ты  уж лучше помалкивай.  А  то и  тебе попадет:  зачем со мной
связался?  Да мне еще хуже будет:  зачем я тебя к морю утащил?  Идем, Алька!
Эх, ты! И кто тебя, такого малыша, на свет уродил?
     Алька помолчал.
     - А  моя мама тоже в  тюрьме была убита,  -  неожиданно ответил Алька и
прямо  взглянул  на  растерявшегося  Владика  своими  спокойными  нерусскими
глазами.

     Ужинать отряд ходил без Натки.  Натка долго проканителилась в больнице,
где ей пришлось ожидать доктора, занятого в перевязочной.
     С Толькой оказалось уж не так плохо:  три ушиба и небольшой вывих.  Она
боялась, что будет хуже.
     На обратном пути ее окликнули из библиотеки. Там ей ехидно показали две
книжки с вырванными страницами и одну с вырезанной картинкой. Про две книжки
Натка ничего не знала, а про третью сказала комсомольскому библиотекарю, что
он врет и что картинка эта была вырезана еще до того,  как книжка побывала в
ее отряде.
     Библиотекарь заспорил,  Натка вспылила и  уже от  двери назло напомнила
ему,  как  он  всучил  недавно октябренку Бубякину вместо книги  о  домашних
животных популярную астрономию Фламмариона.
     Голодная и усталая, она понеслась в столовую. Там уже давно все убрали,
и ей досталось только два помидора да холодное вареное яйцо.
     Она вернулась в отряд, но там, как нарочно, уже поджидала ее кастелянша
со своими бумагами и подсчетами. Увернуться Натка не успела.
     - Сколько  у  вас  потеряно  носовых  платков?  -  спросила кастелянша,
решительно усаживая  рядом  с  собой  Натку  и  неторопливо раскладывая свои
записки.
     - Сколько?  -  вздохнула горько Натка и начала про себя подсчитывать по
пальцам.  - Вася! - крикнула она пробегавшему октябренку Бубякину. - Сбегай,
позови звеньевых.  Только Розу не  ищи -  она внизу.  А  потом узнай,  нашел
Карасиков свой платок или нет. Наверно, растрепа, не нашел.
     - Он на меня вчера плюнул,  - мрачно заявил Вася, - и я с ним больше не
вожусь.
     - Ну,  не водись, а сбегай. Вот погодите, я с вами поговорю на линейке,
- пригрозила Натка. И, обернувшись к кастелянше, она продолжала: - Полотенец
у нас уже четырех не хватает.  Галстуки еще вчера у всех были.  А вчера наши
ребята в кустах подобрали две чужие панамы, маленькую подушку и один кожаный
сандалий.  Погодите записывать,  Марта Адольфовна, сейчас звеньевые придут -
может быть,  и  галстуков уже не хватает.  Я ничего не знаю.  Я сегодня весь
день как угорелая.
     Натка обернулась и увидела, что ее тихонько трогает за рукав Алька.
     - Ну,  что  тебе?  -  спросила она  не  сердито,  но  и  не  совсем так
приветливо, как обыкновенно.
     - Знаешь что?  - негромко, так, чтобы не услышала кастелянша, заговорил
Алька.  - А я тебя искал, искал... Знаешь... Он совсем не виноват. Я сам был
и все видел.
     - Кто не виноват? - рассеянно спросила Натка и, не дослушав, сказала: -
А две вчерашние безрукавки,  Марта Адольфовна,  это совсем не наши.  У нас и
ребят таких нет.  Это на здорового дядю. Может быть, в первом отряде два-три
таких наберется. А у меня... откуда же?
     - Он совсем не виноват,  -  еще тише и взволнованней продолжал Алька. -
Ты,  Натка,  послушай...  Он  просто  с  мальчишкой подрался и  хотел  потом
выполоскать.  Он хороший, Натка. Он все письма про сестру ждал, ждал. Других
выпустили, а ее не выпустили.
