тавил
его над могилой. Никто не видел, а Димка видел. Видел, но не сказал никому.
     В  укромном углу Димка остановился и внимательно осмотрелся вокруг.  Не
заметив ничего  подозрительного,  он  порылся в  соломе и  извлек оттуда две
обоймы  патронов,  шомпол от  винтовки и  заржавленный австрийский штык  без
ножен.
     Сначала Димка изображал разведчика,  то  есть ползал на  коленях,  а  в
критические  минуты,  когда  имел  основание  предполагать,  что  неприятель
близок,  ложился на землю и,  продвигаясь дальше с величайшей осторожностью,
высматривал подробно его  расположение.  По  счастливой случайности или  еще
почему-то,  только сегодня ему везло.  Он ухитрялся безнаказанно подбираться
почти  вплотную  к  воображаемым  вражьим  постам  и,   преследуемый  градом
выстрелов из  ружей,  из пулеметов,  а  иногда даже из батарей,  возвращался
невредимым в свой стан.
     Потом,  сообразуясь с результатами разведки, высылал в дело конницу и с
визгом врубался в  самую гущу  репейников и  чертополохов,  которые геройски
умирали, не желая, даже под столь бурным натиском, обращаться в бегство.
     Димка  ценит  мужество  и  потому  забирает  остатки  в  плен.   Затем,
скомандовав "стройся" и  "смирно",  он  обращается к  захваченным с  гневной
речью:
     - Против  кого  идете?  Против  своего  брата  рабочего и  крестьянина?
Генералы вам нужны да адмиралы...
     Или:
     - Коммунию захотели? Свободы захотели? Против законной власти...
     Это  в  зависимости от  того,  командира какой  армии  в  данном случае
изображал он,  так как командовал то  одной,  то  другой по очереди.  Он так
заигрался  сегодня,   что   спохватился  только   тогда,   когда   зазвякали
колокольчики возвращающегося стада.
     "Елки-палки,  -  подумал он.  -  Вот теперь мать задаст трепку,  а то и
жрать,  пожалуй,  не  оставит".  И,  спрятав свое  оружие,  он  стремительно
пустился домой, раздумывая на бегу, что бы соврать такое получше.
     Но,  к  величайшему удивлению,  нагоняя он  не  получил и  врать ему не
пришлось.
     Мать почти не обратила на него внимания, несмотря на то, что Димка чуть
не  столкнулся с  ней  у  крыльца.  Бабка звенела ключами,  вынимая зачем-то
старый пиджак и  штаны из чулана.  Топ старательно копал щепкой ямку в  куче
глины.
     Кто-то  тихонько дернул сзади Димку за штанину.  Обернулся -  и  увидел
печально посматривающего мохнатого Шмеля.
     - Ты что,  дурак? - ласково спросил он и вдруг заметил, что у собачонки
рассечена чем-то губа.
     - Мам! Кто это? - гневно спросил Димка.
     - Ах,  отстань!  -  досадливо ответила  та,  отворачиваясь.  -  Что  я,
присматривалась, что ли?
     Но Димка почувствовал, что она говорит неправду.
     - Это дядя сапогом двинул, - пояснил Топ.
     - Какой еще дядя?
     - Дядя... серый... он у нас в хате сидит.
     Выругавши "серого дядю",  Димка  отворил дверь.  На  кровати он  увидел
валявшегося в солдатской гимнастерке здорового детину. Рядом на лавке лежала
казенная серая шинель.
     - Головень! - удивился Димка. - Ты откуда?
     - Оттуда, - последовал короткий ответ.
     - Ты зачем Шмеля ударил?
     - Какого еще Шмеля?
     - Собаку мою...
     - Пусть не гавкает. А то я ей и вовсе башку сверну.
     - Чтоб  тебе  самому кто-нибудь свернул!  -  с  сердцем ответил Димка и
шмыгнул за печку,  потому что рука Головня потянулась к валявшемуся тяжелому
сапогу.
     Димка никак не мог понять,  откуда взялся Головень.  Совсем еще недавно
забрали его красные в  солдаты,  а теперь он уже опять дома.  Не может быть,
чтоб служба у них была такая короткая.
     За ужином он не вытерпел и спросил:
     - Ты в отпуск приехал?
     - В отпуск.
     - Вон что! Надолго?
     - Надолго.
     - Ты врешь,  Головень!  -  убежденно сказал Димка, - Ни у красных, ни у
белых, ни у зеленых надолго сейчас не отпускают, потому что сейчас война. Ты
дезертир, наверно.
     В следующую же секунду Димка получил здоровый удар по шее.
