков;  видеть
тебя на троне - моя заветная мечта, я лелею ее уже много лет. И  ради  того,
чтобы она исполнилась, я Хармиана,  забыв  о  своем  высоком  происхождении,
поступила в услужение к Клеопатре, ибо нужно было  выстроить  ступеньку,  на
которую ты ступишь, когда придет твой час взойти на трон.  И  эта  ступенька
выстроена, о царь.
     Выслушай же, мой царственный брат, что мы  задумали.  Ты  должен  стать
вхожим во дворец, проникнуть во все тайны и хитросплетения  интриг,  которые
плетутся там, и если будет нужно, подкупить евнухов и начальников  стражи  -
некоторых я уже склонила на свою сторону. Когда наши люди будут  готовы,  ты
убьешь  Клеопатру  и,  воспользовавшись  всеобщим  смятением,   побежишь   к
воротам, а я и  те,  кто  будет  мне  помогать,  прикроем  тебя  и  задержим
преследователей; ты откроешь ворота и  впустишь  наших  людей,  которые  уже
будут  ждать,  вы  перебьете  солдат,  которые  откажутся  перейти  на  нашу
сторону, и захватите Бруцеум. Самое большее  через  два  дня  эта  ветреница
Александрия будет в твоих руках. В то же самое время все, кто поклялся  тебе
в верности, поднимутся по всему Египту с оружием в руках  против  римлян,  и
через десять дней после смерти Клеопатры ты действительно станешь  фараоном.
Мы все обсудили до самых ничтожных мелочей, и, хотя  твой  дядя  подозревает
меня во всех мыслимых грехах, ты видишь сам, мой  царственный  брат,  что  я
неплохо выучила свою роль, - не только выучила, но и сыграла.
     - Да, сестра, вижу, - ответил я, дивясь, что столь юная  девушка  -  ей
было всего двадцать лет - замыслила столь дерзкий план, заговор составил  не
кто иной, как она. Но в те дни я плохо знал Хармиану.  -  Однако  продолжай.
Что надо сделать, чтобы я стал вхож во дворец Клеопатры?
     - О брат, нет ничего проще. Слушай же. Клеопатра очень  неравнодушна  к
мужской красоте, а ты - прости, что я это говорю,  -  очень  хорош  собой  и
сложен как бог. Она сегодня тебя заметила и дважды сетовала: как  жаль,  что
не спросила этого астролога, где его найти,  потому  что  астролог,  который
может убить нубийца-гладиатора голыми руками, конечно же, великий  ученый  и
умеет расположить к себе звезды. Я сказала  ей,  что  велю  разыскать  тебя.
Запомни все, что я тебе скажу,  мой  царственный  Гармахис.  Днем  Клеопатра
почивает в своем внутреннем покое, который выходит  в  сад  над  гаванью.  В
полдень ты подойдешь к воротам  дворца  и  потребуешь,  чтобы  тебе  вызвали
госпожу Хармиану, и я выйду  к  тебе.  Клеопатре  скажу,  что  тебя  удалось
найти, и устрою так, чтобы  вы  оказались  одни,  когда  она  пробудится,  а
дальше, Гармахис, ты будешь действовать сам. Она все пытается  проникнуть  в
тайны  мистических  знаний,  это  ее  любимая  забава,   и   ночи   напролет
простаивает на крыше и наблюдает звезды, делая вид, будто умеет  их  читать.
Совсем недавно  она  прогнала  придворного  врача,  Диоскорида,  потому  что
несчастный невежда осмелился  заявить,  что  расположение  звезд  предрекает
поражение Марку Антонию в битве с Кассием.  Клеопатра  тотчас  же  приказала
военачальнику Аллиену послать еще несколько легионов в  Сирию,  где  Антоний
сражался с Кассием и, согласно предсказанию Диоскорида  по  звездам,  должен
был, увы,  проиграть  битву.  Но  все  случилось  наоборот:  Антоний  разбил
сначала Кассия, потом Брута, а Диоскориду пришлось  убраться  из  дворца,  и
теперь он, чтобы не умереть с голоду, читает в Мусейоне лекции  о  свойствах
трав, что же касается звезд, он даже их названий  слышать  не  может.  Место
придворного  астролога  свободно,  его  займешь  ты,  и  мы   начнем   тайно
действовать, защищенные сенью царского трона.  Как  червь  разъедает  спелый
плод, вгрызаясь в его сердцевину, так ты подточишь трон  гречанки,  и  когда
он рухнет, орел, его сокрушивший, сбросит  оболочку  червя,  в  которой  был
вынужден скрываться, и гордо расправит свои царственные крылья над  Египтом,
а потом и над другими землями и странами.
     Я как  зачарованный  смотрел  на  эту  удивительную  девушку,  ибо  она
ошеломила меня - лицо ее сейчас было озарено светом,  какого  я  никогда  не
видел в глазах женщин.
