ухи.   С  соседней  поляны  доносилось  кваканье  вылезших
погреться лягушек.  Кое-где в  тени лежали еще островки серого снега,  но на
солнечных просветах прошлогодняя жесткая трава была суха.  Я отдыхал, куском
бересты счищая с сапог пласты глины.  Потом взял пучок травы, обмокнул его в
воду и вытер перепачканное грязью лицо.
     Места  незнакомые.  Какими  дорогами  выбираться на  ближайшую станцию?
Где-то собаки лают -  должно быть,  деревня близко.  Если пойти спросить?  А
вдруг нарвешься на кулацкую засаду?  Спросят -  кто, откуда, зачем. А у меня
документ да  еще в  кармане маузер.  Ну,  документ,  скажем,  в  сапог можно
запрятать. А маузер? Выбросить?
     Я вынул его, повертел. И жалко стало. Маленький маузер так крепко сидел
в моей руке,  так спокойно поблескивал вороненой сталью плоского ствола, что
я  устыдился своей  мысли,  погладил его  и  сунул  обратно  за  пазуху,  во
внутренний, приделанный к подкладке потайной карман.
     Утро было яркое, гомонливое, и, сидя на пенышке посреди желтой полянки,
не верилось тому, что есть какая-то опасность.
     "Пинь,  пинь...  таррах" -  услышал я  рядом  с  собой  знакомый свист.
Крупная лазоревая синица  села  над  головой на  ветку  и,  скосив  глаз,  с
любопытством посмотрела на меня.
     "Пинь,  пинь... таррах... здравствуй!" - присвистнула она, перескочив с
ноги на ногу.
     Я   невольно  улыбнулся  и  вспомнил  Тимку  Штукина.   Он  звал  синиц
дурохвостками.  Ведь вот,  давно ли еще?..  И синицы,  и кладбище, игры... А
теперь поди-ка... И я нахмурил лоб. Что же делать все-таки?
     Совсем недалеко щелкнул бич и послышалось мычание. "Стадо, - понял я. -
Пойду-ка  спрошу у  пастуха дорогу.  Что мне пастух сделает?  Спрошу,  да  и
скорей с глаз долой".
     Небольшое стадо коров,  лениво и нехотя отрывавших клочки старой травы,
медленно двигалось вдоль опушки. Рядом шел старик пастух с длинной увесистой
палкой.  Неторопливой и  спокойной походкой гуляющего человека я  подошел  к
нему сбоку!
     - Здорово, дедушка!
     - Здорово!  -  ответил он не сразу и,  остановившись,  начал оглядывать
меня.
     - Далече ли тут до станции?
     - До станции? До какой же тебе станции?
     Тут я замялся.  Я даже не знал,  какая станция мне нужна, но старик сам
выручил меня:
     - До Алексеевки, что ли?
     - Как раз же,  -  согласился я.  - До нее самой. А то я шел, да сплутал
немного.
     - Откуда идешь-то?
     Опять я запнулся.
     - Оттуда,  -  насколько мог  спокойнее ответил  я,  неопределенно махая
рукой в сторону видневшейся у горизонта деревушки.
     - Гм... оттуда... Значит, с Деменева, что ли?
     - Как раз прямо с Деменева.
     Тут  я   услышал  ворчание  собаки  и  шаги.   Обернувшись,   я  увидел
подходившего к старику здоровенного парня, должно быть подпаска.
     - Чегой-то  тут,  дядя Лександр?  -  спросил он,  не  переставая жевать
ломоть ржаного хлеба.
     - Да вот,  прохожий человек... Дорогу на станцию Алексеевку спрашивает.
А говорит, что идет сам из Деменева.
     Парень опустил ломоть и, выпялив на меня глаза, спросил недоумевая:
     - То-ись, как же это?
     - Я  уж и  сам не знаю как,  когда Деменево в аккурат при самой станции
стоит.  Что Алексеевка,  что Деменево -  все одно и  то же.  И  как его сюда
занесло?