     - Зачем  ребенка  бьешь?  -  вступилась Димкина мать.  -  Нашел  с  кем
связываться.
     Головень покраснел еще больше, его круглая голова с оттопыренными ушами
(за которую он и получил кличку) закачалась, и он ответил грубо:
     - Помалкивайте-ка лучше... Питерские пролетарии... Дождетесь, что я вас
из дома повыгоню.
     После этого мать как-то  съежилась,  осела и  выругала глотавшего слезы
Димку:
     - А ты не суйся, идол, куда не надо, а то еще и не так попадет.
     После ужина Димка забился к  себе  в  сени,  улегся на  груду соломы за
ящиками, укрылся материной поддевкой и долго лежал не засыпая.
     Потом к  нему  пробрался Шмель и,  положив голову на  плечо,  взвизгнул
тихонько.
     - Что,  брат,  досталось сегодня? - проговорил сочувственно Димка. - Не
любит нас с тобой никто... ни Димку... ни Шмельку... Да...
     И он вздохнул огорченно.
     Уже совсем засыпая, он почувствовал, как кто-то подошел к его постели
     - Димушка, не спишь?
     - Н-ет еще, мам.
     Мать помолчала немного,  потом проговорила уже  значительно мягче,  чем
днем:
     - И чего ты суешься,  куда не надо.  Знаешь ведь, какой он аспид... Все
сегодня выгнать грозился.
     - Уедем, мам, в Питер, к батьке.
     - Эх,  Димка! Да я бы хоть сейчас... Да разве проедешь теперь? Пропуски
разные нужны, а потом и так - кругом вон что делается.
     - В Питере, мам, какие?
     - Кто их знает!  Говорят,  что красные.  А  может,  врут.  Разве теперь
разберешь?
     Димка согласился,  что  разобрать трудно.  Уж  на  что близко волостное
село,  а  и  то  не  поймешь,  чье оно.  Говорили,  что занимал его на  днях
Козолуп... А что за Козолуп, какой он партии?
     И он спросил у задумавшейся матери:
     - Мам, а Козолуп зеленый?
     - А пропади они все вместе взятые!  - с сердцем ответила та. - Все были
люди как люди, а теперь поди-ка...
     ...В   сенцах   темно.   Сквозь   распахнутую  дверь   виднеются  густо
пересыпанное звездами  небо  и  краешек  светлого месяца.  Димка  зарывается
глубже  в  солому,  приготавливаясь видеть  продолжение интересного,  но  не
досмотренного вчера  сна.  Засыпая,  он  чувствует,  как  приятно греет  шею
прикорнувший к нему верный Шмель...
     ...В  синем небе  края облаков серебрятся от  солнца.  Широко по  полям
желтыми хлебами играет  ветер.  И  лазурно спокоен летний  день.  Неспокойны
только люди.  Где-то за темным лесом протрещали раскатисто пулеметы.  Где-то
за   краем  перекликнулись  глухо  орудия.   И   куда-то   промчался  легкий
кавалерийский отряд.
     - Мам, с кем это?
     - Отстань!
     Отстал Димка,  побежал к  забору,  взобрался на одну из жердей и  долго
смотрел вслед исчезающим всадникам.
     - Вот где жить-то!
     Между  тем  Головень ходил  злой.  Каждый раз,  когда  через деревеньку
проходил красный отряд,  он скрывался где-то.  И Димка понял, что Головень -
дезертир.
     Как-то  бабка  послала Димку  отнести Головню на  сеновал кусок сала  и
ломоть хлеба.  Подбираясь к укромному логову, он заметил, что Головень, сидя
к нему спиной,  мастерит что-то.  "Винтовка!  -  удивился Димка.  -  Вот так
штука! На что она ему?"
     Головень тщательно протер  затвор,  заткнул  ствол  тряпкой и  запрятал
винтовку в сено.
     Весь  вечер  и  несколько  следующих дней  Димку  разбирало любопытство
посмотреть,  что за винтовка:  "Русская либо немецкая?  А может, там и наган
есть?" При этой мысли у Димки даже дух захватило,  потому что к наганам и ко
всем носящим наганы он проникался невольным уважением.
     Как раз в это время утихло все кругом. Прогнали красные Козолупа и ушли
дальше на какой-то фронт.  Тихо и  безлюдно стало в  маленькой деревушке,  и
Головень начал покидать сеновал и исчезать где-то подолгу.  И вот как-то под
вечер,  когда  лягушиными песнями зазвенел порозовевший пруд,  когда  гибкие
ласточки заскользили по воздуху и когда бестолково зажужжала мошкара,  решил
Димка пробраться на сеновал.
     Дверца была заперта на замок, но у Димки был свой ход - через курятник.