     - Я вот им подерусь!  Я вот им подерусь! - машинально пригрозила Натка.
- Беги,  Алька,  что тебе тут надо?  Ну что,  Вася,  идут звеньевые? А как у
Карасикова?
     - Он на меня фигу показал, - хмуро пожаловался Вася, - и я с ним больше
никогда не вожусь.  А  платка у  него все равно нет.  И я сам видел,  как он
сейчас пальцем высморкался.
     - Ладно,  ладно.  Я  с вами потом разберусь.  Значит,  шести платков не
хватает, Марта Адольфовна.
     - Он нисколько не виноват, а ты на него думаешь, - уже со злобой и едва
сдерживая слезы,  забормотал Алька.  -  Он  и  сам  тоже один раз на  сестру
подумал:  и дура, и дрянь, а она совсем не была виновата. Горько потом было.
Ты только послушай, Натка... Он, Владик, лежал...
     - Что  Владик?  Кто  дрянь?  Кто тебе позволил с  ним бегать?  -  резко
обернулась так  ничего и  не  разобравшая Натка  и  тотчас же  накинулась на
Иоську, который, как ей показалось, подходил не очень быстро.
     Если бы  Натка была не  так раздражена,  если бы  она обернулась в  эту
минуту,  то она все-таки выслушала бы Альку.  Но она вспомнила и  обернулась
уже тогда, когда Альки позади не было.
     На  вечерней линейке  Альки  вдруг  не  оказалось.  Пошли  посмотреть в
палату:  не  уснул  ли.  Нет,  не  было.  Покричали  с  террасы  -  нет,  не
откликается.
     Тогда забеспокоились и забегали, стали друг у друга расспрашивать: где?
как и куда?
     Вскоре выяснилось, что Карасиков, который подкрался к двери подслушать,
как Васька будет жаловаться на  него за  фигу,  вдруг увидел,  что мимо него
весь в  слезах пробежал Алька.  Но  когда обрадованный Карасиков припустился
было вдогонку и закричал: "Плакса-вакса!" - то Алька остановился и швырнул в
Карасикова камнем так здорово, что Карасиков дальше не побежал, а пошел было
пожаловаться Натке,  да только раздумал, потому что Васька Бубякин и на него
самого только что пожаловался.
     Все это,  конечно,  узнала не Натка,  а сами ребята,  которые тотчас же
наперебой рассказали об этом Натке. Тогда она вызвала десяток ребят постарше
и  посмышленей и  приказала им  обшарить все  ближайшие полянки,  дорожки  и
тропки, а сама села на лавку, усталая и подавленная.
     Смутно припоминались ей  какие-то непонятные Алькины слова:  "...  А  я
тебя  искал,  искал...  Он  все  письма ждал,  ждал...  Ты  только послушай,
Натка..."
     "Зачем  искал?  Какого  письма?"  -  с  трудом  соображала она.  И  тут
подумала,  что проще всего пойти и  спросить у  самого Владика.  Но и Владик
тоже уже куда-то исчез.
     "Хорошо,   -   подумала  Натка.   -  Хорошо,  завтра  тебе  и  это  все
припомнится".
     Один  за  другим  возвращались  посланные.  И  когда  наконец  вернулся
последний,  десятый,  Натка  выбежала  на  крыльцо  и,  путаясь  в  темноте,
помчалась к третьему корпусу, чтобы оттуда позвонить дежурному по лагерю.
     Когда уже замелькали среди кустов огоньки,  когда уже она поравнялась с
первым фонарем,  сбоку затрещало, захрустело, и откуда-то прямо наперерез ей
вылетел Владик.
     - Не надо, - задыхаясь, сказал он, - не надо...
     - Ты нашел? - крикнула Натка. - Где он? Уже дома? В отряде?
     - А то как же! - негромко ответил Владик.
     И  тут Натка увидела,  что глаза его смотрят на нее с прямой и открытой
ненавистью.
