мудрости.  И
все равно я решился пойти к нему, признаться в  своем  проступке  и  принять
кару, которой ему будет  угодно  меня  подвергнуть.  И  вот,  держа  в  руке
окровавленное копье, с кровоточащими ранами на  груди,  я  прошел  по  двору
огромного храма к покоям, в  которых  жил  верховный  жрец.  Это  просторное
помещение, уставленное величественными статуями богов, днем  свет  проникает
сюда сквозь отверстие, сделанное  в  массивной  каменной  крыше,  ночью  его
освещает висячий бронзовый светильник. Я бесшумно  вошел  в  этот  зал,  ибо
дверь была лишь притворена, и,  откинув  тяжелый  занавес,  замер,  не  смея
шевельнуться. В висках гулко стучало.
     Светильник уже горел, потому что наступила темнота, и  в  его  свете  я
увидел старого жреца, который сидел в кресле из слоновой кости  и  эбенового
дерева, а  на  мраморном  столе  перед  ним  лежали  свитки  с  мистическими
текстами "Книги мертвых". Но он их не читал,  он  спал,  его  длинная  белая
борода лежала на столешнице -  казалось,  он  умер.  Неяркий  свет  висячего
светильника  выхватывал  из  темноты  его  лицо,  свиток  папируса,  золотой
перстень  на  его  руке  с  выгравированными  символами  Непостижимого,  все
остальное растворялось в сумраке. Свет падал на его бритую голову, на  белое
одеяние, кедровый посох  -  знак  власти  верховного  жреца,  на  кресло  из
слоновой кости с ножками  в  виде  лап  льва.  Какой  могучий  лоб  у  моего
приемного  отца,  какие  царственные  черты,  как  темны  глазницы   глубоко
посаженных глаз под белыми бровями. Я смотрел на него и вдруг  почувствовал,
что весь дрожу, ибо от  него  исходило  сверхчеловеческое  величие.  Он  так
долго жил среди богов, столько времени провел в их обществе и  так  проникся
их  божественной  мудростью,  так  глубоко  постиг  тайны,  о  существовании
которых мы, простые смертные, лишь едва догадываемся,  что  уже  сейчас,  не
перейдя черты, отделяющей эту жизнь от загробной,  он  почти  возвысился  до
всеблагости Осириса, а у людей это вызывает великий страх.
     Я стоял, не в силах отвести от него взгляда, а  он  вдруг  открыл  свои
черные глаза, но на  меня  не  посмотрел,  даже  головы  в  мою  сторону  не
повернул, однако же увидел, что я здесь, и произнес:
     - Почему ты ослушался меня, мой сын? - спросил  он.  -  Как  случилось,
что ты пошел охотиться на льва? Ведь я запретил тебе.
     - Как ты узнал, отец, что я охотился на льва? - в страхе прошептал я.
     - Как я узнал? Ты  что  же,  думаешь,  все  нужно  видеть  собственными
глазами или слышать от других и нет иных путей познания? Эх,  невежественное
дитя! Разве не был мой дух с тобой, когда лев прыгнул  на  твоего  спутника?
Разве не молился я тем, кто защищает тебя, чтобы твое копье  пронзило  горло
льва, когда ты поднял его и метнул? Так почему  же  все-таки,  мой  сын,  ты
нарушил мою волю?
     - Этот хвастун дразнил меня, - ответил я, - вот  я  и  решил  доказать,
что не трус.
     - Да, мой Гармахис, знаю; и я прощаю  тебя,  потому  что  ты  молод,  а
молодая кровь горяча. Но теперь выслушай меня, и пусть твое  сердце  впитает
каждое мое слово,  как  жаждущий  песок  впитывает  воды  Сихора,  когда  на
небосклоне загорается Сириус*. Так слушай же. Этот задира  был  послан  тебе
судьбой, как искус, дабы испытать  силу  твоего  духа,  и  видишь  -  ты  не
выдержал испытания. И посему назначенный тебе срок отодвигается.  Прояви  ты
сегодня твердость, которой от тебя ждали, и ты бы уже знал, какой путь  тебе
предначертан. Но ты оказался не готов, -  стало  быть,  время  твое  еще  не
настало.
     ______________
     * С появлением на утреннем небе Сириуса начинается разлив Нила.

     - Отец мой, я ничего не понимаю, - проговорил я.
     - Ты помнишь, что говорила тебе Атуа на берегу канала?
     Я повторил Аменемхету старухины слова.
     - И ты поверил ей, мой сын Гармахис?