     - В село обязательно отправить надо,  -  спокойно посоветовал парень. -
Пусть там на заставе разбирают. Мало ли чего он набрешет!
     Хотя я и не знал еще,  что такое за застава,  которая "все разберет", и
как она разбирать будет,  но  мне уже не  захотелось идти на  село по одному
тому,  что села здесь были богатые и  неспокойные.  И поэтому,  не дожидаясь
дальнейшего,  я  сильным прыжком отскочил от  старика и  побежал от опушки в
лес.
     Парень скоро отстал.  Но проклятая собака успела дважды укусить меня за
ногу.  Несмотря на  толстые голенища сапог,  ее острые зубы сумели пройти до
кожи. Впрочем, боли я тогда не почувствовал, как не чувствовал нахлестывания
веток,  растопыривших цепкие пальцы перед моим лицом,  ни  кочек,  ни  пней,
попадавших под ноги.
     Так проблудил я  по лесу до вечера.  Лес был не дикий,  так как торчали
пни срубленных деревьев.
     Чем больше старался я забраться вглубь,  тем реже становились деревья и
чаще попадались поляны со следами лошадиных копыт и навоза.  Наступала ночь.
Я  устал,  был  голоден и  исцарапан.  Нужно было думать о  ночлеге.  Выбрав
укромное сухое  местечко под  кустом,  положил  под  голову  чурбан  и  лег.
Усталость начала сказываться.  Щеки горели, и побаливала прокушенная собакой
нога.  "Засну,  -  решил я.  -  Сейчас ночь,  никто меня здесь не найдет.  Я
устал... засну, а утром что-нибудь придумаю".
     Засыпая,  вспомнил Арзамас, пруд, нашу войну на плотах, свою кровать со
старым теплым одеялом.  Еще вспомнил,  как мы  с  Федькой наловили голубей и
изжарили их  на Федькиной сковороде.  Потом тайком съели.  Голуби были такие
вкусные...
     По верхушкам деревьев засвистел ветер. Пусто и страшно показалось мне в
лесу.  Теплым,  душистым,  как  жирный  праздничный  пирог,  всплыл  в  моем
воображении прежний Арзамас.
     Я  крепче натянул на  голову воротник и  почувствовал,  как  непрошеная
слеза скатилась по щеке. Я все-таки не плакал.
     В эту ночь,  коченея от холода, я вскакивал, бегал по полянке, пробовал
залезть на березу и, чтобы разогреться, начинал даже танцевать. Отогревшись,
ложился опять и  через некоторое время,  когда лесные туманы забирали у меня
тепло, вскакивал вновь.


ГЛАВА ВТОРАЯ

     Опять взошло солнце,  и стало тепло;  затенькали пичужки,  и приветливо
закричали с  неба  веселые  вереницы  весенних журавлей.  Я  уже  улыбался и
радовался тому,  что ночь прошла и  не было больше никаких пасмурных мыслей,
кроме разве одной - где бы достать поесть.
     Не успел я  пройти и двухсот шагов,  как услышал гогот гусей,  хрюканье
свиньи и сквозь листву увидел зеленую крышу одинокого хутора.
     "Подкрадусь,  -  решил я.  - Посмотрю, если нет ничего подозрительного,
спрошу дорогу и попрошу немного поесть".
     Встал за кустом бузины.  Было тихо.  Людей не было видно,  из трубы шел
легкий дымок.  Стайка гусей вперевалку направлялась в  мою  сторону.  Легкий
хруст обломанной веточки раздался сбоку от меня.  Ноги разом напряглись, и я
повернул голову.  Но тотчас же испуг мой сменился удивлением. Из-за куста, в
десяти шагах в стороне,  на меня пристально смотрели глаза притаившегося там
человека.  Человек этот не был,  очевидно,  хозяином хутора,  потому что сам
спрятался за  ветки и  следил за  двором.  Так поглядели мы  один на другого
внимательно,  настороженно, как два хищника, встретившихся на охоте за одной
и той же добычей.  Потом по молчаливому соглашению завернули подальше в чащу
и подошли один к другому.