     - Благодарение богам, -  воскликнула  дядя,  который  тоже  внимательно
вглядывался в нее, - благодарение богам, теперь  я  узнаю  тебя,  теперь  ты
прежняя Хармиана, которую я с такой  любовью  воспитывал,  а  не  придворная
шлюха,  разодетая  в  дорогие  шелка  и  умащенная   благовониями.   Да   не
поколеблется  твоя   вера,   Хармиана,   пусть   в   твоем   сердце   пылает
всепобеждающая любовь к отечеству,  и  судьба  вознаградит  тебя.  А  теперь
надень покрывало на это свое бесстыдное платье и ступай, уже поздно.  Завтра
в полдень Гармахис придет к воротам дворца, жди его. Прощай, Хармиана.
     Хармиана  склонила  перед  ним  голову  и  завернулась  в  свою  темную
накидку. Потом взяла мою руку, коснулась ее губами и, не  сказав  ни  слова,
скользнула прочь.
     - Странная женщина! - заметил дядя, когда она ушла. -  Очень  странная,
никогда не знаешь, что она выкинет!
     - Мне кажется, дядя, - сказал я, - мне кажется, ты был слишком суров  с
ней.
     - Да, верно, суров, - вздохнул он, - но она  это  заслужила.  Послушай,
что  я  тебе  скажу,  Гармахис:  не  очень  доверяй  Хармиане.  Уж   слишком
своевольный у нее нрав, меня страшит ее непостоянство. Она женщина,  женщина
до мозга костей, ее еще труднее обуздать, чем  норовистую  лошадь.  Да,  она
умна и смела, она жаждет освободить наш Египет от иноземных  тиранов,  но  я
молю  богов,  чтобы  ее  преданность  этому  великому  делу  не   пришла   в
противоречие с ее желаниями, ибо если она чего-то пожелала, больше  для  нее
уже ничего не существует, она добьется своего любой ценой. Вот  потому-то  я
и припугнул ее сейчас, пока она еще в  моей  власти:  а  вдруг  она  в  один
прекрасный день взбунтуется, я к этому готов. Пойми, эта  девушка  держит  в
своих руках жизнь стольких людей, и если она нам изменит,  что  тогда?  Увы,
как жалка наша участь, если мы вынуждены прибегать к услугам женщин! Но  она
нам помогла, другого пути не было. И все же, и все же меня гложут  сомнения.
Молю богов, чтобы наш замысел  удался,  но  порой  я  боюсь  мою  племянницу
Хармиану - слишком она красива, слишком молода, а  кровь,  что  течет  в  ее
жилах, слишком горяча.
     Горе  строителям,  которые  возводят  здание  на   фундаменте   женской
преданности;  женщина  преданна,  только  пока  любит,  а  разлюбила   -   и
преданность обратилась в предательство. Мужчина не подведет, не  предаст,  а
женщина - сама переменчивость, она словно  море  -  сейчас  оно  спокойно  и
ласково, а к вечеру бушует шторм, волны взлетают к  небу  и  низвергаются  в
бездну. Не очень-то доверяй  Хармиане,  Гармахис:  она,  как  волны  океана,
может примчать твою барку в родную гавань и, как те же  самые  волны,  может
разбить ее и утопить тебя, а вместе с тобой последнюю надежду Египта!


                                 Глава III,
                            повествующая о том,
                   как Гармахис пришел к царскому дворцу;
                   как он заставил Павла войти в ворота;
                        как увидел спящую Клеопатру
                и как показал ей свое искусство волхвования

     На  следующий  день,  готовясь  выполнить   задуманное   Хармианой,   я
обрядился в длинный просторный балахон, какие  носят  колдуны  и  астрологи,
надел на голову шапочку с вышитыми звездами,  а  за  пояс  заткнул  табличку
писца  и  свиток  папируса,  сплошь  покрытый   мистическими   символами   и
письменами. В руке у меня  был  жезл  эбенового  дерева  с  наконечником  из
слоновой кости - обязательная принадлежность жреца и  кудесника.  Кстати,  в
искусстве волхвования я достиг  большого  мастерства,  ибо  хоть  я  его  не
практиковал, зато проник в сокровенные тайны древних  знаний,  когда  жил  в
Ана. И вот, сгорая от стыда, потому что мне претит вульгарное лицедейство  и
я считаю профанацией дешевые трюки бродячих  прорицателей,  я  отправился  в
сопровождении дяди Сепа к царскому дворцу на мысе Лохиас. Мы миновали  центр
города, Бруцеум,  прошли  аллеей  сфинксов,  и  наконец  впереди  показалась
высокая мраморная ограда и в ней бронзовые ворота,  за  которыми  находилось
помещение для стражей. Здесь дядя Сепа оставил  меня,  трепетно  моля  богов
охранить меня и даровать успех. Но я смело приблизился к воротам,  где  путь
мне тотчас преградили стражи-галлы и потребовали, чтобы я назвал  свое  имя,
сказал, чем занимаюсь и к кому пришел. Я ответил, что зовут  меня  Гармахис,
я астролог и у меня дело к госпоже  Хармиане,  приближенной  царицы.  Стражи
после этих слов хотели пропустить меня, но их начальник  римлянин  по  имени
Павел, выступил вперед и объявил, что не бывать тому, я никогда не  войду  в
ворота. Этот Павел был огромного роста и тучен, но с женским лицом,  и  руки
у него тряслись от пьянства. Оказывается, он узнал меня.