Заскрипела  отодвигаемая  доска,   громко   заклохтали  потревоженные  куры.
Испугавшись произведенного шума,  Димка  быстро юркнул наверх.  На  сеновале
было душно и тихо.  Пробрался в угол, где валялась красная подушка в перьях,
и,  принявшись шарить под крышей,  наткнулся на  что-то твердое.  "Приклад!"
Прислушался:  на дворе -  никого.  Потянул и вытащил всю винтовку. Нагана не
было.  Винтовка оказалась русской. Димка долго вертел ее, осторожно ощупывая
и осматривая. "А что, если открыть затвор?"
     Сам он  никогда не  открывал,  но часто видел,  как это делают солдаты.
Потянул тихонько -  рукоятка вверх поддается.  Отодвинул на  себя до отказа.
"Умею!" -  горделиво подумал он,  но тут же заметил под затвором вынырнувший
откуда-то  желтоватый патрон.  Это его немного озадачило и  он решил закрыть
снова.  Теперь пошло туже, и Димка заметил, что желтый патрон движется прямо
в ствол. Он остановился в нерешительности, отодвинув от себя винтовку.
     "И куда лезет, черт!"
     Однако  надо  было  торопиться.  Он  закрыл затвор и  начал  потихоньку
толкать ружье на место.  Запрятал почти все,  как вдруг распахнулась дверь и
прямо перед Димкой очутилось удивленное и рассерженное лицо Головня.
     - Ты что, собака, здесь делаешь?
     - Ничего!  -  испуганно ответил Димка. - Я спал... - И незаметно двинул
ногой в  сено приклад винтовки.  В тот же момент грохнул глухой,  но сильный
выстрел.  Димка чуть не  сшиб Головня с  лестницы,  бросился сверху прямо на
землю и  пустился через огороды.  Перескочив через плетень возле дороги,  он
оступился в  канаву и,  когда вскочил,  то почувствовал,  как рассвирепевший
Головень вцепился ему в рубаху.
     "Убьет! - подумал Димка. - Ни мамки, никого - конец теперь". И, получив
сильный тычок в спину, от которого черная полоса поползла по глазам, он упал
на землю, приготовившись получить еще и еще.
     Но...  что-то  застучало по дороге.  Почему-то ослабла рука Головня.  И
кто-то крикнул гневно и повелительно:
     - Не сметь!
     Открыв  глаза,  Димка  увидел  сначала лошадиные ноги  -  целые  заборы
лошадиных ног.
     Кто-то сильными руками поднял его за плечи и поставил на землю.  Только
теперь рассмотрел он окружавших его кавалеристов и всадника в черном костюме
с красной звездой на груди, перед которым растерянно стоял Головень.
     - Не  сметь!  -  повторил  незнакомец и,  взглянув на  заплаканное лицо
Димки,  добавил:  -  Не плачь, мальчуган, и не бойся. Больше он не тронет ни
сейчас, ни после. - Кивнул одному головой и с отрядом умчался вперед.
     Отстал один и опросил строго:
     - Ты кто такой?
     - Здешний, - хмуро ответил Головень.
     - Почему не в армии?
     - Год не вышел.
     - Фамилию...  На обратном пути проверим. - Ударил шпорами кавалерист, и
прыгнула лошадь с места галопом.
     И  остался  на  дороге  недоумевающий  и  не  опомнившийся  еще  Димка.
Посмотрел назад - нет никого. Посмотрел по сторонам - нет Головня. Посмотрел
вперед  и  увидел,  как  чернеет  точками и  мчится,  исчезая у  закатистого
горизонта, красный отряд.


2

     Высохли на  глазах слезы.  Утихала понемногу боль.  Но идти домой Димка
боялся и  решил обождать до  ночи,  когда улягутся все  спать.  Направился к
речке.  У  берегов под  кустами вода  была  темная  и  спокойная,  посередке
отсвечивала розоватым блеском и тихонько играла,  перекатываясь через мелкое
каменистое дно.
     На том берегу,  возле опушки Никольского леса,  заблестел тускло огонек
костра.  Почему-то он показался Димке очень далеким и  заманчиво загадочным.
"Кто бы это?  -  подумал он.  -  Пастухи разве?..  А может,  и бандиты! Ужин
варят,  картошку с салом или еще что-нибудь такое..." Ему здорово захотелось
есть,  и он пожалел искренне о том, что он не бандит тоже. В сумерках огонек
разгорался все ярче и  ярче,  приветливо мигая издалека мальчугану.  Но  еще
глубже жмурился, темнел в сумерках беспокойный никольский лес.
