пче ремень и свистнул
Брутика.
     - Постой,  -  опять задержал меня  Федосеев.  -  Если  ты  раньше моего
увидишь кого-либо из  НКВД или  нашего комиссара,  то  скажи,  что в  районе
пожара,  на двадцать четвертом участке,  позавчера в девятнадцать тридцать я
видел троих человек,  думал -  охотники;  когда я  снизился,  то с земли они
ударили по  самолету из  винтовок и  одна  пуля пробила мне  бензиновый бак.
Остальное им все будет понятно. А теперь, герой, вперед двигай!


x x x

     Тяжелое дело,  спасая  человека,  бежать через  чужой,  угрюмый лес,  к
далекой реке Кальве, без дорог, без тропинок, выбирая путь только по солнцу,
которое неуклонно должно светить в левый край твоего глаза.
     По  пути приходилось обходить непролазную гущу,  крутые овражки,  сырые
болота. И если бы не строгое предупреждение Федосеева, я десять раз успел бы
сбиться  и  заблудиться,  потому  что  частенько казалось  мне,  что  солнце
солнцем, а я бегу назад, прямо к месту моей вчерашней ночевки.
     Итак,  упорно продвигался я  вперед и  вперед,  изредка останавливаясь,
вытирая мокрый лоб.  И гладил глупого Брутика,  который, вероятно, от страха
катил за мной,  не отставая и высунув длинный язык,  печально глядел на меня
ничего не понимающими глазами.
     Через  час  подул  резкий  ветер,  серая  мгла  наглухо  затянула небо.
Некоторое  время  солнце  еще  слабо  обозначалось туманным  и  расплывчатым
пятном, потом и это пятно растаяло.
     Я продвигался быстро и осторожно. Но через короткое время почувствовал,
что я начинаю плутать.
     Небо надо мной сомкнулось хмурое, ровное. И не то что в левый, а даже в
оба глаза я не мог различить на нем ни малейшего просвета.
     Прошло еще часа два.  Солнца не было,  Кальвы не было,  сил не было,  и
даже страха не было,  а  была только сильная жажда,  усталость,  и я наконец
повалился в тень, под кустом ольхи.
     "И вот она жизнь,  -  закрыв глаза, думал я. - Живешь, ждешь, вот, мол,
придет какой-нибудь случай, приключение, тогда я... я... А что я? Там разбит
самолет. Туда ползет огонь. Там раненый летчик ждет помощи. А я, как колода,
лежу на траве и ничем помочь ему не в силах".
     Звонкий  свист  пичужки раздался где-то  совсем  близко.  Я  вздрогнул.
Тук-тук! Тук-тук! - послышалось сверху. Я открыл глаза и почти над головой у
себя, на стволе толстого ясеня, увидел дятла.
     И тут я увидел,  что лес этот уже не глухой и не мертвый. Кружились над
поляной ромашек желтые и синие бабочки, блистали стрекозы, неумолчно трещали
кузнечики.
     И не успел я приподняться,  как мокрый,  словно мочалка, Брутик кинулся
мне  прямо  на  живот,  подпрыгнул и  затрясся,  широко разбрасывая холодные
мелкие брызги. Он где-то успел выкупаться.
     Я вскочил, бросился в кусты и радостно вскрикнул, потому что и всего-то
шагах  в  сорока от  меня  в  блеске сумрачного дня  катила свои  серые воды
широкая река Кальва.