     - Конечно, нет! - воскликнул я. - Как можно верить таким  бредням?  Она
была просто не в себе. Ее все считают помешанной.
     И тут он в  первый  раз  посмотрел  на  меня,  стоящего  у  занавеса  в
темноте.
     - О нет! - вскричал он. -  О  нет,  мой  сын,  ты  ошибаешься.  Она  не
сумасшедшая, и говорила с тобой у канала не она, говорил голос Той,  которая
никогда не лжет. Наша Атуа - правдиворечивая прорицательница. Узнай же,  мой
сын, для какой миссии избрали тебя боги Египта, и  горе  тебе,  если  ты  по
слабодушию не выполнишь их предначертания! Итак, внимай же мне: ты вовсе  не
дитя простолюдинов, которого я якобы усыновил и хочу сделать  жрецом  нашего
храма, ты - мой родной  сын,  и  жизнь  твою  спасла  наша  Атуа,  та  самая
старуха, которую ты назвал безумной. Но это  еще  не  все,  Гармахис:  мы  с
тобой последние  потомки  царской  династии  Египта,  единственные  законные
наследники того  самого  фараона  Нектанеба,  которого  персидский  царь  Ох
изгнал из Египта. Но персы пришли и ушли, их место заняли македонцы,  и  вот
уже почти триста лет эти узурпаторы Лагиды  носят  нашу  корону,  оскверняют
нашу прекрасную страну Кемет, глумятся над  нашими  богами.  Но  слушай  же,
слушай  дальше:  две  недели  назад  наш   Птолемей   Авлет,   этот   жалкий
музыкантишка, прозванный Флейтистом,  который  хотел  убить  тебя,  умер;  а
евнух Потин, тот самый, что приплыл когда-то  сюда  с  палачами,  чтобы  они
отсекли тебе голову, нарушил волю покойного царя и возвел на трон его  сына,
Птолемея  Нового  Диониса.  Поэтому  его  сестра  Клеопатра,  прославившаяся
необычайной красотой и необузданностью нрава, бежала в Сирию, где она,  если
я не ошибаюсь, надеется собрать войско  и  пойти  войной  на  своего  брата,
потому что, согласно воле отца, они должны были стать со-правителями. А  тем
временем, мой сын, на наш  богатый,  но  неспособный  защитить  себя  Египет
зарится Рим,  он  словно  коршун,  который  высмотрел  на  высоте  добычу  и
выжидает, когда можно будет кинуться на жертву и вонзить в нее когти. И  вот
еще что ты должен помнить: египетский народ не  желает  больше  терпеть  иго
чужеземцев, людям ненавистно воспоминание о персах, в  их  сердцах  клокочет
ярость, когда в Александрии  на  базарах  их  называют  македонцами.  Страна
волнуется и бурлит, она уже не может жить под пятой греков и нависшей  тенью
Рима.
     Разве Лагиды не превратили нас в рабов?  Разве  не  убивают  они  наших
детей, не отнимают в своей ненасытной алчности все, что вырастили  на  полях
крестьяне? Разве не пришли в упадок наши храмы?  Разве  не  надругались  эти
греческие святотатцы над нашими  великими  извечными  богами,  не  извратили
изначальную сущность истины, не отняли  у  Владыки  Вечности  его  подлинное
имя, не осквернили его, назвав Сераписом и  нарушив  связь  с  Непостижимым?
Разве не взывает Египет о свободе? Неужели  он  будет  взывать  напрасно?  О
нет, мой сын, ибо у него есть избавитель, и этот  избавитель  -  ты.  Я  уже
стар, и потому передаю мое право на  трон  тебе.  Твое  имя  уже  произносят
шепотом в святилищах по всей  стране,  жрецы  и  простой  народ  клянутся  в
верности нашими священными символами тому, кто будет им явлен. Но время  еще
не настало, ты пока  недостаточно  силен  -  такой  жестокий  ураган  ломает
хрупкие ростки. Не далее как сегодня тебе было послано испытание, и  ты  его
не выдержал.