     - Нет, ты только погляди, -  крикнул  он  на  своем  родном,  латинском
языке приятелю, который вышел с ним: - это тот самый  парень,  который  чуть
не задушил вчера нубийца-гладиатора; нубиец до  сих  пор  воет  у  меня  под
окном - видишь ли, руку ему отрубили. Будь проклята  эта  черная  собака!  Я
заключил на него пари. Он должен был сражаться с Каем, а теперь все,  конец,
никогда ему больше не выйти на арену,  плакали  мои  денежки,  и  все  из-за
этого астролога. Что ты там такое сказал? Говоришь, у тебя  дело  к  госпоже
Хармиане? Ну уж нет, теперь я тебя точно не пущу. И  не  мечтай  попасть  во
дворец. Да я без памяти влюблен в госпожу Хармиану, мы все в  нее  влюблены,
хотя взаимностью, увы, она нас не дарит, лишь потешается. И  ты  решил,  что
мы допустим в наш круг такого соперника -  астролога,  да  еще  красавца,  к
тому же силача? Клянусь Вакхом, никогда! Ноги твоей не будет  во  дворце,  а
если у вас назначено свидание, пусть она сама идет к тебе.
     - О  благородный  господин,  -   проговорил   я   почтительно,   но   с
достоинством, - прошу тебя, пошли за госпожой Хармианой,  ибо  дело  мое  не
терпит отлагательств.
     - Всемогущие боги! - захохотал глупец. - Кто ты такой, что  не  желаешь
ждать? Переодетый цезарь? Проваливай, да поскорей, не то  придется  кольнуть
тебя копьем в задницу.
     - Постой, - остановил его другой начальник стражи, - ведь он  астролог,
вот пусть и предскажет нам судьбу, пусть позабавит своими фокусами.
     - Да, верно, - зашумели стражи, которых собралась уже  целая  толпа,  -
давайте поглядим, на что он способен. Если он маг, то  войдет  в  ворота,  и
никакой Павел ему не помеха.
     - Охотно выполню выше желание, благородные господа, -  ответил  я,  ибо
не видел другого способа  проникнуть  во  дворец.  -  Ты  мне  позволишь,  о
молодой и благородный господин, - обратился я к приятелю  Павла,  -  ты  мне
позволишь поглядеть в твои глаза? Быть может, я смогу прочесть,  что  в  них
написано.
     - Что  ж,  гляди,  -  ответил  юноша,  -  но  я  предпочел  бы  в  роли
прорицателя госпожу Хармиану. Клянусь, я бы ее переглядел.
     Я взял его за руку и погрузил взгляд в его глаза.
     - Я вижу поле битвы, - произнес я, - ночь, повсюду трупы, и  среди  них
твой труп, в его горло впилась гиена. Мой благородный господин,  не  пройдет
и года, как ты умрешь, заколотый мечами.
     - Клянусь Вакхом, с таким пророком лучше не встречаться!  -  воскликнул
юноша, побледнев до синевы, и тотчас же  исчез.  И,  кстати  сказать,  очень
скоро мое предсказание сбылось. Его послали сражаться  на  Кипр,  и  там  он
погиб на поле брани.
     - Теперь твой черед, о доблестный начальник! - сказал  я,  обращаясь  к
Павлу. - Я покажу тебе, как можно войти в эти ворота без твоего  позволения,
мало того - ты тоже войдешь в них, но следом за мной. Соблаговоли  устремить
свой царственный взгляд на кончик этой палочки. - И я поднял свой жезл.
     Он неохотно повиновался, уступив подзуживанию приятелей, и  я  заставил
его смотреть на белый кончик жезла, пока глаза у него не сделались  пустыми,
как у совы при свете солнца. Тогда я резко опустил палочку и перехватил  его
взгляд, вонзил в него свои глаза и волю и,  медленно  поворачиваясь,  повлек
его за собой, причем  надменное  застывшее  лицо  римлянина  приблизилось  к
моему чуть не вплотную. Я так же медленно стал пятиться и  вошел  в  ворота,
по-прежнему увлекая его за собой, а потом вдруг резко отстранил  голову.  Он
грянулся оземь, полежал немного и стал подниматься, потирая лоб; вид у  него
был на редкость глупый.
     - Ну что, доволен, благороднейший из стражников?  -  спросил  я.  -  Ты
видишь - мы вошли в ворота. Желают ли кто-нибудь еще из благородных  господ,
чтобы я показал им свое искусство?