     Он  был одного роста со мной.  На мой взгляд,  ему было лет семнадцать.
Черная  суконная тужурка плотно обхватывала его  крепкую мускулистую фигуру,
но на ней не было ни одной пуговицы -  похоже, что пуговицы были не случайно
оторваны,   а  нарочно  срезаны.   К  его  крепким  брюкам,  заправленным  в
запачканные глиной хромовые сапоги, пристало несколько сухих травинок.
     Бледное,  измятое  лицо  с  темными  впадинами под  глазами  заставляло
думать, что он, вероятно, тоже ночевал в лесу.
     - Что,  - сказал он негромко, кивая головой в сторону хутора, - думаешь
туда?
     - Туда, - ответил я. - А ты?
     - Не  дадут,  -  проговорил он.  -  Я  видел уже:  там трое здоровенных
мужиков. Мало ли на что попасть можно.
     - А тогда как же... Ведь есть-то надо?
     - Надо,  -  согласился он.  - Только не Христа ради. Нынче милостыню не
подают.  Ты кто? - спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: - Ладно... Мы
и сами достанем.  Одному трудно,  я пробовал уже,  а вдвоем достанем.  Тут в
кустах гуси бродят, здоровые.
     - Чужие?
     Он  посмотрел на  меня,  как бы удивляясь нелепости моего замечания,  и
добавил тихо:
     - Нынче чужого ничего нет -  нынче все свое. Ты зайди за полянку и гони
тихонько гуся на меня, а я за кустом спрячусь.
     Наметив отбившегося от  стайки  толстого серого гуся,  я  преградил ему
дорогу.  Гусь повернулся и неторопливо пошел прочь,  иногда останавливаясь и
тыкаясь клювом в  землю.  Шаг за  шагом я  подвигался,  загоняя его к  месту
засады.  Вот он почти поравнялся с кустом и вдруг,  насторожившись,  изогнул
шею  и  посмотрел в  мою  сторону,  как бы  озадаченный настойчивостью моего
преследования.  Постояв немного,  он  решительно направился назад,  но тут с
быстротою кота,  бросающегося за  выслеженным воробьем,  незнакомец метнулся
из-за  куста  и  крепко  впился  руками в  гусиную шею.  Птица  едва  успела
крикнуть. Загоготало разом встревоженное стадо, и незнакомец с трепыхавшимся
гусем бросился в чащу. Я за ним.
     Долго гусь еще хлопал крыльями,  дергал лапами и,  обессиленный,  затих
только тогда,  когда мы очутились в укромном глухом овраге. Тогда незнакомец
отшвырнул гуся и, доставая табак, сказал, тяжело дыша:
     - Хватит... Здесь можно и остановиться.
     Новый  товарищ вынул  перочинный нож  и  стал  потрошить гуся,  молча и
изредка поглядывая в мою сторону.
     Я набрал хворосту, навалил целую груду и спросил:
     - Спички есть?
     - Возьми,  - и окровавленными пальцами он осторожно протянул коробок. -
Не трать много.
     Тут я как следует разглядел его.  Налет пыли,  осевший на коже,  не мог
скрыть ровной белизны подвижного лица.  Когда он говорил,  правый уголок его
рта чуть вздрагивал и  одновременно немного прищуривался левый глаз.  Он был
старше меня  года  на  два  и,  по-видимому,  сильнее.  Пока украденный гусь
жарился на  вертеле,  распространяя вокруг  мучительно аппетитный запах,  мы
лежали на траве.
     - Курить хочешь? - спросил незнакомец.
     - Нет, не курю.
     - Ты в лесу ночевал?..  Холодно,  -  добавил он, не ожидая ответа. - Ты
как сюда попал?  Тоже оттуда? - И он махнул рукой в сторону полотна железной
дороги.