     Спускаясь  по   тропке,   Димка   вдруг  остановился,   услышав  что-то
интересное.  За  поворотом,  у  берега,  кто-то  пел  высоким переливающимся
альтом, как-то странно, хотя и красиво разбивая слова:

                        Та-ваа-рищи, тава-рищи, -
                        Сказал он им в ответ, -
                        Да здра-вству-ит Ра-сия!
                        Да здра-вству-ит Совет!

     "А,  чтоб тебе!  Вот наяривает!" -  с восхищением подумал Димка и бегом
пустился вниз.
     На берегу он увидал небольшого худенького мальчишку,  валявшегося возле
затасканной сумки. Заслышав шаги, тот оборвал песню и с опаской посмотрел на
Димку:
     - Ты чего?
     - Ничего... Так!
     - А-а!  - протянул тот, по-видимому удовлетворенный ответом. - Драться,
значит, не будешь?
     - Чего-о?
     - Драться,  говорю...  А  то  смотри!  Я  даром что  маленький,  а  так
отошью...
     Димка вовсе и не собирался драться и спросил, в свою очередь:
     - Это ты пел?
     - Я.
     - А ты кто?
     - Я -  Жиган,  - горделиво ответил тот. - Жиган из города... Прозвище у
меня такое.
     С размаху бросившись на землю,  Димка заметил,  как мальчишка испуганно
отодвинулся.
     - Барахло ты,  а не жиган...  Разве такие жиганы бывают?..  А вот песни
поешь здорово.
     - Я, брат, всякие знаю. На станциях по эшелонам завсегда пел. Все равно
хоть красным,  хоть петлюровцам,  хоть кому...  Ежели товарищам,  скажем,  -
тогда "Алеша-ша" либо про буржуев.  Белым, так тут надо другое: "Раньше были
денежки,  были и бумажки",  "Погибла Расея",  ну,  а потом "Яблочко" -  его,
конечно, на обе стороны петь можно, слова только переставлять надо.
     Помолчали.
     - А ты зачем сюда пришел?
     - Крестная у меня тут, бабка Онуфриха. Я думал хоть с месяц отожраться.
Куды там! Чтоб, говорит, тебя через неделю, через две здесь не было!
     - А потом куда?
     - Куда-нибудь. Где лучше.
     - А где?
     - Где? Кабы знать, тогда что! Найти надо.
     - Приходи утром на речку, Жиган. Раков по норьям ловить будем!
     - Не соврешь? Обязательно приду! - весьма довольный, ответил тот.

     Перескочив плетень, Димка пробрался на темный двор и заметил сидящую на
крыльце мать. Он подошел к ней и, потянувши за платок, сказал серьезно:
     - Ты,  мам,  не ругайся... Я нарочно долго не шел, потому Головень меня
здорово избил.
     - Мало тебе! - ответила она, оборачиваясь. - Не так бы надо...
     Но Димка слышит в ее словах и обиду,  и горечь,  и сожаление, но только
не гнев.
     - Мам, - говорит он, заглядывая ей в лицо, - я есть хочу. Как собака. И
неужто ты мне ничего не оставила?..

     Пришел как-то на речку скучный-скучный Димка.
     - Убежим,  Жиган!  -  предложил он.  -  Закатимся куда-нибудь  подальше
отсюда, право!
     - А тебя мать пустит?
     - Ты дурак,  Жиган! Когда убегают, то ни у кого не спрашивают. Головень
злой, дерется. Из-за меня мамку и Топа гонит.
     - Какого Топа?
     - Братишку маленького. Топает он чудно, когда ходит, ну вот и прозвали.
Да и так надоело все. Ну что дома?
     - Убежим!  -  оживленно заговорил Жиган.  -  Мне что не бежать?  Я хоть
сейчас. По эшелонам собирать будем.
     - Как собирать?
     - А  так:  спою я что-нибудь,  а потом скажу:  "Всем товарищам нижайшее
почтенье,  чтобы был вам не фронт, а одно развлеченье. Получать хлеба по два
фунта,  табаку по осьмушке,  не попадаться на дороге ни пулемету, ни пушке".
Тут как начнут смеяться,  снять шапку в сей же момент и сказать:  "Граждане!
Будьте добры, оплатите детский труд".
     Димка подивился легкости и  уверенности,  с  какой Жиган выбрасывал эти
фразы,  но  такой  способ существования ему  не  особенно понравился,  и  он
сказал,  что гораздо лучше бы  вступить добровольцами в  какой-нибудь отряд,
организовать собственный или уйти в  партизаны.  Жиган не возражал,  и  даже
наоборот,  когда Димка благосклонно отозвался о красных,  "потому что они за
революцию", выяснилось, что Жиган служил уже у красных.