     Больше  он  ничего  не  сказал  и  повернулся.  Она  громко и  тревожно
окликнула его,  он не послушался и исчез.  Бояться ему все равно теперь было
некого и нечего.
     Когда Натка вернулась,  то  ей  рассказали,  что Владик Дашевский нашел
Альку в  двух километрах от лагеря,  в маленьком домике под скалой,  у отца.
Там Алька сейчас и остался.
     Натка прошла к себе в комнату и села.
     Рассеянно прислушиваясь к тому, как шуршит крупная бабочка возле лампы,
она  припомнила свои  печальные последние сутки:  и  Катюшу Вострецову с  ее
разбитым носом,  и  Тольку  с  его  рукой,  и  Владика,  и  кастеляншу с  ее
галстуками, и дурака-библиотекаря с его враньем... И от всего этого ей стало
так грустно, что захотелось даже заплакать.
     В дверь неожиданно постучали.  Заглянула дежурная и сказала Натке,  что
ее хочет видеть Алькин отец.
     Натка не удивилась.  Она только быстро потянулась к графину,  но графин
был теплый. Тогда, проходя мимо умывальника, она наспех жадно напилась прямо
из-под крана и через террасу вышла к парку.  Ночь была темная, но она сейчас
же  разглядела  фигуру  человека,   который  сидел  на  ступеньках  каменной
лестницы.
     Они поздоровались и разговаривали в эту ночь очень долго.
     На другой день Владика ни к начальнику, ни на совет лагеря не вызвали.
     На следующий день не вызвали тоже.
     И когда он понял,  что его так и не вызовут,  он притих, осунулся и все
ходил сначала одиноким,  осторожным волчонком,  вот-вот готов был прыгнуть и
огрызнуться.
     Но так как огрызаться было не на кого и  жизнь в Наткином отряде,  всем
на  радость,  пошла ладно,  дружно и  весело,  то  вскоре он успокоился и  в
ожидании,  пока  выздоровеет Толька,  подолгу  пропадал  теперь  в  лагерном
стрелковом тире.
     С Наткой он был сдержан и вежлив.
     Но,  едва-едва стоило ей  заговорить с  ним о  том,  как же все-таки на
самом деле Толька свихнул себе руку,  Владик замолкал и  обязательно исчезал
под  каким-нибудь  предлогом,  придумывать которые  он  был  непревзойденный
мастер.
     И  еще  что  заметила Натка  -  это  то,  с  какой  настойчивостью этот
дерзковатый мальчишка незаметно и  ревниво оберегал во  всем веселую Алькину
ребячью жизнь.
     Так,  недавно,  возвращаясь с прогулки,  Натка строго спросила у Альки,
куда он задевал новую коробку для жуков и бабочек.
     Алька покраснел и очень неуверенно ответил,  что он,  кажется, забыл ее
дома.  А Натка очень уверенно ответила, что, кажется, он опять позабыл банку
под  кустом  или  у  ручья.   И  все  же,  когда  они  вернулись  домой,  то
металлическая банка с сеткой стояла на тумбочке возле Алькиной кровати.
     Озадаченная Натка готова была уже поверить в то, что она ошиблась, если
бы   совсем  нечаянно  не  перехватила  торжествующий  взгляд  запыхавшегося
Владика.

     А  лагерь  готовился к  новому  празднику.  Давно  уже  обмелели пруды,
зацвели бассейны, замолкли фонтаны и пересохли веселые ручейки. Даже ванна и
души были заперты на ключ и открывались только к ночи на полчаса, на час.
     Шли  спешные последние работы,  и  через три  дня целый поток холодной,
свежей воды должен был хлынуть с гор к лагерю.
     Однажды Сергей вернулся с  работы рано.  Старуха-сторожиха сказала ему,
что у него на столе лежит телеграмма.