x x x

     Я подошел к берегу и огляделся.  Но ни справа, ни слева, ни на воде, ни
на берегу никого не было. Не было ни жилья, ни людей, не было ни рыбаков, ни
сплавщиков,  ни  косарей,  ни охотников.  Вероятно,  я  забрал очень круто в
сторону от того четвертого яра, на который должен был выйти по указу летчика
Федосеева.
     Но на противоположном берегу, на опушке леса, не меньше чем за километр
отсюда,  клубился дымок и там, возле маленького шалаша, стояла запряженная в
телегу лошадь.
     Острый холодок пробежал по моему телу.  Руки и шея покрылись мурашками,
плечи подернулись,  как  в  лихорадке,  когда я  понял,  что мне нужно будет
переплывать Кальву.
     Я же плавал плохо.  Правда,  я мог переплыть пруд, тот, что лежал возле
завода,  позади кирпичных сараев.  Больше того,  я  мог переплыть его туда и
обратно.  Но это только потому,  что даже в самом глубоком его месте вода не
достигала мне выше подбородка.
     Я  стоял и  молчал.  По  воде плыли щепки,  ветки,  куски сырой травы и
клочья жирной пены.
     И  я  знал,  что раз нужно,  то я переплыву Кальву.  Она не так широка,
чтобы я  выбился из  сил и  задохнулся.  Но я  знал и  то,  что стоит мне на
мгновение растеряться,  испугаться глубины, хлебнуть глоток воды - и я пойду
ко дну,  как это со мной было однажды,  год тому назад,  на совсем неширокой
речонке Лугарке.
     Я  подошел  к  берегу,  вынул  из  кармана  тяжелый оловянный браунинг,
повертел его и швырнул в воду.
     Браунинг - это игрушка, а теперь мне не до игры.
     Еще  раз  посмотрел  я  на  противоположный берег,  зачерпнул пригоршню
холодной воды.  Глотнул,  чтобы  успокоилось сердце.  Несколько раз  глубоко
вздохнул,  шагнул в  воду.  И,  чтобы  не  тратить даром силы,  по  отлогому
песчаному скату шел я до тех пор, пока вода не достигла мне до шеи.
     Дикий вой  раздался за  моей спиной.  Это,  как сумасшедший,  скакал по
берегу Брутик.
     Я  поманил его пальцем,  откашлялся,  сплюнул и,  оттолкнувшись ногами,
стараясь не брызгать, поплыл.


x x x

     Теперь,  когда голова моя  была над водой низко,  противоположный берег
показался мне очень далеким.  И чтобы этого не пугаться,  я опустил глаза на
воду.
     Так,  полегоньку,  уговаривая себя не бояться, а главное не торопиться,
взмах за взмахом продвигался я вперед.
     Вот  уже  и  вода  похолодела,  прибрежные кусты побежали вправо -  это
потащило меня течение.  Но  я  это предвидел и  поэтому не испугался.  Пусть
тащит.  Мое дело - спокойней, раз, раз... вперед и вперед... Берег понемногу
приближался,  уже  видны были  серебристые,  покрытые пухом листья осинника.
Вода стремительно несла меня к песчаному повороту.
     Вдруг позади себя я услышал голоса. Я хотел повернуться, но не решился.
     Потом за моей спиной раздался плеск,  и  вскоре я увидел,  что,  высоко
подняв морду и отчаянно шлепая лапами,  выбиваясь их последних сил, сбоку ко
мне подплывает Брутик.
     "Ты смотри,  брат!  -  с тревогой подумал я.  - Ты ко мне не лезь. А то
потонем оба".
     Я   рванулся  в   сторону,   но   течение  толкнуло  меня   назад,   и,
воспользовавшись этим, проклятый Брутик, больно царапая когтями спину, полез
ко мне прямо на шею.
     "Теперь пропал! - окунувшись с головой в воду, подумал я. - Теперь дело
кончено".
     Фыркая и  отплевываясь,  я  вынырнул на поверхность,  взмахнул руками и
тотчас же почувствовал, как Брутик с отчаянным визгом лезет мне на голову.
     Тогда,  собравши последние силы,  я отшвырнул Брутика, но тут в рот я в
нос  мне ударила волна.  Я  захлебнулся,  бестолково замахал руками и  опять
услышал голоса, шум и лай.
     Тут налетела опять волна,  опрокинула меня с  живота на спину,  и что я
последнее помню,  -  это  тонкий луч  солнца сквозь тучи и  чью-то  страшную
морду, которая, широко открыв зубастую пасть, кинулась мне на грудь.


x x x

     Как узнал я  позже,  два часа спустя после того,  как я ушел от летчика
Федосеева,  по  моим следам от  проезжей дороги собака Лютта привела людей к
летчику.  И прежде чем попросить что-либо для себя,  летчик Федосеев показал
им на покрытое тучами небо и  приказал догнать меня.  В  тот же вечер другая
собака,  по прозванию Ветер,  настигла в лесу троих вооруженных людей.  Тех,
что перешли границу,  чтобы поджечь лес вокруг нашего завода,  и что пробили
пулей бензиновый бак у мотора.
     Одного из них убили в перестрелке, двоих схватили. Но и им - мы знали -
пощады не будет.