     Димка посмотрел на него с удивлением и добавил, что ничего и у зеленых,
"потому что  гусей они  едят много".  Дополнительно тут же  выяснилось,  что
Жиган бывал также у  зеленых и  регулярно получал свою порцию,  по полгуся в
день.
     Димка проникся к  нему уважением и  сказал,  что лучше всего,  пожалуй,
все-таки у коричневых. Но едва и тут начало что-то выясняться, Димка обругал
Жигана хвастуном и треплом, ибо всякому было хорошо известно, что коричневый
- один  из  тех  немногих цветов,  под  которыми не  собирались отряды ни  у
революции, ни у контрреволюции, ни у тех, кто между ними.
     План побега разрабатывали долго и  тщательно.  Предложение Жигана утечь
сейчас же, не заходя даже домой, было решительно отвергнуто.
     - Перво-наперво хлеба надо хоть для начала захватить, - заявил Димка. -
А то как из дома, так и по соседям. А потом спичек...
     - Котелок бы хорошо. Картошки в поле нарыл - вот тебе и обед!
     Димка  вспомнил,  что  Головень принес с  собой крепкий медный котелок.
Бабка начистила его золой,  и,  когда он заблестел, как праздничный самовар,
спрятала в чулан.
     - Заперто только, а ключ с собой носит.
     - Ничего!  -  заявил Жиган.  -  Из-под всякого запора при случае можно,
повадка только нужна.
     Решили теперь же  начать запасать провизию.  Прятать Димка  предложил в
солому у сараев.
     - Зачем у сараев? - возразил Жиган. - Можно еще куда-либо... А то рядом
с мертвыми!
     - А тебе что мертвые? - насмешливо спросил Димка.
     В  этот  же  день  Димка  притащил небольшой ломоть  сала,  а  Жиган  -
тщательно завернутые в бумажку три спички.
     - Нельзя помногу,  -  пояснил он.  -  У Онуфрихи всего две коробки, так
надо, чтоб незаметно.
     И с этой минуты побег был решен окончательно.
     А  везде  беспокойно бурлила  жизнь.  Где-то  недалеко проходил большой
фронт.   Еще  ближе  -   несколько  второстепенных,   поменьше.   А   кругом
красноармейцы гонялись за бандами, или банды за красноармейцами, или атаманы
клочились меж  собой.  Крепок был  атаман Козолуп.  У  него  морщина поперек
упрямого лба залегла изломом,  а  глаза из-под седоватых бровей посматривали
тяжело.  Угрюмый атаман!  Хитер,  как  черт,  атаман Левка.  У  него и  конь
смеется,  оскаливая белые зубы,  так же как и он сам.  Жох атаман!  Но с тех
пор,  как  отбился он  из-под  начала Козолупа,  сначала глухая,  а  потом и
открытая вражда пошла между ними.
     Написал Козолуп приказ поселянам:  "Не давать Левке ни  сала для людей,
ни сена для коней, ни хат для ночлега".
     Засмеялся Левка, написал другой.
     Прочитали красные  оба  приказа.  Написали  третий:  "Объявить Левку  и
Козолупа вне закона" -  и все.  А много им расписывать было некогда,  потому
что здорово гнулся у них главный фронт.
     И пошло тут что-то такое,  чего и не разберешь.  Уж на что дед Захарий!
На  трех  войнах  был.  А  и  то,  когда  садился на  завалинке возле  рыжей
собачонки, которой пьяный петлюровец шашкой ухо отрубил, говорил:
     - Ну и времечко!
     Приехали сегодня зеленые,  человек с двадцать. Заходили двое к Головню.
Гоготали и пили чашками мутный крепкий самогон.
     Димка смотрел с любопытством из калитки.
     Когда Головень ушел,  Димка, давно хотевший узнать вкус самогонки, слил
остатки из чашек в одну.
     - Ди-мка, мне! - плаксиво захныкал Топ.
     - Оставлю, оставлю!
     Но едва он опрокинул чашку в рот,  как,  отчаянно отплевываясь, вылетел
на двор.
     Возле сараев он застал Жигана.
     - А я, брат, штуку знаю.
     - Какую?
     - У нас за хатой зеленые яму через дорогу роют,  а черт ее знает зачем.
Должно, чтоб никто не ездил.
     - Как же можно не ездить?  -  с сомнением возразил Димка.  - Тут не так
что-то. И зеленые торчат и яму роют... Не иначе, как что-нибудь затевается.
     Пошли осматривать свои запасы.  Их  было еще  немного:  два куска сала,
кусок вареного