     Тот,  кто  решил  посвятить  себя  служению  богам,  Гармахис,   должен
восторжествовать над слабостями плоти. Его не должны  задевать  оскорбления,
не должны привлекать никакие земные соблазны. Тебе уготован высокий  жребий,
но ты должен понять его  смысл.  Если  же  ты  не  поймешь,  то  не  сможешь
выполнить свое назначение, и тогда на тебя падет  мое  проклятье,  проклятие
нашего Египта, проклятие наших поверженных и  оскверненных  богов!  Знай:  в
переплетении событий, из  которых  складывается  история  мира,  бессмертные
боги порой прибегают к помощи простых смертных, которые повинуются их  воле,
как меч повинуется искусной руке воина. Но позор мечу, если он  сломается  в
разгар битвы,  -  его  выбросят  ржаветь,  и  он  рассыплется  в  прах,  или
переплавят в огне, чтобы выковать  новый.  И  потому  ты  должен  очиститься
сердцем, ты должен возвыситься и укрепиться духом, ибо ты избранник  судьбы,
Гармахис, и все радости простых смертных для  тебя  презренная  суета.  Твой
путь - путь триумфатора, если ты победишь,  путь  славы,  которая  переживет
века. Если же ты потерпишь поражение - горе, горе тебе!
     Он умолк и склонил голову, потом снова заговорил:
     - Обо всем этом  ты  в  подробностях  узнаешь  позже.  Сейчас  же  тебе
предстоит многое постичь. Завтра я дам тебе письмо, и ты поплывешь по  Нилу,
мимо белостенного  Мемфиса  в  Ана.  Там,  под  сенью  хранящих  свои  тайны
пирамид, в храмах которых ты тоже по праву рождения должен  стать  верховным
жрецом, ты проживешь несколько лет и глубже проникнешь в сокровищницу  нашей
древней мудрости. А я останусь здесь, ибо срок мой еще не  исполнился,  и  с
помощью богов буду плести паутину, в которую  ты  поймаешь  гадючье  отродье
Лагидов и покончишь с ним.
     Подойти ко мне, мой сын, подойди и поцелуй меня в лоб,  ибо  ты  -  моя
надежда, надежда всего Египта. Будь тверд, и судьба вознесет тебя к  орлиным
высотам славы, где ты пребудешь вовек. Но если  ты  изменишь  своему  долгу,
если обманешь наш порыв к свободе, то  я  отрекусь  от  тебя,  страна  Кемет
предаст тебя проклятью, и твоя душа будет терпеть жесточайшие муки,  пока  в
медленном течении времени зло снова не обратится в добро и Египет не  станет
наконец-то свободным.
     Я приблизился к отцу, дрожа, и поцеловал его в лоб.
     - О отец,  пусть  все  кары  богов  обрушатся  на  меня,  если  я  тебя
предам! - воскликнул я.
     - Нет, ты предашь не меня! - загремел его голос. - Ты предашь тех,  чьи
повеления я исполняю. А теперь ступай, мой сын; вникни в  мои  слова,  пусть
они достигнут сокровенных глубин твоего сердца; вбери в себя все,  что  тебе
будет явлено, обогатись сокровищами мудрости, чтобы приготовиться  к  битве,
которая тебе предстоит. Не страшись за себя - ты надежно огражден  от  всего
внешнего зла; единственный враг, который может нанести  тебе  вред,  это  ты
сам. Я все сказал, ступай.
     И  я  ушел,  переполненный  волнением.  Ночь,   казалось,   застыла   в
неподвижности, в дворах храма не  было  ни  единого  служителя,  ни  единого
молящегося.  Я  быстро  миновал  их  и  оказался  у  подножия  пилона,   что
возвышается возле наружного входа. Жаждая одиночества и словно  бы  стремясь
приблизиться к небу, я  стал  подниматься  по  лестнице  массивного  пилона,
двести ступеней - и вот я на площадке наверху. Положил  руки  на  парапет  и
огляделся вокруг. В этот миг над Аравийскими горами показался  красный  край
полной луны, ее лучи упали на башню, где я стоял, на стены  храма,  осветили
каменные изваяния богов.  Потом  холодный  свет  стал  заливать  возделанные
поля, где уже поспевала пшеница, небесный светильник Исиды поднимался  из-за
гор, медленно озаряя долину, по которой катит свои воды отец земли  Кемет  -
Сихор.
     Вот яркие лучи коснулись поцелуем  легких  волн,  и  те  заулыбались  в
ответ, еще миг - и вся долина, река, храм, город, скалистое нагорье  засияли
в белом свете, ибо выплыла в небо великая матерь Исида и набросила на  землю
свой лучезарный покров. Картина была прекрасна,  как  волшебное  видение,  и
бесконечно торжественна, точно  я  уже  был  в  потустороннем  царстве.  Как
горделиво возносились в ночь храмы Абидоса! Никогда еще они не казались  мне
столь величественными - эти бессмертные святыни,  над  которыми  не  властно
само Время. И  мне  предстоит  царствовать  в  этой  залитой  лунным  светом
стране,  на  меня  возложен  долг  оберегать  эти  дорогие  сердцу  святыни,
благоговейно чтить их богов;  я  избран  сокрушить  Птолемеев  и  освободить
Египет от чужеземного ига!  В  моих  жилах  течет  кровь  великих  фараонов,
которые спят в своих гробницах в Долине Царей в Фивах, ожидая дня, когда  их
душа воссоединится с телом! Какая высокая судьба,  не  снится  ли  мне  это?