x x x

     Я лежал дома в постели.
     Под одеялом было тепло и мягко. Привычно стучал будильник. Из-под крана
на кухне брызгала вода.  Это умывалась мама. Вот она вошла и сдернула в меня
одеяло.
     - Вставай, хвастунишка! - сказала она, нетерпеливо расчесывая гребешком
свои густые черные волосы.  -  Я  вчера зашла к  вам на собрание и от дверей
слышала,  как это ты разошелся:  "я вскочил",  "я кинулся",  "я ринулся".  А
ребятишки, дураки, сидят, уши развесили. Думают - и правда!
     Но я хладнокровен.
     - Да,  -  с гордостью отвечаю я,  - а ты попробуй-ка переплыви в одежде
Кальву.
     - Хорошо -  "переплыви",  когда тебя  из  воды собака Лютта за  рубашку
вытащила.  Уж ты бы лучше,  герой,  помалкивал.  Я  у  Федосеева спрашивала.
Прибежал,  говорит,  ваш Володька ко мне бледный, трясется. У меня, говорит,
по географии плохо, насилу-насилу уговорил я его добежать до реки Кальвы.
     - Ложь!  -  Лицо мое вспыхивает,  я  вскакиваю и  гневно гляжу в  глаза
матери.
     Но тут я вижу, что это она просто смеется, что под глазами у нее еще не
растаяла синеватая бледность,  -  значит,  совсем недавно крепко она обо мне
плакала и  только не  хочет в  этом  сознаться.  Такой уж  у  нее,  в  меня,
характер.
     Она ерошит мне волосы и говорит:
     - Вставай, Володька! За ботинками сбегай. Я до сих пор так и не успела.
     Она  берет свои  чертежи,  готовальню,  линейки и,  показав мне  кончик
языка, идет готовиться к зачету.


x x x

     Я  бегу за  ботинками,  но во дворе,  увидев меня с  балкона,  отчаянно
визжит Феня.
     - Иди, - кричит она, - да иди же скорей, тебя зовет папа!
     "Ладно, - думаю я, - за ботинками успею", - и поднимаюсь наверх.
     Наверху Феня с разбегу хватает меня за ноги и тянет к отцу в комнату. У
него вывих ноги,  и он в постели,  забинтованный.  Рядом с лекарствами возле
него на столике лежат острый ножичек и стальное шило. Он над чем-то работал.
Он  здоровается со  мной,  он расспрашивает меня о  том,  как я  бежал,  как
заблудился и как снова нашел реку Кальву.
     Потом он  сует  руку  под  подушку и  протягивает мне  похожий на  часы
блестящий  никелированный  компас  с  крышкой,  с  запором  и  с  вертящейся
фосфорной картушкой.
     - Возьми,  -  говорит,  -  учись разбирать карту.  Это тебе от  меня на
память.
     Я беру.  На крышке аккуратно обозначены год,  месяц и число - то самое,
когда я  встретил Федосеева в  лесу у  самолета.  Внизу надпись:  "Владимиру
Курнакову от летчика Федосеева".  Я стою молча.  Погибли! Погибли теперь без
возврата все мальчишки нашего двора. И нет им от меня сожаления, нет пощады!


x x x

     Я жму летчику руку и выхожу к Фене. Мы стоим с ней у окна, и она что-то
бормочет, бормочет, а я не слышу и не слышу.
     Наконец, она дергает меня за рукав и говорит:
     - Все хороша, жаль только, что утонул бедняга Брутик.
     Да, Брутика жаль и мне. Но что поделаешь: раз война, так война.
     Через окно нам видны леса.  Огонь потушен,  и только кое-где подымается
дымок. Но и там заканчивают свое дело последние бригады.
     Через окно виден огромный завод,  тот самый,  на котором работает почти
весь наш новый поселок.  И  это его хотели поджечь те  люди,  которым пощады
теперь не будет.
     Около завода в  два ряда протянута колючая проволока.  А по углам,  под
деревянными щитами, день и ночь стоят часовые.
     Даже отсюда нам с Феней слышны бряцание цепей, лязг железа, гул моторов
и тяжелые удары парового молота.
     Что на этом заводе делают, этого мы не знаем. А если бы и знали, так не
сказали бы никому, кроме одного товарища Ворошилова.