     Важных  телеграмм он  не  ждал  ниоткуда,  поэтому  сначала он  сбросил
гимнастерку, умылся, закурил и только тогда распечатал.
     Он прочел. Сел. Перечел еще раз и задумался. Телеграмма была не длинная
и  как будто бы не очень понятная.  Смысл ее был таков,  что ему приказывали
быть готовым во всякую минуту прервать отпуск и вернуться в Москву.
     Но Сергей эту телеграмму понял,  и  вдруг ему очень захотелось повидать
Альку. Он оделся и пошел к лагерю.
     В  это  время  ребята  ужинали,  и  Сергей сел  на  камень за  кустами,
поджидая, когда они будут возвращаться из столовой.
     Сначала прошли двое,  сытые,  молчаливые. Они так и не заметили Сергея.
Потом пронеслась целая стайка.  Потом еще издалека послышался спор,  крик, и
на  лужайку  выкатились трое:  давно  уже  помирившиеся октябрята Бубякин  и
Карасиков,  а  с  ними задорная башкирка Эмине.  Все они держали по большому
красному яблоку.
     Натолкнувшись на незнакомого человека,  растерявшийся Карасиков выронил
яблоко, которое тотчас же подхватила ловкая Эмине.
     - Коза!  Коза!  Отдай,  Эмка!  Васька, держи ее! - завопил Карасиков, с
негодованием глядя на хладнокровно остановившегося товарища.
     - Доганай!  -  гортанно крикнула Эмине, ловко подбрасывая и подхватывая
тяжелое яблоко.  - У, глупый... На! - сердито крикнула она, бросая яблоко на
траву.  И  вдруг,  обернувшись к Сергею,  она лукаво улыбнулась и кинула ему
свое яблоко: - На! - А сама уже издалека звонко крикнула: - Ты Алькин?.. Да?
Кушай! - и, не найдя больше слов, затрясла головой, рассмеялась и убежала.
     - А ваш Алька вчера ее,  Эмку,  водой облил, - торжественно съябедничал
Карасиков. - А Ваську Бубякина за ухо дернул.
     - Что же вы его не поколотите? - полюбопытствовал Сергей.
     Карасиков задумался.
     - Его не надо колотить,  - помолчав немного, объяснил он. - У него мать
была хорошая.
     - Откуда вы знаете, что хорошая?
     - Знаем,  -  коротко ответил Карасиков.  - Нам Натка рассказывала. - И,
помолчав немного,  он добавил:  - А когда Васька хотел его поколотить, то он
приткнулся к  стенке,  вырвал крапиву да  отбивается.  Попробуй-ка  подойти,
ноги-то, ведь они голые.
     Сергей рассмеялся.
     Где-то неподалеку на волейбольной площадке гулко ахнул мяч, и ребятишки
кинулись туда.
     Потом подошли Натка,  а  за  ней  Алька и  Катюшка Вострецова,  которые
волокли  на  бечевке маленький грузовичок,  до  краев  наполненный яблоками,
грушами и сливами.
     - Это наши ребята за  ужином нагрузили.  Вот мы и  увозим,  -  объяснил
Алька. - Ты проводи нас, папка, до отряда, а потом мы с тобой гулять пойдем.
     Грузовик двинулся, а Сергей и Натка пошли сзади.
     - Он,  вероятно,  на днях уедет со мной в  Москву,  -  неохотно сообщил
Сергей.  -  Так надо,  -  ответил он на удивленный взгляд Натки. - Надо так,
Наташа.
     - Ганин!  -  набравшись решимости,  спросила  Натка.  -  А  что,  Алька
когда-нибудь мать свою видел?  То есть...  видел, конечно... но он ее хорошо
помнит?
     Грузовик вздрогнул,  два яблока выпали и покатились по дорожке.  Алька,
быстро обернувшись, взглянул на отца.
     Сергей наклонился,  подобрал яблоки,  положил их в  кузов и с укоризною
сказал:
     - Что же это,  шофер?  Ты тормози плавно,  а то шестеренки сорвешь да и
машину опрокинешь.