Меня захлестывала радость, я сложил перед собой  руки  и,  стоя  на  верхней
башне, стал с неведомым доселе пылом молиться многоименному и многоликому.
     - О Амон, - взвывал я, - царь всех богов, владыка вечности,  властитель
истины,  творец  всего  сущего,  расточитель  благ,  судья  над  сильными  и
убогими, ты, кому поклоняются все боги и богини и весь  сонм  небесных  сил,
ты, сотворивший  сам  себя  до  сотворения  времен,  дабы  пребыть  во  веки
веков, - внемли мне!* О Амон-Осирис, принесенный в  жертву,  дабы  оправдать
нас в царстве смерти  и  принять  в  свое  сияние;  всемудрый  и  всеблагой,
повелитель ветров, времени и царства мертвых на западе, верховный  правитель
Аменти, - внемли мне! О Исида, великая праматерь-богиня, мать Гора,  госпожа
волхвований, небесная мать, сестра, супруга, внемли  мне!  Если  я  поистине
избран вами, извечные боги, дабы исполнить вашу волю, явите мне знамение,  и
пусть оно свяжет мою жизнь  с  жизнью  горней.  Прострите  ко  мне  руки,  о
премудрые,  могущественные,  позвольте  мне  увидеть  ваши   сияющие   лики.
Услышьте, о услышьте меня! - И я упал на колени и поднял глаза к небу.
     ______________
     * Похожее обращение можно  прочесть  в  погребальном  папирусе  царевны
Несикхонсу, принадлежащей к 21-й династии.

     И в этот миг луну скрыло облако, ночь сразу  стала  темной,  все  звуки
смолкли, даже собаки далеко внизу, в городе, перестали  лаять,  мир  окутала
вязкая тишина, она  все  сгущалась,  давя  смертельной  тяжестью.  Душу  мне
наполнил священный ужас, я  чувствовал,  что  волосы  на  голове  шевелятся.
Вдруг мощная башня словно бы дрогнула и закачалась  у  меня  под  ногами,  в
лицо ударил порыв ветра, и  голос,  исходящий,  казалось,  из  глубин  моего
сердца, произнес:
     - Ты просил явить тебе знамение, Гармахис? Не пугайся - вот оно.
     Лишь только голос умолк, моей руки коснулась прохладная рука и  вложила
в нее какой-то предмет. Лунный лик выглянул из-за облака, ветер стих,  башня
перестала качаться, и ночь вновь засияла во всем своем великолепии.
     Я посмотрел на то, что лежало в моей  руке.  Это  был  полураскрывшийся
бутон  священного  цветка  -  лотоса,  от  него  исходило  кружащее   голову
благоухание.
     Я в изумлении глядел на бутон, а он вдруг - о, чудо! - поднялся с  моей
ладони и растворился в воздухе.


                                 Глава IV,
                            повествующая о том,
                 как Гармахис отправился в Ана и встретился
                              со своим дядей,
                      тамошним верховным жрецом Сепа;
                         о его жизни в Ана и о том,
                            что поведал ему Сепа

     На рассвете меня разбудил один из жрецов храма  и  велел  готовиться  к
путешествию, о котором вчера говорил отец, потому  что  как  раз  сегодня  в
Ана, который греки переименовали в Гелиополис, отплывает  барка.  Я  поплыву
на ней с жрецами мемфисского храма Птаха, которые привезли к нам, в  Абидос,
мумию одного из знатнейших горожан Гелиополиса и похоронили  в  усыпальнице,
сооруженной неподалеку от могилы благодетельного Осириса.
     Я стал  готовиться  и  вечером,  получив  от  отца  письма  и  сердечно
простившись с ним и со всеми жрецами и служителями  нашего  храма,  кто  был
мне дорог, дошел до берега Сихора, спустился к пристани и сел на судно.  Дул
попутный южный ветер. Стоящий на носу кормчий  с  шестом  в  руках  приказал
морякам отвязать от деревянных  тумб  канаты,  которые  удерживали  барку  у
причала, и тут я увидел старую Атуа,  она,  задыхаясь,  бежала  к  барке  со
своей корзиной  целебных  трав,  наконец  доковыляла  и,  крикнув:  "Прощай,
сынок, да пребудет с тобою милость богов!" - кинула в  меня  сандалию  -  на
счастье; я поймал ее и хранил потом долгие годы.