1939


ПРИМЕЧАНИЯ

     Рассказ впервые напечатан в журнале "Пионер" No 2 за 1939 год. В том же
году вышел отдельной книгой в Детиздате.
     В этом рассказе Аркадий Гайдар продолжает разрабатывать тему готовности
ребят к подвигу.  Пусть в данном случае подвиг совсем не громок - и всего-то
требуется от  "Володьки из  сто двадцать четвертой квартиры" переплыть через
неширокую речку Кальву.  Да  и  не  совершен этот  подвиг -  самого Володьку
пришлось вытаскивать из  реки.  Главное  другое:  Володька знает,  что,  раз
нужно, он переплывет...
     Известно,   что   Аркадий  Гайдар  с   неодобрением  относился  к   тем
художественным произведениям,  в которых юные герои с ошеломляющей легкостью
совершали головокружительные подвиги. Он считал, что в угоду занимательности
нельзя жертвовать правдой.  А  правда порой бывает сурова,  но ребята,  если
придет час,  должны действительно внести свой посильный вклад в  дело защиты
Родины.
     "У нас это по географии проходили...  Да я  что-то плохо..." -  говорит
Володька летчику Федосееву,  когда тот  спрашивает,  найдет ли  он  путь  по
карте.
     Как  тесно  переплетается этот  разговор с  другим,  из  очерка Аркадия
Гайдара с  фронта  Великой Отечественной войны  "Война  и  дети".  Советский
школьник  случайно оказался рядом  с  фашистскими офицерами,  которые  долго
разговаривали о чем-то, держа перед собой карту.
     Аркадий Гайдар пишет:
     "Я у него спросил:
     - Погоди! Но ведь ты слышал, что говорили их начальники, это же для нас
очень важно.
     Паренек удивился:
     - Так они же, товарищ командир, говорили по-немецки!
     - Знаю,  что не по-турецки.  Ты сколько окончил классов? Девять? Так ты
же должен был хоть что-нибудь понять из их разговора?
     Он уныло и огорченно развел руками:
     - Эх, товарищ командир. Кабы я про эту встречу знал раньше..."
                                                                  Т.А.Гайдар



    Аркадий Гайдар.
    Четвертый блиндаж



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: А.Гайдар. Собрание сочинений в трех томах. Том 1
     Издательство "Правда", Москва, 1986
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 13 декабря 2001
     ---------------------------------------------------------------------


     Кольке было семь лет, Нюрке - восемь. А Ваське и вовсе шесть.
     Колька и Васька -  соседи.  Обе дачи,  где они жили,  стояли рядом.  Их
разделял забор,  а в заборе была дыра. Через эту дыру мальчуганы лазили друг
к другу в гости.
     Нюрка жила напротив.  Сначала мальчишки не дружили с Нюркой. Во-первых,
потому,  что она девчонка,  во-вторых,  потому, что на Нюркином дворе стояла
будка со злющей собакой, а в-третьих, потому, что им и вдвоем было весело.
     А  подружились  вот  как.  Приехал  однажды  к  Ваське  из  Москвы  его
задушевный товарищ - Исайка Гольдин.
     Исайка  был  ровесником Васьки  и  был  похож  на  Ваську.  Только  что
чуть-чуть потолще,  да волосы у Исайки почернее, да еще было у Исайки ружье,
которое стреляло пробками, а у Васьки не было.
     Приехал Исайка с  отцом  в  выходной день.  И  вздумали ребята в  лапту
играть.  А  в лапту,  известное дело,  втроем не играют -  обязательно нужно
четвертого.
     Пошли за Павликом Фоминым,  который жил неподалеку.  Но у Павлика болел
живот.  В  лапту играть его не  пустили,  и  сидел он дома совсем печальный,
потому что выпил недавно касторки.
     Что  тут  будешь делать?  Где  взять четвертого?  Вот Васька и  говорит
Кольке:
     - А что, если давай позовем Нюрку?!
     - Давай,  -  согласился Колька,  - у нее ноги вон какие длинные, она не
хуже козы бегает.
     Исайка согласился тоже.
     - Только,  -  говорит Исайка,  -  хоть у меня ноги и короткие, а я тоже
хорошо бегаю, потому что Нюрка без припрыга бегает, а я с припрыгом.
     Позвали Нюрку.
     - Иди, Нюрка, с нами в лапту играть.
     Нюрка  сначала очень удивилась.  Но  потом,  видя,  что  ребята всерьез
зовут, ответила:
     - Я-то  бы  пошла,  да  мне сначала огурцы полить надо.  А  то  взойдет
солнце, и рассада повянет.
     Увидали ребята,  что  дело это  с  поливкой долгое будет.  Тут Исайка и
выдумал:
     - Давайте  мы  тоже  поливать будем.  Одни  воду  подтаскивают,  другие
поливают, тогда раз-раз - и готово. А то одна она и до полдня прокопается.
     Так и сделали. Сыграли в лапту десять конов. Сбегали на речку купаться.
Потом Исайка с  отцом уехали в  город.  И  с  того-то самого дня подружились
Васька и Колька с Нюркой.