     - Оттуда. Я убежал с поезда, когда его остановили.
     - Документы проверяли?
     - Нет, - удивился я. - Какие там документы - бандиты напали.
     - А-а-а... - И он молча запыхтел папироской.
     - Ты куда пробираешься? - после долгого молчания неожиданно спросил он.
     - Я на Дон... - начал было я и замолчал.
     - На До-он? - протянул он, привставая. - Ты... на Дон?
     Быстрая и  недоверчивая улыбка пробежала по  его  тонким потрескавшимся
губам,  прищуренные глаза широко раскрылись,  но тотчас же потухли, лицо его
стало равнодушным, и он опросил лениво:
     - Что же у тебя там, родные, что ли?
     - Родные...  -  ответил я  осторожно,  потому что почувствовал,  как он
старается выпытать все обо мне, в сам умышленно остается в тени.
     Он опять замолчал,  повернул на другой бок гуся, с которого скатывались
капли шипящего жира, и сказал спокойно:
     - Я тоже в те места пробираюсь, только не к родным, а в отряд.
     - К Сиверсу? - чуть не крикнул я, обрадовавшись.
     Он улыбнулся:
     - Не к Сиверсу, а к Саблину.
     - Ну,  так это все равно: они же всегда работали почти рядом. Хорошо-то
как.  Я ведь нарочно сказал тебе,  что к родным, я сам к Сиверсу... Нас трое
было, только я отбился. Как же ты сюда попал?
     Он  рассказал мне,  что  учился  в  Пензе,  приехал  к  дяде-учителю  в
находившуюся неподалеку отсюда волость,  но в волости восстали кулаки,  и он
еле успел убежать.
     Уплетая разорванного на части,  обгоревшего и пахнувшего дымом гуся, мы
долго и  дружески болтали с  ним.  Я был счастлив,  что нашел себе товарища.
Прибавилось сразу бодрости,  и  казалось,  что  теперь вдвоем нетрудно будет
выкрутиться из ловушки, в которую мы оба попали.
     - Ляжем спать,  пока солнце,  -  предложил новый товарищ. - Сейчас хоть
выспимся, а то ночью из-за холода глаз не сомкнуть.
     Мы растянулись на лужайке, и вскоре я задремал. Вероятно, я и уснул бы,
если бы  не  муравей,  заползший мне в  ноздрю.  Я  приподнялся и  зафыркал.
Товарищ уже  спал.  Ворот его  гимнастерки был  расстегнут,  и  на  холщовой
подкладке я увидел вытисненные черной краской буквы: "Гр. А. К. К. ".
     "Какое же это училище?  - подумал я. -У меня, например, на пряжке пояса
буквы А.Р.У., то есть Арзамасское реальное училище. А здесь Гр., потом А. К.
К.  ".  И  так я  прикидывал и  этак -  ничего не выходило.  "Спрошу,  когда
проснется", - решил я.
     После жирной еды мне захотелось пить.  Воды поблизости не было, я решил
спуститься на дно оврага,  где, по моим предположениям, должен был пробегать
ручей.  Ручей нашел,  но из-за вязкого берега подойти к нему было трудно.  Я
пошел вниз,  надеясь разыскать более сухое место. По дну оврага, параллельно
течению ручья,  пролегала неширокая проселочная дорога.  На  сырой  глине  я
увидел отпечатки лошадиных подков и свежий конский навоз. Похоже было на то,
что утром здесь прогоняли табун.  Наклонившись,  чтобы поднять выпущенную из
рук  палочку,  я  заметил на  дороге какую-то  блестящую втоптанную в  грязь
вещичку.  Я поднял ее и вытер. Это была сорванная с зацепки жестяная красная
звездочка,  одна из  тех непрочных,  грубовато сделанных звездочек,  которые
красными огоньками горели в восемнадцатом году на папахах красноармейцев, на
блузах рабочих и большевиков.