     Они подошли к дому. Сергей сказал, что задержит Альку ненадолго. Однако
Алька вернулся только ко сну.
     Натка раздела его, уложила и, закрыв абажур платком, стала перечитывать
второе, только что сегодня полученное письмо.
     Мать с  тревогой писала,  что отца переводят на стройку в Таджикистан и
что  скоро всем надо будет уезжать.  Мать волновалась,  горячо просила Натку
приехать пораньше и  сообщала,  что отец уже сговорился с  горкомом,  и если
Натка захочет, то и ее отпустят вместе с семьей.
     Противоречивые чувства охватили Натку. Хотелось побыть и здесь до конца
отпуска,  тем  более что  вожатый Корчаганов уже выздоравливал.  Хорошо было
поехать и  в  Таджикистан,  хотя и  грустно покидать город,  где  прошло все
детство.  И было как-то неспокойно и радостно.  Чувствовалось,  что вот она,
жизнь,  разворачивается и  раскидывается всеми  своими дорогами.  Давно  ли:
дядя...  папаха,  дядина сабля за печкой...  мать с хворостиной...  Давно ли
пионеротряд...  сама пионерка...  Потом совпартшкола.  И  вдруг год-два -  и
сразу уже ей девятнадцатый.
     Ей показалось,  что в комнате душно,  и,  натянув сетку, она распахнула
настежь окно.
     Обернувшись,  она  увидела,  что  Алька все  еще  не  спит,  а  лежит с
открытыми и вовсе не сонными глазами.
     - Ты что? Спи, малыш! - накинулась на него Натка.
     Алька улыбнулся и привстал.
     - А  мы сегодня с  папой на высокую гору лазили.  Он лез и  меня тащил.
Высоко затащил.  Ничего не видно,  только одно море и море. Я его спрашиваю:
"Папа,  а  в  какой стороне та сторона,  где была наша мамка?"  Он подумал и
показал:  "Вон,  в той".  Я смотрел,  смотрел, все равно только одно море. Я
спросил:  "А где та сторона,  в  которой сидит в тюрьме Владикина Влада?" Он
подумал и показал: "Вон, в той". Чудно, правда, Натка?
     - Что же чудно, Алька?
     - И в той стороне...  и в другой стороне...  - протяжно сказал Алька. -
Повсюду,  помнишь,  как в нашей сказке, Натка? - живо продолжал он. - Папа у
меня русский, мама румынская, а я какой? Ну, угадай.
     - А ты?  Ты советский.  Спи,  Алька,  спи,  -  быстро заговорила Натка,
потому что глаза у Альки что-то уж очень ярко заблестели.
     Но Альке не спалось. Она присела к нему на кровать, закутала в одеяло и
взяла его на руки:
     - Спи, Алька. Хочешь, я тебе песенку спою?
     Он  прикорнул к  ней,  притих,  задремал,  а  она  вполголоса пела  ему
простую,  баюкающую песенку,  ту  самую,  которую пела ей  мать еще в  очень
глубоком, почти позабытом детстве:

                        Плыл кораблик голубой,
                        А на нем и я с тобой.
                        В синем море тишина,
                        В небе звездочка видна.
                        А за тучами вдали
                        Виден край чужой земли...

     Тут во сне Алька заворочался.  Неожиданно он открыл глаза, и счастливая
улыбка разошлась по его раскрасневшемуся лицу.
     - А знаешь,  Натка?  -  прижимаясь к ней,  радостно сказал Алька. - А я
все-таки свою маму один раз видел. Долго видел... целую неделю.
     - Где? - не сдержавшись, быстро спросила Натка.
     Алька подумал, помолчал, потом решительно качнул головой:
     - Нет, не скажу... Это наша с папкой тоже - военная тайна.