     Жили  они  от  Москвы  недалеко,  в  поселке,  у  самого  края.  Дальше
начиналось поле,  поросшее  мелким  кустарником.  А  еще  дальше,  на  горе,
виднелась мельница,  церковь и несколько домиков с красными крышами -  то ли
станция, то ли деревенька, - издалека не разберешь.
     Как-то Васька спросил у отца, как называется эта деревенька.
     - Это не настоящая, - ответил отец, - это все нарочно сделано.
     - Как же не настоящая?  - удивился Васька. - Как же не настоящая, когда
и мельница, и церковь, и дома?.. Все видно.
     - А так и не настоящая,  -  рассмеялся отец.  -  Отсюда кажется,  что и
мельница и дома... А подойдешь поближе, там ничего нет.
     Удивился тогда Васька,  но не поверил.  И решил, что отец посмеялся или
просто сказал так, чтобы от него отстали.

     Полез к Кольке через заборную дыру.  Глядит, а Колька с Нюркой сидят на
заборе и  что-то интересное в поле высматривают.  Обиделся Васька и закричал
им снизу:
     - Вы что же это, сами интересное высматриваете, а меня не позвали?
     А Колька отвечает:
     - Мы  только сейчас сами залезли.  Я  давно уже хотел сбегать за тобой.
Залезай скорей на забор. Посмотри, какие красноармейцы с пушками приехали!
     Залез Васька,  смотрит:  совсем рядом в  кустах кони стоят,  повозки на
двух колесах и пушки.
     - Ну и ну! - сказал Васька. - Это что же такое дальше будет...
     - А вот посмотрим,  -  ответила Нюрка. - Мы уже давно здесь сидим и все
дожидаемся.
     - Ладно, - напомнил им Васька, - другой раз и я тоже раньше вашего сяду
и вам ничего не скажу.
     Но  все-таки на  этот раз  они  не  поссорились,  потому что  в  кустах
начиналось что-то очень занятное.
     Лошадей у  каждой пушки было по  шесть штук -  по  три  пары на  пушку.
Лошади отцепились от  пушек  как-то  сразу,  будто  бы  вагоны от  паровоза.
Красноармейцы возле пушек забегали и что-то такое крутили,  ворочали,  потом
отбежали назад.  Остался рядом с пушкой только один. И тот, который остался,
держал в руке длинный шнур, привязанный к пушке.
     - Ты,  Колька,  не знаешь,  зачем это он за шнурок держится?  - спросил
Васька, усаживаясь поудобнее.
     - Не знаю,  -  сознался Колька,  - только если держится, то уж, значит,
так нужно.
     - Обязательно так нужно, - подтвердила Нюрка.
     - А то если бы он не держался, тогда как же? - продолжал Колька.
     - Ну,  конечно,  -  согласился Васька, - если бы не держался, тогда как
же?..
     Но  тут  красноармейский командир,  который стоял  позади с  телефонной
трубкой,  что-то громко закричал.  Другой командир,  который стоял поближе к
пушке,  тоже что-то крикнул,  махнул рукой,  и  тогда красноармеец дернул за
шнурок.
     Сначала сверкнул огромный огонь.  Потом так ударило,  как будто бы гром
грохнул над самой печной трубой.
     Ребята слетели с забора на траву.
     - Ну и бабахнуло! - сказал Васька, поднимаясь.
     - Здорово бабахнуло, - согласилась побледневшая Нюрка.
     - Это вот когда дернут,  тогда и бабахнет,  -  объяснил Колька.  - А вы
говорите, зачем шнурок да зачем! Я теперь сразу угадал - зачем. А вот скажи,
Васька, почему ты с забора соскочил и меня с Нюркой спихнул?
     - Я  не  соскочил,  -  обиделся Васька.  -  Это Нюрка первая соскочила,
тряхнула забор, я свалился.
     - Я не первая,  -  отказалась Нюрка. - Если бы я первая, то как же бы я
Кольке на спину упала?! Это он сам первый.
     - Вот еще!  -  рассердился Колька.  - Это ты просто побоялась в крапиву
падать и нарочно выбрала так,  чтобы мне на спину. А я вот не побоялся и всю
руку изжег.  -  И,  обернувшись к Ваське,  он добавил:  - Они все, девчонки,
крапивы боятся. Куда уж им!

     С тех пор красноармейцы с пушками приезжали часто.  Только в среду да в
понедельник стрельбы не бывало. А то каждый день.
     Как только приедут артиллеристы, так бегут ребята прямо к кустам. Сядут
на бугорочке,  совсем близко,  и смотрят:  с бугорка все видно и все слышно.
Слышно, как телефонист послушает в трубку и потом говорит командиру:
     - Прицел 6-5, трубка 7-2.
     Тогда командир кричит:
     - Второе орудие!.. Прицел 6-5, трубка 7-2.
     И  бегут  сразу  красноармейцы ко  второму  орудию.  Покрутят  какое-то
колесо,  и  орудие немного вверх приподнимается.  Покрутят другое,  и  ствол
орудия