     "Как она очутилась здесь?" -  подумал я,  внимательно оглядывая дорогу.
И, опять наклонившись, заметил пустую гильзу от трехлинейной винтовки.
     Позабыв  даже  напиться,  я  понесся  обратно  к  оставшемуся товарищу.
Товарищ почему-то не спал и  стоял возле куста,  осматриваясь по сторонам и,
по-видимому, разыскивая меня.
     - Красные! - крикнул я во все горло, подбегая к нему сбоку.
     Он  отпрыгнул согнувшись,  как  будто  сзади него  раздался выстрел,  и
обернулся ко мне с перекошенным от страха лицом.
     Но,  увидев только одного меня, он выпрямился и сказал сердито, пытаясь
объяснить свой испуг:
     - Ч-черт... гаркнул под самое ухо... Я не понял сначала, кто это.
     - Красные, - гордо повторил я.
     - Где красные? Откуда?
     - Сегодня утром проходили. По всей дороге следы от подков, навоз совсем
свежий... Гильза стреляная и вот это... - Я протянул ему звездочку.
     Товарищ облегченно вздохнул:
     - Ну,  так бы и говорил. - И опять добавил, как бы оправдываясь: - А то
кричит... Я черт знает что подумал.
     - Идем скорей...  идем по той же дороге. Дойдем до первой деревни, они,
может быть, там еще отдыхают. Идем же, - торопил я, - чего раздумывать?
     - Идем,   -   согласился  он,  как  мне  показалось,  после  некоторого
колебания. - Да, да, конечно, идем.
     Он провел рукой по шее, и опять передо мной мелькнули буквы на холщовой
подкладке: "Гр. А. К. К. ".
     - Слушай, - спросил я, - что означают у тебя эти буквы?
     - Какие еще буквы? - недовольно спросил он, наглухо застегиваясь.
     - А на воротнике?
     - Черт их знает. Это не мой костюм. Я купил его по случаю.
     - А-а... А я бы никогда не сказал, что по случаю, - весело, шагая рядом
с ним,  говорил я.  -  Костюм как нарочно по тебе сшит.  Мне раз мать купила
штаны по случаю, так сколько, бывало, ни подтягивай, все сваливаются.
     Чем  ближе  мы  подходили к  незнакомой деревеньке,  тем  чаще  и  чаще
останавливался мой товарищ.
     - Нечего торопиться, - убеждал он, - вечером в сумерках удобнее подойти
будет.  В случае, если отряда там нет, нас никто не заметит. Пройдем задами,
да и только. А то сейчас чужому человеку в незнакомой местности опасно!
     Я соглашался с ним,  что в сумерках разведать безопаснее, но меня брало
нетерпение скорее попасть к своим, и я еле сдерживал шаг.
     Не доходя до деревеньки, мой спутник остановился у заросшей кустарником
лощины, предложил свернуть с дороги и обсудить, как быть дальше. В кустах он
сказал мне:
     - Я  так  думаю,  что  вдвоем на  рожон  переть нечего.  Давай  -  один
останется здесь,  а другой проберется огородами к деревне и разузнает.  Меня
что-то сомнение берет.  Тихо уж очень, и собаки не лают. Красных там, может,
и нет, а кулачье с винтовками наверное найдется.
     - Давай тогда вдвоем проберемся.
     - Вдвоем хуже.  Чудак!  -  И он дружески похлопал меня по плечу.  -  Ты
останься,  а  я  один  как-нибудь управлюсь,  а  то  зачем  тебе  понапрасну
рисковать? Ты ожидай меня здесь.
     "Хороший парень,  -  подумал я,  когда он ушел.  -  Странный немного, а
хороший.  Иной бы  опасное на другого свалил или предложил жребий тянуть,  а
этот сам идти вызвался".
     Вернулся он  через час  -  раньше,  чем  я  ожидал.  В  руках его  была
увесистая, по-видимому только что срезанная и обструганная дубинка.