     Он рассмеялся,  уткнулся к  ней в  плечо и  потом,  уже совсем засыпая,
тихонько предупредил:
     - Смотри... и ты не говори никому тоже.
     После обеда в лагерь приехал Дягилев получать из склада болты и гвозди.
Сергей приказал, чтобы после приемки Дягилев кликнул его, и тогда они поедут
к озеру вместе.
     Лагерный тир был расположен у берега, как раз по пути, пониже шоссейной
дороги. Сергей завернул к тиру.
     Только что окончился послеобеденный отдых,  и поэтому ребят в тире было
немного - человек восемь. Среди них были Владик и Иоська.
     Сергей стоял  поодаль,  наблюдая за  Владиком.  Когда Владик подходил к
барьеру,  лицо его чуть бледнело,  серые глаза щурились,  а когда он посылал
пулю,  губы вздрагивали и  сжимались,  как будто он бил не по мишени,  а  по
скрытому за ней врагу.
     Стреляли из мелкокалиберки на пятьдесят метров.
     - Тридцать  пять,  -  откладывая  винтовку  и  оборачиваясь  к  Иоське,
спокойно сказал Владик.  -  Бьюсь  обо  что  хочешь,  что  тебе  не  взять и
тридцати.
     - Тридцать выбью, - поколебавшись, решил Иоська.
     - Ого! Ну, попробуй!
     Иоська виновато взглянул на товарищей и взял винтовку.  Приготавливался
он к выстрелу дольше,  целился медленней,  и, перезаряжая после выстрела, он
глотал слюну, точно у него пересыхало горло.
     И все-таки тридцать очков он выбил.
     В это время к Сергею подошел Дягилев.
     - Дурная голова! - с досадой сказал он, постукивая себя пальцем по лбу.
- Сам-то я  поехал,  а  наряд в  конторке позабыл.  Подпишите новый,  Сергей
Алексеевич. А вернемся - я тогда прежний порву.
     - Сорок  выбью,   -   уверенно  заявил  Владик  и  легко  взял  из  рук
покрасневшего Иоськи винтовку. - Меньше сорока не будет, - твердо заявил он,
чувствуя, как ладно и послушно легла винтовка к плечу.
     - Сорок мне не  выбить,  -  сознался Иоська.  -  У  меня после третьего
выстрела рука устает.
     - А ты не целься по часу,  - посоветовал Владик. И, вскинув приклад, он
с первой же пули положил десять.
     Ребята насторожились и заулыбались.
     - А ты не целься по часу, - повторил Владик и снова выбил десять.
     На третьем выстреле, перезаряжая винтовку, торжествующий Владик мельком
оглянулся на Сергея.
     Тут как будто бы  кто-то  его дернул.  Он как-то неловко,  не по-своему
вскинул,  не  вовремя нажал,  и  четвертая пуля со свистом ударила совсем за
мишень.
     - Сорвал! Что ты? Что ты? - зашептались и задвигались ребята.
     Владик торопливо перезарядил.  Целился он теперь долго. Пальцы дрожали,
и мушка прыгала.
     - Ну, двойка! - разочарованно крикнул кто-то, когда он выстрелил.
     Владик оттолкнул винтовку и, ничего не говоря, пошел прочь.
     Сергею стало жалко растерявшегося Владика.
     - Не  сердись,  -  успокоил  он,  задерживая  его  руку.  -  Ты  хорошо
стреляешь. Только не надо было оборачиваться.
     - Нет, - сердито ответил Владик. - Это совсем не то.
     Несколько шагов вдоль берега они прошли молча. Владик тяжело дышал.
     - Я  знаю,  -  сказал он останавливаясь,  -  это вы за меня заступились
перед Наткой. Вы не спорьте, я хорошо знаю.
     - Я не спорю, но я не заступался. Я только рассказал ей то, что передал
мне Алька. А ему я, Владик, очень крепко верю.
     - И я тоже.  -  Владик облизал пересохшие губы. И, не зная, как начать,
он