     Барка отчалила. Нам предстояло шесть  дней  плыть  по  прекраснейшей  в
мире реке, останавливаясь на ночлег в каком-нибудь удобном месте.  Но  когда
мы отдалились от пристани, когда из глаз скрылся  пейзаж,  который  я  видел
каждый день с тех пор, как появился на свет, когда  я  оказался  один  среди
совершенно незнакомых лиц, сердце мое сдавила такая тоска, что я  готов  был
заплакать, и только стыд  помог  мне  удержаться  от  слез.  Не  буду  здесь
описывать чудеса, которые довелось мне увидеть по пути, ведь  это  только  я
смотрел на них впервые, всем остальным они  известны  с  тех  времен,  когда
Египтом правили  его  истинные  боги.  Однако  жрецы,  с  которыми  я  плыл,
относились ко мне очень почтительно и подробно рассказывали  обо  всем,  что
нам встречалось.
     На седьмой день утром мы приплыли в Мемфис - Город Белых  Стен.  Там  я
три дня отдыхал после  путешествия,  и  жрецы  красивейшего  в  мире  храма,
посвященного творцу всего сущего - Птаху, развлекали меня и показывали  этот
дивный, сказочно прекрасный город.
     Верховный жрец и двое его приближенных тайно отвели  меня  в  священное
обиталище бога Аписа - быка, в обличье которого всемогущий Птах живет  среди
людей. Бык был черный, с белой квадратной звездочкой на лбу, на крупе  белая
отметина, формой напоминающая орла, во  рту  под  языком  выпуклость,  очень
похожая на скарабея, кисточка на  конце  хвоста  черно-белая,  между  рогами
пластинка из  чистого  золота.  Я  вступил  в  святилище  и  совершил  обряд
поклонения богу, а верховный жрец и его  приближенные  стояли  в  стороне  и
внимательно наблюдали. Когда я закончил ритуал  и  произнес  слова,  которые
мне было велено произнести, бог  опустился  на  колени  и  лег  возле  меня.
Верховный жрец и двое его  спутников,  которые,  как  я  потом  узнал,  были
знатнейшие вельможи Верхнего Египта, приблизились  ко  мне  и  склонились  в
низком поклоне,  ошеломленные  знамением.  Да,  много,  много  удивительного
видел я в Мемфисе, но, увы, мне не отпущено времени все это описать.
     На четвертый день приехали несколько жрецов из Ана, чтобы отвести  меня
к  моему  дяде  Сепа,  который  был  верховным  жрецом  тамошнего  храма.  Я
попрощался со всеми, кто был так добр ко мне в Мемфисе, мы переправились  на
другой берег, сели на ослов и двинулись в путь.
     Сколько нам встретилось по дороге нищих селений, разоренных  сборщиками
налогов. Но видел я не только эти  селения,  передо  мной  впервые  в  жизни
возникло это величайшее из  чудес  света  -  пирамиды,  а  перед  пирамидами
изображение Хор-эм-ахета, тот самый сфинкс, кого греки называют  Гармахисом,
храмы божественной  праматери  Исиды,  расточительницы  здравия  и  радости,
Осириса, владыки праведности и  царства  мертвых  на  западе,  божественного
Менкаура, храмы, в которых я, Гармахис, согласно священному праву  рождения,
должен стать верховным жрецом. Я смотрел на пирамиды, и дух  захватывало  от
их величия; как искусно  были  вырезаны  рельефы  на  белом  песчанике,  как
ослепительно сверкал красный сиенский гранит*, посылая лучи  солнца  обратно
в небо. В те времена я еще ничего не знал о  сокровищах,  которые  скрыты  в
третьей по величине из этих пирамид - о, если бы мне никогда не  знать  этой
страшной тайны!
     ______________
     * В древности  близ  Сиены  (современный  Ассуан)  добывали  знаменитый
камень - сиенит.

     День начал клониться к вечеру,  и  тут  впереди  показался  Ана.  После
Мемфиса меня поразило, что город такой маленький. Он стоит на возвышении,  в
ожерелье озер, питаемых каналом. Дальше, за городом, - храм бога Ра  посреди
огромной площади, окруженной стенами.
     У ворот мы спешились, и под  сводами  колоннады  нас  встретил  мужчина
невысокого роста, но благородной наружности,  с  бритой  головой  и  темными
глазами, которые мерцали, точно далекие звезды.
     - Приветствую тебя! - воскликнул он голосом густым  и  зычным,  которы