     - Скоро ты! - крикнул я. - Ну что же?
     - Нету,  -  еще издалека замотал он головой.  -  И нет и не было вовсе!
Должно быть,  красные завернули на другую дорогу,  к Суглинкам, это недалеко
отсюда.
     - Да хорошо ли ты узнал? - переспросил я упавшим голосом. - Неужели так
и нет?
     - Так-таки и нет.  Мне в крайней избе старуха сказала, да еще мальчишка
в  огороде попался,  тот тоже подтвердил.  Видно,  брат,  заночуем здесь,  а
завтра дальше вслед.
     Я  опустился на траву и  задумался.  И  тут-то подкралось ко мне первое
сомнение в  правдивости слов моего спутника.  Смутила меня его палка.  Палка
была тяжелая, дубовая, вырезанная налобком, то есть с шишкой на конце. Видно
было,  что он  вырезал ее  только что.  До деревни отсюда около часа ходьбы.
Если крадучись пробираться да порасспросить и  вернуться,  тут как раз в два
часа еле-еле управишься,  а  он  ходил никак не  больше часа и  за это время
успел еще дубовую палку вырезать и  обделать.  А  над нею одной с перочинным
ножом возни не  меньше получаса!  Неужели он  струсил,  ничего не разузнал и
просидел все время в  кустах?  Нет,  не может быть,  он же сам вызвался идти
разузнать.  Зачем же тогда было ему вызываться?  Да он и  не похож на труса.
Конечно,  страшно,  нечего и  говорить,  но  ему  и  самому надо ведь как-то
выбираться.  Натаскали охапку сухих листьев и улеглись рядом, укрывшись моим
пальто.  Так лежали молча с полчаса. Сырость от земли начинала холодить бок.
"Листьев набрали мало", - подумал я и поднялся.
     - Ты чего?  -  полусонным недовольным голосом спросил товарищ.  -  Чего
тебе не спится?
     - Сыро... Ты лежи, я сейчас еще охапки две подброшу.
     Рядом листву мы уже подобрали, и я пошел в кусты поближе к дороге. Луна
только еще всходила,  и  в  темноте было трудно разобраться.  Попадались под
руку сучья и ветки.  Тихий стук донесся со стороны дороги. Кто-то не то шел,
не  то  ехал.  Бросив охапку и  стараясь не задевать веток,  я  направился к
дороге.
     По  сырой,  мягкой  земле  неторопливо  и  почти  бесшумно  подвигалась
крестьянская подвода. Разговаривали вполголоса двое.
     - Да  ведь  как  сказать,  -  спокойно говорил один.  -  Да  ведь  если
разобраться, он, может, и правильно говорил.
     - Командир-от?  - переспросил другой. - Конешно, может, и правильно. Да
кабы они тут постоянно стояли, а то нынче приехали, поговорили - и дальше. А
там придут опять наши заправилы и  хотя бы  мне,  к  примеру,  скажут:  "Ах,
такой-разэдакий,  ты  кулаков показывал,  душа из тебя вон!"  Красным что...
Побыли,  а сегодня опять подводы наряжают, а наши-то всегда около. Вот тут и
почеши затылок!
     - Подводы наряжают?
     - А то как же.  С вечеру стучал Федор,  солдат ихний,  чтобы, значит, к
двенадцати подводу.
     Голоса стихли.  Я стоял,  не зная,  что думать. Значит, правда, значит,
красные  все-таки  в  деревне.  Значит,  мой  спутник обманул меня.  Красные
уезжают, а потом ищи их опять. Надо скорее. Но зачем он обманул меня?
     Первою мыслью было броситься одному и  бежать по дороге на деревню.  Но
тут  я  вспомнил,  что  пальто  мое  осталось  на  полянке.  "Надо  все-таки
вернуться,  успею еще.  Да и атому оказать надо,  хоть он и трус, а все-таки
свой же